Текст книги "Блудницы Вавилона (СИ)"

Автор книги: Иэн Уотсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

Таким образом, город ставил вопросы самому времени, жнецу человеческих надежд и мечтаний.

Вавилон не был Диснейлендом. Не был утопической наркологией. Не был экспериментальным сообществом, упрямо повернувшимся спиной к двадцать первому веку ради капризного увлечения древним стилем жизни. И будь он одним из вышеперечисленных проектов, разве американское правительство выделило бы на него огромную сумму, эквивалентную содержанию на орбите пилотируемой станции? Разве вывело бы оно Вавилон из сферы действия законов не только штата, но и федеральных?

Космос! Возможно, будущий Вавилон, новый центр цивилизации – если таковая сохранится, – расположится в космосе, и когда-нибудь люди с астероидов и лун займут место новых, богатых, энергичных варваров. Когда сама Земля превратится в руины.

Пока же Вавилон был самым амбициозным, самым важным проектом в области будущего цивилизации.

Возможно.

А может быть, институт в Эвристике был всего лишь чудовищной глупостью, а его Вавилон – пустой затеей, чем-то вроде ландшафтных садов, которыми так увлекались английское джентри в восемнадцатом веке? Затеей значительно более масштабной, не ограничивающейся одним лишь фасадом, но представляющей собой полностью функционирующий древний город.

Не была ли осень культуры отмечена грандиозными и прихотливыми строительными проектами? Упражнениями в архитектурной метафизике, рассчитанными на то, чтобы задержать ход времени? Замыслами, от которых несло душком религиозной жажды бессмертия, замаскированными под что-то еще? (Назовите это синдромом Озимандии!) Был ли Вавилон психическим спасением американской мечты или символом ее крушения?

Алекс не знал. Но надеялся выяснить.

– Идем!

Дебора первой прошла через врата Иштар. Алекс последовал за ней.

Странное чувство овладело им: казалось, он входит в собственную голову и, попав внутрь, может уже никогда не найти выхода. Впрочем, Алекс сомневался, что когда-нибудь пожелает выйти. Аллея Процессий, известная также как улица Победы, прямой стрелой уходила вдаль. Центр ее был вымощен плитами белого известняка, края красным с молочными прожилками песчаником. С обеих сторон улицу окружали высокие, выложенные синими глазурованными плитками стены. Красные, белые и желтые львы с оскаленными клыками шествовали по стенам от центра города.

Стена львов справа заслоняла дворец Навуходоносора и Радужные сады. Алекс не расстраивался, понимая, что, прежде чем подступать к великим чудесам, надо освоиться с обычными улицами и потереться среди людей. Сервивалист в первую очередь должен озаботиться пропитанием и жильем. Устрой свою базу. Осваивай территорию концентрическими кругами. Дивиться будешь потом. Он незаметно потрогал спрятанный под туникой мешочек с шекелями.

Когда дошли до места, где аллея Процессий пересекается с каналом Либил-хегалла, Алекс оглянулся, чтобы посмотреть на южный фасад показавшегося из-за стены дворца Навуходоносора, но заметил лишь ярусы колоннад, скрытые деревьями и цветущим кустарником. Словно фотограф, он, фигурально выражаясь, щелкнул вид, но не проявил пленку. Для этого дворца у него пока еще не было подходящего контекста. Или, как говорят, концептуальной основы.

Группа остановилась на мосту поглазеть на город. Но не Дебора. Она-то понимала.

И все же взгляд Алекса замер, а дыхание на мгновение сбилось, когда в поле зрения попала Вавилонская башня. Основание ее не было видно с моста, лишь только верхние ярусы. Башня казалась огромной, намного большей, чем он представлял. Даже воздух вокруг нее мерцал и ритмично подрагивал – и не только воздух, а и вся ткань города, – как будто самому пространству пришлось напрячься и ужаться, дабы вместить такую громадину. На взгляд Алекса, башня больше напоминала не типичный вавилонский зиккурат, а здание, изображенное на картине Брейгеля.

