355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Иар Эльтеррус » Лучшее место на Земле » Текст книги (страница 3)
Лучшее место на Земле
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 02:12

Текст книги "Лучшее место на Земле"


Автор книги: Иар Эльтеррус


Соавторы: Екатерина Белецкая
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

03

Москва, НИИ БВФЖ

Скрипач

Город на поверку оказался ужасным местом. То есть на самом деле ничего ужасного тут, конечно, не было, но у Ита при любой попытке походить по улицам через час начиналась нервная тряска – половина улиц, знакомых ему по чужой памяти, оказывались не улицами, а небольшими реками или каналами.

Москва была Москвой и не Москвой одновременно.

Все холмы окружали реки – например, реки были на месте всех улиц, расположенных в нижних частях города. Рекой была Пятницкая, а Яуза, такая знакомая Яуза разветвлялась каналами и отводками, которых в памяти и близко не было.

Это чудовищно угнетало. Какое-то время Ит пробовал ходить по городу, но потом оставил это занятие. В считках, доставшихся в наследство от Пятого, Москва была иной. Северный город, становившийся праздным и вольготным лишь тогда, когда выглядывало солнце. Та Москва, которую он видел сейчас, отличалась от той, что была в считках, разительно.

Южный солнечный город лежал сейчас перед ним. Город, пронизанный реками и одной своей частью выходящий к огромному заливу, который местные называли Московским морем.

И лето. Лето в таком количестве тоже было совершенно неправильным, непонятным, неуместным и поэтому особенно тягостным.

Он никого ни о чем не расспрашивал (не было ни сил, ни желания), но так или иначе узнал, что тут так всегда. Зима была, но короткая, три месяца, и бесснежная – ниже десяти температура не опускалась. Все же остальное время город был погружен в тепло.

От Котельнической высотки он как-то раз добрел дворами до Павелецкого вокзала и долго стоял, оторопев, глядя на аршинные буквы, возвещавшие, что тут находится «Большой Южный речной вокзал». Здание, пристань и с десяток каботажных судов… Малый Южный вокзал, как он выяснил позже, располагался где-то в Печатниках, перед шлюзами.

Город жил в летнем ритме, летней жизнью. Днем все замирало, затаивалось, прячась от солнца – даже магазины и те закрывались на целых два часа, зато вечером Москва оживала. Тянулись к большому городскому пляжу речные трамваи и катера, улицы заполнялись пестро и легко одетыми людьми, откуда-то обязательно звучала музыка… Город гулял и расслаблялся. Несмотря на то что, на взгляд Ита, город был весьма и весьма беден, это нисколько не мешало людям чувствовать себя в нем если не счастливыми, то близко к тому.

Хотя бедность бедности рознь.

В считках Ит, к примеру, неоднократно видел, как Лин и Пятый собирали копейки, чтобы пойти и купить хлеба, а тут вчерашний хлеб можно было брать даром, платить приходилось только за свежий. Того же Ита несколько раз зазывали на ужин люди, которых он видел два или три раза в жизни, и то мельком. Лаборантки из института, кто-то из обслуги. Можно было идти по улице и услышать откуда-то из окна приветственный радостный вопль:

– Эй, здорово! Ит, давай, заваливай, мамка курицу пожарила с картошкой, хоть пожрешь нормально, а не как в нашей столовке!..

Ита такое панибратство смущало и пугало, поэтому вскоре он почти перестал выбираться в город, а если и уходил, то совсем недалеко, в соседние проходные дворы, где (это он выяснил досконально) нельзя было встретить знакомых или полузнакомых людей.

Володя по кличке Ленин, старшой грузчиков, несколько раз пытался взять над Итом что-то типа шефства, но вышел из этого шефства полный швах. Ит покорно шел, куда звали, говорил, что просили, но вот справиться с собой и как-то втянуться в общее веселье не мог совершенно.

– Слушай, у тебя морда, как у кота, которому в нос сигаретой ткнули, – раздраженно говорил ему Ленин. – Чего тебе не нравится-то? Сидишь, как доской пришибленный, слова из тебя не вытянешь. Смотри, девки какие с училища причапали, а ты все как неродной. Или с лаборатории Павлуха…

Ит в ответ лишь слабо дергал плечом и молчал. Ленин злился, ругался, просил – видимо, чувствовал себя в долгу перед Федором Васильевичем, – но дело с мертвой точки не сдвигалось.

