Текст книги "Вампиры пустыни (Том I)"

Автор книги: Хьюм Нисбет

Соавторы: Фрэнк Лонг,Орасио Кирога,Ги Мопассан,Ян Неруда,Френсис Флэгг,Стефан Грабинский,Ульрик Добени,Герберт Уэллс,Элджернон Блэквуд,Х. Херон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

Мой мозг бился, как в лихорадке, чувства будто изменяли мне; остальные казались придавленными этими непредставимыми новостями. Как такое могло случиться? Как мог убийца в одну ночь расправиться с жертвами в Негритосе, Лобитосе и Таларе, в пятидесяти милях от Пайты? И если даже представить, что человек способен в одну ночь покрыть пешком такое расстояние, оставался еще один необъяснимый факт: он или оно, кто знает, напало на людей на борту парохода в двадцати милях от берега…

Хеншоу первым нарушил напряженную, полную страха тишину.

– Проклятье! – вскричал он. – Это просто невозможно. Я не суеверен и готов признать что угодно в пределах разумного. Но это уже слишком. Ни один человек не смог бы этого сделать. Либо мы имеем дело с бандой убийц, то есть с организованной шайкой, либо – поскольку я пока не собираюсь признавать теорию призрака или духа – здесь действует какая-то сила, явление природы, чума, если угодно, но никак не человек.

– Макговерн тебя заверит, что дрался не с чумой или какой-либо другой заразной болезнью, – напомнил я. – И, между прочим, Роджерс и Меривейл действительно что-то видели. Нельзя ли предположить, хоть это и весьма маловероятно, что виной всему какое-то неизвестное и странное существо – птица или гигантская летучая мышь, наподобие огромного вампира?

– Я начинаю думать, что всякое возможно, – заявил Хеншоу. – Кстати говоря, если так будет продолжаться, нам придется, похоже, закрывать лавочку. Вся моя команда в Лобитосе уволилась, а отсюда убралась половина чоло. Макговерн мне сказал, что сегодня после обеда отправляется в Лиму; бурильщики и монтажники готовы уйти, и все женщины в лагере, способные двигаться, собираются покинуть это проклятое место на первом же корабле.

Я кивнул.

– Да, я знаю. И я не могу их винить. Любое убийство – неприятное дело, но когда к нему, как у нас, примешиваются таинственные и сверхъестественные элементы, никто не захочет оставаться поблизости. И никто не знает, кто может стать следующей жертвой. Знаешь, одна вещь меня озадачивает. Почему погибло так мало белых? Бедный майор Стивенс – единственный белый человек, убитый до сих пор, а кроме него, нападению подвергся только Макговерн.

– Ты забыл тех троих на «Джулии», – напомнил Хеншоу. – Все они были белыми.

– И среди убитых – всего две женщины, – добавил Меривейл.

– Вряд ли это имеет большое значение, – заявил Роджерс. – Факт остается фактом: людей убивают каждую ночь. В первую ночь были убиты двое, прошлой ночью эти… – скажем, убийцы – совершили одиннадцать нападений, если считать Макговерна, который едва спасся. И если они будут продолжать в той же прогрессии, этой ночью мы получим двадцать пять смертей, завтра – пятьдесят или шестьдесят погибших и несколько сотен в субботу.

– Боже Мой! – воскликнул Хеншоу. – Я не думал об этом в таком ключе. Черт возьми, Барри, если так продолжится, через неделю тут никого не останется!

Я заставил себя улыбнуться.

– При условии, что математическая прогрессия Роджерса не прервется, через год на Земле не останется ни одного живого человека, – заметил я. – Но у нас нет оснований предполагать подобный равномерный прирост. Рассмотрим дело с другой стороны. Убийства начались здесь, были убиты двое, а прошлой ночью только один. Возможно, в будущем деятельность убийц сосредоточится на других населенных пунктах. Но, на мой взгляд, самое главное – выяснить, кем или чем являются эти убийцы, почему они убивают людей без разбора и как это остановить. Важно не количество убийств, а то, что они происходят; важно то, что никто не может поручиться за свою безопасность. Что же касается цифр – в прошлом году здесь, в Негритосе, гораздо больше людей погибли от несчастных случаев. Характер, причина смерти – вот что делает это таким ужасным.