Перейдя мост, Алекс и Дебора свернули на одну из боковых улочек. Улочка вскоре тоже стала ветвиться, выпуская отростки влево и вправо, как персиковое дерево. Теперь они уже не гуляли, а пробирались между спешащими по делам вавилонянами. Главная аллея выглядела довольно пустынной, поскольку вела только к выходу. Несомненно, в праздничные дни там было не протолкнуться, но в остальное время горожане предпочитали топать – преимущественно босиком – по другим, не столь широким улицам.

Эти узкие улочки и переулки, кровеносные сосуды города, были вымощены не плитами, а плотно утрамбованным мусором, как будто кто-то уложил между глухими стенами домов срезанные с утрамбованной свалки полосы. Причем полосы очень и очень толстые. Земляное полотно – пласты его, скорее гастрономические, чем геологические, состояли из засохших апельсиновых корок, капустных кочерыжек, обглоданных свиных ребер, рыбьих костей, финиковых косточек, обломков посуды, тряпья, обрывков плетеных циновок – возвышалось чуть ли не на колено над дверями домов, к которым вели прорубленные ступеньки. Трудно представить, что такое количество слежавшегося хлама могло скопиться всего лишь за пять лет – скорее за пятьдесят. А что будет, если воды Евфрата выйдут вдруг из берегов и затопят город?! Ведь весь этот древний мусор хлынет по ступенькам в дома.

Все указывало на то, что Вавилон строили как город, уже побывавший в употреблении, секонд-хенд-сити, хотя его публичные объекты и сияли будто новенькие. Витавшие на улочках ароматы напоминали запах изо рта вегетарианца: подгнившей брюссельской капусты, ослиного навоза и мочи. Мило и по-домашнему, если вы кролик. Мясные и рыбные элементы подчищают ночами бродячие кошки и собаки – и, наверное, крысы, – иначе босые подошвы шлепали бы по коврику из личинок и червей.

Завелись ли здесь крысы? Пришли ли они сюда, неведомым образом преодолей пески пустыни, на зов дудки нового Гаммельнского Крысолова, соблазнившись свежими объедками и не испытывая страха перед возможной отравой?

Прохожие тем не менее как будто не замечали аромата родных дорог; по крайней мерс носом по сторонам, как обнюхивающий свою территорию кролик, никто не водил. И если плоть улиц выдыхала затхлый дух компостной кучи, то немалое число горожан – тех, кто мог позволить себе такую роскошь – били по нему целой батареей контрзапахов: ароматических смол, бальзамических масел, мускуса, сандалового дерева и пачулей.

Многие мужчины носили только короткие юбочки наподобие килта, оставляя верхнюю часть туловища обнаженной. Некоторые довольствовались набедренной повязкой. Другие щеголяли в накидках, скрепленных на плече шпилькой. Один или два самодовольно прошествовали в расшитых мантиях. Бритых встречалось немного, бородатые попадались чаще, причем у некоторых бороды были модно завиты. У одних волнистые волосы ниспадали на плечи, другие отдавали предпочтение тюрбанам, мелькали даже фески. Богач в мантии небрежно опирался на посох.

Женщины были в рубахах или свободных, по колено, платьях. Прически отличались разнообразием: одни заплетали волосы в косы и укладывали наподобие тюрбана, другие собирали их в пучок. Хвостики поменьше перехватывали ленточкой, побольше – убирали в сеточку. Одни ограничивались минимумом макияжа, лица других походили на раскрашенные маски. Дети бегали по улице почти голые, как девочки, так и мальчики, и ничем друг от друга не отличались, если не считать того, что прикрывали холщовые повязки.

– Надо бы зайти в парфюмерную лавку, – сказал Алекс. – И поскорее, верно?

Дебора сморщила нос, став похожей на кролика.

– Греки не пользуются парфюмом. Это считается проявлением изнеженности и упадничества.

Неужели она серьезно? Нет, конечно, нет.

– Готов спорить, здесь – пользуются. Вот увидишь. До сих пор побеленные фасады вытянувшихся вдоль

улицы домов оставались глухими хранителями частной жизни, если не считать сводчатого входа на более прохладной, северной стороне. Однако же следующие одна за другой стены нельзя было назвать серыми и невыразительными. Построенные пилообразно, внутрь и наружу, они отбрасывали на улицу чередующиеся полосы света и тени. Стены на солнечной стороне напоминали одно длинное, закрытое жалюзи окно, и казалось, достаточно дернуть за веревочку, как планки из глиняных кирпичей повернутся разом, и прохожему откроются все интерьеры.

