Текст книги "Смерть не заразна"

Автор книги: Ианте Бротиган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

ЦЕЛЬНЫЙ ОБРАЗ

Воспоминания кружатся, словно снежные хлопья, и вот я снова вижу себя подростком рядом с отцом. Отец стоит, немного сутулясь, потому что у него сколиоз, руки спокойно лежат на бедрах, пальцы тонкие, выразительные, с обкусанными до крови ногтями. Отец трогается с места, идет, глядя прямо перед собой, и я тоже шагаю с ним рядом по улице Сан-Франциско на дневной субботний киносеанс. Небо в тучах и останется в тучах, когда мы выйдем из кинотеатра. В кинотеатре мы разделяемся – отец идет в полупустой зал искать наши места, а я за попкорном. Мы пришли раньше времени. Отец терпеть не может опаздывать и везде приходит заранее. Потому мы сидим и таращимся на пустой экран добрые пятнадцать минут. Часов ни у меня, ни у него нет, и мы будто растворились в кусочке дня, который идет сам по себе без всякого счета. Начинается фильм, «Китайский квартал», [12]12
  Нуар-триллер Романа Полянского (1974) с Джеком Николсоном и Фей Данауэй в главных ролях.


[Закрыть]и сразу для нас все меняется. Зал мы покидаем притихшие, еще тише, чем пришли. Серое небо и тротуары кажутся нам печальными.

Мы с ним часто ходили в кино. Отец считал, что дочерей положено водить в кино, но смотрели мы фильмы, даже отдаленно не напоминавшие детские. И вовсе не потому, что мне не хотелось их посмотреть. Не раз я, открыв розовые страницы «Крониклз» с анонсами кинофильмов, усаживалась на пол и подчеркивала названия, которые мне были интересны. Но потом, например, вместо «Швейцарского Робинзона» [13]13
  «Швейцарский Робинзон» (1813) – роман пастора Иоганна Давида Висса (1782–1830), сын которого, Иоганн Рудольф Висс, написал национальный гимн Швейцарии. Одноименных экранизаций существует множество – например, Эдварда Людвига (1940), Кена Аннакина (1960), несколько телефильмов…


[Закрыть]мы отправлялись смотреть то «Бойню номер пять», то «Амаркорд», а одно время отец вообще ничего не признавал, кроме кошмарных боевиков про японских самураев. Закончилось тем, что они мне понравились, особенно «Слепой фехтовальщик». Иногда мы ходили на то, что смотрели все. До слез хохотали над «Спящим». [14]14
  Фантастическая комедия Вуди Аллена (1973) на тему «когда спящий проснется».


[Закрыть]А на «Молодом Франкенштейне» [15]15
  Пародийная комедия Мела Брукса (1974).


[Закрыть]отец так смеялся, что по ошибке сунул руку не в попкорн, а в свой стакан с содовой. Вода пролилась, и он расхохотался на весь зал своим громким, ухающим смехом. А на «Огнях большого города» я сама едва не лопнула от смеха. С «Манхэттена» [16]16
  Фильм Вуди Аллена (1979) с Дианой Китон и Мерил Стрип.


[Закрыть]мы ушли. Отец похлопал меня по плечу, мы поднялись и ушли и попкорн догрызли уже на улице, когда шли домой. Не знаю другого такого человека, кто вот так, как отец, поднялся бы посреди сеанса и ушел.

И только один раз, когда мы смотрели «Шоу ужасов Рокки Хоррора», [17]17
  Выпущенная в 1975 г. Джимом Шарменом культовая экранизация культового рок-мюзикла Ричарда ОʼБрайена (1973).


[Закрыть]ему вдруг пришло в голову, а хорошо ли, что я это смотрю. «Рокки» тогда только что появился. Во время эпизода с трансильванским трансвеститом он повернулся ко мне и спросил: «Ты достаточно уже взрослая для этого?» Мне было уже пятнадцать, и потому я кивнула.

