Текст книги "Сполна Заплатишь (СИ)"

Автор книги: И. Тёрнер

Соавторы: С. Ланге
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

– Почему? – спросил Милле.

– Анна родила дочь, когда была даже немного моложе Катрионы нынешней. Никто не знал от кого. Анна всегда ходила одна. И вдруг ребенок. Люди рассказывали всякие небылицы об отце. Я, будучи мальчишкой, лично слышал, как служанки в замке трепались, будто бы деревенскую девчонку обрюхатил злой дух. Катриона подросла, начала дичиться людей, а мнение о вмешательстве злой силы окрепло.

– Полная чушь, – пренебрежительно фыркнул Милле, – До чего вы, шотландцы, суеверны. Застряли в темных веках. Катриона – обычная девушка, а не дитя дьявола. Да, немного не в себе. Полусумасшедшая. Если хочешь знать мое мнение, красота у нее ангельская.

– И дьявол может принимать вид ангела света, – таинственно произнес Бойс. – Но не закипай Милле, я не спорю с тобой. Она обычная девушка. Странная, помешанная, дикая, но вполне себе обыкновенная.

– Само совершенство. – Милле вздохнул, – Живи она не в самой глуши, а в цивилизованном людном месте, о ее красоте пошла бы молва. Она бы шествовала по разбитым сердцам. Даже хорошо, что у Катрионы разум ребенка. В противном случае она страдала бы тщеславием. А сейчас, посмотри, бесхитростна, открыта. Квинтэссенция расцветающей женской прелести и чувственности. Офелия.

– Разум ребенка, тело нимфы, – тихо, задумчиво шепнул Бойс. И вдруг хлопнул Милле по плечу, обретая свою обычную веселость, – Пойдем домой, мой восторженный менестрель. Мой очарованный Гамлет. Бал закончен, пора бы и совесть знать. Где Норри, пьяная бестия, куда он дел коней?! Эй, Норри!! Э-ге-гей! Где ты?!

– Вы уезжаете? – ахнула кудрявая крестьянка, которая все это время крутилась поблизости, – Но как же?... Вы говорили мне…

– Уезжаю, детка, – безжалостно рассмеялся Бойс, запрыгивая на коня, которого ему подвел грум, материализовавшийся из дыма костров. – Я говорил, и я не лгал! Прости мне мою спешку! Помни меня, Джун!

– Я Джил! – кричала отчаянно девушка. Но Бойс и Милле, пустив коней в галоп, ее не слышали.

2.

Стукнула дверь. Милле, одетый в костюм для верховой езды, прошел к окну, раздернул плотные шторы и распахнул оконные створки. В комнату хлынул утренний ветер, взметнул ткань полога, сдул со стола иссеченные чернилами листы, лизнул спину лежавшего поперек кровати человека. Милле прислонился к подоконнику. Бойс застонал, поднял с простыней взъерошенную голову и уперся в друга мутным взглядом.

– Почему ты решил заморозить меня, Джон? – сонно просипел он и снова упал на подушку, – Что тебя беспокоит с утра?

Милле скрестил на груди руки.

– Молчишь, – зевнул Бойс, – я должен догадаться сам. Хорошо, попробую.

Молодой человек сел, подгребая под себя одеяло, прислонился к кроватной спинке.

– Итак, – он потер глаза кулаками, проморгался и снова зевнул, едва не своротив себе челюсть. – Начнем. Я поступил вчера легкомысленно. Не нужно было брать тебя на праздник. Теперь ты не можешь спать.

Милле фыркнул и заворчал с порицанием.

– Угадал, – Бойс потянулся, хрустя суставами. – Ну, прости меня. Я хотел, как лучше. В следующий раз трижды подумаю прежде, чем звать тебя с собой. Позволь мне угадывать дальше. Тебе в душу запала Катриона Монро. Дурочка Кэт. Прекрасная, как заря, наивная, словно зайчонок на лугу, играющий солнышком. Наметанный взгляд художника узрел уникальную фактуру. Пальцы аж сами тянутся к кистям. Хочешь рисовать ее, Милле?

Джон отлепился от подоконника и уселся на стул, с грохотом придвинув его к кровати.

– Ты не будешь отрицать, что она создана для полотна, Бойс! Кощунственно пройти мимо такой модели, кощунственно не запечатлеть ее в зените нежной прелести, не вписать в подобающий антураж!