– Хорошо, но как мы можем положить этому конец? Можем ли мы сделать больше, чем сделали? – требовательно осведомился Меривейл.

– Я предлагаю натянуть вокруг лагеря колючую проволоку, – сказал Роджерс. – Если эта штука пройдет через заграждение, мы будем знать, что это не человек.

– И залить все треклятое место светом прожекторов, – добавил Хеншоу.

– Мы сделаем и то, и другое, – согласился я. – И если этот… ну, убийца… проникнет в лагерь и нападет на кого– нибудь, мы в любом случае сможем его увидеть.

Но, хотя это звучит совершенно невероятно и непредставимо, таинственная смерть, несмотря на заграждение из колючей проволоки и потоки света прожекторов, настигла в ту ночь еще одну жертву. На сей раз ею стала белая женщина, миссис Вейч, школьная учительница. Не обращая внимания на все ужасы и тревоги, она каждую ночь ложилась спать на веранде. Из Пьюры, Салаверри, Трухильо и Катавии пришли сообщения о таких же таинственных и странных смертях.

– Говорю вам, это эпидемия какой-то заразной болезни, – заявил Роджерс. – Макговерну просто показалось, что на него напали.

– Не ты ли клялся, что вы с Меривейлом что-то видели? – фыркнул Хеншоу.

– Я, – признал Роджерс. – Но я пришел к выводу, что мы оба заблуждались. Видимо, нас обмануло воображение. Если вы можете предположить что-то в пределах разумного, если вам известно нечто – кроме заразной болезни – способное убивать людей за сотни миль друг от друга, а также пробраться сюда сквозь колючую проволоку, я готов буду согласиться. Но все детали напоминают эпидемию: распространение, неожиданные смерти, отсутствие ран на телах, состояние крови жертв. И эти отметины – или проколы – указывают на какую-то ужасную, неведомую болезнь.

– Я кое-что заметил, – вмешался Хеншоу. – Все началось с того землетрясения и изменений в климате. Смерти последовали за дождями и появлением растительности. В известном смысле, это подтверждает теорию эпидемии. Я не исключаю, что в почве находились какие-то бациллы, которые возродились к жизни и стали активны благодаря влажной погоде.

– Напротив, – возразил я. – У нас не было смертей в период сильных дождей. Все убийства произошли с тех пор, как прекратились дожди и установилась засушливая погода, стала сухой. Мне кажется, они никак не связаны с дождями.

– Ну что же, у нас будет возможность это установить, – сказал Хеншоу. – Собираются облака, и по всему судя, надо ждать дождя.

Он не ошибся. В тот день пошел дождь; к вечеру он превратился в ливень, и всю ночь с неба низвергались водные потоки. В затронутой дождем местности не было ни единой смерти или нападения, хотя шестеро мужчин и три женщины были убиты около Салаверри и Трухильо, в районе, где дождя не было. Это могло быть, конечно, простым совпадением. Дождь лил и в последующие четыре ночи, затем распространился на юг до Чанкая – никаких убийств! Взаимосвязь дождей и убийств становилась очевидной, и приходилось заключить, что гипотеза Роджерса о неизвестной эпидемии была правильной.

Дни шли за днями, погода стояла дождливая, а убийства не повторялись. Никто не располагал конкретным научным или медицинским объяснением, но все мы решили, что случаи загадочных смертей были вызваны некими спорами, бациллами или микробами, которые становились вирулентными лишь в засушливые периоды и после обильных дождей. Дожди, как сформулировал Роджерс, помогали им развиться или восстать из спящего состояния, но активными они становились лишь в засушливую погоду. Однако даже Роджерс никак не мог объяснить тот факт, что все смерти случались исключительно по ночам.

