Текст книги "Две смерти Сократа"

Автор книги: Игнасио Гарсиа-Валиньо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

ГЛАВА XXVI

Вгустом и тяжелом хмельном тумане колебалось пламя свечей, мелькали неясные тени, извивались гибкие, бесстыдные, дразнящие обнаженные женские тела, плавали сладкие ароматы, звучали голоса и звонкий смех. Развалившись на широких ложах или прямо на полу, мужчины жадно следили за стройной танцовщицей, которая извивалась и кружилась в неверном свете факелов на фоне тяжелого занавеса, звеня браслетами и встряхивая роскошными волосами.

Услужливые, ласковые, соблазнительные женщины разливали гостям вино. Гетеры, нежные и послушные, словно комнатные собачки, разводили мужчин по комнатам; всюду витал дух сладостного разврата: в таинственных складках занавесей, в причудливых танцах и манящих звуках кифары, в шепоте и смешках, в опасной близости чужого тела, в потной коже, в плоти, трепетавшей в томительном и радостном предчувствии. В каждом взгляде, в каждом движении босой ножки или крутого бедра, в каждом прикосновении, улыбке, смешке таилось обещание невиданных наслаждений, удовольствия на грани безумия и гибели.

В «Милезии» стиралась граница реальности и сна. Игра света и тени, колебание свечей, отраженное в бесчисленных зеркалах, таинственный лунный блеск мозаичных стен, хмельное и сладкое вино, чарующие ароматы помогали гостю погрузиться в обманчивый, фантастический мир. Дом свиданий манил тех, кому хотелось осязать мечты.

Лежа на чудесном мягком ложе и наслаждаясь превосходным массажем, который ему делала Необула, Продик рассматривал гобелен на стене: привязанный к мачте Одиссей внимал пению обольстительных и хищных крылатых сирен. Мореплаватель всеми силами старался порвать путы и броситься в черные волны Понта навстречу дивному пению.

Вдыхая терпкий запах кипрских благовоний, которые гетера втирала в его спину, Продик думал, не из рода ли морских сирен сама Необула. В ее руках софист был совершенно беспомощен, словно рыба на разделочном столе. Ловкие, ласковые пальцы разминали старческие мышцы, и напряжение постепенно уступало место мучительному наслаждению.

В уютные покои почти не долетал шум разудалого празднества, которое продолжалось в главном зале. Продик позабыл обо всем на свете, отдавшись невиданному блаженству. Когда гетера принималась массировать плечи и шею софиста, он видел ее ноги, стройные, сильные и совершенно гладкие. Чтобы коснуться их, довольно было протянуть руку, но софисту совсем не хотелось двигаться. Годы брали свое: Продик все чаще предпочитал другим видам наслаждения абсолютный покой.

Быть софистом и послом, наверное, очень интересно, – промурлыкала Необула. – Ты познал немало прекрасных женщин и написал много замечательных книг.

Гетера повязала каштановые волосы лиловым платком. Любимыми цветами гетеры были фиолетовый, синий и красный: вот и сегодня она выбрала лиловый дорийский пеплум и накидку цвета моря на закате.

– Совсем немного поистине красивых женщин и кучу плохих книг.

– Софиста у меня еще никогда не было. Вас очень мало, и вкусы у вас странные. Впрочем, я люблю всякие извращения.

И она принялась разминать Продику плечи ребрами ладоней. Софисту казалось, что к его телу возвращается юношеская гибкость.

– Ты ничего не потеряла, – произнес он ровным голосом.

– Вы, мудрецы, не верите в настоящую страсть. – Она скорчила забавную гримасу.

– Разве в этом мире есть хоть что-нибудь опаснее страсти? Из-за нее разгораются войны, рождаются и умирают люди.

– Кажется, я знаю твое слабое место, – усмехнулась Необула. – Ты слишком полагаешься на здравый смысл. Стараешься держать голову в холоде.

– К несчастью, это не всегда удается.

Необула кивком головы указала на гобелен с Одиссеем и сиренами. Продик покосился на связанного мореплавателя.