– Ничего я не собираюсь отрицать! Прикрой окно, восхищенный идиот, иначе я опять подхвачу какую-нибудь холеру. Если тебе взбрело в голову писать девушку – дерзай! Скажи только, как ты ее видишь? Кем?

Загрохотали закрываемые створки.

– Офелия, Бойс. Ты знаешь, я давно грежу ей… Я помыслить не смел, что отыщу в Тэнес Дочарн столько сокровищ. Сперва ваш пруд, над которым склонились ивы, именно тот, что описал Шекспир. Один в один. Затем она. Светловолосая нимфа, плетущая гирлянды из лютиков, незабудок, и ромашек. Словно наяву я вижу, как она погружается на дно пруда, куда упала, сорвавшись с ветки. Поет, прощаясь с жизнью и любовью. Косы каскадом распустились по воде, в них запутались цветы…

– Погружается на дно? – Бойс прервал тираду Милле. Безнадежно вздохнул, откинул одеяло, одним прыжком встал на ноги. Прошел к округлому сосуду из фарфора, водруженному на туалетный столик французской работы. Долго умывался, поливая голову и шею водой из кувшинчика, энергично растирал грудь и лицо полотенцем. Вернувшись назад к кровати с ворохом одежды, добытой из гардероба, и начав одеваться, выглядел свежим, бодрым, здоровым до зависти.

– Тонет в пруду с песней на устах, сжимая цветы в объятиях, – он застегнул на груди хлопчатобумажную рубашку, – погружается и поет. Сама себя отпевает. Вся в цветах и волосах.

– Не смей издеваться, – прогудел Милле.

– Я не издеваюсь, – Бойс затянул завязки бархатных бриджей, заправил их в высокие сапоги, – Я тебе сочувствую, Джон. Такое впечатление, что ты не видел Катрионы. Пока мы говорили с ней, она от силы секунду постояла на месте. Она плясала, пела, куда-то мчалась, болтала без умолку, делала все, кроме одного – находилась в статичном состоянии. А ты хочешь погрузить ее в пруд. Заставить тонуть. Я слабо себе это представляю. Наш садовый затон глубок, имей это в виду. В нем уместится дюжина утонувших Офелий….

– Не в пруд, – замялся Милле, – Я думал о ванне. Нарисовать натурщицу, лежащую в ванне, потом выписать вокруг нее природу….

– Один черт, – оборвал его Бойс, повязывая вместо галстука шелковый платок, – С ванной идея стоящая. Но подбей на эту авантюру лучше кудрявую Джун. Катриону тебе придется запечатлевать в момент полета над полем. Ты готов гоняться за ней с мольбертом по лесам и лугам?

– Джун не похожа на Офелию, – расстроено буркнул Милле. – И я не хочу отказываться от мысли нарисовать Катриону.

– Не отказывайся, – Бойс накинул и застегнул на все пуговицы серый жакет в мелкую клетку, подчеркнувший его стройный стан, тщательно причесал темные кудри, взял пару перчаток, – Но не в ипостаси Офелии. Пусть это будет волшебница Цирцея в окружении воющего, хрюкающего и блеющего стада. Ундина, входящая в пенный поток. Владычица озера, подносящая меч королю Артуру. Идем завтракать.

– Ты поверхностен, Бойс. – Милле поднялся и направился вслед за другом, с посвистыванием выходящим из комнаты в коридор, – перебираешь сюжеты для картин, как игральные карты. Мне трудно отказаться от мысли об Офелии. Она вдохновляет меня, я в нее влюблен.

– Придется выбирать, дружище. Офелия или Катриона. Как определишься с выбором, скажи – нанесем деловой визит благочестивой Анне Монро с просьбой позволить тебе рисовать ее дочь.

Сквозь пелену полуденного марева они смотрели на домик из дикого камня, окруженный подкосившимся низким заборчиком. Солнечные зайчики скакали по фасаду и крытой камышом крыше, придавая домику приветливый, гостеприимный вид, пусть даже он отгородился от деревни, и, соответственно, от возможных гостей, частым леском. В сарае за домом мычала корова, кряхтели овцы, кудахтали куры. На пригорке виднелись аккуратно возделанные грядки с зеленью.

– Понятия не имею, что сказать Анне Монро, – тихо заметил Милле, держа свою кобылу в сени можжевеловых зарослей, чтобы хозяева дома не увидели его из окна. – Вчера эта женщина не была в восторге от знакомства с нами.

