Текст книги "Лучшее место на Земле"

Автор книги: Иар Эльтеррус

Соавторы: Екатерина Белецкая
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Это Московский международный грузовой терминал. А машинки называются «БЛЗ», – пояснил невозмутимо Скрипач. – Я на них работаю. Если ты не понял, ты теперь тоже на них работаешь. Наша машина в колонне третья, и я еще, для справки, в этой колонне радист. Всего идет восемь машин. Да, если посмотришь налево, то там стоят «Сциллы», вон, видишь? Зеленые такие… Это в данном случае – турецкий караван на разгрузке. Идем мы, между прочим, в Турцию, чтобы ты знал. Так, дальше. Сейчас познакомимся с главным караванным, зовут его дядя Коля, и мужик он строгий, учти это сразу. Стой молча, кивай, если спросит – ответь что-то подходящее. Если ответишь не подходящее… будет продолжение сцены у лифта. Управлять машиной научу в процессе, там ничего сложного, это тебе не секторальная станция. Все, пошли. Через полтора часа караван выходит, надо торопиться.

Дядя Коля к Иту особенного интереса не проявил. Он оказался крепким коренастым мужиком лет сорока-пятидесяти, таким же загорелым, как Скрипач, и с точно такой же амуницией, разве что значков было два – один шофера первого класса, второй – старшего караванного. Спросил про спиртное. Ит честно ответил, что не пьет. Дядя Коля удовлетворенно хмыкнул. Потом спросил про двигатели – Ит начал было рассказывать, но караванный лишь махнул рукой, мол, все ясно, знаешь.

И они пошли к своей машине.

* * *

– Так. Рассказываю. Вот это – подсобная. Там сортир. Инструмент вот в этом шкафчике. Если что-то взял, то после того, как воспользовался, верни на место. Не вернешь – Коля голову оторвет, он за этим лично следит. Теперь водительская…

Скрипач открыл узкую дверь, и они вошли внутрь тесной кабины.

– Сегодня ночью будешь сидеть рядом, смотреть, как веду. – Скрипач говорил короткими рублеными фразами. – Колонна идет почти без остановок, поэтому спать приходится по очереди.

Он отодвинул занавеску, расположенную позади сидений водителя и пассажира. За ней обнаружилась узкая полка, застеленная полосатым матрасом. Второй матрас лежал свернутым в головах.

– Раньше со мной Егор ходил, так этот ублюдок спер белье, когда его уволили, – пояснил Скрипач. – Мне оно как-то без надобности, поэтому всяких простыней с наволочками нет. Дальше. Первая остановка будет перед Крымским хребтом, там тоннель, который положено идти без перерыва. Вторая – в кемпинге на дамбе, это уже в Черном море. И третья – Стамбул. Обратно – тем же порядком. Иногда встаем на поломки, но это уж как получится.

Он пролез на водительское место, защелкал переключателями. Сначала засветилась приборная панель, потом – под потолком кабины зажглась тусклая лампочка.

– Смотри сюда, – приказал Скрипач. – Запоминай. Датчики: тахометр, масло, горючка, скорость. Вот эта панель – кузов. Там гидравлика и шлюзовые замки, это я потом объясню, в процессе. Понятно?

Ит слабо кивнул.

– Хорошо, – одобрил Скрипач. – Скоростей у «БЛЗ» всего четыре – три вперед, одна назад, но лучше бы тебе никогда не узнать, как эту дуру назад двигать, при таком размере, инерции и ответе на руль. Учти, на руль они запаздывают сильно – крутанешь, а поворачивать оно начинает секунд через десять, а то и больше. Сцепление с двойным выжимом, это я покажу… Что еще?

Скрипач задумался, почесал подбородок.

– А, ну да, – сообразил он наконец. Полез в бардачок, вытащил из него завернутый в бумагу пакет и протянул Иту. – Это твое.

Ит, помедлив, развернул бумагу. В ней оказался пистолет, кобура, портупея и значок шофера шестого класса.

– «Терьер». – Скрипач взял пистолет, покачал на ладони. – Весьма удачная машинка, замечу. Пристреляешь на первой большой остановке. Положено носить с собой заряженным. Патроны в бардачке, три коробки. У меня такой же. Еще тут есть автоматы, они в карманах на дверях, магазины там же. По одному на оружии, и по два запасных. Патроны, пока мы на нашей территории, в подсобной кабине. Перейдем границу – перенесем ящик сюда. Так положено.