На самом же деле в случае, если бы столь маловероятное событие все же произошло, дома бы просто обрушились – что с ними и без того уже происходило: зубчатые вершины стен постепенно стирались и осыпались.

На глаза гостям попался домик, подпертый со всех сторон столбами и опутанный веревками. Рабочие, чинившие обвалившуюся крышу и парапетную стенку, поднимали наверх корзины с глиной, которую брали из разъехавшейся на пол-улицы кучи. Выросшие детишки играли в куличи из грязи, только уже по-настоящему.

– Наверное, дают гарантию по крайней мере до следующего дождя, – заметил Алекс. – А дождь у них раз в год.

– Между прочим, саман – хороший строительный материал. Долговечнее стекла и стали.

– Его ведь надо формовать, пока он еще сырой, верно?

– Стань каменщиком – и узнаешь. Он толкнул ее локтем в бок.

– Кстати о мужчинах и парфюме. Я слышал, все местные македоняне стали персами.

– И что?

– Кто говорил что-то насчет упадничества и изнеженности? Мне показалось, ты это не одобряешь.

Дебора на мгновение смутилась, но уже в следующую секунду рассмеялась.

– Послушай, Алекс, там, откуда я приехала, люди купаются в ослином молоке, если, конечно, удается найти подходящую ослицу. И многие находят. А еще они протыкают носы куриными косточками и мажут щеки малиновым джемом. Меня это трогает лишь постольку, поскольку я здесь гостья из Греции. Понятно? Если тебе что-то нравится – валяй. Ищи себя.

«Уж я-то себя найду», – подумал он и смутился от собственной наивности. Не в первый уже раз Алекс подумал о том, насколько пуританским был кодекс поведения его орегонской общины. И не таков ли – на свой, конечно, лад – Вавилон? Женщину, убившую мужа ради другого мужчины, здесь заживо сажали на кол. Вроде бы.

Понятно, что такой закон не мог требовать буквального исполнения.

Или мог?

Со двора соседнего дома доносились лязг металла и глухие удары. Над крышей, пачкая безоблачное голубое небо, поднимались клубы дыма. Судя по всему, там располагалась какая-то мастерская или кузница – если только в доме не вспыхнул пожар и обезумевшие жильцы не пытались сбить пламя мечами, цепями и молотами. Какие-либо другие указания на наличие здесь мастерской отсутствовали. Не было даже глиняной таблички с гусиными лапками клинописи на двери. А как же местные узнают, где нужный им дом? Как вообще находят друг друга?

Отсюда и дальше, до конца улицы, небо коптили все расположенные с северной стороны дома, и с каждого двора, спрятанного за их стенами, слышался непрерывный лязг и звон, как будто там трудились неутомимые нибелунги. Алекс насчитал с полдюжины анонимных литейных или кузнечных мастерских.

– Должно быть, Кузнечная улица, но вот только как найти нужного мистера Смита? Никаких опознавательных знаков не видно.

– Можно предположить, – сказала Дебора, – что тот, кому это требуется, и без них все знает.

– А как быть новичку?

– Почему на всем обязательно должны быть какие-то знаки? Разве без них нельзя обойтись? – Она подняла руку. – Тебе ведь не нужны значки, чтобы знать свои пальцы? Разве ты не отличаешь их один от другого? Если нет, то у тебя проблемы. И не только у тебя одного.

В последних словах Алексу послышалась тревожная нотка угрозы.

– Ладно, пусть никаких знаков и нет, – как можно беспечнее продолжил он, – но ты заметила, что все идут в одном направлении? И так на всех улицах от самого моста. Все движутся в одну сторону.

– А разве непонятно? На таких узких улицах по-другому и быть не может.

И снова Алекс испытал унизительное чувство поражения. Он уже начал опасаться, что, если так пойдет и дальше, Дебора исчезнет из его жизни, как сообщение, стертое из памяти по причине полной утраты смысла из-за перегруженности ошибками.