– Поехали домой, раз так, – пожал плечами Бойс. Он не утруждал себя тем, чтобы прятаться, его конь рыл копытом землю на самом виду. – Но я не думаю, что она погонит нас прочь поганой метлой. Вчера была ночь, пьяное гулянье, костры по самый горизонт, словом, богохульственная атмосфера, не сулящая ничего доброго. Ожидаемо, она не обрадовалась, увидел свою слабоумную малышку в компании двух мужчин. Сегодня все иначе. День, в воздухе витает радушие, мы имеем при себе лишь благие намерения – создать шедевр художественного искусства. Материально помочь семье натурщицы, оплатив ее услуги. Едем, старина, смелее.

Он тронул поводья.

– Анна Монро – отшельница, – Милле не мог набраться уверенности, – Что ей до живописи? До наших благих намерений? Мы натолкнемся на непонимание, возможно, враждебность.

– Не такая уж и отшельница эта Анна, – возразил Бойс, – Мама говорит, она – общительная женщина. Торговка молоком, сыром и зеленью. Немного знахарка, умеет лечить кашель и простуду у детей, иногда принимает у крестьянок роды. Не живет в деревне только потому, что дочери ее лучше на отшибе. Катриона всегда сторонилась людей. Но сейчас она меняется. Едем! Или я сочту тебя трусом.

Бойс поехал по ковру из ползучего тимьяна, устилавшего поляну. Милле двинулся следом. На затененное крыльцо дома вышла высокая фигура в светлом платье.

– Добрый день, госпожа Анна! – громко поздоровался Бойс. Спрыгнул на землю у калитки, накинул поводья на столбик забора. – Чудесная погода, не находите?

– Добрый день, господа, – отозвалась Анна и пошла по засыпанной гравием тропинке, обсаженной по бокам кустами роз и люпином. В руке она держала большие ножницы для стрижки овец. – Вы за молоком? Или за творогом? Может, за луком?

– Нет, мы даже не за руном, – засмеялся Бойс, раскланиваясь и косясь на ножницы. – Хотя, я понимаю, самый сезон.

– Правильно понимаете, – ответила Анна, высокомерно поднимая покрытое загаром лицо, – Зато я не понимаю, почему вы явились сюда. Вы, чужак, пришли в мой дом непонятно зачем. Я не хочу неприятностей и я смогу постоять за себя. Уходите. Заберите вашего коня – он объедает мою яблоню.

– Вы зовете меня чужим, – грустно улыбнулся Бойс, – А ведь вы ошибаетесь, госпожа Анна. Я родился в этих местах. Я сын хозяина поместья Тэнес Дочарн. Ваш земляк.

– Сын Рэйналда МакГрея? – растерянно уточнила она, и рука, сжимавшая ножницы, бессильно обвисла.– И леди МакГрей?

– Да! Но в первую очередь я художник! Смотрите!

Бойс сунул руку в карман жилета, достал оттуда маленький бумажный прямоугольник. Ловко развернул его и протянул Анне Монро. Женщина опустила на бумагу серебристые глаза.

– Что это?

– Не узнаете?

– О! – пальцы ее разжались, ножницы упали в траву. Анна взяла лист в руки. Было видно, что она ошеломлена.

Милле подъехал сразу за Бойсом, и тихо вылез из седла, посчитав верным не вмешиваться в диалог между другом и Анной Монро. Теперь он делал безуспешные попытки разглядеть то, что было изображено на листке. Ему удалось понять одно: это один из тех исчерканных листов, что поутру валялись на письменном столе Бойса.

– Вы нарисовали? – обрела дар речи Анна.

– Я, своими собственными руками.

– Красиво. Возьмите, я… у меня нет денег купить портрет.

Женщина протянула листок Бойсу. Милле, наконец, увидел – там была изображена сама Анна Монро, в виде, в котором вчера предстала перед друзьями. В венке на заплетенных волосах, в простом одеянии, но красивая, царственная.

– Это подарок, Анна, – слегка обиделся, или искусно сделал вид, что обиделся Бойс, – Сущий пустяк. Я хотел сделать вам приятное, разуверить в том, что я проходимец и разбойник, поэтому нарисовал ваш портрет. Примите его в знак моего… нашего уважения.

– Приму, – смутилась женщина и спрятала рисунок в кармашек на переднике. Перевела глаза на притихшего Милле. – Вы тоже художник?

– Да, – вежливо кашлянул Джон и приподнял шляпу, – Добрый день, мадам.