Федор Васильевич действительно стал оказывать грузчикам содействие с той поры, как к ним перебрался Ит. То премию лишнюю подкинет, то продовольственные заказы, то просто принесет литр медицинского спирта. Бригада всему этому радовалась, Ита, конечно, никто не то что пальцем не трогал, наоборот, старались как-то расшевелить, но все было впустую.

Ему ничего не хотелось, разве что одного – чтобы оставили в покое. В столовую он, несмотря на ругань Ленина и просьбы Федора Васильевича, заходил только по вечерам, да то из всей порции съедал разве что половину – почему-то от вида и запаха еды становилось плохо, хотелось поскорее уйти. Он бы, наверное, вообще перестал есть, но в этом случае пришлось бы выдерживать борьбу с бригадой, которая тащила его в столовую чуть ли не силком.

Силы постепенно стали таять. Ленин сначала снял его с разгрузки еды, потом – запретил таскать клетки с животными. И все равно в один отнюдь не прекрасный день очередной тепловой удар на дебаркадере (Ит по привычке продолжал там сидеть с двух до четырех) закончился уже не ведром воды на голову, а тем, что перепуганные грузчики на руках отволокли его к Федору Васильевичу. Трое суток после этого Ит провел в палате, а когда вернулся обратно в общежитие, получил такой нагоняй от Ленина, что стекла тряслись.

– Долбаный кретин, твою мать! – орал на него Ленин. – Морда козлиная! Хватит над людьми издеваться!

– Я ни над кем… – начал было Ит, но Ленин сунул пудовый кулачище ему под нос.

– Ты не «ни над кем», тебя по харе доской взгреть надо, чтобы прекратил свои фокусы тупые!!! Если я тебя еще раз там днем увижу, я тебя, суку, в Москва-реке утоплю своими руками! Мне Васильич все рассказал…

– Что он рассказал? – безучастно спросил Ит.

– Про тебя все рассказал!.. Как они тебя, гаденыша, полгода выхаживали! Если ты себя не уважаешь, ты хоть их уважай! Люди тебе жизнь твою сраную спасали – для чего?! Чтобы смотреть, как ты эту жизнь херишь, не глядя?!

Ит слушал эту отповедь молча, а потом, когда Ленину надоело орать, просто встал и ушел сидеть на своем подоконнике.

Слова оставались словами, а жизнь оставалась жизнью.

Ит думал – отрешенно, безучастно анализируя все, что вспоминалось или просто приходило на ум. Все, что было в прошлом, выстраивалось теперь в каком-то ином порядке.

Взять, например, ту же Орбели-Син.

Они ведь ее любили, оба любили. И сильно, особенно в первые годы. До восторга, до дрожи. Эта хрупкая, как тростинка, искательница приключений долго не давала им покоя – что говорить, любой гермо, не задумываясь, пошел бы за ней, как хвостик, и беспрекословно выполнил бы любой каприз или желание… они исключением не стали. Ит до сих пор удивлялся, что, кроме, конечно, полной свободы, она в них со Скрипачом тогда нашла? Ну да, деньги, общественное положение, дом, который они ей построили. Может, и так.

Странная, странная… Особенно странно получилось с Фэбом-младшим – вот уже чего-чего, а такого финта ни Ит, ни Скрипач от Орбели-Син не ожидали. Какое чудесное это было время!.. Как им было хорошо тогда, всем вместе – Орбели всегда плевала на любые семейные стандарты и правила, и они, нисколько не смущаясь, собирались несколько лет впятером, всей семьей. Орбели, Фэб-старший, Фэб-младший и они двое… как это было смешно, как здорово – нестись сломя голову на вопль «папа!» и, добежав, обнаружить, что финишировал ты вторым – Скрипач опередил. Как прекрасно было после трехмесячной отработки вернуться домой и обнаружить, что приехали Орбели и сын – значит, можно будет рассказывать на ночь сказки, гладить по голове, выслушивать всякие очень важные детские истории, учить, помогать, да просто любить всех – мужа, жену, сына…

Все исчезло.

Все ушло.

Ит вспомнил, что при последней встрече Орбели вела себя как-то совсем уж странно. Сначала потребовала от каждого из них «внимания», причем не по одному разу, а потом ни с того ни с сего закатила вечеринку, на которую пригласила тьму народу: от своих родственников в большом количестве до группы, в которой работали Ит и Скрипач.