От полного замешательства его спасли ослы. И Дебора, только что такая уверенная и спокойная, уже в следующий миг запаниковала, как дэвидкопперфильдовская тетушка Бетси Тротвуд.

Нагруженные болтающимися свертками и пакетами ишаки неслись по улице легким галопом, заставляя прохожих шарахаться в стороны, тогда как следующие за ними самозваные уличные погонщики увлеченно и безуспешно соревновались друг с другом в проворстве и безрассудстве, пытаясь ухватить дико орущее животное за хвост и избежать ответного удара копытами. Один из бедолаг растянулся на куче глины, наполовину перекрывавшей и без того узкую улицу, результатом чего стало отделение сорванцов от ослов, а последних от остатков благоразумия.

Мчавшийся во главе стада ишак с раздутыми боками, похожий на огромного волосатого ребенка, страдающего нарушением абсорбции белка, и скачущими вверх-вниз узлами, прикрытыми козьей шкурой, задел Алекса. Небольшой перевязанный шпагатом грязный тряпичный сверток выскользнул из-под попоны и упал к его ногам.

Нарастающая сумятица и разлетавшиеся во все стороны громкие вавилонские проклятия не оставляли времени для раздумий, и Алекс, наклонившись, поднял пакет. Точнее, выхватил его из-под копыт несущегося вторым ишака. Иначе сверток неминуемо был бы втоптан в другое тряпье, кости и капустные кочерыжки и стал частью дорожного полотна. Разве не так?

Между тем еще две твари старались вырваться вперед, от стены до стены заполнив собой улицу. Возможно, виноват в последнем был мужчина в набедренной повязке, стиснутый упругими боками с двух сторон. Пытаясь, очевидно, силой склонить животных к повиновению, он обхватил их руками за шею, но не справился и оказался вовлечен в безумную скачку. Те из прохожих, кто оказался на пути ослиного дуэта, дали стрекача, только раззадоривая участников пробега.

– Помогите! – вскричала Дебора, не предпринимая, однако, ничего, чтобы спастись. А почему бы и нет? Может быть, суетиться во спасение ниже достоинства элегантной греческой леди?

Вот он, шанс! Схватив Дебору за руку (одной рукой, другая сжимала сверток), Алекс успел дотащить ее до следующего, оказавшегося, к счастью, поблизости, перекрестка. Едва они свернули на другую улицу, как мимо простучали копыта – за сорвавшейся в галоп парочкой пронеслись остальные ишаки, за ними толпа визжащих мальчишек, а уже замыкающим, рассыпая проклятия и охаживая спины негодников хлыстом, неопрятного вида толстяк.

Увлеченный ролью спасителя Алекс дотащил Дебору до середины улицы, прежде чем спасенная уперлась, отказавшись следовать дальше – то ли запыхалась, то ли устала от однообразия доставшейся ей роли, – и уставилась на него широко открытыми глазами. Сердито? Восхищенно?

– Bay. Я бы промочила горло, – на чистейшем языке древней Аттики заявила она.

Никто, кроме них, почему-то не воспользовался этой улочкой, чтобы спастись от поддавшегося стадному инстинкту табуна, хотя она и была совершенно пуста. Теперь же, словно некий невидимый дорожный диспетчер махнул флажком, отовсюду вдруг стали появляться люди. Все они двигались беглецам навстречу.

– Мы, кажется, не туда идем, – сказал Алекс.

– Сомневаюсь, что это так уж важно. Разве что пальцы оттопчут.

– Хочешь сказать, что на кол нас не посадят? За нарушение правил дорожного движения? – Он подмигнул.

Прохожих становилось все больше.

– Да, умеешь ты строить вокруг себя клетку. Чтобы блеснуть остроумием, Алексу пришлось перескочить на английский.

– Ну, мы же ищем бары[3]3
  Игра слов: англ. слово «bar» означает и бар, и прут решетки.


[Закрыть].

Она вскинула голову – шокированная, оскорбленная, готовая развернуться и уйти. Однако осталась. Наверно, высокородные леди не ходят по таким улицам без эскорта.