– Еще более искусный, чем я! – ввернул Бойс, – Я привел его к вам выразить почтение и извиниться за инцидент, возникший вчера между нами.

– Нам очень неудобно, мэм, – покаянно пробормотал Милле, – у нас в мыслях не было обидеть вашу дочь или вас. Бог свидетель.

– Я вам верю.

– Извините нас.

– Извинения приняты.

Повисла неловкая пауза, в ходе которой все трое переглядывались. Милле заметил, что Анна смотрит на Бойса не враждебно, а со скрытым благоговением, как и положено взирать на поцелованного Богом счастливца. Бойс набрал в грудь воздуха, готовясь убеждать и очаровывать.

Заговорить он не успел. Из сада донесся знакомый голосок.

– Бойс!

У сарая мелькнула пшеничная копна волос, показался и пропал длинный подол. Из-за яблоневого ствола кто-то выглянул и спрятался.

– Плыли-плыли облака, гнали-гнали седока, – пропели в саду, – Приходи. Взгляни – вон шмель, вон полетел! Бойс пришел. Он в саду, да, мама?

Анна повернулась к Бойсу, в немом страхе прижала ладони к щекам.

– Господи, да что вы, Анна! – молодой художник отнял ее руки от лица, бережно взял их в свои. Анна не пыталась вырваться, вся сникла и ослабела, – Я скорее умру, чем обижу ваше дитя. Не бойтесь. Позвольте мне пойти к ней.

– Прошу вас, будьте осторожны.

– Я понимаю. Я все сделаю правильно, верьте.

Он обошел застывшую Анну, вступил на цветную гальку тропинки, углубился в сад. Увидел на пути дерево – корни его обнажились от старости, рядом в сыром грунте рос розовый куст, уже зацветший, благоухающий, возле которого кренилась на бок трухлявая изгородь. Срывая цветок, улыбнулся, ощутив прилив радости.

Катриона лежала на солнышке, разбросав в свободном размахе руки. Под его сапогом сломалась ветка. Девушка встрепенулась.

– Пришел.

– Пришел, Катриона, – Бойс присел рядом с ней на виду у Милле и Анны Монро. – Вот, что принес тебе. Я отгадал твою загадку.

Девушка взяла протянутую ей розу, уткнулась носом в алые лепестки.

– Ты умный.

– У меня еще кое-что есть.

Он вынул из-за пазухи блокнот, купленный в Лондоне, в типографии, и металлическую коробочку с мелками.

– Смотри, – открыв коробочку, Бойс выбрал черный мелок, развернул блокнот на чистой странице и пристроил его на колене. – Я тебя нарисую.

– Нарисуешь? – она пальцем дотронулась до мелков. Бойс рассмеялся и высыпал их ей на подол.

– Нарисую. А затем дам тебе бумажку, и ты нарисуешь меня, маму или Милле.

– Любопытный Милле.

– Он самый. Взгляни на меня, Катриона.

Наполненные жидким белым огнем глаза больно обожгли его. Бойс начал рисовать…

Милле и Анна прошли к скамье у дома, уселись на нее, стали наблюдать за Бойсом и сидевшей перед ним золотистой девушкой. Джон рассказывал женщине о своих планах, просил, страдал, делился грустью поэта и творца, читал стихи Китса. После того, как к делу приложил руку Бойс, вся колючесть Анны пропала. Она все понимала, соглашалась, изредка касаясь кармашка на переднике, где лежал подаренный ей рисунок. Милле делал вывод, что женщина эта, красавица, мать красавицы, обладает чуткой душой и способна оценить прекрасное. Способна его распознать. Способна ему посочувствовать, пожелать ему появиться на свет. Но она была полна тайной скорби. Почему? Джон ощущал это и не находил ответа.

– Почему вы грустны? – спросил он прямо. – Я хочу нарисовать вашу дочь. И все. Мои намерения кристальны. Я не таю в душе зла. Ваша дочь – дитя Божье, чудо, посланное нам, обычным людям для покаяния. Позвольте мне запечатлеть ее на холсте, ведь не зря Бог создал ее столь совершенной.

– Наверное, вы правы. Ваше ремесло восхищает. Молодой МакГрей… Его рисунок… Я хотела бы…Но …

– Но что? Говорите.