– Зачем? – впервые за все время спросил Ит.

– Затем, что на караваны нападают, и чаще, чем хотелось бы. – Скрипач повернулся и продемонстрировал длинную царапину на левом плече, правда, уже давно зажившую. – Это с позапрошлого рейса. А здорово было бы, если бы в голову попали, правда? – ехидно спросил он. – И мне хорошо, и тебе не мучиться…

Ит не ответил, отвернулся.

– Собственно, экскурс пока что закончен, – подвел итог Скрипач. – Рейс простой, короткий, освоиться – как делать нечего. Все, ждем команду, и по коням.

* * *

Следующие дни превратились для Ита в настоящий кошмар. Спать толком он не мог, есть не получалось вообще – мутило, болела голова. Когда вел Скрипач, Ит садился не рядом с ним, а на пол. Он забивался в самый дальний угол, в узкий простенок между креслом и дверью кабины. Сидел и неподвижно смотрел в темноту под приборной панелью. В темноте было спасенье, но спасенье теперь не приходило – только смертельная глухая тоска и ожидание окончания этого безумия, ничего больше. Когда вел он сам, мысли целиком и полностью отнимала дорога – плавно покачивающийся впереди кузов «БЛЗ-2», идущего впереди, тонкий потертый руль под руками, педаль газа под правой ногой, пустое небо в вышине, наполовину перекрытое козырьком кузова, и пейзаж по сторонам, на который Ит не обращал ровно никакого внимания.

Дошли до хребта, встали на стоянку – целых двенадцать часов отдыха. Мужики-водители, с которыми Ит еще не был знаком, отстегнули один из трехместных скутеров, имевшихся при каждом «БЛЗ», сгоняли в соседствующий с кемпингом поселок и вечером затеяли шашлыки из баранины. Дядя Коля зорко следил за тем, чтобы не пили, но никто и не пил – после того, как старший караванный вышвырнул из колонны пьянчужку Егора, все осторожничали.

Потом были почти сутки в тоннеле, где Скрипач Ита к управлению не допустил и правильно сделал. Колонна шла медленно, максимальная скорость в тоннеле позволялась не более двадцати километров в час, но на практике никто и никогда не разгонялся выше десяти. Тоннель, прорытый под старыми горами, извивался и петлял так, что Ит в своем нынешнем состоянии неминуемо угробил бы машину. Только после того, как колонна вышла наконец на ялтинский тракт, Скрипач передал управление Иту, а сам полез на койку за занавеску – отсыпаться. И проспал до самой дамбы.

Вышли в море. Возможно, в других обстоятельствах Ит бы удивился тому, что увидел, но сейчас ему было совершенно все равно, что вокруг. Его не удивила ни пятиметровой высоты широченная дамба, покрытая выщербленным бетоном, ни светлые отмели по ее сторонам. Весело перешучивались по рациям про что-то свое другие водители во время переклички, вокруг колонны носилась стая чаек, кто-то сокрушался, что оставил дома удочки (вот бы рыбки половить в кемпинге!), кто-то сетовал, что не обменял рубли на турецкие лиры по хорошему московскому курсу, а еще кто-то рассказывал на всю колонну пошлейший анекдот про тетку и асфальтовый каток.

Через несколько часов проснувшийся Скрипач выгнал Ита из-за руля и присоединился к болтовне. После долгих уговоров с большой неохотой согласился расстаться с частью обменянных лир, выклянчил у четвертой машины тормозной жидкости для скутера, поржал над анекдотом и сказал, чтобы ему напомнили в Стамбуле про аккумуляторы для раций шестерки, которые оба дохнут, а заменить не на что.

– Иди спать, – неприязненно приказал он Иту. Тот в ответ промолчал, снова забился в угол и уже привычно закрыл голову руками.

Они не разговаривали. Скрипач больше не пробовал обращаться к Иту, а тот ни о чем не спрашивал. Между ними так и остался вопрос, заданный Итом в первый день – зачем? Действительно, зачем?