В двадцать лет, прохладным осенним утром на ранчо в Монтане, я битый час выслушивала, как пишут киносценарий. Отец тогда собирался в турне, подготовленное издателем книги «Экспресс Токио – Монтана». Кажется, он считал, что научиться писать киносценарий не сложней, чем печатать на машинке, и хотел, чтобы я поняла, как это делается. У него были друзья, которые этим зарабатывали на жизнь, и зарабатывали неплохо. Сам он мечтал о том, чтобы какая-нибудь киностудия купила у него книгу и по ней поставили фильм, как это случилось у кого-то из его друзей. Ему, писателю, киношные гонорары казались огромными, и он мечтал о них, чтобы стать защищенней. Именно защищенности ему и недоставало, но искать ее нужно было где угодно, только не в Голливуде. Как ни восхищались его романами знакомые кинозвезды, работать в кино ему так и не привелось. Мы оба с ним знали и любили Хэла Эшби по его замечательному фильму «Садовник». [18]18
  Экранизация (1979) одноименного романа Ежи Косинского (1970), в главной роли – Питер Селлерс.


[Закрыть]Потому пришли в жуткий восторг, когда Эшби купил права на «Чудовище Хоклайнов». Но прошло немного времени, и отец получил из Голливуда печальное письмо, где было написано, что Эшби болен и не в состоянии работать.

Однажды он рассказал, как побывал в гостях у Джека Николсона. Я удивилась: отец редко упоминал о знакомых знаменитостях. Видимо, в тот раз он сказал об этом, потому что знал, как я люблю «Китайский квартал».

– Ну и как?

– Привел меня туда Гарри Дин Стэнтон, [19]19
  Гарри Дин Стэнтон (р. 1926) – известный американский актер, играл в фильмах «Крестный отец II» (1974) Копполы, «Ренальдо и Клара» (1978) Боба Дилана, «Чужой» (1979) Риддли Скотта, «Мудрая кровь» (1979) Джона Хастона по роману Фланнери ОʼКоннор, «Париж, Техас» (1984) Вима Вендерса, «Последнее искушение Христа» (1988) Мартина Скорсезе, «Страх и ненависть в Лас-Вегасе» (1998) Терри Гиллиама, а также в четырех фильмах Дэвида Линча, от «Диких сердцем» (1990) до «Простой истории» (1999).


[Закрыть]а я напился, и мы поспорили.

– Ну?..

– Ну и, кажется, Джеку я не понравился.

– Почему?

– Я попытался ему кое-что объяснить, но мне не хватило слов. Так что я взял лилии, которые там были в вазе, и подбросил под потолок.

Могу понять Джека Николсона, который, вероятно, рассердился на отца, когда тот устроил дебош в его шикарном голливудском доме. Он думал, что побеседует с классным писателем Ричардом Бротиганом, а ему пришлось смотреть на разбезобразничавшегося пьянчужку. Я так и вижу зеленые толстые стебли, взлетевшие веером под потолок, и сыплющиеся с них капли, вижу, как Гарри Дин собирает цветы, разбросанные по безупречному полу, а отец отыскивает глазами, что бы еще учинить. В тот день зная, как отец дорожит людьми и никого не хочет отталкивать, я все равно за него огорчилась. Ему отчаянно нужны были и деньги, и люди. Мне и сегодня жаль его, однако я вижу и веер из лилий, и оскорбленное выражение, наверняка возникшее на лице Николсона, когда мой отец поставил точку в их споре таким экстравагантным способом.

СЧАСТЛИВОЕ МЕСТО

«Счастливым местом» назывался дом для престарелых, куда я собиралась отправить отца, когда тот станет старым и беспомощным.

– Нет, нет, не отправляй меня в «Счастливое место», – говорил он будто бы старческим, дрожащим голосом.

– Папа, это ради твоего же блага.

– Я буду хорошо себя вести, обещаю.

– У тебя будет много новых друзей.

– Не-е-е-е-е-е-е-е-е-ет, – хныкал он и шаркал прочь из комнаты.

ПОД САМЫМ ПОТОЛКОМ

Элизабет вошла в комнату в платье, которое мне подарил Пол четырнадцать лет назад. Она высокая девочка, и платье ей пришлось почти впору.

– Посмотри, что я нашла, – сказала дочь.

– Когда тебя еще не было, твой папа подарил мне его на Рождество.

– Оно было тебе как раз? – сказала она.

– Конечно.

На ней платье болталось, и пуговицы на спине были застегнуты неправильно.

– Дай-ка я перестегну, – сказала я.

Элизабет вышла, а потом вернулась в кальсонах.

– Смотри, это лучше сидит, – сказала она.

Я так и подпрыгнула на своем диване, и сердце упало в пятки.

– Где ты их нашла?

