Текст книги "Вампиры пустыни (Том I)"

Автор книги: Хьюм Нисбет

Соавторы: Фрэнк Лонг,Орасио Кирога,Ги Мопассан,Ян Неруда,Френсис Флэгг,Стефан Грабинский,Ульрик Добени,Герберт Уэллс,Элджернон Блэквуд,Х. Херон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Чем больше я изучал странные растения, тем больше они озадачивали меня. Во многих отношениях они не поддавались классификации, и их невозможно было разместить среди различных ботанических родов, семейств или классов. Я подготовил срезы и изучил их под микроскопом. Я перепробовал все способы идентификации – но все было тщетно. Как ни странно, они имели много общего с водорослями или морскими растениями, и особенно с такими головоломками естественной истории, как мшанки и гидроидные полипы, которые, похоже, образуют связующие звенья между животным и растительным царствами. Но доводилось ли кому-нибудь слышать о растущих на суше мшанках и полипах? Тем не менее, думал я, в отдаленные периоды существования Земли, возможно, были и такие; существуют же наземные водоросли и морские арахниды или пауки. Так почему бы не наземные мшанки и гидроиды?

Это была увлекательная мысль, но до тех пор, пока мои странные растения не сочли бы нужным зацвести или произвести семена, я никак не мог определить, чем именно они являлись. Любой, по крайней мере любой ученый, поймет, какой восторг я испытал, когда обнаружил, что растения набухли и, похоже, собирались зацвести. К этому времени они достигли шести футов в высоту; главные стебли были толщиной с человеческое туловище. Но примечательней всего были будущие цветы: цветочные почки – если это были почки – прорывались сквозь наружный покров или кожицу в местах сочленения ветвей, а сами сочленения, как я заметил, отчетливо утолщились и увеличились в размерах.

Самым удачным было бы сравнение с цветением кактусов. Почки быстро увеличивались, и цветы обещали стать еще более любопытными и странными, чем стебли, а также, осмелюсь сказать, прекрасными.

Я подмечал признаки длинных и нежных, ярко окрашенных лепестков, и было очевидно, что цветы достигнут действительно гигантских размеров. Но мои ожидания были далеки от реальности. Однажды утром, посетив поляну кустарников, я увидел, что одна из почек приоткрылась. Я никогда не видел ничего подобного и даже похожего. Цветок никоим образом не развился до конца; по его внешнему виду я заключил, что растение цветет только ночью, и для того, чтобы увидеть цветок во всей красе, мне нужно было посетить это место после наступления темноты. Почка, однако, была в достаточной степени открыта, что позволяло мне составить некоторое представление о цветке. Я рассматривал его с крайним любопытством. Он казался полупрозрачным и очень мясистым, я бы даже сказал, студенистым, и был покрыт блестящим, влажным и, по-видимому, липким веществом. У стебля или основания, так как настоящего стебля у него не было, цветок был ярко-фиолетовым и напоминал по форме луковицу. За этой фиолетовой областью следовала граница или бахрома чисто белой перепончатой ткани, а дальше – бесчисленные длинные и многоцветные лепестки, как я их про себя назвал; они были сложены или свернуты вместе, подобно частично открывшимся лепесткам гигантской хризантемы.

Странный цветок имел почти четыре фута в длину и три фута в диаметре. Явственного запаха не было. Я испытывал сильное искушение прикоснуться к нему, но боялся повредить цветок и помешать его развитию. Как ни странно, несмотря на всю красоту форм, яркость красок и студенистую прозрачность, в нем было нечто отталкивающее. Возможно, виной тому был его причудливый вид: я давно заметил, что человеческий разум естественным образом отвергает или по меньшей мере с подозрением относится к любым необычным или странным формам известных природных объектов. Даже человеческие уродцы оказывают на большинство людей подобное воздействие; а цветок и все растение были достаточно необычными и странными, чтобы вызвать к себе смутную неприязнь и недоверие даже в моем научном уме.