– Вот пример истинной мудрости, – заметила гетера. – Он выжил, потому что не доверял собственной холодной голове и знал всю силу страсти. Потому и велел себя связать. Отказался от свободы выбора.

Продик не мог скрыть восхищения. Слова, достойные самой Аспазии!

Непринужденно беседуя, гетера и софист старались нащупать слабые стороны друг друга и прикинуть, откуда ждать нападения.

– Все это очень интересно, Необула. Я вижу, ты весьма образованная женщина. Но согласиться с тобой не могу. Я хочу сказать, что Одиссей сделал сознательный выбор. Здравый смысл подсказал ему, что страсть может оказаться губительной. Он сумел обойти западаю.

Пальцы гетеры принялись пощипывать Продику спину.

– Знаешь? Мужчины иногда зовут меня сиреной.

– Тебе нравится отдаваться за деньги?

– А почему бы и нет?

– Это ремесло дает определенную свободу, но плата за нее может оказаться чересчур высокой.

Горячие ладони опустились софисту на бедра и яростно разминали мышцы.

– Мы, гетеры, всегда находимся среди мужчин и знаем каждую ниточку в ткани мужской власти. Мы вхожи в дома самых влиятельных людей, мы слушаем их разговоры, видим, что происходит за закрытыми дверьми, храним самые сокровенные тайны. Мы завлекаем мужчин, сводим с ума и делаем беззащитными. Мы знаем о них все, нам ведомы их пороки, болезни, слабости, мерзости – разузнать все это для нас не составляет труда. Мужчины сами делятся с нами своими секретами и верят, когда мы клянемся молчать. Они приходят к нам искать убежища, и мы утешаем их. У нас просят совета и участия. Мы помогаем развеять страхи.

– Понимаю.

– «Милезия» – уменьшенная копия Афин. Здесь сталкиваются разные силы, разные идеи. Жажда власти сродни любовному влечению. Человеческое тело подобно полису. А политика – эротике.

Тебе стоит заняться софистикой, – улыбнулся Продик. – Полагаю, в нашем маленьком братстве ты пришлась бы ко двору. И могла бы преподать нам хороший урок.

А ваше маленькое братство осмелится принять в свои ряды женщину?

Необула выпрямилась. Женщина немного запыхалась, и щеки ее пылали. '

– Ты не поверишь, – усмехнулся Продик. – В последнее время мы стали гораздо терпимее.

– Что ж, я подумаю над твоим предложением, когда придет время распроститься с ремеслом гетеры. Годы никого не щадят.

– Одно из преимуществ софистики состоит в том, что она учит смиренно встречать старость.

– А чему научился ты?

– Немного риторики, чуть-чуть того, чуть-чуть сего – ну, ты понимаешь.

– А теперь ты стал расследовать преступления? Продик вознес благодарность богам за то, что лежал лицом вниз, и гетера не могла видеть его изумления.

– Мне известно о твоей миссии, – пояснила Необула.

Теперь они сидели лицом к лицу.

– На самом деле, – признался Продик, – я хочу спасти «Милезию». А для этого нужно разыскать убийцу.

– Мы все хотим ее спасти.

– Тогда помоги мне.

Необула ласково улыбнулась софисту. Она уселась на ковер, под лампой, и принялась перебирать кисти подушки, словно хотела скрыть волнение. Продик, кряхтя и охая, поднялся с ковра. Его тело было расслаблено, но мозг работал, как ни в чем не бывало, схватывая каждое слово, сказанное гетерой.

– По-моему, – начала Необула, – это было политическое убийство. Чтобы раскрыть его, нужно иметь представление о соотношении сил в городе. Компания влиятельных людей поделила между собой власть. Каждый из них ведет свою игру. А остальные подчиняются силе и закону. Принимают правила игры и не создают проблем. Но время от времени появляется человек, который противопоставляет себя всем.

– Оппозиция не только неизбежна, но даже необходима, особенно в столь развитом государственном устройстве, как полис, – заметил Продик.

– К оппозиции можно отнести тех, кто критикует действительность, не затрагивая основ. Взять хотя бы Аристофана: он высмеивает политиков, но все равно остается законопослушным гражданином, помнит о своем долге и не угрожает государству.

– А Диодор, лекарь?