А потом пропала.

Сейчас Ит понял – это было, по всей видимости, такое вот прощание, в стиле Орбели. Они много лет пробыли вместе, они вырастили замечательного сына, и теперь ей снова захотелось чего-то совсем уж странного, вот она и решила, что эти двое гермо ей больше не нужны.

«Я никому не нужен, – думал Ит. – Наверное, я был нужен только Фэбу. Ну почему все – вот так? В чем я провинился?..»

Наверное, в этом теплом южном городе настолько холодно было ему одному, никому больше. Холод разъедал душу, и пересилить этот холод не могло уже ничто – ни теплое солнце, ни люди, ни даже время.

* * *

После ссоры с Лениным Ит стал по вечерам уходить из общежития и возвращался далеко за полночь. Общество грузчиков стало тяготить его все сильнее, хотелось одиночества. Первые дни он бесцельно бродил по окрестным дворам, нигде подолгу не задерживаясь. Контраст, который он видел, был разителен – по сравнению с окружающей застройкой высотка выглядела, как слон в стае воробьев. Двух– и трехэтажные дома, сто лет не ремонтированные, убогие, обшарпанные… заросшие травой и лопухом дворы… разбитый выщербленный асфальт, узкие грязные каналы, через которые перекинуты шаткие мостики, и крапива в человеческий рост по берегам. Лодки и катерки «богатеньких», пришвартованные к утлым мосткам, запах тины и мокрого дерева.

Нехитрое хозяйство живущих тут людей – веревки с бельем, грядочки с огурцами и помидорами прямо под окнами, в палисадниках, кое-где – крошечные клумбы, обложенные битым кирпичом, а на клумбах опять нехитрое – настурции, бархатцы, календула…

Вскоре он освоился. Вычислил пару булочных, где всегда можно было взять хлеба, чтобы перекусить, нашел три колонки, из которых можно было напиться холодной, пусть и с привкусом ржавчины, воды.

Постепенно его блуждания даже несколько упорядочились – например, он старательно избегал выходить на берег Яузы, где было слишком людно. Потом начал прихватывать с собой книжку – легко прикинуться, что сидишь и читаешь, если устал. На самом деле Ит, конечно, не читал. Книжка (какой-то старый, истрепанный учебник) была заложена потертой целлулоидной закладкой на странице двести двадцать один. Закладка своего места никогда не покидала.

Спал Ит все хуже и хуже, почти каждую ночь он просыпался от духоты и выбирался на улицу, там становилось полегче. Один раз его поймал во дворе почему-то сильно задержавшийся на работе Федор Васильевич и на следующий день учинил форменный допрос, в результате которого Ит снова очутился в палате, где провел в этот раз целую неделю.

– Что вы делаете? – страдальчески вопрошал Федор Васильевич. – Господи, до чего вы себя довели?! Ит, я вас очень прошу, возьмите себя в руки, пожалуйста. Нельзя же так!..

– Почему? – безучастно спросил Ит.

– Да потому, что вы себя в могилу загоните! – в отчаянии ответил шеф лаборатории контактов. – Если вам себя не жалко, то вы хоть нас пожалейте!

– Каким образом?

– У вас депрессия. Вы сами что, этого не видите?

– Ну и что? – вяло удивился Ит. – Ну да. Депрессия.

– О, боже… Ит, вам надо лечиться. И срочно. Вы сейчас выглядите хуже, чем в тот момент, когда вышли из комы, черт побери! Если у вас не получается справиться самостоятельно, то вы должны начать принимать антидепрессанты, снотворное, седативные… Вы опять едите один раз в день, да? Не врите, я же вижу, насколько сильно вы похудели.

– Почему я должен это делать, если я не хочу?..

– Да потому, что я не могу спокойно смотреть, как на моих глазах погибает человек! – взорвался Федор Васильевич. – И в данный момент мне наплевать на то, что вы – гость. Это не имеет значения.

– Даже так?

– Да, даже так.