И все-таки я решил навестить свои кустарники ночью и предался охоте. Возвратился я к завтраку – с ягдташем, набитым отличными утками и бекасами. В последние дни дожди прекратились, однако новые потоки по-прежнему орошали бывшие пустыни, и влажная земля могла еще некоторое время поддерживать растительность. Я упоминаю об этом, поскольку прекращение дождей имело самое непосредственное отношение к последующим событиям.

Когда я завтракал, позвонили из Лобитоса: меня просили приехать как можно скорее. Производилась разведка нового участка, и от меня требовалось провести микроскопическое исследование образцов из пробных скважин. Я был весьма разочарован, так как рассчитывал стать свидетелем полного цветения моих странных растений. Утешала мысль, что цветов будет еще много, а мое отсутствие не затянется. Я упаковал свое полевое снаряжение, заказал машину и отправился в Лобитос. Работа, как оказалось, заняла гораздо больше времени, чем можно было ожидать, и я гадал, успею ли вернуться до того, как все чудесные цветы распустятся и увянут. Я и представить не мог, какая скорая и примечательная встреча с загадочными и удивительными цветами странных растений ждет меня в будущем!

На второй день моего пребывания в Лобитосе до нас дошли известия о убийствах в Негритосе. Перед бараками были найдены мертвыми два рабочих-индейца или, точнее, чо– ло. По-видимому, они были задушены удавками или руками, но не было обнаружено ни малейшего намека на личность убийцы или явный мотив преступления. Оба работника были, как и все перуанские чоло[16]16
  …чоло – Так называют метисизированных и ассимилированных индейцев, в свое время осевших в городах и в совершенстве овладевших испанским языком.


[Закрыть], людьми тихими, мирными, трудолюбивыми и совершенно безобидными. Их товарищи заявили, что накануне вечером или ночью погибшие не ввязывались в драки, споры или ссоры; никто не слышал каких– либо громких или гневных слов, и, поскольку в карманах убитых была найдена недельная плата, ограбление как возможный мотив преступления исключалось.

Трагедия потрясла весь Негритос. На протяжении многих лет лагерь был образцом правопорядка. За десять лет здесь не было совершено ни одного убийства или грабежа, ни единой кражи со взломом или иного серьезного преступления; аресты ограничивались случаями пьянства, азартных игр, мелких краж среди туземцев и тому подобным. Негритос и Лобитос считались «сухими» лагерями, и даже пьянство было крайне редким явлением. Поэтому два убийства, произошедшие в одну ночь и без какой-либо очевидной причины, произвели немалую сенсацию. Более того, почти никто не сомневался, что преступления были совершены каким-то пришлым чужаком.

Перуанский индеец или чоло – личность не особо храбрая или отчаянная. Он не выносит кровопролития или насилия в любой форме, и ни я, ни кто-либо из чиновников не могли себе представить добропорядочного чоло, который намеренно напал бы на двух мужчин и успешно их задушил. И почему, спрашивается, ни один из двоих даже не закричал? Такое быстрое убийство казалось немыслимым. Почему второй рабочий спокойно ждал, пока убивали его товарища? Короче говоря, чем больше мы все это обсуждали, тем более загадочным казалось дело.

– По моему мнению, – заявил Стерджис, главный инженер, имевший огромный опыт общения с местными жителями, – это работа чилийца или колумбийца. Вероятно, двое убитых чоло раньше работали вместе с чилийцами или колумбийцами и поцапались с ними. Может, из-за женщины или слишком много выиграли в карты. Затем этот парень является сюда, узнает тех двоих и сводит с ними счеты. Мне только непонятно, почему их не зарезали – чилийцы предпочитают именно этот метод. И почему не ограбили? Подобный преступник вряд ли откажется от шанса прикарманить несколько долларов.

– Хм… Скорее всего, у убийцы не было времени, – предположил Хеншоу. – Возможно, он испугался. Но как, черт возьми, один человек мог задушить двоих?