Так или иначе, эпидемия закончилась. Все были теперь убеждены, что люди к трагедиям непричастны, и поскольку в обозримом будущем прекращения дождей ожидать не приходилось – Бюро погоды и метеорологи утверждали, что если рельеф океанского дна не изменится, погода навсегда останется влажной – недавние трагические и наполненные ужасом ночи были почти забыты. Бурильщики и монтажники, не сумевшие уплыть восвояси, отбросили свои страхи и вернулись на работу; с холмов в лагеря потянулись чоло, да и женщины бросили вязать узлы и паковать чемоданы и решили остаться.

Я снова смог обратиться к своим исследованиям и прежде всего поспешил к странным растениям, которые по необходимости так долго оставлял без внимания.

К моему большому огорчению, я нашел их увядшими, мертвыми… Отметины на их отростках указывали места, где распустились цветы. Напрасно я обыскивал окрестности в поисках плодов, семян или цветочных лепестков. Прошло несколько недель, все это время шли сильные дожди, и мертвая растительность очень быстро разлагалась. Я был до крайности разочарован, но делать было нечего. Превратив свою ботаническую экспедицию в охотничью, я углубился в джунгли в надежде добыть перепелов или голубей. Я прошел, наверное, четверть мили и вышел на берег одного из недавно образовавшихся ручьев. Там я наткнулся на частично разложившийся, кашеобразный, студенистый предмет, лежавший у кромки воды. В первую минуту я подумал, что это труп какого-то животного или рыбы, но предмет почти не издавал запаха разлагающейся плоти. Я наклонился ближе и обнаружил, что это был увядший и полусгнивший цветок какого-то неизвестного растения. Что-то в нем показалось мне знакомым. Внезапно меня осенило: да это же цветок одного из моих странных кустарников! Вполне очевидно, что он был сорван ветром или смыт потоком и носился по течению, пока не нашел приют на берегу. Экземпляр цветка был значительно поврежден, и тем не менее я изучил его с большим интересом. Насколько я мог определить, он мало чем отличался от цветов, которые я видел раньше в виде почти раскрывшихся бутонов. Фиолетовый цвет выцвел до темно-коричневого, белый стал желтоватым, почти бесцветным, но я все еще мог различить гигантскую луковичную чашечку и перепончатую бахрому, окружавшую длинные полукруглые лепестки, нитевидные волокна, которые я определил как тычинки, и часть толстого, мясистого, колючего пестика. В полном расцвете сил, только что открывшись на материнском растении, цветок представлял собой, должно быть, великолепное и действительно замечательное зрелище. Но сохранить образчик было невозможно – и, вздохнув о том, что никогда, вероятно, не смогу увидеть странные растения в цвету, я направился дальше.

Через несколько минут, однако, я увидел еще один гниющий цветок. На этот раз, к своему удивлению, я обнаружил вокруг членистые, лишенные листьев побеги новых растений, прорастающие прямо из земли. Это было чрезвычайно любопытно. Не было ни семян, ни плодов: видимо, побеги прорастали из самого цветка. Поразмыслив, я понял, что в этом нет ничего необычайного: многие кактусы и бромелии могут порастать из частей стеблей, даже из почек или цветов, а я уже давно пришел к выводу, что мои растения были тесно связаны с группой кактусов либо бромелий или входили в одну из них. Я был в восторге – мне все-таки представится возможность стать свидетелем их цветения! Если дожди продолжатся, они разовьются очень быстро и через две недели зацветут. В тот день я нашел еще несколько старых цветков, и всякий раз вокруг были новые побеги. С такой скоростью, думал я, через несколько месяцев весь склон горы покроется странными растениями; какое же поистине великолепное зрелище явят сотни, тысячи распустившихся гигантских цветов! Жаль, что они раскрываются только ночью, как эхинореус. Но и под лунным светом огромные бело-лиловые цветы станут незабываемым видением, и ради него я готов был пройти много миль по джунглям.