– Она сидит перед ним, смотрит на него, позволяет держать себя за руку. – Анна издала звук, похожий на короткое рыдание. – Никогда с ней не было такого, господин Милле. Катриона никому не смотрит в глаза. Ему смотрит… Со вчерашнего дня дочка тиха и весела. Какую власть он имеет над ней? Что вчера произошло у камня?

– Ничего, – Милле задумался, вспоминая вчерашнее. – Ничего не произошло. Он говорил с ней, как с ребенком. Он добрый малый. Думаю, Катриона чувствует его доброту.

Девушка в саду жемчужно рассмеялась. Милле почудилось, что от смеха ее над домом Анны Монро звездой зажглось счастье. Анна заправила под чепец выбившиеся пряди и вздохнула.

– Я нарисую ее, Анна, я принесу вам деньги в благодарность, чтобы вы могли отремонтировать ваш дом и жить в нем счастливо с дочерью. Я хочу, чтобы вы ни в чем не нуждались… Соглашайтесь.

Женщина поджала губы, не соглашаясь и не отказывая. Обходя кусты и грядки, сквозь сад к ним шел Бойс.

– Смотрите, – он подошел и показал Анне сделанный черным мелком рисунок.

Нарисованная Катриона с живым любопытством взирала на мать – ресницы распахнуты, зрачки смотрят сосредоточенно и разумно.

– Рисуйте Катриону, – сказала она и поцеловала рисунок. По ее щекам скользнули слезы. – Давно я не видела глаз дочери.

Утром, груженый художническим скарбом, Милле прибыл к домику под камышовой крышей. Бойс, который был занят беседой с матушкой, обещал явиться позже. Анна встретила художника приветливо и напоила парным молоком. Пока Джон устанавливал подрамник с холстом, вынимал краски, грунтовку и белила из наплечной холщовой сумки, готовил мелки и листы бумаги для набросков, устраивался на низкой скамеечке для дойки коров, специально вынесенной ему Анной из сарая, в саду показалась Катриона.

– Здравствуй, Катриона! – крикнул Милле и махнул рукой.

Девушка босиком прошлась по траве, остановилась возле белой лошадки Милле, привязанной к изгороди.

– Здравствуй, лошадка, – она погладила животное по мягким ноздрям, – как тебя зовут?

– Ее зовут Моргана, – ответил за лошадь Милле.

– Моргана? Ты волшебница. Злая и хитрая. Ты обманула своего брата короля, привела его к смерти. За это тебя наказали, превратив в красивую белую лошадку.

– Катриона, иди сюда! Ты не могла бы сесть на камень? Я накрыл его пледом для тебя.

– Твои длинные косы нужно украсить цветами, Моргана, тогда ты станешь еще лучше, и сможешь обмануть целую армию королей. Хочешь, принесу тебе яблочко?

Моргане понравились ласки Катрионы. Она благодушно фыркнула, закивала узкой головой. Катриона убежала в дом. Милле, сидя под широкополой шляпой, терпеливо ждал и смотрел на небо. Лошадка была накормлена целой горкой маленьких сладких яблок, которые Катриона вынесла в подоле платья. Милле ждал. Покончив с кормлением, девушка, не обращая внимания на художника, начала бродить по лужку взад-вперед, собирая цветы и что-то мурлыча себе под нос.

«Она собирается плести венок для лошади», – догадался Милле с досадой.

– Катриона! – снова крикнул он, – Ты не могла бы сесть?

Девушка запела. Милле тоскливо прикрыл ладонью глаза.

– Она вас не слушается? – вышла к калитке Анна.

Видя, что у гостя не ладится с Катрионой, женщина решила помочь.

– Боюсь, нет, госпожа Анна, – невесело рассмеялся Джон, – она меня не замечает.

– Вредная девчонка, она вас заметила, не сомневайтесь. Сейчас! – Анна пошла за дочерью, которая готова была вот-вот скрыться в леске, и взяла ее за руку. – Пойдем, озорница. Тебе нужно сесть.

– Я сплету венок Моргане.

– Сплетешь. Но для начала сядь. – Анна усадила дочку на большой булыжник, накрытый пледом. – Я соберу цветы для тебя.

Катриона надула губки и уставилась на пчелу, покорно сложив ладони на платье. Милле взялся за мелок, чувствуя головокружение от прилива вдохновения. Каждая черточка ее лица дышала изяществом. Рисуя такую модель, невозможно дать промах. Но счастье живописца длилось недолго. Он успел провести пару плавных линий. И Катриона поднялась.

– Куда ты?