– Извини, Дсб. Я сейчас спрошу, где тут ближайшая пивнушка или винный погребок.

Прохожий, в пользу которого сделал выбор Алекс – невысокий, смуглый, по виду испанец, – был гол по пояс, зато носил кожаные сандалии, что вряд ли мог позволить себе какой-нибудь бродяга. На его социальное положение указывала татуировка на лбу: солнечный диск, знак Шамаша. Выбритые виски и сохранившаяся на голове смешная прядь волос придавали мужчине сходство с персонажем французских комиксов, детективом Тентеном.

Алекс встал у него на пути.

– Извините.

– Я занят, – угрюмо буркнул загорелый Тептен и, обойдя Алекса, поспешил по улице, оставив после себя запах сандалового дерева.

– Ты спросил раба, – сказала Дебора.

– И что?

– Храмового раба.

– Да уж не своего.

– Раба. – Она повторила слово, словно перекатывая его во рту. – Настоящего, всамделишного раба.

– Все верно. Старушка снова ввела рабство. И не только черное, но и белое.

Она сделала вид, что не поняла.

– Какая старушка?

– Ладно-ладно, притворимся, что ее нет. Пока.

Ее. Он поймал себя на том, что не может – или не хочет – произнести слово «Америка». Мимо прошел еще один татуированный раб. Заметив их любопытные взгляды, мужчина раздраженно сплюнул.

Алекс вдруг понял, что видит их не со стороны, а примеряет на себя их шкуру.

Рабы. Люди, являющиеся собственностью других людей. Как лошадь или собака. Только от лошадей пахнет по-другому.

А может быть, в Вавилоне рабы все, татуированные и не татуированные? Рабы мечты, притворства, фальсификации? И не были ли заезжие свободные греки искателями особого вида рабства, рабства неудовлетворенного любопытства, независимо от того, что ждало их здесь – богатство и слава или трудные времена?

– Наверно, – задумчиво констатировал Алекс, – если они фальшивые рабы, то и все остальное здесь тоже фальшивка.

А если раб сбежит? Будут ли солдаты преследовать беглеца с собаками и копьями? Можно ли пересечь границу

штата, отделяющую Вавилонию от Америки, и снова стать свободным?

Америки еще не существует. Америка пребывает в безвестности. Граница штата – линия сброса во времени, за которой Вавилония ушла в прошлое, нырнув, как измеряющий глубину кит, в бездну истории. Можно ли даже мечтать о том, чтобы выбраться из чрева такого кита? Ведь кит нырнул, ушел в глубину, чтобы выжить – по меньшей мере ментально, – пока оставшаяся на поверхности Америка корчится под обжигающими лучами вечного, насмехающегося над эпохами солнца, Шамаша, судящего людей и деяния их и одно за другим отправляющего царства в пустую тьму, которая и есть после-жизнь и которая есть потомство.

– По-моему, некоторые с радостью променяли бы свободу на возможность стать самим собой. Может быть, люди все время этим занимаются. Тебе ведь это тоже немножко интересно, верно?

Дебора не ответила, возможно, потому что он и не рассчитывал на ответ, а вместо этого дошла до конца успевшей снова обезлюдеть улицы. Алекс догнал ее. Они свернули за угол и едва не наткнулись на нищего, босоногого, завернувшегося в лохмотья старика. Мгновенно узнав греков, он прохрипел по-гречески:

– Подайте…

Это не был американский попрошайка, какой-нибудь бедолага-наркоман или бездомный на скамейке в парке. Нет, перед ними был азиатский нищий, вечный, как само время. Ни унции лишнего жира. Гнилые зубы делали его похожим скорее на обезьяну, чем на человека. Нижнюю губу украшал герпес.

– Привет! – обратился к нему Алекс. – Где тут у вас ближайшая таверна?

– Боже! – запротестовала Дебора, хотя Алекс и не собирался следовать указаниям сомнительного типа, который вполне мог направить их в какой-нибудь воровской притон. Ему просто было интересно. Он хотел доказать, что нищий – всего лишь часть маскарада. Хотел, чтобы старик подмигнул.