– Может быть, их и не задушили, – вставил я. – Готов поспорить, что никто не осматривал тела на предмет удара по голове. Понимаете, прирезать человека – не всегда самый безопасный и тихий способ убрать его с дороги. Жертва может закричать. А бесшумно зарезать двух чоло было бы так же трудно, как задушить. На мой взгляд, их сперва сбили с ног, а потом, в бесчувственном состоянии, придушили удавкой. Больше напоминает работу человека с Востока или из Ост-Индии, не так ли? Как насчет всех этих китайцев и японцев в Таларе? Бьюсь об заклад, это один из них.

– Может быть, вы и правы, – согласился Стерджис. – Я не думал об индусах или китайцах. Но так или иначе, Стивенс их найдет, кем бы они ни были. Он служил начальником полиции в Маниле и промаху не даст, пусть этот треклятый лагерь и стал таким законопослушным, что Стивенс обленился и ожирел.

В эту минуту зазвонил телефон. Хеншоу поднял трубку и повернулся ко мне.

– Ты нужен в Негритосе, Барри, – сказал он. – Стивенс хочет, чтобы ты помог ему в деле об убийстве. Ему нужен человек, умеющий обращаться с микроскопом, и еще он спрашивает, не врач ли ты. Доктор Сэмюэлс в отпуске, а молодой Роджерс отказывается проводить вскрытие, если рядом не будет компетентного биолога, врача, анатома или еще какого-нибудь ученого.

Конечно, я был удивлен. С другой стороны, удивляться было нечему: я был единственным доступным микроскопистом в округе и в свое время прошел курс анатомии, так как подумывал стать хирургом. Мне было ничуть не жаль покидать Лобитос: место было в лучшем случае неприятное, и вдобавок я торопился к своим странным цветам. Но сразу уехать я не мог, необходимо было прежде завершить работу, ради которой меня вызвали. Я подошел к телефону и сообщил Стивенсу, что выеду в Негритос ранним утром. Вспыльчивый старик выругался и начал спорить, но я сказал, что в мои обязанности входят палеонтологические исследования, а не полицейское следствие, и что отвечаю я только перед нью-йоркским офисом. На самом деле, я немного разозлился и в заключение добавил, что соглашусь участвовать исключительно в качестве личного одолжения и из любопытства, и то если меня вежливо попросят, а не будут приказывать, в противном же случае и вовсе пальцем не пошевелю. Он сразу сбавил тон, начал извиняться, попросил меня поторопиться и повесил трубку.

Бедный старый майор Стивенс! Я никогда больше не услышал его голос, не увидел, как его красное лицо апоплексически багровеет и как он в ярости брызгает слюной, гневается и ругается. Следующие сутки принесли и мне, и всем остальным небывалое потрясение.

Меня пробудил от глубокого сна настойчивый звонок телефона. Подняв трубку, я услышал взволнованный, встревоженный голос.

– Ради всего святого, возвращайся! – кричал мой собеседник. – Говорит Меривейл. Это ужасно… прошлой ночью убиты еще три человека… и две женщины в Таларе… мы кинулись за майором Стивенсом… и нашли его мертвым… Он был задушен, как и другие. Нужно собрать всех белых… Где– то здесь бродит дьявол. Пора найти его и покончить со всем этим. И, Барри, захвати с собой Хеншоу.

Известие ошеломило меня. Что происходит? Семь, нет, восемь убийств в течение двух дней – и среди жертв майор Стивенс. Это казалось невероятным. Каков мотив? Кто этот убийца? Как он мог безнаказанно совершить новые преступления – ведь после первых двух смертей лагеря наверняка патрулировались и охранялись? Конечно, причина убийства майора Стивенса была очевидна. Убийца боялся майора и решил убрать его с дороги. Но ведь все остальные – чоло? Лишь предположение, что убийства были делом рук маньяка, могло бы это объяснить. Хеншоу и Стерджис были потрясены и охвачены ужасом не меньше меня; оба полагали, что убийства совершил какой-нибудь спятивший туземец или, по мнению Стерджиса, обезумевший выходец с Востока. Не теряя времени, мы помчались в Негритос – но, выведав подробности новых преступлений, не знали, что и думать.