Зачем вообще все это?

Последнее издевательство перед тем, как все кончится?

А ведь есть еще «терьер» в новенькой скрипящей кожаной кобуре. Единственное, что Ит сделал за все это время по собственной воле – это привел в порядок оружие. Сказывалась привычка, привитая Фэбом еще во время учебы: оружие обязано быть в идеальном состоянии. Не важно, собираешься ты его использовать или нет.

Мысли бродили хаотично, но мысль про «терьер» пусть изредка, да возникала. Может быть, позже. Как получится. Если станет совсем уж невмоготу.

* * *

Через восемнадцать часов вышли наконец к кемпингу. Собственно, кемпингом это сооружение, сложенное из бетонных блоков, порядочно изъеденных штормами, можно было назвать с большим трудом. Шоферы чаще называли его связкой – десять камор, соединенных общим коридором, с узкими дверями и окнами-бойницами, на случай шторма. В маленьких девятиметровых комнатах стояло по две железные, вделанные в пол кровати с продавленными панцирными сетками, да железные же столы с забетонированными ножками – чтобы не сперли. Вот и весь комфорт. Однако после тесной кабины и такой комфорт был в радость, ведь на кровать можно бросить матрас и со вкусом хорошенько выспаться. Все лучше, чем узкая койка в кабине.

Сначала, конечно, сварганили хороший ужин – гречка с тушенкой, консервированный вишневый компот. Потом разбрелись кто куда. Трое заядлых рыбаков пошли посидеть на дамбе с удочками, дядя Коля с Ванечкой (кто такой этот Ванечка, Ит так и не понял) захватили какие-то бумаги и заперлись в своей комнате, а остальные затеяли игру в городки – у кого-то нашлись рюхи и бита. Играли на интерес, ставя по десять копеек на кон, матерились, хохотали… Скрипач тоже куда-то подевался.

Ит все это время просидел под стеной, с другой стороны связки, на песчаном наносе. Скрипач появился, лишь когда солнце стало закатываться.

– Бери матрас, пошли, – приказал он. – Поживее, а то закроют, и останешься тут до утра, а это запрещено.

04

Караван, дамба Ялта/Стамбул

Лучшее место на Земле

– Света тут нет, – безучастным голосом сказал рыжий. – Разувайся, пока шнурки видно.

Ит покорно расстегнул пояс со снаряжением, положил его на пол рядом с ножкой железной обшарпанной кровати. Развернул матрас, сел, нагнулся и принялся расшнуровывать берцы. Шнурок на правом затянулся в очередной раз каким-то нелепым узлом, и пришлось с ним основательно повозиться. Кое-как стащив ботинки, он наконец разогнулся и…

…и увидел, что в лицо ему смотрит черное пистолетное дуло.

– А теперь снимай штаны, – приказал Скрипач.

– Что?.. – Ит опешил.

– Что слышал. Снимай штаны, сволочь.

Дальнейшее заняло от силы полторы секунды, выглядело примерно следующим образом.

Раскадровка.

Ит:

«Выбить пистолет, можно успе…»

Скрипач:

«А еще медленнее – сумеешь?»

Счет по очкам.

Ит:

Выпад, бросок, минус доля секунды – здравствуй, кома. Снимаются три очка.

Скрипач:

Сдвинуться в сторону на тридцать сантиметров, подождать, перехватить пистолет за дуло и несильно, но точно – в висок. Плюс пять очков и звездочка в табеле.

Ит:

…черт, а это больно…

Спустя минуту он очнулся от того, что с него в одно движение содрали джинсы вместе с трусами, молния царапнула по ноге. Мысли: «Так вот почему он велел разуться… что происходит?!» Заметив, что Ит шевельнулся, Скрипач тут же проворно перехватил его левую руку и заломил ее за спину, одновременно наматывая на кулак другой руки волосы и заставляя повернуться к себе спиной. Затем – сильный удар коленом, и вот Ит уже лежит грудью на железном столе, с левой рукой, взятой в болевой прием (стоит только двинуться, и от боли начинает темнеть в глазах и перехватывать дыхание), а сзади…

– Раздвинь ноги, сука. – Голос неприязненный и брезгливый. Удар берцем сначала по одной голени, потом по второй. – Давай, давай. А то еще хуже будет.