Ит ничего не ответил. Он сидел на стуле и неподвижно смотрел куда-то на пол у себя под ногами. Граница солнечного квадрата и глубокой тени под массивным дубовым столом…

– Если бы вы хоть как-то смогли начать реагировать. – Голос Федора Васильевича стал просящим. – Ну хоть на что-то. Я вас очень прошу, начните принимать препараты. Сейчас хотя бы недельку пролечим, отдохнете и выспитесь, а потом…

– Я не хочу, – ответил наконец Ит. – Можно, я пойду?

– Куда?..

– Куда-нибудь. Не знаю.

Отсюда. Ответ был – отсюда, но Иту он в тот момент просто не пришел в голову.

– Никуда вы не пойдете.

Снова палата. Снова одиночество и закрытая дверь. Таблетки он просто оставлял на тумбочке, а еду, чтобы не приставали, стал выбрасывать. Спать в палате было действительно полегче, поэтому спал он много, но все равно через неделю, когда Федор Васильевич разрешил вернуться вниз, в общежитие, Ит испытал даже какое-то облегчение из-за осознания простого факта, что от него наконец отстанут.

Вечером того же дня он снова отправился бродить, прихватив неизменную книжку. После недели почти что полной изоляции город показался ему излишне шумным, и Ит вскоре свернул с привычного маршрута и побрел куда глаза глядят, лишь бы было поменьше людей. Случайно забрел в какой-то новый двор, и вдруг…

Запах.

Ит остановился, словно наткнувшись на невидимую преграду.

Этот запах…

Голова закружилась. Ит дернулся, пробежал несколько шагов и снова остановился, растерянный, чувствуя, как в душе поднимается волна обиды.

Всего лишь цветы. Маленькая клумба, которую кто-то соорудил в центре двора. Желтый лилейник, несколько вялых колокольчиков, бархатцы, кустик душистого табака. И по центру – совершенно неуместная тут крошечная елочка, на удивление живая и зеленая.

Но запах… нет, конечно, запах был просто немного похож, но для Ита он стал весточкой с того света. Словно тут, в этом дворе, побывал Фэб – побывал и ушел, навсегда, навечно, но его след остался в воздухе в виде едва слышного цветочного аромата.

В углу двора отыскалась старая, обшарпанная лавочка. Ит без сил опустился на нее, чувствуя, что душу словно бы расковыривают ржавым гвоздем. Одиночество, к которому он уже привык, вдруг обострилось, словно бы вышло на первый план – а раньше его уже почти что скрыла под собой апатия и полное равнодушие.

Он сидел долго, положив на колени никчемную книжку, не в силах находиться тут дальше и не в силах уйти. Уже практически ночью, когда на город спустилась темнота, Ит сумел наконец встать и кое-как добрел обратно до высотки.

Следующий вечер застал его в том же дворе.

И следующий – тоже.

Пару раз его пытались прогнать какие-то бабки, но вскоре отстали – одной он поднес тяжелый таз с бельем до веревок, другой сходил за хлебом, третьей помог найти внука, спрятавшегося от справедливого возмездия за разбитую банку с вареньем в дровяном сарае… Вскоре к нему привыкли, как привыкают к новому предмету, и перестали гнать. Даже наоборот, начали подкармливать и интересоваться новостями. Ит честно объяснил, что он не местный, что работает в высотке грузчиком, что ребята сильно пьют, а он непьющий… дальше пришлось врать, и он соврал, что хочет поступить в институт, а заниматься негде – вот, нашел этот двор, и если вы позволите… Ему позволили.

С тех пор Ит стал ходить в этот двор каждый вечер, как на свидания. Нет, ему не стало легче от этих походов, наоборот, тоска сто крат усилилась, и теперь Ит начал думать, что, наверное, в один прекрасный день он тут и умрет.

«Хоть что-то, – думал он. – Пусть хоть что-то у меня будет напоследок. Рыжий тогда сказал, что невозможно жить с половиной души. А с четвертью – можно? Да нет, конечно. Хорошо, что меня никто не сумеет заставить остаться».

День за днем он сидел с книжкой на лавке – и день за днем все глубже погружался в состояние невозврата, в бездну, из которой не было никакого выхода.