За главного в Негритосе был Меривейл. Этот молодой парень, достаточно знающий и умелый руководитель, был так подавлен и огорчен смертью майора, что места себе не находил и не смог даже толком рассказать о случившемся. Макговерн, старший бурильщик, сумел дать куда более вразумительный отчет. В свое время он повидал виды и какое-то время служил в Нью-Йорке полицейским, причем отвечал за один из наиболее опасных участков Манхеттена в нижнем Ист-Сайде.

Майор Стивенс, зная о его полицейском опыте и умении укрощать самых буйных старателей, привел его к присяге в качестве заместителя и назначил ответственным за охрану лагеря. Он был огромным, крепким парнем, рыжеволосым и веснушчатым, и был лично знаком с каждым мужчиной, женщиной и ребенком в округе. Он знал двух чоло, убитых в первую ночь, и заверил меня, как ранее майора, что оба были самыми трудолюбивыми и законопослушными из рабочих.

– Ну да, Пабло и Гонсалес были ребята честные, работящие, – заявил он. – Проработали здесь без малого тридцать две недели. Не пили, не резались в карты, тихие, как ягнята. У какого дьявола, спрашивается, была причина убивать этих двух парней? Их даже не ограбили. Нет, сэр, тут не ограбление и не ссора, ничего такого. Мотив какой-то невиданный, как вы бы сказали, и ежели вы меня спросите, я отвечу, что убийцу не поймать, не уразумев тот мотив. Кто виноват, вы спрашиваете? Богом клянусь, откуда мне знать? И эти, прошлой ночью. Да, сэр, в лагере было светло, как днем, и мы патрулировали всем отрядом. Четырнадцать нас было, шныряли повсюду, а сам я с тремя ребятами стоял на страже у бараков чоло. И ни тебе звука, ни шума драки, ни крика – ничего. И вдруг на рассвете слышим крик из первого барака, и еще кто-то кричит в пятом, и ко мне подбегают женщины и мальчишки, хотят узнать, что случилось. Идем туда и видим всех троих – мертвее мертвого, будто высохшие скважины, и ни на одном ни ранки, только красные пятна на шее. Нет, черт побери, ошибся я маленько. У одного были отметины на груди, а у другого на лице, как будто в них выстрелили зарядом соли, ежели вы понимаете, что я имею в виду. Значит, иду я доложить майору – Господь упокой его душу – и нахожу его удавленным тем же манером. Это вот прямо неестественно, сэр. Аж жуть пробирает. Поджилки трясутся, честно признаюсь, сэр.

– Что вы можете сказать о женщинах, убитых в Таларе? – спросил я.

Но у Макговерна не было точной информации о них. Как сообщалось, они были найдены мертвыми, несомненно убитыми, в пустыне неподалеку от городка; накануне, поздно вечером, они были живы и здоровы и направлялись домой (обе жили в домах на склоне холма за кладбищем). Видели их около одиннадцати; следовательно, убийство произошло между этим часом и рассветом.

– Будь я проклят, если понимаю, как убийца мог одновременно расправиться с тремя чоло и майором здесь и еще двумя женщинами в Таларе! – воскликнул Хеншоу. – Макговерн и его люди не видели ни души ни на улице, ни на дороге, никакие машины не проезжали, и убийца уж точно не прилетел на самолете. И все в один голос клянутся, что эти трое из первого и пятого бараков в полночь были еще живы. А майор в два часа ночи был в полном порядке.

– Я не считаю эту сторону дела такой примечательной, как другие факты, – отозвался я. – До Талары можно дойти за пару часов. Но зачем этому дьяволу убивать четырех мужчин здесь и двух женщин там? Как ему удалось это сделать, не будучи замеченным или услышанным Макговерном или его людьми, и почему никто из жертв, из этих восьми человек, не закричал? Как ему удалось их убить? Говорю тебе, Хеншоу, здесь таится что-то, о чем мы еще не думали. Я считаю, что жертвы были убиты каким-то способом, о котором мы даже не подозреваем, а удушение – просто блеф, видимость. Речь идет о каком-то ужасном яде или чем– то вроде этого; возможно, его применили за много часов до того, как жертвы скончались.