– В коридоре на антресолях, – ответила дочь, глядя на меня чистыми голубыми глазами.

Я взяла себя в руки и постаралась, чтобы голос меня не выдал.

– Кажется, на сегодня ты там порылась достаточно.

– Я еще не добралась до верхней полки.

– М-м-м-м-м-м-м, – промычала я, стараясь не сморщиться.

– Там интересно.

– Понимаю, но сейчас уже пора спать.

Мне оставалось только надеяться, что наутро в голову ей придет что-нибудь другое.

Элизабет оставила антресоли в покое и отправилась чистить зубы.

Я поняла, что отцу пора снова переезжать.

Верхний ящик на антресолях, под самым потолком, перестал быть надежным местом.

Не знаю, похороню ли я его когда-нибудь или так и буду перепрятывать из тайника в тайник. Можно ли долго держать прах в доме? Я его не выставляю ни на столик, ни на каминную полку. Не веду с ним бесед. Просто мне спокойней, когда я знаю, что у него есть место, где сухо, тепло, откуда слышно, как в детской играет внучка, в кухне гудит посудомоечная машина, а по ТВ идет баскетбол. Мне спокойней, когда он рядом. Муж не возражает. Полка на антресолях – его идея. «Пусть стоит сколько хочет».

Есть лишь одно обстоятельство, которое нарушает спокойствие: моя дочь. Что она подумает, если узнает? И когда ей об этом сказать? Сколько лет должно быть человеку, чтобы ему можно было сказать о том, что на верхней полке на антресолях, под самым потолком, хранится прах деда?

БОЛИНАС

Каденс, как только увидела дом в Болинасе, тут же решила, что в нем есть привидения. Нам было тогда двенадцать. Свой вывод Каденс сделала сразу, едва бросив взгляд на то трехэтажное, похожее на Музей изящных искусств, здание, словно вросшее в склон крутого холма. Они с моей мамой приехали забрать меня после каникул. Войти в дом Каденс наотрез отказалась. Она была храбрая девочка, даже, может быть, самая храбрая в мире, и ей так же, как мне, не раз доводилось жить в старых домах. Я попыталась было ее уговорить – хотелось показать ей комнаты, – но она не пожелала и слушать. Она так и осталась ждать возле машины, на что взрослые, впрочем, не обратили никакого внимания. На меня же ее отказ произвел огромное впечатление. И оттого, что это была Каденс, которая никогда раньше и думать не думала о привидениях, мне немедленно показалось, будто в доме и впрямь что-то не так.

В скором времени оказалось, что там действительно водится настоящее привидение. Когда-то там жила горничная-китаянка, которая потом покончила с собой и с тех пор, как говорили, повадилась его навещать. Вид у дома вполне способствовал таким слухам. До самой, крытой темной черепицей, крыши он зарос диким виноградом. Вокруг росли огромные развесистые деревья. Отец, конечно, держал садовника, но трогать живые ветки и корни не разрешал, так что тот срезал только сушняк. По ночам возле дома стояла жуткая темень, входную дверь находили на ощупь. Вскоре отец среди бела дня сломал ногу, обходя дом от парадного хода к черному. Задавая вопрос, как это у него случилось, я ждала, что он расскажет какую-нибудь невероятную, из ряда вон историю. Но отец лишь вздохнул и сказал: «Зацепился за корень».

Отец стал беспомощным, отчего приходил в отчаяние. Ходить на костылях он так и не научился. Добираясь до бывшего своего дома на Гири-стрит, он так смешно с ними скакал, что я не раз невольно хихикала. Мама прислала ему витамины и укрепляющее питье, которые он, к моему великому изумлению, принял. Но ему не терпелось выздороветь. Когда скачешь, быстрее стареешь, сказал он мне.

Дом в Болинасе был трехэтажный. Наверху были две темные спальни для прислуги, ванная и две светлые спальни, выходившие на одну площадку.

На втором этаже была гигантских размеров кухня, с огромной кладовкой и узенькой черной лестницей, которая вела наверх, к спальням слуг. Там же располагались гостиная с камином в человеческий рост, парадная лестница, еще одна небольшая ванная и рядом с ней французская дверь – выход на очаровательную террасу. В нижнем этаже располагались хозяйская спальня, где всегда пахло плесенью, единственная большая в доме ванная и еще одна комнатка, где стоял старинный обогреватель. Одно время отец поселился в нижней спальне, но, кроме него, там не жил никто – и я, и гости, бывавшие в доме, если и спускались в первый этаж, то только в ванную.