Утро. Пресса, газеты, этажи, почтовые ящики…

День. Жара. Пробирки, мыши, мат-перемат, позвякивание стекла, лабораторные запахи, «сюда поставь», «ой, это не нам, это в физиологию», «да куда ты прешься, не видишь, что ли, занят стол!»…

Вечер. Косые лучи солнца в столовой, бряцанье ложек и вилок, гул голосов, полтарелки каши, стакан компота, «ты куда?», «пойду, пройдусь», дворы, каналы, лодки, крапива, асфальт, разбитый поребрик рядом с привычным уже поворотом, «здравствуйте, баба Лера, а я опять к вам»…

Все. Теперь можно сидеть и чувствовать, как светло и незаметно уходит в небо опустевшая и осиротевшая навечно душа…

* * *

Скрипач появился в один из «стекляшкиных дней», когда грузчики, дождавшись машины, растаскивали деревянные занозистые ящики по лабораториям. Вместе с химической посудой прибыло еще и оборудование, поэтому Ленин, с минуту покумекав, распорядился, чтобы Сенька и Гриша тащили очередной неподъемный «гребаный синхрофазотрон», а Иту поручил растаскивать легкие ящички с колбами и чашками Петри, «потому что эти козлы опять все перебьют». Ит покорно кивнул, Сенька с Гришей тоже, и разгрузка началась. Потом грузчики взяли вдвоем тяжелый ящик, Ит – два ящика с пробирками, и они все вместе отправились в здание.

– Пошли через главный вход, – предложил Сенька. – Там лифт ближе. Я эту хрень на шестой этаж по лестнице не попру.

– Пошли, – согласился Гриша. – Ит, тебе на какой?

Ит заглянул в сопроводительный лист.

– Девятый, – ответил он. – Ребят, может, помочь?

– Ой, заткнись, поможешь ты… – проворчал Гриша. – Сень, давай. Раз, два, три, взяли!..

Ящики были объемными, но легкими. Ит, прижимая подбородком к верхнему ящику сопроводиловку, шел следом за Гришей и Сенькой, с пыхтеньем тащившими здоровенный деревянный короб. Зашли в холл, остановились передохнуть и поменяться. Ит по привычке глянул вверх. Там, в обрамлении лепнины, виднелась то ли мозаика, то ли просто картина, плафон – трое детей запускают в небо игрушечный планер. Иту картина почему-то нравилась, и он всегда, если оказывался в этом холле, на нее смотрел. И сейчас посмотрел. А когда опустил глаза…

Сначала он не понял, почему ему знакома фигура человека, стоящего у высокой арочной двери из дерева и стекла. Человеку в спину било летнее солнце, и фигура его казалась силуэтом, но даже от этого силуэта все мысли вдруг разом исчезли. Несколько секунд человек стоял неподвижно, а затем быстрым решительным шагом направился в сторону грузчиков. Звук шагов эхом отдавался в пустом по дневному времени холле…

Молча.

Сначала с правой, без размаха, в скулу.

С левой, по корпусу.

Ящики, жалобно звякнув, летят куда-то в сторону.

В лицо, в левую бровь, с правой, и почти одновременно – в челюсть с левой. Брызги крови, резкая боль – мыслей нет.

Новая серия ударов, коротких, тяжелых, – уже куда придется. Головой об стену, подножка, пол, и все новые и новые удары, теперь уже ногами.

Пустота.

– Эй, мужик, ты чего, охренел?!

– Ты чего делаешь?!

– Сень, зови милицию, там патруль стоял!..

– А ну, оставь его, сука! Ты че?!

Секундная передышка, чей-то короткий сдавленный вскрик в стороне, и снова – удар ногой по ребрам, а затем – по голове, и мир куда-то уплывает, но слишком быстро, не разобрать куда…

Следующий кадр – сквозь заливающую глаза кровь: мутный силуэт, чьи-то трясущиеся руки, ощупывающие голову, срывающийся голос:

– Боже мой… Господи… Что случилось?! Ит, очнись!.. Боже мой, весь переломан… это еще откуда?! Ит, ну очнись ты!.. Ну прости, я сорвался, и… Господи, да что ж такое… как же это…

Сначала – сесть. Оттолкнуть рукой это все – просто чтобы не было. Сесть, потом встать, опираясь о стену. Вытереть кровь, заливающую правый глаз.

И сказать единственное слово, которое возникло в голове. Единственное, потому все другие слова и мысли ушли куда-то и никогда уже не вернутся обратно. Одно слово. Первое и последнее.

– Уходи, – хрипло сказал Ит, не глядя на Скрипача. Потом повернулся и побрел к лифтам.