– Ты же предполагал, что их оглушили ударом по голове? – спросил Хеншоу.

– Это не исключалось, но гибель майора спутала все карты. Вряд ли кто-то смог бы тайком к нему подобраться.

– Напротив, сделать это было бы достаточно легко, – возразил Хеншоу. – Он сидел у открытой двери и, скорее всего, заснул. Будь я на твоем месте, я провел бы вскрытие и посмотрел, не обнаружатся ли следы яда или травм. Но я тебе не завидую – с такой работой…

– Она не моя, – сказал я. – И поосторожней, не то призову тебя на помощь. Нам всем придется поучаствовать. Я сделаю, что смогу. Меривейл хочет, чтобы я принял бразды правления. Как жаль, что старый доктор Сэмюэлс в отъезде! Молодой Роджерс – неплохой врач, он достаточно хорош для рутинной или больничной работы, но никогда в жизни не проводил вскрытия. Сам я очень мало знаю о таких вещах. Тем не менее, я полагаю, что Роджерс сможет установить наличие травм или яда. Я просто собираюсь присутствовать и провести микроскопические исследования содержимого желудка и крови.

Но результаты вскрытия оставили нас в прежнем неведении – точнее, еще более озадаченными. Судя по всему, чоло пали жертвами злокачественной анемии или до смерти истекли кровью, но на их телах не было найдено ран, которые могли бы привести к значительной кровопотере. Следы на лицах и груди, упомянутые Макговерном, оказались проколами и едва углублялись в кожу; на одежде рабочих не было каких-либо больших пятен крови. В двух случаях имели место серьезные ушибы головы, но они могли быть вызваны падением и ударом о камни. У третьего человека, однако, обнаружился небольшой прокол в яремной вене и повреждение левого глаза: выглядело это так, словно что– то пронзило глазное яблоко и вся жидкость вытекла. Но и на его одежде не было пятен крови. Тело майора мы не вскрывали; внешний осмотр не выявил никаких следов, которые могли бы объяснить причину смерти, кроме красной полосы на горле, присутствовавшей у всех погибших. В отличие от чоло, тело майора, как нам показалось, не было обескровлено. Мы связались по телефону с врачом из Талары; тот сообщил, что не нашел на телах убитых женщин никаких следов насилия, за исключением многочисленных мелких ранок на груди и спине. Такие следы мог бы оставить выстрел из дробовика, сделанный с большого расстояния – но в ранках не обнаружилось дроби. Мое микроскопическое исследование содержимого желудка, тканей и крови не выявило наличия известных ядов, а химические тесты Роджерса не дали реакции на токсины.

Все это, понятно, отняло немало времени, и лишь ближе к вечеру мы освободились от неприятных обязанностей. Что же до обычной работы, то она полностью прекратилась. Никто и не думал выходить на смену. Руководители и начальники участков были слишком поглощены мыслями о череде таинственных трагедий, а чоло радостно и невозмутимо предавались безделью. Могло показаться, что они оставались равнодушными к загадочной и сверхъестественной гибели своих товарищей. Прочее население лагерей было вне себя от волнения и нервного напряжения. Женщины были до дрожи напуганы, детей не выпускали на улицу, и даже средь бела дня все вели себя так, словно ожидали, что в любой момент их настигнет чья-то невидимая рука.

Суеверный ужас не обошел и мужчин. Сам факт убийства, будь жертв и втрое больше, ничуть не обеспокоил бы крутых парней, составлявших костяк белой рабочей силы. Многие из них вели варварскую жизнь. Они побывали во многих шахтерских лагерях, где человеческая жизнь ценилась дешево, а убийства были повседневным делом – и почти все прошли через мировую войну. Десяток убитых туземцев или белых – убитых во время бунта или забастовки, в ссоре или пьяной драке – не заставил бы их и глазом моргнуть. Но восемь таинственных смертей, необъяснимая причина убийств и отсутствие каких-либо ключей к разгадке наполнили сердца этих жестких, закаленных в испытаниях ветеранов страхом перед потусторонним. И в самом деле, не один открыто высказывался в том смысле, что несчастных убил не человек, что в их трагической смерти повинен какой-то древний дьявол инков или же злой дух, и что лучше всего будет убраться из лагеря и держаться от него подальше.