Хуже?!

Дальнейшую чудовищную мерзость Ит не сумел даже толком осознать. Это было дико больно, до тошноты отвратительно и унизительно настолько, что сознание автоматически начало блокироваться от происходящего – вместо нормальных мыслей получались только какие-то бессвязные обрывки, зачастую не несущие никакой смысловой нагрузки. Он же когда-то говорил, что про это читал… и что вот такое может романтизировать только совершенно извращенный и до края порочный мозг… Боль не имела локации – плечо словно жгло адским огнем, и этот огонь от малейшего движения разливался по всему телу. Внезапно мелькнула мысль, связная и здравая, – после этого можно только застрелиться. Пистолет в кобуре валяется на полу, рядом с кроватью. Когда все это кончится – а ведь оно не может продолжаться вечно, да? ведь не может? правда? – нужно будет как-то взять пояс со снаряжением, выйти на улицу и пустить себе пулю в лоб. Нет, лучше в рот. Или в висок. Как получится…

Скрипач дернулся, Ит тоже. Боль в плече стала на секунду настолько невыносимой, что Иту почудился треск разрываемых сухожилий. Он зашипел сквозь зубы, не в силах больше молчать, – и тут же получил ладонью по затылку. Попробовал наугад ткнуть куда-то в пространство правой рукой – и по руке, по локтю, пришелся второй удар.

– Заткнись… не ори, сука… и не рыпайся… попробуй только заорать, убью!

И буквально через несколько секунд все кончилось. Руку Скрипач так и не отпустил, но стало чуть легче. Скрипач снова намотал на кулак его волосы и заставил разогнуться – на это ушло секунд тридцать, потому что Ит все никак не мог справиться с болью в сведенных мышцах.

– Если ты обещаешь не орать, я отпущу руку, – предложил Скрипач.

«Если тебя насилует кто-то, кто сильнее, не оказывай сопротивления – это шанс, что тебя, возможно, оставят в живых».

Ит через силу кивнул.

Скрипач хмыкнул, но руку отпустил. Она повисла плетью, Ит непроизвольно вскрикнул и схватился за искалеченное левое плечо. Скрипач развернул его к себе лицом и с интересом посмотрел в глаза. Ит опешил еще больше – взгляд был участливый и серьезный.

– Нам надо поговорить, – как ни в чем не бывало, сообщил Скрипач. – Пойдем, присядем.

Все еще держа Ита за волосы, он доволок его силком до кровати и повалился на матрас, увлекая того следом за собой.

– Ложись поудобнее, – миролюбиво предложил он. – Ложись, ложись. В ногах, как говорится, правды нет.

«Что он еще… Господи, пожалуйста, пусть это кончится, – одной рукой удерживает зачем-то больную руку, а другой… может быть, хочет блокировать правую… наверно… – Господи, лучше бы мне никогда не выходить из комы, а остаться в ней навсегда…»

– Ты, конечно, говорить не захочешь. – Скрипач, по всей видимости, счел наконец, что его все устраивает. – Поэтому придется говорить мне. Придется – ведь нужно кое-что тебе рассказать, ты в некотором смысле не в курсе. А событий-то на самом деле было порядочно. Знаешь… когда ты это сделал, я же до дома дойти не успел. И повернуться тоже. Но даже так… это было в своем роде зрелищно. Чудовищная вспышка за спиной, и раскаленный ветер, у меня даже волосы обгорели на макушке. – Скрипач усмехнулся. – Я бросился обратно и увидел… там земля кипела, как лава в вулкане. Сейчас на этом месте, рядом с могилами, такое… как бы правильно сказать… черное стекло, проплешина где-то в метр толщиной и метров десять в диаметре. В общем, я туда кинулся, орал что-то… не помню, что именно. Народ появился не больше чем через три минуты, все тоже орут, спрашивают, что случилось, а я… у меня в голове была только одна мысль в тот момент – я его убил. В прошлой жизни чуть не убил, а в этой убил. Морис с Леоном, конечно, оказались в первых рядах – и с ходу определили, что был выход в Сеть и что все по классике – и пробой в поле, и подъем температуры практически до звездной… в общем, все, кто там был, в один голос сказали с уверенностью, что ты погиб.