Я навещал свои растения почти ежедневно. Они развивались быстро, поглощая, судя по всему, остатки старых цветов. Как ни удивительно, они оказались разбросаны по весьма обширному участку. Мое удивление возросло после того, как я рассказал о них друзьям. Меривейл сказал, что видел такое растение далеко в районе бывшей пустыни, а Седжвик сообщил, что заметил странные растения на полпути к Лобитосу. Казалось невероятным, что ветер мог унести громадные цветы на такое расстояние; я мог лишь предположить, что имелись и другие заросли загадочных кустарников, не обнаруженные мной в начале периода дождей.

Вскоре после этого я заметил, что ближайшие к лагерю растения собираются зацвести. Я был очень взволнован и с неослабевающим интересом наблюдал, как набухают бутоны, развиваются цветы и бело-фиолетовые лепестки показываются из-под грубых коричневатых покровов. Настал день, когда я заключил, что ночью цветы могут распуститься; я боялся пропустить этот момент, так как был убежден, что полное цветение продолжается всего одну ночь, и решил с наступлением темноты нанести визит своим растениям. В тот вечер дождь лил, как из ведра. Бредя по воде и грязи, я добрался в конце концов до ближайших кустов и нашел цветы в том же состоянии, в каком они были днем. Они явно не желали распускаться под дождем, и я ругал себя последними словами: я ведь должен был это понимать, так как немногие ночные растения цветут в плохую погоду, но вместо того пустился в бессмысленный поход. Я возвратился в лагерь и стал ждать окончания дождей.

Но меня снова ждало горькое разочарование. Неожиданно меня вызвали на новое нефтяное месторождение в бухте Лангоста. Как назло, почти сразу после моего отъезда воцарилась сухая погода. По какой-то прихоти ветра или местоположения климат в районе Лангосты не изменился, в отличие от остального побережья. Наш маленький поисковый лагерь в пустыне был совершенно отрезан от мира, и никакие новости извне до нас не доходили – лишь раз в две недели приземлялся самолет, совершавший рейсы между Лимой и Гуаякилем, и привозил нам письма и газеты.

Я упоминаю об этом потому, что только через две недели после моего прибытия в Лангосту мы получили какие– то известия от наших друзей в Негритосе и Таларе. «Форд Тримотор»[17]17
  «Форд Тримотор» – американский трехмоторный пассажирский моноплан. Серийно производился в 1927–1933 гг. Ford Aircraft Company.


[Закрыть] доставил поразительные и пугающие новости. Письма и газеты были полны ими. Загадочная смерть, бесшумно и мгновенно действовавшая по ночам, повсюду настигала жертв – мужчин, женщин, детей и даже домашних животных. Более пятидесяти человек погибли на прошлой неделе в Таларе и окрестностях; еще столько же болезнь убила в Негритосе (к тому времени никто не сомневался, что речь шла о какой-то ужасной, неведомой болезни). В Лобитосе, где жили четыре сотни человек, умерли девятнадцать. Некоторые туземные деревни на холмах полностью обезлюдели; десятки человек умерли в Пайте, Салаверри, в районе Трухильо и в горах у Пьюры. Сообщалось о смертельных случаях и гораздо южнее, в Касме, и севернее, в Тумбесе, но центром эпидемии, по-видимому, были Талара и Негритос. Кто-то выдвинул теорию, что микробы этой смертоносной, ужасной болезни пробудились к жизни благодаря бурению нефтяных скважин. Всякая работа в лагерях прекратилась. Почти все чоло и большинство белых покинули пострадавший район; но в Лиме и других местах испуганные беженцы столкнулись со строгим карантином и были вынуждены вернуться в свои дома, где они заперлись в состоянии неописуемого ужаса.