Образованная часть лагерного населения, конечно, только посмеивалась над этими объяснениями. Для нас дело обстояло просто: были совершены убийства, и до сих пор убийца ускользал от нас. Но мы были уверены, что он непременно будет пойман, если осмелится повторить содеянное. Мы окружили лагерь надежным кольцом охранников, часовых и полицейских. Если убийца появится, думали мы, он неизбежно окажется у нас в руках.

Оглядываясь назад, я понимаю, какими глупыми и наивными были наши планы. Прошлой ночью убийца совершил свои злодейские преступления, несмотря на яркое электрическое освещение и значительное количество охранников – и скрылся незамеченным. И все же мы считали, что сумеем задержать убийцу, который до сих пор проявлял такую дьявольскую изобретательность, ускользая от всех: достаточно только погрузить лагерь в темноту, получше спрятаться и приказать никому не выходить на улицу после одиннадцати вечера…

Ночь была темная и беззвездная. Немногочисленные горевшие фонари позволяли лишь заметить на улице движущуюся фигуру – если эта фигура появится.

В лагере дежурило полсотни человек; я также отправил дюжину людей за пределы лагеря для наблюдения за окружающей пустыней. Все были тщательно замаскированы: одни затаились в густой тени нефтяных вышек, другие прятались за штабелями труб, третьи за камнями или зданиями. В то время нам казалось, что никакое живое существо не сумеет приблизиться к лагерю или прокрасться по улице, не будучи замеченным вооруженными охранниками. Конечно, мы учитывали, что маньяк или злодей – кем бы он ни был – мог и не появиться, что он, возможно, насытил свою жажду крови или же, зная, что мы его ждем, будет держаться осмотрительно, пока волнение и бдительность не спадут. Не исключено, что он попросту исчезнет навсегда. Но мы рассудили, что убийца, должно быть, маньяк или наркоман и что в таком случае он будет продолжать свои нападения, вовсе не заботясь о том, что навлекает на себя катастрофу.

До полуночи все было тихо. Я несколько раз обходил посты: все были на дежурстве, все бодрствовали и никого, кроме патрулей, не видели. Прошел час или два, и вдруг – раскатившись в темноте чудовищным эхо – послышался безумный крик смертельного ужаса. Я весь похолодел и мгновенно бросился в ту сторону, откуда раздался крик. Позади я слышал топот ног полдюжины людей. Но мы не успели пробежать и пятидесяти ярдов, как на нас вылетел бегущий человек, который бешено несся в лагерь из пустыни. Это был Макговерн. Я никогда не видел выражения такого дикого ужаса и страха, как на лице великана-ирландца. Его глаза закатывались, губы дергались, изо рта текла слюна, зубы стучали, а все огромное мускулистое тело дрожало и тряслось, как тельце испуганного ребенка. Едва не упав в обморок, он вцепился в меня и принялся что-то бессвязно бормотать. С величайшим трудом мы заставили его говорить внятно – и он поведал нам невероятную историю, перемежая ее восклицаниями и часто крестясь.