– Он тоже скорее оппозиционер, чем мятежник.

– А кто, по-твоему, мятежник?

– Мятежник стремится к радикальным переменам, не боясь разрушить устои государства. В средствах он неразборчив.

– Он-то мне и нужен. Настоящий злодей.

– Вполне возможно.

– Но ведь и сам Сократ был мятежником. Разве не за это его казнили?

– Ты полагаешь? – вскинула брови гетера. Продик ограничился коротким кивком.

Он мог бы стать мятежником, – продолжала Необула, – идеи Сократа могли бы потрясти Афины, если бы вышли за пределы узкого круга его учеников. Наш философ оказался неспособным к решительным действиям. Он ничего не мог изменить и оттого жил в постоянных терзаниях.

Говорят, он умер за истину. А ты как думаешь. Необула?

По крайней мере, сам он, кажется, в это верил. Не так уж важно, прав был Сократ или нет, куда важнее, что за свою истину он был готов заплатить жизнью.

– Ты им восхищаешься? – спросила Необула с недоброй усмешкой.

– Да, – признался софист. – Я пытаюсь понять, что заставляет человека пожертвовать жизнью, какая идея способна вдохновить его так, чтобы он презрел смерть. Каково это, в трезвом уме, хладнокровно, выпить цикуту за здоровье своих палачей.

– Хоть кто-то знает, за что умирает.

– Не такое уж плохое утешение.

– А ты знаешь, в чем состояла его истина? – поинтересовалась Необула.

– Мы об этом не говорили, но кое о чем я догадался сам. Сократ ставил честь выше жизни, потому и принял смерть. Глупо, зато величественно.

– Достойный финал великолепной трагедии. При жизни Сократ и мечтать не мог о такой славе. Умри он от старости, кто стал бы о нем вспоминать?

Продик негромко рассмеялся.

– Ну а если Сократ не был мятежником, кто же в таком случае мятежник? – спросил он немного погодя.

– Одна женщина, которая решилась дать другим женщинам образование, научила их любить свободу и спасла от мужского гнета, женщина, которая мечтает дать своим сестрам право голоса и верит, что без этого нет демократии.

– Аспазия? Ты хочешь сказать?..

– Я ничего не хочу сказать, – отрезала Необула. – Но представь, что произойдет, если «Милезию» и вправду закроют. Начнется настоящее восстание. А мы, женщины, от этого, возможно, только выиграем.

– Что же вы можете выиграть?

– Это будет зависеть от результатов переговоров. Нас услышат, по крайней мере.

– Но ты ведь не думаешь, что Аспазия могла убить человека.

Необула промолчала.

– У нее не хватило бы сил, – с надеждой произнес Продик.

_Есть одно снадобье, от которого человек погружается в непробудный сон. А хорошо отточенным кинжалом легко пронзить сердце, особенно если поупражняться на свиньях. Много сил для этого не нужно: достаточно надавить на рукоять всем своим весом.

Продик помолчал, обдумывая доводы гетеры, и нашел их довольно логичными.

– И что это за снадобье, от которого засыпают мертвым сном?

– Аспазия – мастерица готовить сонные зелья из травы Цирцеи.

Продик и сам не раз заставал подругу за этим занятием. Аспазия безошибочно распознавала травы и помнила, от каких недугов они помогают.

– Главное – правильно рассчитать дозу, – ядовито улыбнулась Необула.

Продик совсем пал духом. Расследование принимало скверный оборот. Аспазии и вправду ничего не стоило подмешать зелье в кубок Анита. Несчастный всю ночь цедил отравленное вино. А вонзить клинок в сердце неподвижного, бесчувственного человека под силу и хрупкой пожилой женщине.

И все равно я не понимаю… – Софист горестно вздохнул и покачал головой. – Она не способна на такое зверство.

Необула ласково поглядела на старика и взъерошила ему волосы.

Ты же знаешь, любовь делает нас слепыми и глухими.

Игнасио Гарсиа-Валиньо Продик кивнул.

– Аспазия была здесь, когда убили Анита, – добавила Необула.

– Она этого не скрывает.

