Текст книги "Сполна Заплатишь (СИ)"

Автор книги: И. Тёрнер

Соавторы: С. Ланге
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 8 страниц)

– Твоя дочь при смерти, а ты продолжаешь исходить ядом, – упрекнул Анну Бойс.

– Не волнуйся, я сполна заплачу страданиями за ее смерть.

– Не ругайтесь при умирающей, – всхлипнула Харриет.

Бойс посмотрел на нее.

– Иди, принеси мне бутылку виски, няня, – сказал он. – Скорее, каждая секунда на счету.

– Зачем тебе?

– Скоро поймешь.

Смотрителем крохотной церквушки Тэнес Дочарн был молодой, безусый священник. Войдя в комнату в сопровождении леди Элеоноры, он увидел безбожную ведьму Анну Монро, про которую в округе ходили слухи один жутче другого. На кровати лежала худенькая девчушка-подросток в затекших кровью одеждах. Вокруг ее кровавого ложа горели свечи. Священник попятился в глубоком страхе – он понял, что попал на сатанинский ритуал с жертвоприношением. Леди МакГрей встала в дверях, преградив ему пути к отступлению. От камина шагнул высокий мужчина, в котором юный пастор узнал опального сына леди и лорда МакГреев.

– Ты, – звучно сказал МакГрей, стоя в отсветах пламени, – призван сюда, чтобы обручить меня с этой девушкой, патер. Выполняй свой долг, у тебя мало времени.

Патер зажмурился и начал истово молиться. По завершении молитвы ему пришлось убедиться в том, что зловещее видение не рассеялось.

– Нет! – взвизгнул он, осеняя себя крестом. – Изыди, нечистый!

МакГрей протянул ему бутылку виски.

– Я готов понять, что ты испуган и не веришь себе. Только поэтому я еще разговариваю с тобой. Вот тебе виски, пей, тебе станет легче. И венчай нас, патер. Если ты еще раз взвизгнешь или начнешь креститься, я тебя убью. Этим вот.

Вторая рука, которую Макгрей держал за спиной, повисла – в ней была зажата чугунная кочерга. Священник схватил бутылку и начал пить взахлеб. По лицу и безумным глазам МакГрея он ясно прочел – молодой мужчина не шутит.

– Ты Ла…й…йонел Рей..налд…. МакГрей, – заплетающимся языком заговорил священник, икая и из последних сил сдерживая рвоту, – берешь ли ты….в жены…. В болезни и здравии…. В богатстве и бедности….

– Да! – раздалось твердо и отчетливо.

– А ты… Ка..триона…Мон….ро. Берешь ли в мужья….Лайонела…

Девушка была мертва, патер видел это и понимал, несмотря на то, что был мертвецки пьян. Она не шевелилась, не дышала. МакГрей навис над ней, как коршун над поверженной лебедью и словно оберегал ее смерть. Богохульник женится на покойнице…

– …в бедности. Пока смерть не разлучит вас….

Уста мертвой девушки приоткрылись.

– Да, – вырвалось из них вместе с последним дыханием.

– Объявляю вас мужем и женой, – возвестил священник и сел на пол.

– Все, – сказал МакГрей, – теперь ты моя жена, любимая. Иди, святой отец, для тебя еще есть работа – окрестить моего сына. Я даю ему имя Ангус. Уходите все, оставьте меня наедине с Катрионой. Я попрощаюсь с ней, мы ее переоденем и отнесем в семейный склеп МакГреев.

Анна, Элеонора, Харриет не сдвинулись с места. Патер, сидящий на полу, заскулил по-щенячьи.

– Кого тут собираются крестить? Кого мы положим в семейном склепе МакГреев?

В комнату вошел возвратившийся домой Рейналд МакГрей, огромный, пропахший дымом, одетый в грязный охотничий костюм. При виде его, священник начал выкрикивать:

– Exorcizamus te, omnis immundus spiritus, omnis satanica potestas, omnis incursio infernalis…

Оценив одним взглядом ситуацию, МакГрей выместил всколыхнувшуюся в нем злобу на том, кто первый ему подвернулся:

– Ах ты, паскуда, изгонять меня вздумал? Нашел дьявола! – он пнул читающего экзорцизм монаха в бедро тяжелым сапогом. Священник заткнулся, поднялся и сбежал.