Нет, не так. Алекс не хотел, чтобы он подмигнул; он хотел, чтобы все оказалось настоящим.

Нищий вонял, потому что не мог позволить себе ни благовоний, ни даже обычного щелочного мыла. Могли такой бедняк потратить монетку, чтобы купить женщину в храме Иштар? Только в том случае, если бы кто-то дал ему эту монетку. Только если бы кто-то заплатил ему за то, чтобы пойти туда и выбрать указанную женщину. Терзая себя, Алекс поиграл с этой мыслью.

Старик злобно улыбнулся, показав желтые зубы, и поднял ладонь выше, уже не прося, а требуя. Как обезьяна, ожидающая, что ей подадут орешки. Движение получилось слишком резкое, лохмотья разъехались, обнажив засунутый за пояс нож. Старик носил тряпье не для того, чтобы согреться, и не из соображений приличия – Вавилон город жаркий, – а чтобы прятать оружие. Такого Алекс не ожидал. Получается, Митч все же был прав?

Дебора схватила его за руку и потащила в сторону. Рабы. Нищие. Эти люди не были статистами в жалкой постановке. Они играли на большой сцене. На одной сцене с царем Александром. Они сами вели спектакль.

Без камеры.

Если только крошечные объективы не наблюдали отовсюду, скрытые неприметно в трещинах стен.

Улица, на которую они попали, была шире предыдущей, но люди по-прежнему шли только в одном направлении. Мимо прогрохотала колесница. Коней гнал офицер-македонянин в кирасе с бронзовым нагрудником и кожаной юбке; шлем с высоким гребнем придавал ему сходство с давно вымершим коритозавром. Пешеходы привычно жались к стенам, чтобы не попасть под колеса. Никто, однако, не возмущался.

После недолгих поисков им удалось-таки найти кабачок. Выходящие на улицу широкие окна выдыхали запахи медовых ячменных лепешек, бобового супа, бараньего рагу, жареного конского мяса. Образцы предлагаемых блюд были представлены на кирпичном прилавке. Из расположенной на открытом воздухе кухни тянуло чадом и дымом.

Посетители сидели на табуретах за низкими столиками. Большинство пили пиво. Двое потягивали вино через длинные трубочки, напоминая присосавшихся к кальяну курильщиков опиума.

Алекс заказал медовые лепешки, финики и пиво. Отыскав свободные места, они устроились в дальнем углу.

Сладковато-горькое пиво тоже отдавало финиками. Не слишком ли много сладкого? Впрочем, именно это и требовалось им сейчас для поддержания уровня сахара в крови.

– Ну-ну, – пробормотал Алекс и, вспомнив про спрятанный в рукаве сверток, вытряхнул его на стол.

– Что это?

– Упало с чертова осла.

– А ты подобрал и оставил у себя?

– Я про него и забыл.

– Тогда ты вор.

– Ну, это вряд ли. Какое-то грязное тряпье.

– Тогда зачем ты его взял?

– Случайно. Не беспокойся, верну.

– Как? Кому? Ты все врешь. Почему не вернул сразу?

– Эй, потише! Что такое? Допрос? И кто теперь строит клетку?

– Почему ты не вернул сверток?

– Почему? Если помнишь, проклятые ишаки нас едва не растоптали.

– Ты успел поднять эту штуку. Мог бы и вернуть владельцу. Оказать любезность.

– Может, оно того и не стоит.

Алекс осторожно развязал бечевку и развернул замызганную тряпицу.

Перед ним лежала прозрачная пластмассовая коробочка с крохотной черной кассетой; за оранжевым окошечком виднелись бобины и пленка.

– О господи!.. – выдохнула Дебора. – Что здесь делает дата-картридж?

Алекс торопливо прикрыл находку тряпкой.

– Не знаю, – прошептал он. – Это может быть компьютерная программа. Или результаты.

– Какие результаты? Почему?

– Разве не ясно? Здесь же за всем наблюдают, все записывают, измеряют и анализируют. Этим занимается институт. Мы все – подопытные. Источники информации.

– От картриджа нужно побыстрее избавиться. Брось его в канал.