– На самом деле ее никто не спрашивал. Кстати, она присутствовала на моем допросе. У меня так и не догадались спросить, не входила ли Аспазия к Аниту.

– Ты видела ее? – содрогнулся Продик.

– Нет. Но она могла войти. В зале ее точно не было. Спроси у Тимареты, Эвтилы или Хлаис. Из всех нас одну Аспазию не допрашивали.

Продик задумался.

– Подозреваемых очень мало, – продолжала Необула, – а убийцу до сих пор не нашли. Как такое может быть? Не знаешь?

Продику оставалось лишь признать проницательность женщины. Гетера была польщена. Она погладила гостя по щеке и помогла ему удобно устроиться среди подушек. Продик притянул Необулу к себе. Гетера ловко раздела Продика и растянулась подле него на ковре. Софист не сопротивлялся. Женщина принялась ласкать его бесстыдно и настойчиво. Продик попытался отстранить гетеру, но слишком нерешительно и мягко. Необула не отступала. Продик сделал вялую попытку отодвинуться; оттолкнуть женщину не хватало сил. Необула обхватила его за плечи, мягко, но решительно, заставила лечь на спину и принялась осыпать поцелуями, шепча какой-то нежный вздор.

– Брось, девочка, зачем тебе эта старая посудина, – взмолился Продик, – у нее и мачты давно нет.

Ласки Необулы были умелыми, расчетливыми. Продик коснулся ее полных губ, и гетера шутливо куснула софиста за палец. Прикоснувшись к влажному нёбу, старик ощутил прилив позабытой страсти. Женщина опустилась на колени и касалась его плоти кончиком языка, бессвязно шепча сладкие, запретные слова, такие верные и точные, каких не подобрал бы ни один софист. Эти слова рождали в сознании Продика неясные образы, пробуждали память о былых днях, дальних странствиях, угасших чувствах и потерянных женщинах. В душе разгоралась мечта о простой и долгой жизни без обмана, тоски и расставаний, жизни, полной хмельного вина и сладкого запаха нарда [92]92
  Нард – восточное растение семейства валерьяновых; в Древности ценилось восточное ароматическое вещество, добываемое из него.


[Закрыть], жарких объятий и горящих взоров; а женщина все шептала свои диковинные слова, и он впитывал их всем своим существом. Правдивая ложь, желанный обман.

Продик из последних сил пытался разорвать пелену опасного дурмана. Он боялся любви, стыдился своего старческого тела с морщинистой желтой кожей. Продик давно ощущал себя пленником собственного уродства, а к старости это чувство стало особенно острым. Ласки гетеры становились все смелее, но софист не мог отрешиться от реальности, не мог позабыть о своем жалком теле.

Губы гетеры впились в его губы, змеиный язычок проник ему в рот и облизывал нёбо, а настойчивая рука продолжала сжимать и гладить набухающий член. Потом Необула уселась на Продика верхом и принялась тереться о живот старика своими чреслами, изгибаясь и касаясь грудью его лица. Продик попытался оттолкнуть гетеру, но силы оставили его, кровь хлынула к голове. Женщина стала раскачиваться, сначала медленно, осторожно нащупывая путь, потом все быстрее и быстрее, она извивалась, скользила вверх-вниз, то позволяя Продику погрузиться в самую глубину своего тела, то вновь отдаляясь; сначала софист издавал слабые стоны, потом затих и лежал, как мертвый, словно кусок старого мяса, годный лишь на то, чтобы доставить наслаждение молодой плоти.

Продик не шевелился, почти не дышал, из последних сил сопротивляясь страшной тяжести, сдавившей грудь. Никогда прежде он не знал подобного унижения. Женщина не позволяла софисту отвечать на свои бешеные ласки, забавляясь с ним, как с игрушкой. Необула наслаждалась беспомощностью старика, купалась в его унижении, упивалась своей победой.

ГЛАВА XXVII

Показания Необулы помогли Продику выбраться на верный путь. Софист ни на миг не поверил в виновность Аспазии, но проницательность и хладнокровие гетеры заслуживали всяческих похвал. Каждый аргумент Необулы казался безупречным сам по себе, а вместе они выстроились в удивительно стройную и правдивую схему. Поистине, софистика была не мужским делом! И софисту не стоило доверять другому софисту.