Он сидел на штабеле досок в тени недавно возведенной вышки, примерно в ста футах от постройки, известной как седьмой барак. Макговерн настаивал на том, что бодрствовал, страха не испытывал и постоянно поглядывал во все стороны. Никто, твердо заявил он, не смог бы подобраться к нему незамеченным, и все же внезапно, без всякого звука или предупреждения, на голову ему набросили что-то мягкое, прохладное и влажное, и он чуть не задохнулся; мускулистая рука обхватила его шею, пальцы сжали горло, и он почувствовал, что слепнет, задыхается, гибнет. Безумно испуганный, прилагая всю свою громадную силу, он боролся, дрался, пытаясь оторвать от шеи железную руку и сбросить с себя удушающий покров (Макговерн сравнил его с мокрым одеялом). Какое-то время все его усилия казались тщетными. Он вертелся во все стороны, пытался дотянуться до противника, но все было напрасно. Затем, не то случайно, не то намеренно, он кинулся на землю, прямо в лужу густой сырой нефти. Душившая его рука мигом разжалась, сорвала с его головы мокрое одеяло, и Макговерн, вскочив и вопя во все горло, помчался к лагерю.

Едва дождавшись окончания его удивительного рассказа, мы поспешили к месту нападения. Но там мы никого не нашли. По правде сказать, мы усомнились бы в истории ирландца, решив, что он задремал и все это ему приснилось, не будь он весь перемазан нефтью. На земле, вокруг нефтяной лужи, были видны следы борьбы, а на шее Макговерна отчетливо выделялась красная полоса.

Час или полтора мы обыскивали пустыню, обшарили все возможные укрытия и собирались прекратить поиски, когда раздался крик Джексона. Мы бросились к нему. Он стоял, выпучив глаза, у груды ржавого металлолома и указывал на какую-то темную массу, лежащую в тени. Я зажег электрический фонарь и с невольным криком страха и изумления отскочил назад.

Там, вялый и безжизненный, все еще с винтовкой в руках, лежал труп Хендерсона, одного из патрульных.

– Матерь Божья! – вскричал Макговерн. Он по-прежнему дрожал и старался держаться рядом со мной. – Дьявол добрался до бедолаги. Господи, сэр, вы и теперь будете говорить, что в убийствах повинен человек?

Мы смотрели друг на друга и видели пустые, испуганные лица. Это было жутко, невероятно. Кем бы ни был убийца, он обладал почти сверхъестественными способностями. Безмолвно, незаметно, неслышно, неожиданно, он напал на Хендерсона и убил его прежде, чем бедняга успел издать хоть звук. Смерть, по-видимому, была мгновенной; иначе остались бы какие-то следы борьбы, Хендерсон выпустил бы из рук винтовку… Напрашивалось единственное объяснение: на Хендерсона, в отличие от Макговерна, напали во сне. Я был уверен, что Хендерсона убили еще до нападения на Макговерна – будь это не так, патрульного разбудили бы душераздирающие вопли громадного ирландца.

Но удивительные, необъяснимые события той ночи еще не закончились. Когда, неся тело Хендерсона, мы вернулись в лагерь, нас встретили Меривейл, Роджерс и двое патрульных. При первом взгляде на их лица я понял, что произошла новая трагедия.

– Боже мой, Барри! – воскликнул Роджерс. – Убит больничный сторож! Я нашел его минут через пять после нападения и – можешь считать меня сумасшедшим – мельком видел дьявола, который убил его. Я не лишился рассудка, я не пью, я не спал, но, клянусь жизнью, я видел, как над его телом поднялась какая-то неясная тень и исчезла – да, исчезла, растворилась в воздухе прямо перед моими глазами!

– Вздор! – отрезал я, пытаясь говорить спокойно: ужас Роджерса и Макговерна был несколько заразителен. – Если ты видел этого человека, то кто он? Как он выглядел?

– Человека? – крикнул Роджерс. – Это был не человек. Это было к-какое-то сущ… сущ… существо, при… призрак!

– Благословенная Мария, защити нас! – воскликнул Макговерн, истово крестясь и прижимаясь ко мне. Искоса он поглядывал на тени, словно ожидал, что там вот-вот материализуется чудовищный демон. – Говорил же я, что ребят убил не человек. И на меня напал не человек, рожденный от женщины, сэр.

Я принужденно рассмеялся.

– Тебе привиделось, Роджерс, – сказал я. – Ты вообразил, будто что-то видел. Никто из нас не верит в призраков и прочие сверхъестественные вещи.

– Ему не привиделось, – вмешался Меривейл. – Я прибежал на крик Роджерса и тоже это видел. В нападавшем не было ничего человеческого.

Я ахнул. Я не мог сомневаться – оба говорили правду. Сторож был убит; оба настаивали, что видели нечто, какой– то призрачный объект, который затем исчез. Что все это означает? Что за смертоносный призрак? Я не верил и по сей день не верю ни в призраков, ни в сверхъестественные явления, и всегда считал, что все можно объяснить естественными причинами. Оправившись от первого чувства слепого страха и нервной дрожи, вызванного этими невероятными рассказами, я стал рассматривать вопрос с точки зрения здравого смысла.

– Возможно, вы оба действительно что-то видели, – согласился я. – Но если и так, это был не призрак. Даже если бы все мы верили в призраков – а лично я не верю, и не думаю, что кто-либо из вас верит – никто и никогда не слыхал о призраке, способном причинить людям вред. Существо, совершившее эти преступления, обладает мышцами, плотью и кровью. Оно напало на Макговерна, и когда он справится со своим безумным суеверным ужасом, он сможет вам рассказать, что сражался не с каким-то призрачным, эфирным духом. Если ваш «призрак» исчез, то только потому, что выскользнул в темноте из поля зрения. Но, конечно, существует отдаленная – и очень отдаленная – вероятность, что это был не человек. Какая-нибудь невиданная хищная птица, хотя я и не верю в подобную теорию. Никакая птица и никакое животное не душит людей. Мне кажется, что это какой-то сошедший с ума выходец с Востока, возможно, член восточно-индийского клана тутов. Ткань, наброшенная на голову жертвы, а затем попытка удушения поразительно напоминают методы тугов. Я полагаю, что вы двое видели ткань, одеяло или пончо, которыми пользуется убийца. Скорее всего, он выходит на охоту обнаженным или почти обнаженным и потому остается практически невидимым в темноте. Но ткань, которую он использует, может быть светлой. Когда он сбежал после убийства сторожа, ткань на мгновение стала видна, прежде чем он ее скомкал. Это дало бы эффект, который ты описываешь, Роджерс. Ты находился в светлом месте, а затем очутился в темноте и не заметил убийцу, тем более что твои глаза были прикованы к ткани. Так или иначе, теперь нам известен метод этого парня. Ткань заглушает крики жертв – вот почему при нападениях не было слышно никаких криков. Потом он начинает душить.

– Замечательно! – саркастически воскликнул Меривейл. – Но это не объясняет проколы! И в чем состоит его замысел? Как он скрывается от патрулей?

– Я не думаю, что проколы, как ты их называешь, имеют какое-либо отношение к делу, – ответил я. – Откуда мы знаем, что их не было на телах этих людей еще до убийства? Многие чоло, как известно, страдают язвами и волдырями. А маньяки, что также известно, крайне умело обходят ловушки. Голый индус или китаец может проскользнуть в тени, пройти там, где ни одному белому не удастся пробраться незамеченным.

– Ну, надеюсь, ты прав, – сказал Роджерс. – Я верю в духов не больше, чем ты, Барри. Но признаюсь, я испытал настоящий ужас, когда увидел, как эта призрачная, облачная фигура взлетела над телом сторожа и исчезла. Хотелось бы думать, что волнения на сегодня закончились. На востоке уже начинает светлеть. Уже почти утро.

Ночные волнения, как выразился Роджерс, и впрямь закончились, но день принес в Негритос новые и самые невероятные известия. Из Лобитоса позвонил Стерджис, и я побледнел, услышав, что в его лагере были найдены убитыми – задушенными – двое людей. Едва он повесил трубку, как из Талары позвонил Колкорд и сообщил, что там были совершены четыре убийства. Час или два спустя наш радист поймал поразительное сообщение с борта лайнера «Санта Джулия»: утром на палубе нашли мертвыми трех человек, двух членов экипажа и пассажира, и все они, как оказалось, были задушены. И, словно этого было недостаточно, вести о похожем убийстве пришли из Пайты.