Его правая рука скользнула по боку Ита, медленно проехала вверх и остановилась где-то на груди. Ит было напрягся, но рука больше не двигалась.

– Что я тогда чувствовал… нет, словами этого не передать, пожалуй. С неделю я там сидел, рядом с могилами и с этой проплешиной, в дом ходил только пить, да и то лишь когда про это вспоминал. Помнишь, Фэб когда-то рассказывал, что чувствовал и делал после смерти Гиры и экипажа? Ну так это было примерно то же самое, с той лишь разницей, что вместо него оказался я, и он, бедняга, конечно, в жизни своей ничего подобного тому, что я сделал, не делал. Через неделю я все-таки начал перебираться на ночь в дом, но только потому, что хотел умереть там, а не на могилах – такой вот странный бзик. Кто-то приходил, уходил… Атон, Эдри, Морис с Леоном… еще через пару недель Таенн из рейса вышел, к тому моменту с планеты уже, кажется, сняли карантин, и… а, ладно, это не важно. Таким порядком прошел месяц или даже больше, кажется. А потом…

Рука Скрипача снова ожила – тихонько двинулась к горлу Ита, а затем плавно поползла вниз и снова замерла, но уже чуть пониже солнечного сплетения.

– Потом пришел один мужик из Мастеров и сказал, что со мной хочет поговорить новый парень из их команды. Мне в тот момент было все равно, и я согласился – почему бы и нет? Ну, на следующий день прилетает ко мне парнишка оттуда… Мастер Путей, как я понял. Позывной у него «Алькор», вот он мне этим самым Алькором и представился. Смешной такой на первый взгляд мальчишка. На вид лет двадцать, волосы белые, совсем как у нашего Леона, но глаза не красные, а такого орехового оттенка, то ли зеленые, то ли карие, и не поймешь. Прилетел, значит, походил вокруг этого стеклянного пятна, а потом и говорит – знаете, теоретически я мог бы поискать, куда он попал, но мне для этого нужно на какое-то время оставить где-нибудь физическое тело. Можно его в доме положить?

Я стою, как идиот, и киваю. Он уходит. Я продолжаю стоять. Потом мне надоело, захожу в дом – и обнаруживаю, что этот поганец положил это свое тело на диван в гостиной, и… он пропал на месяц. Но в одну прекрасную ночь вернулся. Сплю я, значит, на травке рядом с могилами, а тут этот приходит. «Ситуация следующая, – говорит, – я нашел место, где он мог оказаться. Вероятность того, что он остался жив, очень мала, и…» Как?! Значит, она есть, эта вероятность?! Он на меня странными глазами посмотрел и говорит, что есть, но что ему еще месяц нужен, чтобы разобраться, как туда в физическом теле вообще можно попасть, не говоря уже об обратной переброске. Деликатный такой мальчишка. «Вы бы поели, – предлагает, – а то вы, простите, очень плохо выглядите». Ну, выглядел я на тот момент действительно не лучшим образом – а как можно выглядеть, если два месяца подряд жрать раз в неделю и почти не спать?.. В результате он снова бросил тело все в той же гостиной, а я опять стал ждать. Через неделю Влада с Соней пожаловали, потому что Леон и Морис в рейс ушли… они меня немножко привели в божеский вид, хотя спать я толком все равно не мог и от каждого шороха дергался. Думаешь, я не понимал, что виноват? Ошибаешься… как же ты ошибаешься…

Рука снова ожила – тихонько двинулась куда-то к ребрам, а потом скользнула ниже и внезапно оказалась под майкой.

– Собственно, прошел еще месяц, прежде чем Алькор вернулся, – продолжил Скрипач. – Но он вернулся. И сказал, что… что он нашел способ перебросить меня туда, где оказался ты, но вот с возвращением проблемы – видимо, придется работать группой. Ну и предложил – либо я жду, когда они доработают это проход, либо – можно отправиться прямо сейчас и ждать возврата там. Можно догадаться, что я выбрал, правда? Шанс, что ты жив, он рассчитал как один к ста тысячам, но мне в тот момент и этого было довольно. Про мир он сказал, что это техногеника, белая, слабо развитая и очень странная. Предупредил, что с собой надо брать золото, лучше всего в виде цепочек и браслетов, которые всем гарантированно подойдут. Я смотался к транспортникам, купил полтора кило цепочек, горсть камней и… и на следующий день Алькор меня, собственно, сюда и перебросил.