– Ит…

За спиной – шум, шаги, гневный крик: смотри, чего сделал, сука!.. Товарищ сержант, он человека избил, просто напал вообще, падла, тварь… Он мне нос сломал, мразь такая!.. Ит, подожди! Да скажи ты им!.. Возня, мат, гневные голоса Федора Васильевича и Данилы (откуда они тут?), зато впереди – спасенье, красный огонек лифта, с лязгом открывшиеся двери… Ит, постой!!! Ишь, какое отчаяние в голосе, совсем заврался… все, хватит, хватит, хватит… черная кнопка, на которой написано белой эмалью короткое неприличное слово, закрывшиеся за спиной двери, натужное гудение мотора, скрип троса, слабый электрический свет, и голоса остаются там, внизу. Всё – внизу. Всё.

Всё.

* * *

– Голова не кружится?

– Нет.

Три шва на бровь, один зуб в минусе, хорошо, хоть не спереди, и даже ребра целы – ни трещин, ничего. Ссадин много, это да. Синяков еще больше.

– Что он от вас хотел, Ит?

– Не знаю, – безучастно, безразлично, с неохотой.

– Может быть, вам все-таки стоит попробовать поговорить с ним? – Федор Васильевич озабочен и печален. – Ведь не просто так он пришел, согласитесь…

– Я не хочу.

– Почему?

– Не хочу.

– Это не причина.

– Это причина. Я не хочу с ним говорить. Я ни с кем не хочу говорить.

– Почему?

– Просто не хочу.

За окном – закат над городом. Солнце тонет в заливе, крыши словно объял золотой огонь.

– Может, стоит все-таки попробовать?

Молчание – ответом, и ничего больше.

– Ладно, как хотите.

* * *

– Ит, пожалуйста. Я тебя очень прошу.

Главное – не поворачиваться. Удобная кровать у него в результате, у стены. Можно отвернуться, зажать уши руками и – не поворачиваться. Если не поворачиваться, то он уйдет. Рано или поздно – уйдет. Это главное.

– Ит, я тебя прошу…

Рука на плече. От прикосновения передергивает.

– Ит…

Главное – терпеть. Если еще какое-то время потерпеть, он уйдет. В прошлый раз ушел. И в позапрошлый – тоже.

Рука исчезает.

– Выслушай меня, пожалуйста.

Где-то в глубине, под ребрами – тяжелая ледяная глыба. Огромная. Любые слова – как муравьи на этой глыбе. Ничего не могут сделать, но раздражают. Хочется, чтобы их не было.

– Пожалуйста, поговори со мной. – В голосе настоящая мольба, отчаяние, но что голос? Ничто в сравнении с ледяной глыбой.

Пусть голос молчит. Пусть он уйдет.

Господи, пожалуйста, пусть он уйдет.

– Ит, за что?.. За что ты со мной – вот так?..

Ни «за что». Ни «за что», а «потому что».

Потому что я хочу, чтобы никого не было.

Тяжелый вздох, шорох, шаги. Хлопает дверь.

Подождать несколько минут, и можно повернуться на спину. Повернуться и просто полежать, чувствуя, как взбаламученный на дне души ил оседает и все становится привычным и простым, как того и хочется.

В первый раз Скрипача удачно прогнали грузчики. Сенька долго орал на него в коридоре и за сломанный нос, и за избитого Ита. Потом Скрипач с грузчиками вроде бы договорился, его стали пускать – и началось самое черное время, которое только можно было себе представить.

Скрипач приходил. Не каждый день, но приходил.

Сначала он поймал Ита вечером у входа в столовую. После этого Ит в столовую ходить перестал, хорошо хоть Ленин это заметил и стал притаскивать ему то пирожок, то бутерброд. Кажется, Ленин один из всей бригады хоть как-то, но понимал Ита и на походах поесть не настаивал.

Потом Скрипач стал приходить в общежитие, и тут житья Иту не стало уже совсем – до того, как он догадался удирать в город сразу после разгрузки. Скрипач через несколько дней достал его и там – хорошо еще, что не в любимом дворе, а неподалеку.

От его появлений делалось все хуже и хуже. Ит и так чувствовал себя неважно, а от постоянной погони и желания остаться в одиночестве делалось совсем уже плохо. Он почти перестал спать, вздрагивал от каждого шороха, а если и засыпал, то вскоре просыпался в ужасе, что сейчас снова придется слышать этот ненавистный голос.