В Болинасе я впервые провела у отца все каникулы. Мне тогда было одиннадцать лет. Он разрешил мне самой выбрать комнату и преподнес приятный сюрприз, развесив по стенам картинки с Микки-Маусом и приколотив ночник, на котором была нарисована улыбающаяся физиономия.

Каникулы были пасхальные, и вечером в пятницу мы собрались смотреть телевизор, но только он хотел посмотреть футбол, а я – «Семейку Брейди». [20]20
  Американский телесериал (1969–1974), семейная комедия.


[Закрыть] Отец предложил разыграть на спор. Мол, кто выиграет, тот и включит свою программу. Мы с ним часто так делали. Если я в гостях у отца чего-то и добивалась, то главным образом лишь потому, что выигрывала. Поспорить мы могли по любому поводу, например: какой лифт приедет первым. Но, бывало, отец придумывал что-нибудь и позамысловатее. В ту пятницу, часов уже около шести, когда начало смеркаться, мы не поленились карабкаться в гору собирать сосновые шишки. Быстро темнело, но шишки нам были очень нужны, причем только ровные, и мы их искали, а отец, уверенный, что выиграет именно он, все время меня поддразнивал. Потом он подвесил на дерево проволочную мусорную корзинку, которая была нам вместо баскетбольной, и шагами отмерил расстояние, откуда бросать. Выигрывал тот, кто забросит три шишки подряд. В тот раз выиграла я – отец, конечно, поддался, – и я смотрела свой фильм, а он переключал на футбол только во время рекламы.

Ночью в доме было страшно. Я боялась привидения, которое, по моему разумению, непременно должно было пожаловать ко мне в гости. Ночи две меня защищал и утешал веселый ночник. Но дом был деревянный, и когда в темноте что-то начинало скрипеть, то казалось, будто на третий этаж забрался целый полк покойников.

В конце концов, совершенно измучившись, я попросила отца поменять мне спальню. Он переселил меня на второй этаж, в небольшую комнату рядом с собой. Там было лучше, хотя тоже было страшно – вдруг привидения спустятся по лестнице с третьего этажа. Успокаивала я себя тем, что им мешает зеркало на площадке. В довершение ко всем этим кошмарам часто отключалось электричество, и я оставалась без ночника на час, а то и больше.

Зато днем дом преображался. Днем мне там нравилось. Я ставила пластинки, делала отцу апельсиновый сок или смотрела, как кто-нибудь из его подружек печет оладьи. Кто-то дал мне рецепт шоколадного печенья, и я опробовала его сама. Я нашла в, шкафу потайную дверь, соединявшую спальни на третьем этаже. Отец в спальни заглядывал редко и долго предпочитал спать в гостиной на диване возле камина.

Я играла на расстроенном пианино, а потом, взяв ракетку и старые теннисные мячики, ходила на теннисный корт, где стучала в стенку часами. Я обнаружила на берегу дом, который купила одна рок-группа, кажется, «Джефферсон Эйрплейн», и, когда я об этом узнала у меня просто перехватило дыхание, но радости от этого не было в итоге никакой. Мне ужасно хотелось кого-нибудь из них увидеть, а они всё где-то ездили. Приезжая в Болинас, каждый раз я надеялась, что на этот-то раз они дома, и вдруг к ним придет какая-нибудь знаменитость, и будет звать хозяев в переговорник на столбе у ворот, и я их увижу, но надежды мои не сбылись. Мне и в голову не приходило, что у отца собираются люди не менее знаменитые. В основном они были поэты, как, например, Роберт Крили, [21]21
  Роберт Крили(р. 1926) – выдающийся американский поэт, ассоциировался с битниками. В июне 2002 г. приезжал в Петербург вести занятия на летних литературных семинарах.


[Закрыть]который любил порой выпить и засидеться в гостях до утра. Посиделки эти мне нравились – звук шагов и громкие голоса наполняли дом, прогоняя мои детские страхи.