– Избавиться? Ну нет, на нем должно быть что-то ценное. Это же судьба, шанс. Дареному ослу в зубы не смотрят.

– Ценное? Для тебя? – Дебора покачала головой. – Охо-хо. Пойми, мы здесь не для того, чтобы играть в игры с системой. – Она поежилась. – Ты глупец. Сам нарушаешь закон и меня за собой тянешь. Ведь я, зная об этой штуке, тоже становлюсь преступницей. Вот почему я ничего не желаю о ней знать. Не хочу, чтобы меня посадили на кол. Или отдали в рабство.

– Даже на один день?

– Эта штука тебе ни к чему.

– Кому-нибудь пригодится.

– Может, на ней и нет ничего.

– А если кто-то хотел что-то скопировать? Что-то ценное? Скопировать и переправить контрабандой из страны? В таком случае возвращать сверток владельцу было опасно и рискованно.

– Почему? Если бы ты вернул его сразу, не разворачивая…

– Разворачивать не обязательно. Я мог определить форму на ощупь и сделать соответствующий вывод. Или тот погонщик с кнутом мог подумать, что я это сделал. За нами могли установить слежку, а потом убить.

Дебора негромко присвистнула.

– Неужели ты действительно в это веришь? В таком случае я определенно имею дело с сумасшедшим. Пожалуйста, выброси эту штуку.

– Не могу. Она важна для кого-то. Только вот для кого? Кстати, ты теперь тоже замазана. Как соучастница.

– Ну уж нет. Так легко ты меня к себе не привяжешь. Привяжу. Если не выброшу картридж. А я его не выброшу. Так что, я сумасшедший?

Был ли Алекс сумасшедшим? Возможно. Ведь для того чтобы стать вавилонянином, надо быть немного шизиком.

– Давай возьмем еще по пиву, – предложил он. – Расслабимся. Или попробуем вина?

– Вот дерьмо, – заметила Дебора, не уточнив, что именно имеет в виду.

Позднее они устроились нa постоялом дворе, занимавшем ветхое трехэтажное строение между улицей Сина и улицей Мардука, неподалеку от греческого театра.

Постоялый двор назывался «Меж двух шкурок». С одной стороны от него находились кожевенная и суконная мастерские, где поступавшую из прядильни ткань чистили и уплотняли в растворе щелочной золы, полученной при сгорании тростника, и где свиные шкуры вымачивали в корытах с квасцами и дубильными орешками, смягчали навозом и дубили маслом. С другой стороны располагалось заведение со стриптизом. Там шкура и здесь шкура, только качество разное. Так объяснил, провожая гостей наверх, улыбающийся слуга.

Алексу комната досталась маленькая и обшарпанная, с окном, выходящим во двор, по которому бесцельно слонялся квартет ишаков. Листья одинокой финиковой пальмы затеняли часть крыши. Окно закрывала плетенная из тростника штора. Слуга пояснил, что соломенный тюфяк можно при желании перетащить на крышу, чтобы спать под звездами. Многие постояльцы, добавил он, так и делают, предпочитая ночную прохладу духоте комнаты. Помимо тюфяка, в распоряжении Алекса оказался деревянный сундук без замка, ночной горшок – уборная помешалась внизу и представляла собой невысокий помост над ямой, дополненный такой роскошью, как битумное сиденье – и несколько лампад с кунжутным маслом. Лампады имели форму башмака с торчащим из глазка фитилем. В чаше из грубо выдолбленного камня лежала пригоршня серных спичек.

Общие комнаты размещались внизу, за плетеными дверьми, тогда как двери в жилых комнатах были из дерева. Оставшись один, Алекс первым делом достал из-под туники добрый греческий нож и, поковырявшись, вытащил из грязной стены кирпич. Расчистив дыру, он положил в нее аккуратно перевязанный сверток с картриджем, вставил на место кирпич, подмел в кучку мусор, помочился в горшок, а потом, окунув в теплую мочу тряпку, приготовил что-то вроде раствора и замазал щели. Гордый собственной изобретательностью, Алекс критически осмотрел стену и остался доволен – заметить что-то, не приглядываясь, было практически невозможно. Он размел по комнате остатки мусора и вымыл руки.