Он окончательно замкнулся в себе, максимум, что окружающие могли от него добиться, – это односложные ответы на какие-то бытовые вопросы. Ленин снял его с разгрузок – толку от Ита не было никакого, от усталости, бессонницы и недоедания у него все валилось из рук.

А потом Скрипач вдруг пропал.

Совсем.

Неделю Ит никак не мог в это поверить и продолжал по привычке затравленно озираться, но Скрипача не было. Затем его вызвал Федор Васильевич и объяснил, что Скрипач уехал и скорее всего больше не появится.

– Правда? – спросил тогда Ит.

– Правда, – заверил его Федор Васильевич. Выражение на лице у него было странное – смесь горечи и чего-то еще, чего именно – Ит так и не сумел разобрать. – Если хотите, можете отдохнуть в палате. Хоть отоспитесь. Тем более что в двери есть замок, если вы помните.

– Нет, спасибо, – ответил он. – Я лучше… там.

– Если вы не возражаете, я бы хотел побеседовать с вами. – Федор Васильевич сел напротив Ита за стол, взял карандаш и принялся вертеть его в пальцах. – Ит, мы за вас боимся. Если вы будете продолжать в том же духе…

– Со мной все в порядке. – Пришлось сделать над собой усилие, но сейчас он защищал тот фрагмент жизни, который не хотел отдавать, и слова послушно откуда-то появились. – Я просто не хочу с ним общаться, вот и все.

– Дело не в этом. У вас стало меняться поведение. Поймите, это уже серьезно. Если раньше вы были все-таки адекватны, то сейчас…

– Со мной все в порядке, – спешно заверил Ит, не замечая, что повторяется. – Мне просто… мне так проще. Понимаете, я…

– Ну? – Федор Васильевич внимательно посмотрел на него. Ит смутился, опустил глаза.

– Я хочу быть один, – глухо произнес он. – Разве я о многом прошу? Я просто хочу быть один. Что в этом такого?

– Ничего, если не принимать во внимание то, в каком состоянии вы в результате находитесь. Останьтесь в палате хотя бы до завтра, ладно?

– Ладно, – сдался Ит. Он понял, что сейчас проще уступить, чем потом выдерживать новую битву за свое право на одиночество.

– Вот и хорошо. А там посмотрим…

На поверку смотреть оказалось не на что.

На следующий день Ит вернулся обратно в общежитие, и жизнь потянулась дальше, точно такая же, как и прежде. С той лишь разницей, что теперь она с каждым днем становилась чуть короче. Ит понял, что медлить больше нельзя, и ледяная глыба у него внутри стала тихонько расти. Почти незаметно – со стороны. Но он уже знал, что случится, когда глыба заполнит его целиком. Знал и ждал этого.

Снова двор, снова столовая по вечерам, снова те же лица.

Снова дебаркадер и орущий речной трамвай.

Снова, снова, снова…

Круг превращается в воронку, по воронке бегает шарик, который в результате обязательно окажется где? Правильно. В устье.

Так должно быть.

* * *

Прошло три месяца.

И через три месяца Скрипач пришел снова.

Ита, после очередного обморока на дебаркадере, грузчики в тот день чуть не пинками загнали в общежитие, и Ленин приказал ему «сидеть тут, а не то такое устрою, что небо с овчинку покажется». Вот Ит и сидел. Именно сидел, на своей кровати у стены. Сидел и ждал вечера, чтобы сходить в столовую, дождаться, пока Ленин и другие грузчики напьются, и уйти в свой двор. Неизменный учебник лежал на тумбочке рядом с кроватью, Ит безучастно смотрел на край целлулоидной закладки и не сразу понял, кто именно вошел в комнату. А когда понял, растерялся. И просто не успел отвернуться.

Скрипач стоял на пороге. Выглядел он совершенно иначе, нежели чем три месяца назад. Он загорел, был одет в белую майку, синие линялые джинсы и в высокие, чуть не до колен, берцы со шнуровкой. Майку крест-накрест пересекали две широкие стропы, на которые было нашито несчетное количество карманов, побольше и поменьше. На одном из карманов Ит с удивлением разглядел эмалевый значок, на котором было написано, что его владелец, ни много ни мало, шофер-дальнобойщик третьего класса. На поясе виднелась небольшая ладная кобура. Не пустая.