Из США и зоны Панамского канала срочно прибыли врачи и эпидемиологи, получившие приказание провести тщательное расследование и найти смертоносных микробов. Международная нефтяная компания наняла за огромные деньги лучших специалистов и пообещала целое состояние в виде премии тому, кто сумеет остановить эпидемию, грозившую всей стране.

Одним из первых прибыл доктор Гейнрих, известный немецкий биолог, который был занят в Гуаякиле масштабными исследованиями. Он сразу же вылетел на самолете в Талару и погрузился в проблему со своей обычной энергией и скрупулезностью.

Но его первые отчеты, несмотря на всю серьезность положения, меня даже несколько позабавили. Он объявил, что смертельные случаи были результатом болезни, поражавшей респираторные органы, вследствие чего жертвы начинали задыхаться. За этим первичным эффектом почти мгновенно следовало повышение температуры и сокращение горловых мышц с последующим разрывом мелких кровеносных сосудов. Микробы – проникавшие в тело, как считал Гейнрих, сквозь почти невидимые ранки и порезы на коже – вызывали на третьей и финальной стадии болезни острую анемию. Исследования показали, что в крови жертв практически не оставалось красных кровяных телец, а в некоторых случаях практически отсутствовала артериальная кровь. Несомненно, продолжал ученый доктор, замечательные рассказы Макговерна и других, описывавшие ощущение наброшенной на голову ткани и душащей руки, говорили о воздействии микробов, проникающих в человеческий организм. Симптомы во всех (весьма редких) случаях легких приступов были одинаковы: жертвы болезни описывали удушающую ткань, сдавливание шеи, безумную борьбу за жизнь. Именно такие переживания, утверждал доктор Гейнрих, могла породить описываемая болезнь. Давление на нервы и артерии, вызванное спазматическим сокращением пораженных микробами мышц, воздействовало на мозг и порождало психические иллюзии. Жертвы, ощущая удушье, воображали ткань и душащие их руки; и действительно, логично предположить, что в подобной ситуации им представлялись несуществующие вещи.

Применяя далее свою тевтонскую логику, доктор обращался к случаям нескольких людей, которые богатырскими усилиями отбили «нападение» и клялись, что видели некие неясные формы, быстро исчезавшие с места происшествия. По мнению Гейнриха, это только доказывало временное психическое расстройство, вызванное микробами. Скрупулезный осмотр всех подобных пациентов показал, что они неизменно находились в состоянии нервного истощения, были возбуждены и подвержены внезапным и диким приступам страха и автосуггестии. Попытки обнаружить микробы во взятых у них образцах крови до сих пор не увенчались успехом, однако доктор был почти уверен, что болезнь не заразна и не передается от человека к человеку; она походила на столбняк и, несомненно, являлась результатом изменения климатических условий. «По всей вероятности, – писал Гейнрих, – микробы многие века оставались в пустыне в латентном состоянии. Дожди активизировали их и способствовали размножению; в сухую погоду активные микробы переносятся ветром и внедряются в живые организмы. Примечательным и наводящим на размышления фактом является то, что активность болезни ограничивается засушливыми периодами и ночными часами; мы также видим, что смертность, вызванная болезнью, распространилась на юг – с преобладающими ветрами – но не на север, то есть против направления основных воздушных потоков, и на севере зарегистрировано лишь несколько изолированных случаев».

В качестве профилактических мер доктор Гейнрих рекомендовал после наступления темноты оставаться в помещениях (за одним-двумя исключениями, как он указал, в закрытых домах никто не пострадал), использовать растворы карболки и другие дезинфицирующие средства и избегать возбуждения, переедания, изнурительной физической деятельности или нервозности.

Бедный старый доктор Гейнрих! На следующее утро после того, как он опубликовал свой доклад, не содержавший для нас ничего нового, он был найден мертвым на крыльце собственного дома – еще одна жертва «ночной смерти», как называли теперь болезнь.

И, будто его смерть стала сигналом, снова начались дожди и сообщения о смертельных случаях прекратились.

