355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Хуан Мирамар » Личное время » Текст книги (страница 9)
Личное время
  • Текст добавлен: 21 октября 2016, 22:12

Текст книги "Личное время"


Автор книги: Хуан Мирамар



сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

10. Тощие собаки

Где-то Рудаки слышал, кто-то ему рассказал, кажется, на работе шеф делился сведениями, почерпнутыми из журнала «Наука и жизнь», что свинья отличается от других животных и человека одним удивительным свойством – вроде называется оно приемистостью и состоит в том, что, убегая, свинья точно соизмеряет свою скорость со скоростью преследователя, и потому догнать ее невозможно – между ней и преследователем всегда остается разрыв.

«Мне бы такое качество сейчас, – думал он, – мне бы уметь так, но не свинья я, увы, не свинья, – он осторожно выглянул из-за дерева и обвел глазами окружающий горный пейзаж, но его преследователей нигде не было видно. Это его немного успокоило. – Неужто, надоело за мной по горам бегать, пресловутая восточная лень победила?»

Рудаки посмотрел вверх, на крону дерева, за которым прятался, на ветки с колючками, листьев на ветках не было – зима. «Акация, должно быть, – решил он, – а может, – он усмехнулся, – а может, и анчар. К нему и птица не летит, и тигр нейдет… Где-то в этих местах должен он произрастать, если не выдумал его классик». И он опять высунулся из-за дерева, на этот раз немного дальше и тут же их увидел: все трое залегли за гребнем невысокой каменной россыпи – виднелся край головного платка и из-за камней торчали стволы винтовок.

Как только он высунулся, ствол одной винтовки дернулся и пуля с противным завыванием взрыла песок не далее чем в полуметре от дерева. Он нырнул обратно за дерево одновременно со звуком выстрела – сухой треск многократно повторило эхо в недалеких горах. За первым выстрелом раздалось еще два, но пули в этот раз ушли куда-то далеко в сторону.

Надо рвануть к горам, решился он и, оттолкнувшись от дерева, побежал в сторону ближайшей скальной гряды. Вслед ему раздалось несколько выстрелов, но пули опять ушли далеко в сторону. Он обернулся на бегу и увидел, что преследователи бегут за ним, подоткнув полы своих длинных черных плащей. Выстрелов больше не было.

«Живым хотят взять, – думал он на бегу, хватая ртом воздух. – Зачем я им? Кто же это такие? Не солдаты, и на полицейских не похожи. Армия дикая какая-нибудь, „батька“ какой-нибудь местный, но это не нубийцы, судя по одежде, а явные арабы. Впрочем, какая разница. Какая разница, к кому в руки попасть. Хрен редьки не слаще. Возьмут в заложники белого гяура, выкуп будут требовать в лучшем случае, а кто за меня выкуп даст?»

Горы были недалеко, обычные африканские горы: невысокие, почти без растительности рыжие и желтые скалы, но все же это было укрытие, все-таки это было лучше, чем тот хилый «анчар», за которым он укрывался. В горах должны быть ущелья, долины какие-нибудь, ручьи – он судорожно сглотнул, пить хотелось жутко. «И пещеры, – думал он, – и пещеры там должны быть. В пещере и ночь пересидеть можно или до темноты переждать, а потом уйти».

Он помнил карту и знал, что горы эти небольшие и невысокие и за ними опять начинается пустыня, а за ней на большой реке находится город – железнодорожная станция, он даже название помнил, дурацкое такое название – Ом-дурман.

– Омдурман, – бормотал он на бегу, с хрипом втягивая воздух в легкие, – Омдурман, – он бежал уже по гладким скальным плитам, которыми начинались горы, – ближе всех были две рыжие скалы, и между ними виднелся узкий проход. – Туда добраться надо, до этой щели, – хрипел он, – там спрятаться где-то, пересидеть до темноты и потом в Омдурман. Омдурман, – повторял он как заклинание и бежал вверх, к проходу между скалами, по гладким плитам, бежал сначала на двух ногах, но потом, когда подъем стал круче, побежал на четвереньках.

«Сейчас, – думал он, – сейчас стрелять опять начнут». Раздались почти одновременно два выстрела. Одна пуля ударила в плиту рядом с ним. Он подпрыгнул, в отчаянном прыжке влетел в проход между скалами и, не удержавшись на ногах, плашмя растянулся на щебенке, покрывавшей дно расселины. Раздался треск еще двух или трех выстрелов, завыли рикошетившие от скал пули.