Скрипач примолк, слабо пошевелился, устраиваясь поудобнее. На секунду его руки напряглись, но боль в покалеченном левом плече почему-то не возникла – видимо, рыжий удерживал ему плечо специально. Зачем?..

– Вывалился я точно там же, где и ты, под Домодедовом, – продолжил Скрипач. – Тоже, кстати, слегка приложился, но что такое три трещины на ребрах в сравнении с тем, что досталось тебе, верно? Полежал несколько минут и встаю. Гляжу – ко мне бегут два мужика и тетка. С носилками. Когда увидели, что я встал, – растерялись до отупения, – он хихикнул. – Они стоят, я стою… грязный весь, в пыли, упал же, ну и эти, охреневшие… Подошел я к ним, снял язык, удивился, что это русский, и начал расспрашивать. Ясное дело, что про тебя. Картинку показал. Да, отвечают, был такой. Но это уже давно, его, мол, больше чем полгода назад в Москву забрали, и ни слуху, ни духу. В коме, говорят, забрали. Скорее всего он уже умер.

Так, думаю. Приехали. Но надо сначала выяснить, что случилось, и хотя бы могилу найти… прежде чем руки на себя накладывать. Ну, объяснили они мне, как добраться, позвонили этому самому Федору Васильевичу, и через три часа я уже был в Москве. И…

Скрипач осекся, с минуту молчал.

– Когда я тебя увидел в этом коридоре, с этими сраными пробирками, я думал – убью. Убью своими руками, как двести лет назад еще обещал. Помнишь? Помнишь, еще бы ты не помнил… Думал и… не смог. Сижу, как последний придурок, рядом с тобой на полу, все эти раны, криво зашитые, рассматриваю, а внутри… меня как ножом кто-то режет… не знаю, как это объяснить, да и не нужно, наверное… Когда ты меня послал, когда милиция уехала, зашел за мной Федор Васильевич. Попробовали с ним поговорить, да что-то не особо тогда разговор вышел. Натянуто, не к месту и не в тему. Снял я комнату неподалеку и месяц пробовал к тебе как-то подобраться, а ты – ни в какую. Ну, это ты и сам знаешь. Про то, что я в кустах сидел и смотрел каждый день, как ты на этом дебаркадере в обмороки валишься, ты, конечно не знал… Через месяц меня отловил Васильич и вызвал на беседу. Так, говорит, и так. Вы бы лучше к нему больше не ходили. Почему, спрашиваю? А потому, что у нас, отвечает, его состояние вызывает большие опасения, а после ваших визитов все еще хуже стало. Так что вы лучше больше не появляйтесь. А как я, черт возьми, могу не появляться, когда у меня внутри от одной мысли, что все вот так сложилось, душа наизнанку? Хорошо, отвечаю. Если вы настаиваете, чтобы я не появлялся, сделайте что-нибудь, чтобы у меня такой возможности больше не было. Потому что не появляться я не могу… и не смогу, если поблизости буду. Ну, отвечает, это дело, надеюсь, поправимое. Зайдите завтра после шести ко мне, попробуем один вариант. Захожу к нему на следующий день, а у него в кабинете сидит пузатый пожилой мужик, судя по виду – большая шишка, классом не ниже самого Васильича. И лежит перед ним на столе «РП-17» с привинченным сбоку номером. Разговоров он разводить не стал, а напрямую, значит, спрашивает – молодой человек, вы можете определить, почему это устройство не работает? Посмотрел я на эту хреновину, и впервые за все время мне по-настоящему смешно стало. Они что, за идиота меня считают, что ли?.. Устройство это, отвечаю, не работает потому, что вы в нем аккумулятор не тем концом повернули, и лучше бы вам его повернуть обратно да заодно поджать клемму – передатчик казенный, а ну как сломаете и придется потом платить. Пузатый засмеялся, Васильич улыбается… ну что, Паша, возьмете радистом в колонну какую-нибудь или еще поговорить хотите? Поговорить со мной хотели и поговорили, про все подряд – от дизельных двигателей до выносливости и всего прочего. Как выяснилось, этот мужик работает в Ространсе, на какой-то высокой должности, и они меня через него, в порядке исключения, конечно, пихнули водителем-радистом на эти самые «БЛЗ». Такую работу, мало что престижную, да еще и очень хорошо оплачиваемую, тут просто так не получишь, ну и… ну, это тоже не важно, думаю. Прошел за неделю курс подготовки и оказался впервые вот в этом самом караване, на этой самой дороге. Из России в Турцию, в Стамбул. Состояние у меня на тот момент было – не приведи, Господи, потому что до этого я успел поговорить с Васильичем, и он мне в тактичной форме объяснил, что ты, по сути дела, умираешь, просто медленно. У тебя, мол, тяжелая депрессия, от медикаментозного лечения ты отказался, но вроде бы как вы перестали его тревожить, ему полегче стало. Правда, непонятно, надолго ли.

Рука под майкой снова ожила и осторожно двинулась вверх, к груди.

– Я в тот момент был примерно как ты – не спал, не жрал… Как сквозь Крымские горы прошли, с трудом до сих пор понимаю, потому что в таком состоянии мог три раза тоннель протаранить… как-то обошлось. Вышли в море. Идем по дамбе. Доходим до этого вот самого кемпинга. Причем, что интересно, ко мне несколько раз подходил Ванька и говорил какие-то странные вещи, но я на эти вещи в тот момент просто забивал, не слушая, – не до них было. Дошли. Встали на стоянку. Народ, как водится, сготовил пожрать, а я взял чашку чая и ушел на дамбу, подальше. Сидел, ждал, когда они разойдутся, чтобы не говорить ни с кем. Потом, смотрю, разошлись вроде бы. Допил чай и пошел в эту самую связку. Понимаешь, если бы я в другом состоянии был, все, вероятно, сложилось бы иначе. Но я был почти в точности как ты – и поэтому даже удивиться не успел, когда меня на входе огрели по затылку «колбаской». Слово «ой» не додумал до конца в тот момент. «Колбаска», Ит, страшная штука. Это длинный такой мешочек, наполненный мокрым песком… им человека оглушить – как нечего делать. Когда я очнулся… – Он осекся. – Они мне выдрали руки из плеч, привязали к столу и пустили по кругу. Кажется, несколько раз. Два или три. Всей колонной. Шестнадцать человек.

Ит замер. Скрипач вздохнул. Рука его снова пришла в движение и переместилась к левому боку.

– Я помню только то, что было вначале, – продолжил он. – Это… это было больно. Очень больно. Дело в том, что они накурились травы, и то, что они делали, показалось им чертовски смешным и веселым. Мне в тот момент, конечно, так не казалось, но потом… а, ладно, не суть. Что было той ночью, я помню кусками – и думаю, это к лучшему. Помню, что сперва орал, потом уже не мог и стал слышать, как орут под дверью – это дядя Коля был и Ванечка, они требовали, чтобы немедленно открывали, но поди, попробуй что-то потребовать у толпы обкурившихся мужиков, которым очень хочется хоть кому-то вставить… А потом помню, что было снова и снова больно, и дальше – все равно. Думаю, я вырубился. Да нет, не думаю. Знаю. Вырубился, и всех дел.

Рука замерла на ребрах и двинулась к солнечному сплетению. Медленно-медленно…

– Очнулся я на следующий день, уже ближе к вечеру. В кабине, на койке, в машине дяди Коли. Боль адская, ни есть, ни пить, ни ссать, ничего не могу. Больно везде и тошнит все время. Первые сутки лежал, как труп. На второй пить смог, на третий до сортира доковылял с Ванькиной помощью… На четвертый вроде бы и вовсе полегче стало, тонус восстановился, руки перестали болеть… Мы же ребята крепкие, да и агентская практика сказывается. Но это тоже ерунда. Главное – другое. Знаешь, я, когда там лежал, в этой кабине, вдруг понял – а ведь мне легче! Все болит, все раскурочено, но, черт возьми, мне легче, потому что я понял одну простую вещь, которую до того все никак не мог вычислить. Мы слишком хорошо жили, Ит. Особенно последние четверть века. Слишком хорошо. Слишком правильно. Даже несмотря на задания, на кажущуюся грязь и пакость. Наш мир, он ведь был почти идеальным. – Скрипач печально вздохнул. – Муж, жена, сын, дом, птицы, друзья, общее благополучие… да много всего… А ведь мир, он на самом деле – не такой. Он совсем не такой, Ит. И мы про это забыли.

Рука скользнула к покалеченному плечу, Ит дернулся, но Скрипач удержал его.

– Не надо, – сказал он. – Даже не пробуй. Я тебя знаю так же, как себя, и сейчас ты никуда не денешься. Знаешь почему? Во-первых, тебе некуда деваться, а, во-вторых, надо ли? И в-третьих, я тебя не отпущу. Я все равно сейчас сильнее, ничего не выйдет.

Ты все-таки дослушай.

Дальше было в некотором смысле даже забавно. Когда я, едва оклемавшись, стал выползать из кабины… ха, знаешь, что эта кодла задумала? Меня прикончить, чтобы самим потом не сесть. Дядя Коля их тогда крепко прижал – оказывается, пока я там валялся, он застращал всю колонну так, что они света белого уже не видели. Ну, это все я быстро разрулил. Поговорил с ними, объяснил, что и как… в общем, помирились, и дело с концом. Они мне еще в Стамбуле хорошо проставились, а потом мы этим же составом во Францию сходили, затем в Испанию, в Италию… утряслось все само собой, и слава богу. Но я эти три месяца все время думал… Я думал, что тебя надо как-то спасать. Любой ценой. Из каждой страны звонил Васильичу, узнавал, как ты там… он говорит, что у тебя все в порядке, и я… если не в порядке, то хоть в море топись, а если все хорошо, то жить как-то можно. Ну а дальше… пришли из последнего рейса в Москву, я к Васильичу, а он неожиданно говорит – ради бога, возьмите вы его с собой, потому что у меня народ уже бунтует. Не слепые все, видят, к чему дело идет, а сделать ничего не получается. Может, говорит, хоть вы как-то… И вот тут я понял то главное, о чем хочу тебе сказать. Мне кажется, ты меня сейчас не очень понимаешь, но, может быть, потом, когда придешь в себя, разберешься. Я люблю тебя. И я очень хочу, чтобы ты жил. Даже если меня не будет, чтобы ты жил. И где бы мы ни были, то место, где есть ты, – для меня всегда останется лучшим местом на Земле. Понимаешь? А чем можно заменить любовь, которой больше нет? Что сильнее, что способно как-то разбудить тебя, заставить начать бороться? И я понял что. Ненависть. И только ненависть. Ненависть, Ит, она порой даже сильнее любви, а что говорить про моменты, в которых и любви-то никакой нет? Я понял, что нужно сделать так, чтобы ты стал по-настоящему меня ненавидеть… и придумал вот это все. Что я, собственно, еще мог? У меня было не так много вариантов. Что было, то и было. То и есть.

Ит внезапно почувствовал, что дыхание его помимо воли учащается, возбуждение накатывало волной, и справиться с ним не было никакой возможности.

– Ничего другого, – продолжил Скрипач. Рука его, лежавшая на ребрах Ита, слева, вдруг напряглась. – А потом…

Ит слабо вскрикнул.

– Наверное, это правильно, – с легким сомнением подытожил Скрипач. Еще несколько секунд он удерживал Ита, затем отпустил и встал с протяжно скрипнувшей кровати. Поднял с пола джинсы Ита и свой «терьер».

Ит с трудом сел.

Скрипач сунул ему в левую руку штаны, в правую – пистолет. И то и другое Ит покорно взял и в смятении замер. Что с этим делать?..

Скрипач отступил на шаг. Ит встал.

– А теперь стреляй, – приказал Скрипач. – Давай, не стесняйся и не тяни. Штаны только надень сначала, а то набегут, и неудобно получится. Знаешь, я даже рад, что все вот так заканчивается. Тем более что жить после того, что с тобой сделал, я все равно не сумею. И материал мы никому не отдали… может быть, это и есть способ разорвать навсегда этот проклятый круг. Стреляй. Я не могу больше.