– Мне вот кажется, что вам в Негритосе недостает кучи пожарных шлангов, – заметил Торренс, рослый инженер из Техаса, обладатель крепких челюстей и волевого подбородка. – Эти жуки не кусаются, когда вокруг мокро. Устройте по всему лагерю фонтаны, и они не подступятся.

– Не уверен, что это сработает, – отозвался я. – А другим это не поможет. В этом ужасном деле есть еще одна странность. Ни одного случая в районах, еще оставшихся сухими – ни здесь, в Лангосте, ни в Какамакилье или в районе Уараная.

– Думается мне, жуки любят места, где солнце чередуется с дождями, – в южной манере протянул Торренс. – Может, они в пустыне высыхают и превращаются в жучиные мумии. Черт, я сам, чего доброго, превращусь в мумию, если еще немного здесь проторчу! Но шутки в сторону: возможно, они не выносят яркого солнца или жары и потому сюда не забираются. Как ни кинь, дела обстоят плохо, и я чертовски рад, что у нас нет этих проклятых микробов. Господи Боже, тут и без них адское пекло.

Со следующей почтой мы получили новые известия. Дожди возобновились, и в течение десяти дней не поступало никаких сообщений о новых вспышках заболевания. Врачи и эпидемиологи добрались до Талары и с головой ушли в исследования. Однако, насколько я видел, они так и не пришли к определенным выводам или какому-либо согласию – все сходились лишь на том, что в смертях были повинны необычайные и доселе неизвестные науке бациллы или микробы. Некоторые ученые, правда, считали возбудителей не микробами, а микроскопическими животными, другие винили споры каких-либо грибов или плесени, третьи продолжали настаивать на микробах.

Происхождение, способы распространения и образ жизни возбудителя болезни также вызывали жаркие споры. Его появление связывалось то с климатическими изменениями, то с переносом из какой-то иной местности, то с эволюцией или видоизменением загадочной лихорадки чан-чан.

Один ученый был уверен, что микробы переносятся ночными насекомыми, и в подтверждение своей теории указывал, что такие насекомые неизменно в изобилии появлялись ясными ночами после проливных дождей. Некоторые его коллеги были убеждены, что микробы разносятся ветром, и в качестве доказательства обратили внимание на то, что по ночам и в сухую погоду всегда дуют сильные ветры, тогда как во время дождей воздух почти спокоен; дожди, заверяли они, прибивают микробов к земле, совсем как пыль. И однако, не могло быть никаких разногласий в отношении действия и смертоносного характера новой болезни, и все проверенные методы оказались неэффективными в смысле предотвращения дальнейших вспышек. Хотя нет, я ошибся: никто из людей, остававшихся в домах и державших окна и двери закрытыми или завешенными, не стал жертвой болезни. Поскольку все белые жители района следовали указаниям властей и оставались после наступления темноты в помещениях, смертей среди них не было; жертвы отмечались только среди чоло и прочих туземцев, спавших в открытых бараках или под навесами, да еще на постах погибли несколько охранников. Власти узрели в этом луч надежды. Если все будут оставаться в закрытых помещениях от заката до рассвета, говорили они, смертельные случаи прекратятся; и если удастся на какое-то время этого добиться, микробы, по мнению ученых докторов, вскоре вымрут, не находя носителей. Решено было лишить микробов охотничьих угодий. Всех чоло и индейцев ежевечерне собирали и запирали в бараках, и никаким домашним животным или скоту не позволялось бродить по ночам на свободе. Поскольку было установлено, что «ночную смерть» вызывали микробы, а не злая воля человека, полицейские были отозваны с постов, патрули отменили, и по ночам вся округа была тиха и безлюдна, словно кладбище. Трудно сказать, сработали ли эти меры – дожди, как я упоминал выше, возобновились, и никто не знал, следует ли приписывать прекращение смертей погоде или принятым властями предосторожностям.

Так обстояли дела, когда я, закончив работу в Лангосте, вернулся в Негритос.