В руках Скрипач держал объемистый мешок с брезентовыми лямками.

– Так, – начал он, не здороваясь. – Переодевайся – и пошли. Порезвее, люди ждут.

Ит отвернулся.

– Я три раза говорить не намерен, – твердым голосом сказал Скрипач. – Мне велели тебя забрать, потому что твое начальство тебя больше видеть тут не желает. Поэтому оделся быстро и пошел со мной, ясно? Или хочешь повторения того, что было у лифта?

Он бросил мешок на кровать рядом с Итом и отступил в сторону.

– Я сейчас отвернусь, – предупредил он. – Не вздумай сигануть в окно. Там стоит Ленин с монтировкой, предупреждаю сразу. Он, в отличие от меня, церемониться не станет.

Ит молчал.

– Считаю до трех. Или ты переодеваешься, или я тебе надаю по морде. Все, шутки и разговоры кончились.

Ит неуверенно потянулся за мешком, развязал его и заглянул внутрь. Такая же майка, штаны, ботинки… стропы с карманами. Снаряжение? Наверно. Он вынул вещи из мешка и неприязненно посмотрел на Скрипача. Тот демонстративно отвернулся и принялся что-то тихо насвистывать себе под нос. Ит переоделся, снова сел, положив рядом с собой опустевший мешок. Скрипач снова повернулся к нему.

– С собой что-то берешь? – Ит отрицательно покачал головой. – Книжку, чашку, трусы, носки, фотографию Ленина в анфас? Ну?

Ит сунул в мешок учебник с целлулоидной закладкой, белье из тумбочки и чашку с отбитой ручкой. Скрипач осуждающе покачал головой, но смолчал. Ит завязал мешок и положил его себе на колени.

– Чего расселся? Отрывай жопу от койки – и пошли, – велел Скрипач. – И ты что, так и будешь молчать?

Ит снова ничего не ответил.

– Ну, молчи, молчи, – покивал Скрипач. – Посмотрим, надолго ли тебя хватит. По дороге смыться тоже не пытайся, потому что я тебя поймаю и измочалю так, что места живого не останется. Все понял? Молодец. Вперед.

Вместе они вышли из общежития и направились через площадь к маленькой пристани, расположенной на пересечении Яузы и Москвы-реки. Возле пристани обнаружился рейсовый катерок, готовый с минуты на минуту отправиться, – Скрипач сначала чуть ли не силком впихнул на трап Ита, а потом запрыгнул в катер сам, и катер тут же отчалил. Ит только и сумел, что беспомощным взглядом проводить шпиль удаляющейся высотки.

Если он о чем и жалел в тот момент, то только о покинутом дворе, в котором цвел душистый табак да стояла маленькая елочка…

* * *

На место прибыли затемно, катер долго, почти полтора часа петлял по каналам, люди сходили и заходили, а им, как оказалось, предстояло плыть до последней пристани, после которой катер начинал обратный маршрут. Сошли, Скрипач взял у Ита мешок с вещами, закинул себе за спину.

– Дальше пешком, с полчаса где-то, – предупредил он. – Ничего, потом насидишься. Давай, шевелись, черт тебя подери!

Ит, до сих пор толком не пришедший в себя после дневного обморока и столь стремительно развивающихся событий, смотрел куда-то в сторону, уже окончательно переставая понимать, что же происходит и чего от него хотят. Они запетляли по дворам, потом вокруг потянулась промзона, склады, покосившиеся заборы, запахло мазутом и соляркой.

Свернули за очередной угол, и…

Такого Ит не ожидал. Он невольно остановился и с удивлением уставился на открывшуюся перед ним панораму.

Пространство по вечернему времени было освещено мощными прожекторами, стоящими на вышках, и в свете этих прожекторов Ит увидел величественную картину – десятки огромных машин с колесами в два человеческих роста. Машины были тускло-желтого цвета, с непомерного размера кузовами, нависавшими над казавшимися крошечными кабинами. Грузовики пугали и завораживали. Когда Ит разглядел людей, проходящих с ними рядом или поднимающихся по лесенкам в кабины, он понял, что из-за освещения сначала даже приуменьшил их размер. Между гигантами сновали обычные машины, типа тех, что привозили в институт пробирки и мышей. В сравнении с желтыми монстрами они казались просто карликами.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю