Текст книги "Инверсии"

Автор книги: Иэн М. Бэнкс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)

Иэн Бэнкс
Инверсии

Мишель посвящается

ПРОЛОГ

Эгоизм – вот единственный грех. Так сказала доктор. Когда она впервые сформулировала это соображение, я был еще очень молод, а потому, призадумавшись ненадолго, поразился глубине ее мысли.

И только много позже, когда я достиг средних лет, а ее уже давно не было с нами, я начал подозревать, что верно как раз обратное. Я хочу сказать, что в каком-то смысле эгоизм – единственная истинная добродетель, а потому этот самый эгоизм в конечном счете нейтрален (поскольку противоположности взаимно уничтожаются) и даже бессмыслен, если брать его вне того стержня, что именуется нравственным содержанием. В последующие годы – в годы моей зрелости, если угодно, или старости, если хотите, – я, хотя и не без внутреннего сопротивления, снова начал уважать точку зрения доктора и стал соглашаться с ней (по крайней мере временно) в том, что эгоизм – корень почти всех зол, если не всех.

Я, конечно же, всегда знал, что она имела в виду: когда мы ставим свои интересы выше интересов других, мы, скорее всего, будем поступать плохо, и вина всегда остается виной независимо от того, что за преступление совершено – стащил ли ребенок монетку из кошелька матери или император устраивает геноцид. В том и другом случае (и во всех промежуточных) мы говорим: наше удовольствие значит для нас куда больше, чем все неприятности или переживания, которые вы можете испытать из-за наших поступков. Иными словами, наши желания важнее ваших страданий.

В зрелые годы я выдвинул против этого такое возражение: только потакая своим желаниям, только пытаясь получить то, что доставляет нам удовольствие, что приятно по своей сути, мы создаем богатство, уют, счастье и то, что добрый доктор назвала бы туманным, обобщающим словом «прогресс».

Но в конечном счете я вынужден был признаться самому себе, что хотя мое возражение, возможно, и несет в себе зерно истины, оно недостаточно всеобъемлюще, чтобы полностью перечеркнуть утверждение доктора, и хотя эгоизм иногда может быть добродетелью, по своей природе это скорее грех или непосредственная причина греха.

Нам не нравится думать, что мы ошибаемся, мы предпочитаем говорить, что нас просто неправильно понимают. И грешить мы, конечно, не грешим, просто принимаем трудные решения и выполняем их. Мы хотим, чтобы наши поступки судил мистический, божественно бесчеловечный суд по имени Провидение, надеясь, что он согласится с нами как в нашей самооценке, так и в оценке нашей вины, или, иначе говоря, нашего поведения.

Я подозреваю, что добрый доктор (как видите, я и ей даю оценку, называя таким словом) не верила в Провидение. Я никогда толком не знал, во что она верит, хотя и был всегда убежден, что какая-то вера у нее есть. Возможно, невзирая на все ее слова об эгоизме, верила она только в себя и больше ни во что. Возможно, она верила в тот Прогресс, о котором говорила, а может быть, на какой-то странный, чуждый нам манер, она верила в нас, в людей, с которыми жила и которых любила, так, как не верили в себя мы сами.

Сделались ли мы лучше от общения с нею? Я думаю, несомненно, да. Из каких побуждений она действовала так – из корыстных или бескорыстных? Я полагаю, по большому счету это не имеет никакого значения, разве что для ее душевного покоя. Научила она меня еще и вот чему: ты есть то, что ты делаешь. Провидение (или Прогресс, или Будущее, или любой другой суд, кроме нашей совести) судит нас по тому, что мы делали, а не по тому, что думали.

И поэтому изложенное ниже являет собой избранную хронику наших деяний. За одну часть моей истории я могу поручиться, поскольку сам был ее свидетелем. Что же касается другой части, то ее подлинность я гарантировать не могу. Я натолкнулся на ее исходную версию по чистой случайности, много времени спустя после того, как случились описанные в ней события. И хотя я думаю, что она представляет собой интересную перекличку с той историей, в которой участвую я, здесь она присутствует как некий художественный изыск, а не как плод углубленных размышлений и исследований. И все же я думаю, что две эти истории связаны и рассматривать их вместе гораздо более осмысленно, чем по отдельности. Я думаю, нет никаких сомнений, что те времена были загадочными. Географически загадка была разделена, но, в конце концов, тогда почти все было разделено. Разделение – единственное, что тогда обеспечивало порядок.