Я тут же отправился к своим заброшенным растениям. Дожди продолжали идти, и я был уверен, что влажная погода защитит меня от опасности. Любого, кто появлялся на улице после заката, ждало суровое наказание, но я готов был рискнуть, если обнаружится, что странные растения собираются зацвести – так мечтал я увидеть их в цвету. Я был не слишком удивлен, обнаружив, как они разрослись. Удивило меня другое: их широкое распространение. Они были буквально повсюду, усеивали все джунгли, иногда поодиночке, иногда группами, а в некоторых местах образовывали миниатюрные леса и покрывали большие участки склонов.

Цветочные почки обнаружились на сравнительно небольшой части растений, хотя и те, что не собирались в скором времени цвести, были такими же крепкими и полностью сформировавшимися, как прочие. Я предположил, что некоторые растения были стерильны (как часто бывает у кактусов и родственных растений) и неспособны к цветению; мою теорию более или менее подтверждал тот факт, что на таких кустах вместо цветочных почек развились листья.

Эти листья были весьма примечательны и больше всего напоминали серый висячий лишайник, известный как «испанский мох». Но по структуре они резко от него отличались и состояли из бесчисленных, немного волнистых нитей или волокон бледного голубовато-зеленого цвета, растущих из короткого мясистого стебля. Заинтересовавшись листьями, я вскоре обнаружил еще одну любопытную особенность замечательных растений. Во всех случаях, когда ростки появлялись из опавших разложившихся цветов, стебли несли нитевидные листья и не имели цветочных почек, в то время как (я установил это далеко не сразу) цветоносные ростки появлялись прямо под свисающими вниз пучками похожих на волосы листьев. Спустя некоторое время я сообразил, что у моих странных растений был самый удивительный жизненный цикл. Цикл этот был двухфазным: цветы производили нецветущие растения с листьями – или, возможно, цветами иной формы – а те, падая на землю, в свою очередь порождали растения, которые несли только цветы. Я вспомнил, что такой способ роста и размножения не был уникален в растительном царстве. Некоторые из паразитических тропических растений, известных в просторечии как «воздушные», размножаются аналогично: из семян появляются нецветущие растения с сочлененными стеблями, которые затем распадаются, и из каждой секции развивается растение, имеющее цветы и семена. Так же размножаются и некоторые папоротники; двухфазный цикл характерен и для ряда морских растений.

Для меня это было вдвойне интересно, так как доказывало, что древние виды растений, пробужденные к жизни дождями из веками спавших семян, были тесно связаны с морскими формами растительной жизни. Я давно придерживался теории, что все растения изначально являлись обитателями морей, отдельные виды и роды которых, с сокращением водных пространств и расширением суши, приспособились к наземному существованию; я даже написал на эту тему несколько монографий. Конечно, мне было очень приятно узнать, что странные растения вокруг Негритоса в известной степени подтверждали мою теорию. По правде говоря, я был совершенно убежден, что многие новые растения на склонах холмов очень напоминали существующие морские формы и что мои странные, членистые, быстрорастущие ночные кустарники с огромными цветами стояли ближе всего к морским растениям.

Их удивительно быстрый рост, волокнистое строение, полупрозрачные цветы – все это скорее напоминало водоросли и мшанки, чем настоящие наземные формы растительной жизни.

Новое открытие, касавшееся их способа размножения, также свидетельствовало в пользу моей придуманной на ходу теории.

Более того, я вдруг впервые ясно осознал, что появление здесь, в Перу, ближайших родственников морских растений, дышащих воздухом, было даже закономерным. Как я уже говорил, почти все новые растения являлись чрезвычайно древними формами, до сих пор известными только по окаменелостям; а вся эта страна, как подсказывали мне палеонтологические исследования, в сравнительно недавний (геологически недавний) период прошлого находилась под водой. Следовательно, если предположить, что я был прав в своей теории эволюции растительной жизни, было бы естественно найти здесь самые ранние наземные формы растений, наиболее близко напоминающие своих морских предков.

Все это, понятно, промелькнуло у меня в голове быстрее, чем заняло изложение на бумаге. Обнаружив несколько растений, которые должны были ночью зацвести – если только дождь прекратится – я вернулся в Негритос. Я чувствовал, что заметно продвинулся в своей ботанической теории и мысленно уже сочинял статью для журнала Международного общества ботанических исследований.

Дождь не утих ни в ту ночь, ни в следующие; но наконец солнце снова засияло, последние облака уплыли за Анды, и я приготовился к ночной экспедиции. Многие месяцы я интересовался – нет, был одержим – странными растениями, и теперь мне предстояло увидеть их цветение!

Выскользнуть из лагеря незамеченным не составило большого труда. Все сидели взаперти, не было ни патрулей, ни полиции. Я усмехнулся, вспомнив дни первых загадочных смертей, когда лагерь кишел вооруженными охранниками, ищущими воображаемого убийцу-маньяка.

Мои мысли естественным образом вернулись к событиям тех дней, к Макговерну и его ужасу перед чем-то, что существовало лишь в его измученном и суеверном сознании; к Роджерсу и Меривейлу и их жуткому нервному страху, заразившему всех нас. К ночным смертям примешивалось тогда ощущение чего-то сверхъестественного и потустороннего. Конечно, я понимал, что и сейчас шел на риск. Не притаилась ли в темноте болезнь, нападающая на своих жертв незримо и без предупреждения в сухие ночи, подобные этой?

По складу характера я в своем роде фаталист; кроме того, научный пыл не так легко остудить мыслями о личном риске или опасности – иначе мы лишились бы многих великих научных открытий. Но даже ученый не всегда застрахован от смутных, неопределенных страхов, и я испытывал странное и далеко не приятное или комфортное ощущение надвигающейся опасности, словно рядом витала какая-то невидимая, необъяснимая угроза.

Раз или два, бросив довольно нервный взгляд на яркое звездное небо, я будто заметил какие-то расплывчатые, туманные тени, быстро пролетавшие над головой. По спине у меня побежали мурашки, когда я вспомнил ужасное выражение лица Роджерса при рассказе о «призраке», взлетевшем над телом мертвого сторожа. Возможно ли, думал я, что на свете существуют призраки, духи, силы, о которых мы не ведаем? С трудом и деланным смехом я отбросил эти глупые, почти суеверные мысли. Скорее всего, мне почудилось, а если нет, не разумней ли предположить, что то были летящие по небу облака или крупные ночные птицы – цапли, ябиру, клювачи? И все-таки я действительно ощущал гнетущее одиночество и что-то странное, потустороннее в воздухе, когда пробирался сквозь ночь – далеко позади нависали черные пики Анд, вокруг темные тени холмов, тысячи ночных звуков и нигде на огромном пространстве ни души, ни единой искорки света, что говорила бы о присутствии человека. Едва ли я ожидал или думал кого-либо или что-либо встретить, но мои пальцы невольно сомкнулись на рукоятке мачете – без мачете я в джунгли не выходил – и я стал внимательно оглядываться по сторонам. Ничего не происходило, и ничего живого я не видел, лишь изредка доносились крики козодоев и кроличьих сов. Так я достиг края густых зарослей.

Растения, к которым я направлялся, находились неподалеку от этого края джунглей; еще днем я проделал в зарослях просеку и теперь быстро и бесшумно дошел до места. Впереди показалась поросль высоких, толстых, членистых стеблей. Я пришел не напрасно; приближаясь к ним в темноте, как призрак, я видел три огромных и полностью раскрывшихся бело-фиолетовых цветка. В неверном свете звезд они казались огромными, как пляжные зонтики. На миг я застыл в восторге, наслаждаясь красотой этой удивительной цветочной композиции, а затем подошел ближе, чтобы осмотреть цветы подробней.