Необула сумела разгадать природу чувств, которые Продик питал к Аспазии, и сумела затмить его разум. Но и чары сирены не заставили бы софиста поверить, что его любимая способна убить человека.

Предстояло найти ответ на главный вопрос: зачем Необуле понадобилось направлять его по ложному следу. А что если убийцей была сама гетера? Одно было совершенно ясно: Необула хотела свести счеты со своей хозяйкой.

Поразмыслив, Продик все же вписал имя гетеры в список главных подозреваемых. Остальных он уже успел вычеркнуть.

Горькая обида, которая много лет росла в его душе, Увяла, словно цветок при первом дуновении весны; Про-Дик больше не держал зла на женщину, отвергшую когда-то его любовь. Под полуденным солнцем, вдыхая расплавленный, словно камедь, воздух, софист поклялся никогда больше не идти на поводу у плоти, пусть хоть сама нагая Афродита предстанет перед ним во всей красе. Аспазия отсыпалась после тяжелой ночи. Поздним вечером, под желтой луной, подле увитого плющом колодца, когда вокруг разливался аромат жасмина, она казалась Продику прелестным призраком, тенью давно минувших времен, и от звука ее голоса по всему телу пробегала дрожь. Они болтали и смеялись, вспоминая былые дни, как положено старым друзьям. Ее глаза ловили его взгляд, ее рука лежала в его руке. Впервые в жизни софист был по-настоящему счастлив и мечтал лишь о том, чтобы счастье продлилось вечно.

Аспазия понимала, что творится с Продиком, куда лучше, чем он сам. Софист слишком долго жил один, слишком сильно дорожил своей свободой, чтобы менять привычки на старости лет. Но природа недаром наделила Аспазию даром читать в мужских сердцах, а Продик, лучше других умевший притворяться и скрывать свои чувства, все же оставался мужчиной.

Аспазия решила посетить храм Аполлона в Дельфах, чтобы узнать о будущем. Она не была у оракула больше десяти лет. Путь в Дельфы была неблизкий, и Продику пришлось прожить в одиночестве почти неделю. Аспазия вернулась задумчивая и грустная. Переодевшись в черную кимберию, она подсела к софисту, чтобы рассказать о путешествии. К храму вела извилистая горная тропа, и утомленная тяжелой дорогой босая путница переступила его порог с последними лучами заходящего солнца. Аспазия не стала скрывать от старого друга цель своей поездки: она хотела узнать, когда умрет.

Эта новость повергла Продика в настоящую панику.

– Не понимаю, что тебя так удивило, друг мой, мягко произнесла женщина. – Все хотели бы это знать.

– Так уж и все?

– Ну конечно, все, и ты – не исключение.

– Ничего подобного, – горячо возразил софист. – Я знаю, что когда-нибудь умру, и мне этого вполне достаточно.

– К мысли о смерти нужно привыкнуть, – улыбнулась Аспазия. – Это не то путешествие, в которое стоит отправляться без должной подготовки. А приготовиться к смерти – значит принять ее.

– Не стану я ничего принимать.

– Тебе придется.

Аспазия хотела взять Продика за руку, но тот сердито отвернулся и проворчал:

– Даже если какой-нибудь оракул знает, когда я умру, я ни за что не стану спрашивать об этом.

– Ты напоминаешь мне скептика Дафнита. Эта история произошла сто лет назад. Ты ее, должно быть, слышал?

– Нет, но с удовольствием послушаю сейчас.

– Так вот – этот Дафнит отправился к оракулу, чтобы поразвлечься, на самом деле он не верил ни в предсказания, ни в магию Аполлона. Он в шутку спросил оракула: «Где мне искать моего коня?» В действительности никакого коня у Дафнита не было. Впавшая в транс пифия дала ответ: «Ты найдешь своего коня, но вскоре упадешь с него и погибнешь». Дафнит покинул Дельфы, посмеиваясь над священным оракулом и глупцами, верившими в предсказания. По дороге он повстречал свиту царя Атала, которого часто высмеивал. Царь, давно мечтавший поймать Дафнита, решил воспользоваться случаем и рассчитаться с наглецом за все насмешки сразу Он приказал своим стражникам схватить скептика и сбросить его со скалы под названием Конь.