Шкафы в доме были забиты старыми киножурналами и «Ридерз Дайджест» за тридцатые и сороковые годы. Я не понимала, как это люди, продавшие дом, не забрали такую ценность. Наверху в комоде я нашла пачки писем, написанных во время Второй мировой войны к некой Полли. Это имя тогда мне ужасно понравилось, потому что казалось одновременно и обычным, и достаточно редким. Днем на третьем этаже было нисколько не страшно. Он был весь залит солнцем и весь наполнен жужжанием пчел, которые жили огромным роем рядом с одним из окон. Я любила сидеть наверху одна, дышать запахом старой бумаги и перелистывать старые страницы. Как-то раз отец нашел в этих шкафах книгу, где героиню звали так же, как и меня. Книга была «Венчание и разлука», автор Шарлотт Брем, год примерно 1901-й. До того я встретила свое имя в книжке лишь однажды: в мне же адресованном посвящении на первой странице «Генерала Конфедерации из Биг-Сура». Меня это не удивляло. От отца я знала, что так в каком-то из мифов называлась горная фиалка и что так поэт Шелли назвал свою дочь. Второе имя у меня Элизабет – родители дали его на всякий случай, вдруг редкое имя мне не понравится. И они не раз говорили, что если я захочу, то меня будут звать Элизабет.

Я не знала ни одного человека с именем Ианте и очень удивилась, когда отец откопал эту книжку. Уж во всяком случае спорить на то, что он там его найдет, точно не стала бы. Героиню романа звали «леди Ианте». Отец у нее был граф, который неудачно вложил куда-то деньги и все потерял. Он впал в жуткое отчаяние. А леди Ианте его спасла, решив выйти замуж не по любви, а по расчету.

– Я люблю только отца, – сказала она своему жениху.

Когда мне исполнилось четырнадцать лет, отец купил ранчо, и с тех пор я стала ездить к нему не в Болинас, а в Монтану. В дом в Болинасе он вернулся через десять лет, и застрелился он тоже там, в гостиной на втором этаже, возле огромного, в человеческий рост, камина, из «магнума» сорок четвертого калибра. Прежде чем сделать выстрел, он стоял перед окном, которое смотрит на океан. Я не могу представить себе этой картины. Знаю, что в том углу гостиной всегда полутемно, а свет от светильника теплый. Что кожа на коричневом диване, рядом с которым он стоял, на ощупь прохладная. Знаю, что пахнет в той комнате хорошим деревом, океанским ветром и старыми, в плесени книгами. Но я здесь, а он там.

В 1984 году, когда Каденс узнала о смерти отца из вечерних новостей, первым ее желанием было прыгнуть в машину, примчаться в Болинас, пустить газ и взорвать этот дом. Она обвинила дом. Мы приехали туда через несколько дней вместе с мужем, мамой и родителями мужа. Они пошли разбираться в отцовских вещах, а я осталась в машине и плакала.

Маме, хотя она и развелась с отцом много лет назад, необходимо было с ним попрощаться. «Там не так страшно», – сказала она, успокаивая меня. Но я, как и Каденс много лет назад, никак не могла себя пересилить и переступить порог. Я осталась сидеть в машине, чувствуя себя там в безопасности, и долго смотрела оттуда на окно гостиной, возле которого он застрелился. Потом я заметила бабочек – сотни, тысячи оранжевых бабочек-монархов. Они вылетали из каминной трубы и садились на стену, покрывая ее живым ковром.

Когда я была маленькой, отец любил находить мне монархов.

– Смотри, – говорил он шепотом, тем благоговейным тоном, каким большинство мужчин говорят о прекрасном спортивном автомобиле, – бабочка. – И я, затаив дыхание, следила за ней, пока та не улетала.

Когда он умер, бабочки сами прилетели к нему, накрыв дом облаком, таким огромным, что от изумления у меня перестали течь слезы. Вскоре мы все уехали, а они остались.

Теперь дом отремонтирован, темные деревянные стены внутри выкрашены светлой краской. На месте огромных мертвых деревьев растут цветы. У семьи, которая здесь живет, родился ребенок. С террасы открывается вид на океан. Однажды я приехала сюда и ненадолго вошла в дом. Я заставила себя посмотреть в ту часть гостиной, где нашли тело отца, и с облегчением увидела, что его там нет.

МАМИНЫ РУКИ

После того звонка в день, когда обнаружили тело, мы отвечали на вопросы полиции, потом занимались вещами. Свекор упаковал все, что было в доме, и перевез к нам. Что-то оставили возле двери. Большую нейлоновую сумку повесили под деревом проветриваться. Часть вещей отправилась в гараж, но коробки с рукописям аккуратно перенесли в гостевую комнату. Свекор перевез даже банки из буфета. И даже мух.