В своих записках я пытался не высказывать суждений, но должен признаться, я питаю надежду, что это сделает Читатель (ведь его можно назвать своего рода Провидением), который не станет плохо думать о нас. Я с готовностью признаю, что мной руководило (в особенности, когда я исправлял и дополнял записки моего прежнего «я», а также облагораживал язык и грамматику моего сорассказчика) желание предстать перед Читателем в лучшем свете, а это, конечно же, эгоистическое желание. Но все же я надеюсь, что эгоизм такого рода может послужить на благо по той простой причине, что иначе эта хроника вообще не увидела бы света.

И еще раз: пусть читатель сам решает, был бы этот последний исход наилучшим или нет.

Достаточно. Молодой, довольно серьезный человек горит желанием обратиться к нам:

1. ДОКТОР

Хозяин, это случилось вечером третьего дня южного посевного сезона – помощник главного палача пришел к доктору, чтобы сопроводить ее в потайную камеру, где ждал его начальник.

Я сидел в гостиной докторской квартиры и с помощью ступки и пестика перетирал компоненты одного из докторских снадобий. Я так увлекся этим занятием, что не сразу услышал громкий и настойчивый стук в дверь; ринувшись к ней, я опрокинул небольшую курильницу. Этим объяснялась и задержка, с которой я ответил на стук, и проклятия, которые, возможно, были услышаны Юнуром, помощником палача. Эти проклятия адресовались вовсе не ему, я не спал и не был выпивши. Надеюсь, мой добрый хозяин поверит мне, что бы ни говорил этот тип Юнур, которого, как ни крути, ни прямым, ни надежным человеком не назовешь.

В это вечернее время доктор, как обычно, находилась в своем кабинете. Я вошел в лабораторию, где стоят два больших шкафа с порошками, кремами, мазями, вытяжками и различными инструментами, необходимыми в ее профессии. Здесь же находятся два стола, на которых расположились всевозможные горелки, спиртовки, реторты и сосуды. Случается, доктор принимает здесь и пациентов, и тогда комната становится операционной. Пока дурно пахнущий Юнур ждал в гостиной, вытирая нос грязным рукавом и оглядываясь, словно прикидывал, что бы стянуть, я прошел через лабораторию и постучал в дверь кабинета, который служит доктору также спальней.

– Элф?

– Да, хозяйка.

– Входи.

Я услышал хлопок – закрылась тяжелая книжка – и улыбнулся себе самому.

В кабинете было темно и сладко пахло цветками истры, листья которой доктор по обыкновению сжигала в подвешенных к потолку курильницах. Я, конечно же, знал устройство докторского кабинета до мелочей (знал благодаря вдохновенному предвидению и практической смекалке моего хозяина лучше, чем она могла вообразить), но у доктора есть привычка оставлять где попало стулья, табуретки и подставки, чтобы лазать по книжным стеллажам, а потому мне пришлось чуть ли не на ощупь идти туда, где слабый огонек свечи указывал на ее присутствие – она сидела за столом перед тщательно занавешенным окном. Сидела на своем стуле, прямо, вытягивая спину и протирая глаза. На столе лежал ее дневник – книжища толщиной в кулак и размером с предплечье. Книжища эта была закрыта на замок, но даже в сумерках я заметил, что цепочка застежки еще раскачивается. Из открытой чернильницы торчала ручка. Доктор зевнула и поправила изящную цепочку у себя на шее – на цепочке у нее висит ключ от дневникового замка.

Из моих многочисленных отчетов хозяин знает, что, по моему мнению, доктор ведет записи о случившемся с ней здесь, в Гаспиде, для своих соотечественников в Дрезене, откуда она родом.

Доктор явно хочет сохранить свои записи в тайне. Но иногда забывает, что я нахожусь в комнате; обычно это случается, когда она дает мне задание найти какую-нибудь ссылку в одной из книг ее богатейшей библиотеки и я некоторое время бесшумно занимаюсь этим. Из того немногого, что мне удавалось углядеть в ее дневнике, я пришел к выводу, что пишет она не всегда на гаспидианском или имперском (хотя встречаются пассажи и на этих двух), а использует порой алфавит, о котором я понятия не имею.

Видимо, мой хозяин рассчитывает предпринять шаги, чтобы выяснить у других выходцев из Дрезена, пишет ли доктор в этих случаях на дрезенском или нет, а потому при любой возможности я пытаюсь запомнить как можно больше из того, что записано в дневнике. В тот день, однако, мне не представилось случая заглянуть на эти страницы, но я уверен, что она опять делала записи. Но я не теряю надежды принести моему хозяину больше пользы в этом смысле и потому снова покорнейше сообщаю, что временное изъятие дневника позволит опытному слесарю открыть его, не повредив замка, а это поможет снять хорошую копию ее секретных записок и решить наконец эту проблему. Это можно сделать без труда, когда доктор находится в других помещениях дворца, а еще лучше – где-нибудь в городе, или когда она принимает ванну, что случается довольно часто, причем продолжительность ванн растет (как-то, когда она в очередной раз занималась этим, я вытащил из ее медицинского саквояжа скальпель, который теперь уже доставлен моему хозяину; добавлю, что сделал я это сразу же после нашего посещения больницы для бедняков, чтобы подозрение пало на кого-нибудь из тамошних). Однако в этом отношении я, конечно, полагаюсь на мудрое суждение хозяина.

Доктор нахмурилась, посмотрев на меня.

– Ты дрожишь, – сказала она.

Я и в самом деле дрожал, потому что внезапное появление помощника палача кого угодно выведет из равновесия. Доктор бросила взгляд мимо меня, на двери операционной, которые я оставил открытыми, чтобы Юнур мог слышать наши голоса и не натворил бы гадостей, какие наверняка замышлял.

– Кто это? – спросила она.

– Кого вы имеете в виду, хозяйка? – спросил я, глядя, как она закрывает чернильницу крышечкой.

– Мне показалось, там кто-то кашлянул.

– Ах, это. Это Юнур, помощник допрашивателя. Он пришел за вами.

– И куда он собирается меня отвести?

– В потайную камеру. За вами послал мастер Ноли-ети.

Несколько мгновений она молча смотрела на меня.

– Главный палач, – спокойно сказала она и кивнула. – Значит, у меня неприятности, Элф? – спросила она, кладя руку на толстую кожаную обложку дневника, словно пытаясь предоставить или получить защиту.

– Нет-нет. Вы должны взять свой медицинский саквояж. И лекарства. – Я оглянулся на операционную, в которую попадал свет из гостиной. Оттуда послышался кашель, похожий на тот, каким обычно напоминают о нетерпеливом ожидании. – Думаю, дело срочное, – прошептал я.

– Так ты, значит, думаешь, что главный палач Нолиети простудился? – спросила доктор, поднимаясь и надевая свою длинную жакетку, которая висела на спинке стула.

Я помог ей справиться с рукавами.

– Нет, хозяйка, я думаю, они, видимо, допрашивают кого-то, и он, гм-м, неважно себя чувствует.

– Понимаю, – сказал она, засовывая ноги в сапоги, а потом выпрямляясь.

Меня снова, в который уже раз, поразила внешность доктора. Она высока для женщины, правда, не слишком, и хотя широковата в плечах, мне случалось видеть торговок рыбой и вязальщиц сетей, которые производили гораздо более внушительное впечатление. Но самое выдающееся в ней, пожалуй, это осанка, то, как она держится.