Девушка от него отмахнулась. Милле едва слышно застонал и опять прикрыл ладонью глаза. Когда открыл их, увидел, что его натурщица стоит у кромки рощи. На место ее вернула бдительная мать, усадив, высыпала девушке на колени целый ворох полевых цветов.

– Плети на здоровье, Катриона, не уходи никуда.

Милле, чувствуя неизбежность продолжения истории с блужданиями, стал быстро рисовать. Катриона посидела минут пять, и занялась тем, что стала переплетать между собой стебли цветов. Джон вздохнул свободнее. Только он начал успокаиваться и перестал спешить, Катриона отложила работу и снова оказалась на ногах. Она поплыла на середину луга, поднялась на цыпочки, затанцевала….

Назад ее возвращали раз пять. Через час Милле, уставший звать, ждать, прикрывать глаза, вздыхать и снова ждать, бродил следом за Катрионой по лугу. Кипа листов в его руках заполнялась набросками – здесь линия щеки, там округлое плечико, силуэт платья, маленькая босая ножка. Анна больше не вмешивалась в творческий процесс, полола мотыгой грядки.

– Как поживаете? – раздался насмешливый голос из можжевеловых зарослей. Милле и Катриона обернулись. На поляну въехал караковый жеребец. Бойс спрыгнул с седла. – Вижу, работа кипит! Покажи, Милле.

Он подошел, поклонился Катрионе, взял у Милле зарисовки. Просмотрел их, размеренно кивая и не комментируя.

– Ты мне сочувствуешь, Бойс? – горько спросил Милле.

– Тебе бы я посочувствовал в последнюю очередь, Джон Милле. Ты одарен, как тысяча чертей. Почему столь много разных эскизов? Ты не можешь определиться, в какой позе ее изобразить?

– Не смешно, Бойс. Она не сидит на месте и пяти минут. Ты будто в воду глядел.

Бойс посмотрел на Катриону, девушка ответила ему незамутненным взором.

– Не сидится тебе, непоседа.

– Я плету Моргане венок.

– Где же он?

– Там.

Она упорхнула. Бойс подмигнул Милле.

– Неси свой крест, творец прекрасного, игра стоит свеч. Уже по зарисовкам, на которые ты печально кривишься, заметно, что натурщица превосходна. Давай-давай, продолжай. Я понаблюдаю за вами обоими. Это забавно.

Бойс отошел, снял сюртук, расстелил его на траве под раскидистой нависающей ветвью, дающей длинную тень. Крикнув: «Жарко сегодня!», улегся, оперся на локоть и сощурил синие глаза на Катриону. Девушка стоя на коленях у булыжника, где должна была сидеть и позировать Милле, собирала в охапку разбросанные цветы. Вот она побежала к Бойсу и уселась рядом с ним. Подала художнику наполовину готовый венок.

– Хм. Да ты мастерица, Катриона. Милле, взгляни!

Венок был выплетен из глянцевых лютиков, перевит резными травинками, сбрызнут крохотными голубенькими каплями анютиных глазок. Катриона, зардевшись от похвалы, опустила белокурую голову и принялась усердно плести. Ее тонкие пальцы проворно мелькали, Бойс смотрел на них. Он поднялся и указал девушке на свой раскинувший рукава сюртук:

– Садись сюда.

Девушка послушно переползла на сюртук вместе с венком, не переставая нанизывать на его зеленые нити желтые и голубые бусины цветов. Бойс осторожно поманил Милле. Джон взял мольберт и установил его ближе к сидящей паре, следом перенес скамью.

– Это невероятно! Она сидит! – сказал он Бойсу одними губами.

Бойс сделал мудрую мину.

Сидели они долго – до полудня и дольше. Катриона сплела несколько венков, потянувшись и переменив позу, стала мастерить гирлянды. Анна принесла корзинку с едой и питьем. Милле парил на седьмом небе.

– Только никуда не уходи, Лайонел, – приговаривал художник, работая,– сиди где, сидишь и не дыши.

Бойс сидел, прислонившись спиной к стволу. Из-под опущенных ресниц рассматривал соседку. Не замечал, как капает минута за минутой, час течет за часом, солнце движется по своему извечному пути, и, проходя в выси, лучами ласкает атласную кожу на щеках, шее девушки. Она поглядывала на него с мимолетной улыбкой. Он невольно вздрагивал и спрашивал себя, что происходит здесь, на укрытом тимьяном лугу перед старым домом с крышей из камыша. Забывал найти ответ, погружался в свое созерцание вновь, терял ощущение реальности, плыл в синеве, тонул в летних волнах, пахнущих цветущей яблоней…

Под вечер набежали тучи, потушили солнце. Небо вдали с треском разошлось, из прорехи хлынул ветер, полетел через холмы, запутался, заметался в листьях. Раздул волосы Катрионы, свободными прядями падающие ей на плечи. Настало время уходить.