– Что ж, это очень интересная и поучительная легенда, – заметил Продик. – Она говорит нам, что никому не дано избежать своей судьбы. На самом деле я слышал эту историю, но тогда ее рассказывали иначе.

– Вот как?

– На самом деле Дафнит не спрашивал оракула ни о каком коне, он задал вопрос, который тревожит всех нас: «Когда я умру?» Оракул ответил, что Дафнит погибнет, упав с коня. Дафнит вздохнул с облегчением, ведь он даже не умел ездить верхом и не собирался учиться в свои семьдесят лет. Возвращаясь назад по горной дороге, скептик увидел скалу под названием Конь и уловил смысл предсказания. Старик перепугался. В глазах у него потемнело, а ноги подкосились в предчувствии неизбежной смерти, ведь пророчество Аполлона сбывалось. Дафнит не удержался на краю скалы и рухнул вниз. Несчастный глупец. Он погиб, потому что поверил в судьбу.

Аспазия хохотала – она сразу догадалась, что Продик сочинил свою историю на ходу.

– Ты отвратительный рассказчик, – заявила женщина.

Сколько ни размышлял Продик об оракулах и предсказаниях, ответа на главный вопрос он не находил. Вера в судьбу существенно облегчала жизнь, избавляла от мук совести и необходимости делать выбор. Протагор верил только в случай, но не уставал предостерегать своих учеников, чтобы они не слишком на него полагались. Наставник софистов говорил, что умному человеку везет куда чаще, чем глупцу.

Как-то раз софисты повстречали человека, утверждавшего, что он с рождения отмечен печатью судьбы. Бедолага уже успел потерять руку и ногу, однако всевозможные несчастья продолжали сыпаться на него, как из рога изобилия. Выслушав жалобы незнакомца, Продик едко заметил, что судьба не благоволит к тому, кто не имеет привычки смотреть под ноги.

Или взять людей, убитых молнией. Такая беда может случиться с каждым, но куда приятнее верить в гнев Зевса-громовержца: «Нечестивец заслужил свою участь». А если за жертвой не водилось никаких грехов, можно было сказать, что Зевс метнул молнию случайно, потому что встал не с той ноги или с утра поссорился с ревнивицей Герой. Люди предпочитали видеть себя жертвами низменных страстей богов, но не игрушками слепого случая.

– Это верно, – рассуждал Продик, – однако молнии бывают только во время грозы и довольно редко поражают людей. Выходит, Зевс не так уж меток. Да и кто их боится на самом деле, этих молний?

Продик рано столкнулся со страшной неизбежностью: смерть его матери была внезапной и совершенно необъяснимой. После обеда она задремала в саду и больше не проснулась. Мать ничем не болела, ни на что не жаловалась. Ее сердце просто перестало биться. Продик потом долго боялся приближения ночи, опасаясь, что и сам умрет во сне.

Нам не зря даны воля и воображение, – учил Протагор. – Каждый из нас способен выстроить жизнь, как ему хочется, и победить любой страх.

Продик ворочался в постели, вспоминая верного друга и наставника, сгинувшего среди волн, единственного человека, гибель которого он долго оплакивал. Жизнь в мире, где все предопределено, не прельщала софиста. Такая жизнь была подобна пьесе, развязка которой становится очевидной еще в первом акте. Предопределение Убивало любопытство и лишало человека надежды. Напрасно люди приходили к оракулу вопрошать о будущем. Вот и Аспазия угодила в ту же ловушку.

Как-то ночью, когда Продик лежал без сна, размышляя о даре предвидения – единственной человеческой способности, которая обостряется к старости, – случилось то, чего он боялся больше всего на свете, и на что уже не смел надеяться: Аспазия вошла в его спальню и легла рядом с ним.

То было слияние не тел, а душ, в их ласках не было страсти, только нежность и печаль. Они молчали: перед вечной тенью, что поджидала обоих, были бессильны любые слова. В тишине они познавали друг друга и любили друг друга.