Как-то раз (после одной из бесчисленных ванн) мне довелось мельком увидеть ее соблазнительные формы: в тонкой сорочке, спиной к источнику света, она шла из одной комнаты в другую, оставляя за собой шлейф густого благоухающего воздуха. Руки были подняты – она обматывала полотенцем свои влажные волосы, рыжие и длинные. Видел я и как она танцует в вечернем платье на роскошных дворцовых празднествах – легко и свободно, с самым невинным выражением (точно благородная девица на выданье); признаюсь, что я испытывал к ней физическое влечение, какое может испытывать мужчина (молодой и не только) к женщине такой здоровой и прекрасной наружности. И в то же время в ее манере держаться есть что-то такое, что я (думаю, вместе с большинством других мужчин) нахожу отталкивающим, даже слегка угрожающим. Причиной тому, вероятно, некая бесстыжая откровенность в ее осанке плюс подозрение, что, хотя она на словах безоговорочно признает общепринятое и очевидное превосходство мужчин, вытекающее из природных обстоятельств, делает она это с каким-то непозволительным юмором, отчего у нас, мужчин, возникает обескураживающее чувство, будто она относится к нам снисходительно.

Доктор наклонилась над столом, раздвинула занавеси и открыла ставни, впустив в комнату вечернее сияние Зигена. В слабом свете из окон я увидел тарелочку с галетами и сыром – на краю стола, за дневником. На этой же тарелочке лежал ее старый, видавший виды кинжал, с масляными следами на тупом лезвии.

Она взяла нож, облизнула клинок, а потом, чмокнув губами, вытерла носовым платком и засунула за голенище правого сапога.

– Ну, идем, – сказала она. – Нехорошо заставлять ждать главного палача.

– Неужели это и в самом деле необходимо? – спросила доктор, глядя на повязку для глаз в грязной руке помощника допрашивателя. На нем поверх нечистой рубахи был длинный кожаный передник (какие носят мясники) в кровавых пятнах и мешковатые засаленные брюки. Черную повязку он вытащил из глубокого кармана в переднике.

Юнур ухмыльнулся, демонстрируя неровный ряд гнилых, обесцвеченных зубов и черные дыры там, где зубов уже не было. Доктор поморщилась. У нее самой зубы такие ровные, что, увидев их в первый раз, я, понятно, решил, что это безупречно выполненный протез.

– Правила, – сказал Юнур, глядя на грудь доктора. Она запахнула свою длиннополую жакетку. – Вы иностранка, – сказал он ей.

– Иностранка, – весомо сказала она Юнуру, – которая почти каждый день держит в своих руках жизнь короля.

– Не важно, – сказал этот тип, пожимая плечами. Он шмыгнул носом и собрался было вытереться повязкой, потом, увидев гримасу на лице доктора, передумал и снова воспользовался рукавом. – Таков приказ. Нужно поторопиться. – И он оглянулся на дверь.

Мы были у перехода к нижним уровням дворца. Коридор позади нас был связан с почти неиспользуемым проходом за кухнями западного крыла и винными погребами. Через узкий круговой колодец впереди по коридору пробивался сумеречный, сероватый свет, в котором можно было разглядеть нас и металлические двери; чуть дальше тускло горели две свечи.

– Хорошо, – сказала доктор. Она чуть подалась вперед и стала демонстративно разглядывать повязку и руки Юнура. – Только эту повязку я не надену, а ту, что надену, завязывать буду сама. – Она повернулась ко мне и вытащила чистый платок из кармана своего плаща. – Вот.

– Но… – начал было Юнур, однако в этот момент где-то за обшарпанными коричневыми дверями раздался звон, и помощник допрашивателя вздрогнул. Он отвернулся, сыпля проклятиями и засовывая повязку себе в карман.

Я повязал надушенный платок на глаза доктору, а Юнур тем временем отпер дверь. В одной руке я нес саквояж доктора, а другой – придерживал ее саму, ведя в коридор за дверями и по уходящим вниз бесконечной спиралью ступеням и через другие двери и проходы в потайную камеру, где ждал господин Нолиети. На полпути где-то впереди снова раздался звон, и я почувствовал, как доктор вздрогнула, а ее ладонь стала влажной. Должен признаться, что и мои нервы были натянуты.

Мы вошли в потайную камеру через низкую дверь, наклоняясь, чтобы не удариться о притолоку (я положил руку на голову доктора, чтобы она пригнулась; волосы на ощупь были шелковистыми и гладкими). Здесь пахло чем-то едким, мерзким и сверх того – горелой плотью. Я словно утратил контроль над своим дыханием – запахи проникали в ноздри, а оттуда – в легкие.

Высокое просторное помещение освещалось пестрой коллекцией древних масляных ламп, которые отбрасывали нездоровый сине-зеленый свет на множество разных бочек, бадей, столов и всевозможных инструментов и емкостей (некоторые имели форму человеческого тела), разглядывать внимательно которые я совсем не желал, хотя мои широко открытые глаза тянулись к ним, как цветы тянутся к солнцам. Высокая жаровня под висячим цилиндрическим дымоходом давала дополнительное освещение. Жаровня стояла рядом со стулом из металлических обручей, которые полностью обхватывали обнаженное тело бледного и худого человека – судя по всему, находившегося в бессознательном состоянии. Стул, подвижно закрепленный на внешней раме, был перевернут таким образом, что казалось, будто человек остановился, выполняя кувырок вперед, – замер в воздухе, опершись на колени, спиной параллельно решетке светового колодца над ним.

Главный палач Нолиети стоял между этим аппаратом и широким верстаком с металлическими мисками, кувшинами и бутылями, а также набором инструментов, которые могли бы принадлежать каменщику, плотнику, мяснику или хирургу. Нолиети качал широкой седой головой, испещренной шрамами. Он стоял, уперев в бока грубые жилистые руки и устремив гневный взгляд на скрюченное тело. Под металлической клеткой, в которую был заключен несчастный, располагался широкий квадратный лоток из камня со сливным отверстием в одном углу. Он был усеян темными каплями, похожими на капли крови. Удлиненные шпеньки, белеющие в сумраке, вероятно, были зубами жертвы. Услышав шаги, Нолиети повернулся.

– Сколько можно ждать! – Он сплюнул и задержал свой взгляд сначала на мне, потом на докторе, потом на Юнуре (я обратил внимание, что, когда доктор засунула в карман свой платок, Юнур принялся демонстративно складывать черную повязку, которую пытался ей всучить).

– Это я виновата, – обычным тоном сказала доктор, обходя Нолиети.

Она поклонилась ему в спину, скорчила гримасу, наморщила нос, потом подошла сбоку к механизму, положила одну руку на металлические обручи и принялась поворачивать жалобно скрипящий стул, пока человек на нем не принял более привычной сидячей позы. Вид у него был ужасный – лицо серое, кожа местами обожжена, рот и челюсти ввалились внутрь, под каждым ухом – засохшие струйки крови. Доктор просунула руки между обручей и попыталась приподнять одно веко. Человек заскулил страшным низким голосом. Потом раздался свистящий надрывный звук, и человек произвел жалобный стон, похожий на далекий крик, после чего стал издавать неровные ритмические хлюпающие звуки – судя по всему, с шумом задышал. Доктор наклонилась, чтобы заглянуть ему в лицо, и я услышал, как она тихонько охнула.

Нолиети фыркнул.

– Не это ищешь? – спросил он доктора, помахав у нее перед лицом небольшим сосудом.

Доктор скользнула по сосуду взглядом, но скупо улыбнулась палачу. Затем вернула железный стул в прежнее положение и зашла сзади, чтобы осмотреть спину несчастного. Она сняла со спины пропитанные кровью лохмотья, и на лице ее снова появилась гримаса. Я поблагодарил богов, что не вижу ее лица, и взмолился о том, чтобы доктору не понадобилась моя помощь.

– Так в чем у вас проблема? – спросила она у Нолиети, чем, похоже, на мгновение привела его в замешательство.

– Кровища у него из задницы кончит когда-нибудь течь или нет? – сказал главный палач после некоторой паузы.

Доктор кивнула.