– Сейчас пойдет дождь, Катриона, слышишь – грохочет? – Бойс отбросил колосок, стебель которого жевал, – ты сегодня хорошо себя вела и отлично потрудилась.

Он указал на косы цветов, свернувшиеся на ее платье, лежащие на земле между ними, брошенные на расстеленный сюртук.

– Пора собираться домой. Я и Милле уезжаем. Ты пойдешь к маме.

Она сгребла в охапку пестрые гирлянды и резким движением протянула их ему, поднимаясь на колени. Бойс растерялся. Она придвинулась очень близко и словно шарфом обмотала цветочным украшением его шею. Наклонилась и посмотрела потемневшими, цвета старой стали, глазами, в которых дрожало ожидание.

– Завтра Катриона будет хорошо себя вести.

Бойс отстранился, почувствовав пышущее от нее тепло, тонкий чистый аромат ее тела. Ощутил опаляющую робость и страшное смятение.

– Катриона, дождь собирается! – прокричала от калитки Анна, – Господа, становится прохладно и вечереет! Домой! Все домой!

Девушка убежала. Бойс вытер рукавом вспотевший, несмотря на прохладу, лоб и поднялся, опираясь на ствол. Джон Милле, все еще не в силах высвободиться из объятий музы, водил кистью по холсту, рисуя по памяти.

– Я скоро ухожу, Лайонел. Надеюсь, ты присоединишься ко мне? – на утро следующего дня спросил за завтраком Милле. – Мне без тебя не справиться!

– Я не бросаю друзей на поле битвы, Джон! – Бойс прекратил беседовать с матушкой о чем-то малозначительном, одним духом выпил свой кофе. – Мама, когда я вернусь, ты сыграешь мне на клавесине Моцарта?

– Да, сынок, но, – Элеонора МакГрей положила ладонь на сгиб локтя Бойса, уже готового бежать, и удержала его, – Куда вы спешите, молодые люди? Вчера вас не было целый день, сегодня вы снова намерены пропасть? Я заинтригована.

– Спрашивай у Джона, мама, – Бойс потянулся и поцеловал мать в щеку, – это ему я помогаю в делах. Не волнуйся, ничего антигуманного и криминального мы не замышляем. Все та же блажь, все те же розочки и ангелочки, как сказал бы отец.

Хозяин дома, читавший книгу, гневно дернул седеющим усом.

– Джон, – трогательное лицо леди МакГрей повернулось к Милле, – сын говорил, вы намеревались рисовать наш сад? Он вас больше не интересует?

Бойс не дал другу раскрыть рта:

– Ты разве не знала, мама, что наш сад – не единственная достопримечательность сих мест. Нимфы в нем, к примеру, не водятся. Зато они есть в окрестных лесах.

– Я встретил девушку, леди МакГрей, и рисую ее, – слегка смущаясь, растолковал Джон, – Она очень красива, но дика, совсем не сидит на месте. Только ваш сын имеет на нее необъяснимое влияние, рядом с ним она спокойна. Чтобы изобразить ее, мне не обойтись без его помощи.

– Если так, пусть Лайонел помогает вам. Вы мастер, у которого моему балбесу есть чему поучиться. Но кто ваша загадочная дикарка? Я ее знаю?

– Это Катриона Монро, мама, – ответил за Милле Бойс, ножом размазывая ягодный джем по слегка подрумяненному гренку, – дочь Анны Монро, молочницы и лекарки. Я недавно спрашивал тебя о ней. «Дурочка Кэт» зовут ее в деревне. Совершенно удивительное существо. Как сказал Джон, красивая, но в голове полнейшая тьма. Бедняжка. А я у тебя, знать, кудесник – животные и дети меня слушаются!

Посчитав свою шутку удачной, Бойс рассмеялся.

– Катриона Монро – не ребенок, – серьезно сказала Элеонора.

– Мама, – прекратил есть и насупился Бойс, – Перестань. Хорошо, не ребенок, но и не женщина, достойное жалости и заботы маленькое бедное создание. Не смотри укоризненно, мы ее не обидим.