Вечером за ужином они познакомились с полудюжиной других постояльцев. Столовой служило просторное помещение, потолок которого поддерживали спиральные колонны. Часть обеденного зала была открыта темнеющему, но не грозному небу.

Четверо постояльцев были торговцы из Верхней Вавилонии, и утром они собирались в обратный путь вместе со своими ослами. Торговцы разговаривали исключительно на вавилонском, держались вместе и на остальных гостей внимания по большей части не обращали. Еще один постоялец, упитанный, с хорошо развитой мускулатурой чернокожий, отрекомендовался нубийцем, хотя его греческий сильно отдавал Джорджией или Алабамой. Шестой был индийцем из настоящей Индии и вел торговлю в приграничных районах Персии. Индийский поход Александра дал ему знание греческого, и теперь Гупта – так звали индийца – намеревался обзавестись деловыми связями в Вавилоне. Как и нубиец Набу, он прибыл в город примерно за неделю до Алекса и Деборы.

За время ужина Алекс успел проникнуться теплыми чувствами к нубийцу, а вот смуглый худощавый индиец с бегающими глазками, взгляд которых слишком часто останавливался на Деборе, вызвал у него недоверие. Скользкий и чрезмерно любопытный Гупта был представителем, как казалось Алексу, племени прощелыг, которым ничего не стоит сунуть нос в вашу комнату, когда вас там нет, – разумеется, случайно! – ошибся дверью! Когда индиец оживлялся (а это случилось немного позднее), темные глаза светились, ровные белые зубы блестели, а язык напоминал лепесток розы. В обычном же состоянии лицо его оставалось неподвижной, ничего не выражающей маской. При том он постоянно за всеми наблюдал и держал ушки на макушке. Странно, но Дебора явно отдавала ему предпочтение перед серьезным и здравомыслящим нубийцем.

Ужин состоял из пресного хлеба, густого чечевичного супа, жареной баранины, репы и неизменных фиников и йогурта. Ели костяными ложками и костяными же вилками с одним зубцом. На столе стояли глиняные горшки и деревянные блюда. Два факела из смоченного в битуме тростника привлекали к себе всю окрестную мошкару. С соседнего двора доносился громкий хор лягушек.

За столом прислуживала средних лет женщина с весьма странными привычками. Пока гости ели, она бродила вдоль стен, то и дело останавливаясь и бормоча под нос что-то вроде «хм-м, хм-м, м-м, м-м», как человек, на которого наложили некую странную епитимью. Время от времени она неожиданно бросалась к обедающим, нависала над столом, водила по нему цепким взглядом и возвращалась в исходное положение. Понаблюдав за ней, Алекс пришел к выводу, что женщина, должно быть, страдает от невроза и одолеваема сразу несколькими фобиями. На шее у нее болтались амулеты: глиняные фигурки козы, собаки и рыбы.

– Собираюсь стать писцом, – сообщил, похлопывая себя по животу, Набу. – Писцы живут хорошо. Видел, чем они занимаются: без работы не остаются.

Дебора саркастически усмехнулась. Алекс же одобрительно кивнул. Информация – сила.

– Да, ведут записи. Составляют отчеты.

– Какие отчеты? – мгновенно отреагировал Гупта. – Откуда вы знаете, что есть какие-то отчеты?

– Да, – вставила Дебора. – Отчеты. О ценах на вчерашние огурцы.

– Братья, сестра, – вступил в разговор Набу. – Мы все знаем, что без отчетов в таком деле нельзя, хотя и не говорим на эту тему. А иначе зачем мы все здесь?

– Хм-м, хм-м, м-м, м-м, – пробормотала прислужница, подходя ближе, и угрожающе добавила: – М-м!

Молниеносным движением выбросив руку, Гупта схватил женщину за платье и заставил ее наклониться. – Ха-ха! – воскликнул он. – Ты, похоже, проголодалась. Не получишь ужина, пока мы не закончим, а? Собираешь объедки?

Двумя пальцами свободной руки индиец выловил из тарелки с супом оставшуюся там одинокую луковицу, двумя другими открыл женщине рот и протолкнул луковицу между губами.