– Наверное, вы не заметили, что у вас кочерга слишком сильно остыла, – пробормотала она между делом, присев и раскрыв свой саквояж. Она принялась выкладывать свои инструменты у каменного поддона.

Нолиети подошел к доктору сбоку и наклонился к ней.

– Как это произошло, женщина, не твое дело, – сказал он ей на ухо. – Твое дело привести эту вонючку в чувство, чтобы он сказал то, что нужно знать королю.

– А король знает? – спросила доктор, подняв глаза на Нолиети. На ее лице появилось выражение невинного любопытства. – Разве это он приказал пытать этого бедолагу? Да он хоть знает о его существовании? Или это начальник стражи Адлейн решил, что королевство падет, если этого несчастного не станут мучить?

Нолиети выпрямился.

– Не твое дело, – мрачно сказал он. – Делай что сказано и выметайся отсюда. – Он снова наклонился и проговорил ей прямо в ухо: – И забудь о короле или начальнике стражи. Король здесь я, и я тебе говорю: делай свое дело, а я буду делать свое.

– Но это и есть мое дело, – ровным голосом сказала доктор, не обращая внимания на угрожающе склоненную над ней фигуру. – Если я буду знать, что и как с ним сделали, то смогу наилучшим образом лечить его.

– Я могу тебе показать, доктор, – сказал главный палач, подмигивая своему помощнику. – У нас есть специальные приемы, которые мы приберегаем исключительно для дам, верно, Юнур?

– У нас нет времени на флирт, – сказала доктор с ледяной улыбкой. – Скажите мне, что вы сделали с этим беднягой.

Глаза Нолиети сузились. Он поднялся и вытащил из жаровни кочергу, подняв сноп искр. Ее раскаленный кончик был широк, напоминая маленькую плоскую лопатку.

– Под конец мы его пощекотали вот этим, – улыбаясь сказал Нолиети; его лицо светилось в желтоватом сиянии раскаленного металла.

Доктор посмотрела на кочергу, потом на палача. Присела и прикоснулась к чему-то на спине несчастного.

– Много вытекло крови? – спросила она.

– Как если бы кто поссал, – сказал главный палач, снова подмигивая своему помощнику.

Юнур тут же кивнул и рассмеялся.

– Тогда вам лучше всунуть эту штуку обратно, – пробормотала доктор. Она поднялась. – Хорошо, что вы так любите свою работу, главный палач. Но я думаю, что этого вы прикончили.

– Ты доктор, вот и вылечи его, – сказал Нолиети; он наступал на нее, размахивая раскаленной кочергой. Не думаю, чтобы он угрожал доктору, но я увидел, как ее правая рука потянулась к сапогу, где был спрятан старый кинжал.

Взгляд ее устремился на палача, мимо сверкающей кочерги в его руке.

– Я дам ему одно средство, и, может быть, он придет в себя, но, вероятно, он сказал вам все и больше ничего не добавит. Если он умрет, не обвиняйте меня.

– Вот еще, – тихо сказал Нолиети, засовывая кочергу обратно в жаровню. На пол полетели искры. – Смотри у меня, женщина, чтобы он не сдох. Смотри у меня, чтобы он заговорил, иначе король узнает, что ты не справилась со своей работой.

– Король узнает об этом в любом случае, – сказала доктор, улыбаясь мне. Я нервно улыбнулся в ответ. – И начальник стражи Адлейн тоже. И, видимо, от меня, – добавила она. Снова развернула стул, приведя человека в сидячее положение, вытащила из саквояжа пузырек, сунула внутрь деревянную лопаточку, а потом, приоткрыв обращенный в кровавое месиво рот несчастного, смазала ему десны. Он снова застонал.

Доктор замерла на мгновение, глядя на него, потом подошла к жаровне и бросила туда лопаточку – дерево вспыхнуло и затрещало. Она посмотрела на свои руки, потом на Нолиети:

– Вода у вас тут есть? Чистая вода.