– Вам нет нужды волноваться, мадам, – проникновенно присоединился Милле, – я заявляю с полной ответственностью…

– Идите, мальчики, – махнула Элеонора, – Помните, я хочу увидеть, что вы там нарисуете.

Молодые художники поблагодарили за угощение и ушли. Рэйналд МакГрей захлопнул книгу, сердито швырнул ее на стол, прямо на тарелки, и желчно продекламировал.

– «Животные и дети меня слушаются» – сопляк несет полную чушь, Элеонора. Ты уверена, что он не наломает дров? Скоро свадьба, а дело, где замешана Джейн, Мэри или Катриона, чистым быть не может, точно тебе говорю.

– Брось, Рэйналд. Лайонел сказал, что не обидит ее, у нас нет причин не доверять собственному сыну.

– Смотри, ты ему все позволяешь, с тебя и спрос. – Мак Грей недовольно покрутил ус, – Не обидит… Не обидит, так осчастливит. Сама знаешь как. Сначала заставит сидеть спокойно, потом, не далеко ходя, уложит…

– Фу, ты порой груб, как конюх. Девочка – сумасшедшая, Рэйналд, а Лаойонел хоть и повеса, но не безбожный развратник! – возмутилась жена, – Он не посмеет покушаться на ее невинность.

– Девочка – сумасшедшая красавица, если я правильно услышал, – буркнул МакГрей, подбирая книгу и раскрывая ее, – в этих делах первостепенную роль играет именно красота женщины. Не состояние ее мозга.

– Я, – Элеонора поправила салфетку на коленях, правильно переложила столовые приборы относительно своей тарелки, – Я присмотрю за ним, милорд.

3.

Она была рядом каждый день. Садилась близко, бедром нечаянно касаясь его бедра, нарезвившаяся, запыхавшаяся, растрепанная. Чтобы удержать ее рядом с собой подольше, Бойс рассказывал ей сказки и легенды, которые знал в огромном количестве. Больше всего она любила историю Тристана и Изольды, охотно слушала сагу о короле Артуре и его рыцарях, благоволила к сонетам Шекспира. Ему хотелось ее занять, рассмешить, хотелось, чтобы она радовалась. Он носил ей сладкое печенье, которое пекла толстая Харриет, кухарка Тэнес Дочарн, угощал им Катриону, когда ей надоедало плести венки и разговаривать с пташками.

Джон Милле перевел всю их компанию на поляну, где спал замшелый мегалит. Природа там была торжественной, больше подходила Катрионе. Девушка сверкала ярче среди пущи. Художник рисовал в упоении, с удовольствием сознавая, что рука ему послушна, она – преданный раб – с мастерской точностью выводит то, что видят глаза. Отдавшись на волю вдохновения, Милле перестал думать об отъезде в Лондон. Все располагало к тому, чтобы остаться в Шотландии подольше – доброе отношение хозяев поместья, солнечная погода, отсутствие тревожных новостей из дома. Он не мог представить себе, что покинет Катриону, оставит полотно, которому уже дал имя, незаконченным.

И Бойс всегда под рукой. Он с охотой сопровождает Милле в лес. Катриона при нем из дикой лани превращается в кроткого агнца. Бойс тоже начал рисовать, и носит с собой блокнот, куда каждый день вписывает новую Катриону. Он, кажется, настроен серьезно. Даже не поехал в Ирландию по приглашению Джойсов – долго спорил с родителями, негодовал и объяснял, что готовится нарисовать главное полотно в жизни. Хотя пока ограничивается лишь набросками. Теперь и Милле, и Лайонел ждут лета, июля, дня свадьбы Бойса. Тогда и будет сделан перерыв в работе.

– Смотри, кто пришел! – прыгнув в траву рядом с ним, Катриона разжала кулак, – Воин с холма! В цветах бузины у эльфов дома, их охраняет воин с холма!

Большой кузнечик повернулся, как для атаки, и широко скакнул с ладони. Бойс отдернулся назад от неожиданности, затряс головой. Что-то зашевелилось за воротником рубашки, переползло в волосы. Катриона захохотала. Запустила в его кудри обе руки, ловя верткого война с холма, и поймала. Кузнечик прыгнул в траву. Бойс, взявший девушку за предплечья, разжал пальцы. Катриона откланялась, садясь, руки ее скользили в его пальцах. Она так и не отняла запястий. Бойс сам прервал контакт.