– В моем доме!!! – взревел МакГрей, ринулся к кровати. И встал как вкопанный. Во-первых, потому что сын преградил ему путь. Во-вторых, потому что увидел, какое зрелище являла собой умершая Катриона. – Иисусе… что вы тут натворили? Элеонора?!

– Она умерла, рожая твоего внука, Рейналд, – ответила Элеонора. – Законная жена твоего сына.

– Ее, эту падаль ты намерен положить в склеп, МакГреев, ублюдок? – указал на Катриону отец, обращаясь к сыну, – Через мой труп.

– Как прикажешь, – сын размахнулся кочергой. Элеонора закричала.

– Стойте! – между сыном и отцом бросилась Анна. – Катриона имеет двойное право лежать в склепе МакГреев.

Женщина толкнула в грудь Бойса, приблизилась вплотную к Рейналду, сверля его суженными глазами:

– Имеет на это право, как жена твоего младшего сына. Имеет право, как кровная дочь твоего старшего сына. Помнишь своего старшего сына, МакГрей. Кажется, говорили, он пропал без вести, погиб на охоте. Ты его искал. Много-много лет искал и не нашел.

МакГрей молчал, в злобе сжав губы. Анна продолжила говорить:

– Я скажу, что сталось с ним. Он повстречался со мной. Напал на меня, изнасиловал, но не убил себе на беду. На следующий день я убила его. Я не умею прощать МакГрей. От него, твоего первенца я зачала Катриону. Теперь она лежит здесь перед тобой, мертвая, погубленная твоим младшим сыном. Вот так, МакГрей, не можем мы разойтись с тобой. Либо я, либо ты – вот оно как выходит. Хотя я уступаю. Я отомщена. Я уйду, и ты больше не увидишь меня. Но чтобы ты не смел больше называть мою дочку падалью и приблудой, возьми это…

Из корсажа Анна достала свернутый рулончиком, перевязанный тесемкой пергамент, подняла его к носу МакГрея, зажав между указательным и средним пальцами.

– Рецепт верескового эля. Его дал мне дедушка-медовар. Две тысячи лет моя семья хранит этот рецепт, за которым охотились шотландские короли. Сколько крови за него было пролито, сколько моих родичей погублено, ты представить себе не можешь. Мы упрямые, сохранили семейное сокровище. Я, было, думала, унесу рецепт с собой в могилу, но моя дочь дала потомство. Теперь он принадлежит мальчику, который родился сегодня. Возьми МакГрей – се есть залог твоего богатства, свари мед, и вы заживете богато даже без земель и имений той девочки, у которой моя Катриона отбила твоего сыночка. Не расстраивайся, он уже вдовец и, к слову, сказочно богат.

МакГрей, не соображая, что делает, взял рецепт. Анна рассмеялась и отправилась к выходу.

– Ты врешь о моем сыне, – застонал Рейналд.

– Нет, – остановилась Анна.

– Скажи, где он лежит, я похороню его.

– А вот это, – Анна снова рассмеялась, мстительно и торжествующе, – тайна, которую я твердо намерена унести с собой в могилу.

Отец уронил на пол пергамент, упал на колени у кровати, и, сотрясаясь от беззвучных рыданий, обнял ноги умершей внучки.

Морозным утром над поместьем Тэнес Дочарн разносился заупокойный колокольный звон. Из церквушки, где прочли отходную молитву, вышло похоронное шествие. В гробовом молчании оно двинулось в сторону склепа, что виднелся в глубине зимнего сада. В открытом гробу, который несли в склеп, лежала наряженная в кружевное свадебное платье, убранная белыми розами девушка. Она была прекрасна.

– Я знаю, моя жена жива, – настойчиво повторял Бойс. Он шел следом за гробом, неся на руках завернутого в меховое одеяло младенца, – Она теплая, румянец не сходит с ее щек. Смерть уродует самых красивых. А она прекраснее, чем при жизни. Катриона лишь спит. Когда она проснется, я не хочу, чтобы она испугалась темноты склепа.

Няня Харриет, идущая рядом, слушая его речи, плакала все громче и жалобнее.

Гроб внесли под своды усыпальницы.

Через час Бойс вышел на воздух самым последним из тех, кто прощался с покойницей в склепе. Отец и мать, стоявшие на крыльце дома, завидев его, вошли внутрь. Оба они состарились всего за одну ночь. Няня передала ему сына, по-прежнему сладко посапывающего в одеяле.

– Не ходи туда, сыночек, – сказала Бойсу Харриет, кивком головы указывая на погруженный в тишину дом, – не тревожь их своим присутствием, они не вынесут. Помнишь, я рассказывала тебе про мою дочку Элен, вдовицу, которая живет одна в большом доме. Тебе и твоему сыну хватит у нее места. У Элен грудной ребенок. Она сможет выкормить твоего малыша. Я отправлюсь с тобой, помогу всем, чем смогу. С этим местом, прощайся, сыночек. Навсегда прощайся.

Старинные ворота были настежь распахнуты, украшавший их чугунный ажур скрылся под побегами дикого хмеля. Промеж разбитых каменных плит, которыми был выстлан двор, пророс клевер.

Элен думала, что окончательно забыла это место, но воспоминания ожили, возникли перед ней вереницей образов. Мама, пекущая кексы. Величественная леди Элеонора – ни дать, ни взять, католическая Мадонна на итальянской фреске. Вечно сквернословящие конюхи, пони с заплетенными в косички гривами. Кудрявый, синеглазый мальчуган – ее, Элен, молочный брат…

Этот особняк, такой роскошный когда-то, такой глухой и темный сейчас. Сад совсем одичал. Под покрывалом из плюща не видно древних крепостных стен.

У пересохшего фонтана спиной к воротам стоял худощавый мужчина. Элен направилась к нему. Сопровождавший ее кэб загрохотал колесами по брусчатке. Мужчина обернулся на шум. Он был одет в твидовый пиджак, килт, белые гетры с красными подвязками, черные туфли с длинными шнурками. На совершенно седых, зачесанных назад волосах – берет с широким околышем. Образец шотландского аристократа.

– Здравствуйте, леди. Вы тоже на панихиду? – с большим удивлением, но вежливо осведомился он. – Конюшни в поместье не в самом лучшем состоянии. Вашему экипажу придется ютиться рядом с моим автомобилем.

Автомобиль, современное чудо техники, с откидной крышей и сверкающими рессорами стоял перед крыльцом. Элен не взглянула на него. Она посмотрела в серые глаза мужчины, пылающие на гордом, уже не молодом лице.

– Ангус, – сказала маленькая, округлая старушка в черном балахоне и черном траурном капоре. По морщинистым дряблым щекам вдруг заструились слезы.

– Кто вы? – МакГрей сразу понял, что знает ее, видел когда-то. Слышал ее голос. Родной голос. Но где? – Мы ведь знакомы.

– Знакомы, – старушка прижала к груди свой расшитый ридикюль. В другой руке у нее был зажат кружевной платок, им она промокнула слезы. – Знакомы, мой мальчик. Я кормила тебя своим молоком, семь лет была тебе вместо матери, пока ты не вернулся сюда к овдовевшей своей бабке.

МакГрей узнал. Крепко обнял кормилицу.

– Садись, добрая моя, – он стал усаживать ее на широкий бортик бассейна, – как мне называть тебя теперь? Няня? Тетя? Элен? Больше полвека прошло…

Старушка села, махнула на него платочком и дала волю слезам, МакГрей сел рядом, обнял ее.

– Все же ты узнала. Пришла. Я думал, никто не вспомнит. Никто не захочет придти к нему. Но ты пришла, верная, добрая Элен, – говорил он, – На панихиде будем вдвоем – ты да я.

Стоял теплый августовский вечер. Из сада лилась нежная трель малиновки. МакГрей попросил священника из деревни провести службу, тот обещал придти, но вот уже второй час заставлял себя ждать.

– Он готов к погребению, лежит в часовне. Спокойный, не как при жизни. Ты можешь пойти, посидеть с ним, Элен, пока не пришел святой отец. После панихиды мы сразу понесем его в склеп – для этого тоже все готово. Я нанял поденщиков для похорон, они за овином играют в кости. Слышишь, бранятся?

– Пятьдесят лет я собиралась придти к нему, – старушка с трудом перевела дыхание, – знала – он одинок, нуждается в заботе. Но не собралась, духу не хватило. Твой отец – жестокий человек, он бы вытолкал меня взашей. Теперь вот не прогонит.

Она помолчала, успокаиваясь.

– Всю жизнь я любила его одного, Ангус. Раньше стыдилась в этом признаться даже самой себе. Но уже стыдиться нечего. Как умер Лайонел, расскажи?

– О его смерти мне рассказал грум Норри, старый слуга отца, он предан ему с юности, – отец был мертв, но Ангус не мог себя заставить думать о нем без неприязни, – Норри нашел его лежащим у камня в лесу.

– Я знаю про камень, – перебила Элен, – видела его на рисунках. На камне стоит девушка, раскинув руки, словно птица. Лицо ее мне хорошо запомнилось. Она всегда была рядом с твоим отцом. Ни днем, ни ночью его не оставляла. Лицо твоей матери на всех его картинах. Твоя мать не позволила мне быть рядом с ним, забрала его. В том кэбе, видишь? – там картины, которые он сделал, когда вы жили у меня. Заказчики не покупали их, потому что мастер не те лица рисовал, возвращали, не платили. Он мне приказывал: «Сожги хлам, Элен»! Я не слушалась, прятала их, хранила, и вот возвращаю тебе, наследнику. – Она забрала его не только у тебя, Элен, – МакГрей не услышал, что кормилица говорила про картины, не удостоил кэб и взглядом, – забрала его у меня, у бабушки, у деда, у всего мира. Никого он не любил в жизни, кроме нее. Ни к чему не был привязан, всех гнал прочь. Его идол была она, эта женщина.

– Он дорисовал ее? – спросила старушка, поглаживая его по руке.

– Как он рисовал ее! – помимо воли вспомнил он, – Ты должна знать, Элен, что происходило с нами после возвращение в поместье после смертью деда… Самым страшным кошмаром моего детства были те моменты, когда отец возвращался к Картине. В обычное время он бывал сносен, но в те дни и месяцы… Он кричал мне, десятилетнему мальчику: «Убирайся, убийца»! Закрывался в своей комнате, этой проклятой тюрьме, рыдал там, что-то швырял, гремел, сражался с демонами. Затихал на недели. Я спросил однажды у бабушки: «Кого я убил»? Она не ответила, но в тот же час мы собрались и уехали из Тэнес Дочарн навсегда. Картину отец все-таки дорисовал, Элен, я видел ее.

Ангус скользнул взглядом по тусклым окнам особняка, который посетил последний раз незадолго до смерти отца. Старушка внимательно слушала его.

– Мы стояли перед ней, я и Джон Милле, отцовский друг юности. Она выходила из воды, переливающаяся светом, волшебная, клянусь, Элен, она была живая, ее глаза говорили с нами. Старик Милле – он тоже художник, – потерял дар речи. «Почему ты не вернулся? – спросил он отца, плача, прямо как ты теперь, – Я никому ничего не сказал»! Отец засмеялся: «Зачем мне вы? Единственная моя драгоценность перед тобой. Взгляни последний раз, Джон Милле, на ту, которую тоже любил, хоть и пытался меня убедить в обратном. Взгляни и пошел вон». Я остался с отцом наедине, оторваться от Картины не хватало сил. «Твоя мать», – отец указал на нее, и мы поговорили с ним о ней, единственный раз в жизни. После моего уезда он уничтожил Картину в приступе безумия – я уверен в этом. Он обещал, что кроме нас двоих никто ее не увидит. Его комната закрыта, дверь заложена тяжелым засовом. Отец сделал это, прежде чем уйти. Он знал, что идет умирать. Я не войду в его комнату. Никто не должен туда входить. Демоны, всю жизнь терзавшие отца, все еще обитают там. Пусть они останутся взаперти. Это его завещание. Еще он завещал не подписывать свое надгробие. Память о нем должна исчезнуть.

Элен видела – ее вскормленник мучается, рассказывая об отце, воспоминания причиняют ему боль. Добрая старушка постаралась отвлечь его:

– Бог с ней, с картиной, Ангус! Скажи, как ты жил все годы? Я слышала, леди Элеонора одна воспитывала тебя. О вересковом пиве, который варит ваша пивоварня, у нас слагают легенды. Говорят – это эль малюток пиктов.

– Пивоварня – плод бабушкиных трудов, она приносит мне большой доход, – отозвался Ангус, – Но о том, как я жил, не спрашивай меня, моя добрая Элен.

На мужественном лице МакГрея отразилась скорбь, в секунду остекленевших глазах его старушка увидела выражение безумия и смертельного отчаяния – выражение, которое часто стояло в синих глазах Бойса в те времена, когда он делил с ней кров и жизнь.

– Имея в себе хоть каплю крови Катрионы, счастливо прожить жизнь невозможно, – МакГрей вслушался в переливистую песнь малиновки, – это в полной мере познал я, это познаёт мой сын. Познают и все те, кто родится от ее корня.