Главный палач кивнул Юнуру; тот исчез в полумраке, но скоро появился с тазом, в котором доктор вымыла руки. Она вытирала их о платок, которым повязывала глаза, когда человек на стуле издал жуткий вопль, потом затрясся в агонии, напрягся и наконец обмяк. Доктор подошла к нему и протянула было руку к его шее, но ее отбросил в сторону Нолиети со злобным, раздраженным криком. Он сам потянулся через металлические обручи, чтобы прикоснуться к тому месту на шее, где прощупывают пульс, – доктор говорила мне, что это самое верное средство проверить, жив человек или мертв.

Главного палача трясло мелкой дрожью, а его помощник смотрел опасливо и испуганно. На лице доктора было написано мрачно-презрительное любопытство. Нолиети развернулся и ткнул в нее пальцем.

– Это ты! – зашипел он. – Ты убила его. Ты не хотела, чтобы он жил!

Доктор со спокойным видом продолжала вытирать руки (хотя мне казалось, что они были уже сухими и слегка дрожали).

– Я давала клятву спасать жизни, а не отбирать ее, главный палач, – возразила она. – Последнее я предоставляю другим.

– Что это за дрянь? – сказал главный палач. Он быстро присел, распахнул саквояж доктора, вытащил открытый пузырек, из которого она доставала мазь, и сунул ей в лицо. – Что это?

– Стимулятор, – сказала она и, сунув палец в пузырек, зачерпнула каплю светло-коричневого геля, засверкавшего в свете жаровни. – Хотите попробовать? – Она поднесла палец ко рту Нолиети.

Главный палач схватил ее ладонь обеими руками и направил палец к ее рту.

– Ты. Ты сама попробуй. Сделай то же, что ты сделала с ним.

Доктор высвободила руку и, спокойно сунув палец себе в рот, размазала коричневатый гель по верхним деснам.

– Вкус горьковато-сладкий, – сказала она тем тоном, каким обычно учит меня. – Действие длится от двух до трех колоколов и обычно не имеет никаких побочных эффектов, хотя, если организм серьезно ослаблен и находится в шоковом состоянии, возможны припадки и очень редко – смертельный исход. – Она облизнула палец. – От побочных эффектов особенно страдают дети, функции у них после осложнений не восстанавливаются, и потому это средство им никогда не прописывают. Мазь эта готовится из ягод одного двухлетнего кустарника, который растет на труднодоступном полуострове. Это в архипелаге на самом севере Дрезена. Средство очень ценное и обычно применяется в виде раствора, оказывая таким образом самое устойчивое и продолжительное действие. Я давала его королю, и он считает его одним из самых моих эффективных лекарств. Осталось его совсем немного, и не хотелось бы тратить его впустую на тех, кто так или иначе умрет, или на себя, но вы настаивали. Думаю, король не будет возражать.

(Должен сообщить, хозяин, что, насколько мне известно, доктор никогда не использовала этот гель – а у нее в запасе есть несколько кувшинов – при лечении короля и, мне кажется, вообще не давала его никому из пациентов.)

Доктор закрыла рот, и я увидел, как она языком слизывает гель с верхней десны. Она улыбнулась.

– Вы уверены, что не хотите попробовать?

Нолиети несколько мгновений молчал, его широкое темное лицо шевелилось так, словно он жевал свой язык.

– Убери отсюда эту дрезенскую суку, – сказал он наконец Юнуру и принялся раскачивать ногой мехи жаровни. Та зашипела и засверкала желтым огнем, в дымоход полетели искры. Нолиети посмотрел на мертвеца в клетке-стуле. – А потом унеси этого ублюдка в кислотную ванну.

Мы уже были у двери, когда главный палач, продолжавший раздувать мехи ритмичными движениями ноги, окликнул ее:

– Доктор?

Она повернулась к нему в тот момент, когда Юнур, открыв дверь, вытащил из своего фартука черную повязку.

– Да, главный палач?

Он оглядывал нас, улыбаясь и продолжая раздувать мехи.

– Ты еще вернешься сюда, дрезенка, – тихо сказал он ей. Его глаза сверкали в желтом свете жаровни. – И в следующий раз ты уже не уйдешь отсюда на своих ногах.

Доктор выдержала его взгляд, потом опустила глаза и пожала плечами.