Мне казалось, что, если я не стала входить туда, где лежит тело, я не заразилась. Среди вещей муж нашел запись фортепианного концерта, которую отец поставил и слушал перед тем, как застрелиться. Я ее вспомнила. Ее записал специально для отца кто-то из друзей в те времена, когда ему еще дарили подарки.

Уже поздно вечером, когда совсем стемнело, я собралась наконец спать. Свет, Тьма, День, Ночь, Жизнь, Смерть. Муж тогда уехал часа на два. «Я в порядке», – сказала ему я. Потому от дома родителей мужа – который стоял рядом с нашим, отделенный только рядом деревьев, – по кирпичной дорожке, осторожно, держа за плечи, меня вела моя мама. Прилетев с Гавайев, она не оставляла меня почти ни на минуту. Я открыла входную дверь и увидела свет из ванной, пробивавшийся через щели. Двинулась туда, мимо темных, клубившихся в гостиной, теней. Я хотела почистить зубы и тут же вернуться обратно: оставаться одной мне было нельзя.

В нашей ванной, где светло-зеленые стены по тридцатилетней давности моде были выложены кафелем, я сосредоточенно выдавила на щетку пасту. Начала чистить зубы и, чтобы не смотреть в зеркало, подняла глаза вверх. Сначала мне показалось, будто это новый бордюр на обоях, но я же знала, что нет никакого бордюра. Я присмотрелась и вдруг разглядела мух – сотни и сотни мух. Приехавшие в коробках с рукописями из Болинаса, они проснулись и выбрались наружу. В ванную их привлек свет.

Как была, со щеткой во рту, я выскочила из ванной и, мимо матери, опрометью бросилась вон. Мама кинулась следом. Догнала, схватила меня за руку.

Я швырнула куда-то щетку, стала отплевываться. Мама стиснула мне обе руки за спиной и прижала к себе с такой силой, что я не могла шелохнуться.

– Я умру, мама. Я теперь тоже умру.

Я задыхалась, плакала и все время отплевывалась, пытаясь избавиться от привкуса жизни, в которой столько мерзости. Я рвалась прочь, но мамины руки держали меня крепко.

– Ты не заразилась, нет, – твердила она мне на ухо. – Смерть не заразна.

ПОМОЩЬ

Свекровь отвезла меня в Сан-Хосе к известному врачу, специалисту по нервным срывам на почве самоубийства. Ученая дама приняла меня на бегу. Она торопилась на самолет. Ее визитная карточка хранится у меня до сих пор. За прошедшие десять лет я столько раз брала ее в руки, что она истерлась, уголки обтрепались и стали мягкие, будто кожаные. Не помню, спрашивала свекровь, нужен ли мне этот визит, или решила сама. Помню только, как мы сели в машину, а потом уже – как приехали. Мы вошли в низкое, вытянутое современное здание, где в коридорах сновало множество народу. В кабинете у нашего специалиста все было очень по-деловому. Без конца звонил телефон. В дверь стучали, входили люди, и она доставала папки и листала бумаги.

На меня она посмотрела мельком. Вопросы задавала в промежутках между очередным звонком и стуком в дверь. Я, как могла, отвечала.

– Не похоже, чтобы вы горевали из-за смерти отца.

Я подняла на нее глаза.

– Вы больше похожи на мать, которая оплакивает сына.

Я заплакала, потому что она попала в точку.

– Где он теперь?

Я начала было объяснять, что прах его в урне и что у меня еще не было времени…

Она перебила:

– Теперь он с вами, не так ли?

На мгновение я смешалась и вдруг поняла, что она имеет в виду.

Телефон как раз умолк, папки стояли на месте, в дверь больше никто не стучал.

– Наконец он ваш, – сказала она.

Я кивнула, по щекам потекли слезы.

Она протянула визитку:

– Позвоните, если я вам понадоблюсь.

Перед глазами снова все поплыло. Мы встали, и она, подавшись через стол, протянула руку. Я попрощалась.

Снова зазвонил телефон, в дверях мне пришлось посторониться, уступая дорогу следующему посетителю. Выходя, я спиной чувствовала на себе ее взгляд.