– Или вы окажетесь в моей операционной, – сказала она, поднимая глаза. – И можете не сомневаться в моем самом пристальном внимании.

Главный палач отвернулся и плюнул в жаровню, его нога продолжала равномерно двигаться, вдыхая жизнь в инструмент смерти. Юнур выпроводил нас через низкую дверь в коридор.

Две сотни ударов сердца спустя у железных дверей нас встретил королевский камердинер и повел в другую часть дворца.

– У меня снова спина, Восилл, – сказал король, поворачиваясь на живот.

Он лежал на своей широкой кровати под балдахином. Доктор закатывала рукава жакета. Потом она закатала рубашку на короле. Мы находились в главной спальне частных покоев короля Квиенса. Покои эти размешались в самом центре четырехугольника Эфернце, зимнего дворца Гаспида, столицы Гаспидуса.

Я здесь стал завсегдатаем, таким частым посетителем, что, признаюсь, иногда даже склонен был забывать, какая это великая честь для меня. Но когда я отвлекаюсь от всего остального, я думаю: о Великие Боги, я, сирота низкого происхождения, вхож к нашему возлюбленному королю! И появляюсь здесь так часто и по таким личным поводам!

В эти моменты, хозяин, я всей душой благодарю вас, потому что знаю: только через вашу доброту, мудрость и сочувствие занял я такое высокое положение и получил столь важное задание. Не сомневайтесь, я приложу все старания, чтобы оправдать ваше доверие и выполнить свою миссию.

В королевские покои нас привел Вистер, камердинер короля.

– Какие еще будут распоряжения, государь? – сказал он, кланяясь так низко, насколько ему позволяло плотное сложение.

– Пока никаких. Можешь идти.

Доктор села на край королевской кровати и принялась разминать плечи и спину повелителя своими сильными, умелыми пальцами. Я держал для нее маленькую склянку с ароматной мазью, в которую она время от времени погружала пальцы, чтобы, распределив целебное средство по широкой волосатой спине, втереть его пальцами и ладонями в золотистую кожу.

Открытый медицинский саквояж стоял рядом со мной, и я заметил, что пузырек с коричневатым гелем, которым она смазала десны бедолаги в потайной камере, все еще открыт и лежит в одном из кармашков хитроумного чемоданчика. Я хотел было засунуть в пузырек палец, но доктор оказалась быстрее, схватила меня за руку и, оттащив ее от пузырька, тихо сказала:

– На твоем месте, Элф, я бы этого не делала. Завинти крышку обратно.

– В чем дело, Восилл? – спросил король.

– Все в порядке, государь, – сказала доктор, возвращая руки на спину короля и наклоняясь над ним.

– Ой, – вскрикнул король.

– Это мышечное напряжение, – тихо сказала доктор, резко встряхивая головой, отчего волосы, частично упавшие ей на лицо, перелетели на плечи.

– Моему отцу никогда не приходилось столько страдать, – угрюмо проговорил король в свою подушку, расшитую золотыми нитями. Голос его утонул в ткани и перьях.

Доктор коротко улыбнулась мне.

– Вы хотите сказать, государь, что ему не приходилось страдать от моих неумелых манипуляций?

– Нет, – со стоном сказал король. – Вы знаете, что я имею в виду, Восилл. Эта спина. Ему никогда не приходилось так страдать спиной. И у него не было моих судорог в ногах. И моих головных болей. И моих запоров. И других моих болячек и недугов. – Он помолчал немного – доктор разминала и растирала его кожу. – Отцу никогда ничем не приходилось страдать. Он…

– … не болел ни одного дня за всю жизнь, – сказала доктор в унисон с королем.

Король рассмеялся. Доктор снова мне улыбнулась. Я держал склянку с мазью и чувствовал себя невыразимо счастливым в это мгновение. Потом король вздохнул и сказал:

– Ах, какая это сладкая пытка, Восилл.

Услышав эти слова, доктор замерла, временно перестав разминать спину, и ее лицо на миг приняло горькое, даже презрительное выражение.