«Зачем они стреляют? Они же меня уже не видят. Поднялись бы сюда и тогда стреляли. Сейчас, сейчас сюда поднимутся, надо вставать», – приказывал он себе, но встать не было сил и он лежал ничком и, стараясь унять одышку и сердце, прислушивался к звукам.

Его преследователи были, наверное, недалеко – их голоса слышались как будто совсем рядом, но слов он уловить не мог, как ни старался, разобрал только одно слово «ма-леш» – любимое арабами слово, которое означает что-то вроде «не важно», или «пускай», или «брось».

Он уже не знал теперь, насколько ему удалось от них оторваться – во время своего последнего рывка оглянуться он никак не мог, – но, в любом случае, они были недалеко, скорее всего, остановились там, где начинались плоские каменные плиты, и стреляли оттуда наугад. Плиты были скользкие, как будто отполированные, и карабкаться по ним с винтовками было бы не просто.

Наконец он осторожно выглянул из расселины. Арабы действительно расположились у края гладких скальных плит и расположились, судя по всему, прочно. Они сидели на плитах, а один даже полулежал на своем расстеленном плаще, глядя вверх, на скалы; винтовки лежали рядом. Все курили и пили воду из фляги, передавая ее друг другу. Изредка кто-то из них что-то говорил, показывая рукой на скалы, в которых прятался Рудаки.

«Эх! Пугнуть бы их сейчас из „Калашникова“, – вздохнул Рудаки и сглотнул слюну – смотреть, как они пьют, было невыносимо. – Надо двигаться, – опять приказал он себе, – надо идти, пока светло, а там переждать где-нибудь ночь и идти дальше, пока не доберусь до Омдурмана». Он встал и побрел в глубину расселины, которая вскоре стала шире, а потом перешла в довольно широкое ущелье с крутыми склонами, усыпанными крупными камнями.

Рудаки отдавал себе отчет в том, что, если арабы поднимутся за ним в ущелье, то он станет для них прекрасной мишенью, что, может, на это они и рассчитывали, но свернуть было некуда и он продолжал брести по ущелью, изредка испуганно оглядываясь.

Однако никто его больше не преследовал. Скоро он вышел в долину, которая отличалась от ущелья только тем, что – была немного шире, на склонах росли какие-то скрюченные деревья и посредине была проезжая дорога. Он решил, что идет уже около часа – часов у него не было, он их обменял на порцию шаурмы еще в столице, когда почти сутки бродил возле гостиницы, не решаясь забрать свои вещи, но так, на прикидку, получалось около часа. Скоро его догнала повозка, запряженная двумя мулами.

Когда повозка проезжала мимо, он поздоровался с сидевшим в ней крестьянином по-арабски и неожиданно для самого себя сказал:

– Village? OK?[23]23
  Деревня? О'кей? (англ.)


[Закрыть]

Крестьянин окинул его равнодушным взглядом и кивнул. Рудаки вспрыгнул на край повозки и уселся, свесив ноги, позади крестьянина. Повозка медленно двигалась, переваливаясь на крупных камнях, усыпавших дорогу, возница понукал мулов неопределенными междометиями, вздыхал и изредка протяжно взывал к аллаху: «Йа Алла! Ва Алла!». На Рудаки он не обращал никакого внимания.

Через некоторое время Рудаки решился попросить воды:

– Майа. Фи майа?[24]24
  Вода. Есть вода? (араб.)


[Закрыть]

Возница покосился на него, достал из-под наваленных в повозке мешков бутылку, оплетенную соломой, и протянул ему. Глотая теплую воду, Рудаки подумал, что бутылка похожа на бутылки с болгарским вином «Гамза», которые они часто покупают на всякие сборища и посиделки у них дома, но никаких надписей на ней не было.

Напившись, он совсем успокоился. «Случайные это были арабы, – думал он, отдавая бутылку, – разбойники какие-то. Ни на местную полицию, ни тем более на „Мухабарат“[25]25
  Египетская служба безопасности.


[Закрыть]
не похожи. Особенно на «Мухабарат» – те бы меня не отпустили так, те бы точно поймали». Он поежился и посмотрел назад, на дорогу, но дорога была пуста.

«Странный народ эти арабы, – он посмотрел на подобравшего его крестьянина – средних лет дядьку в грязной серой галабии, – если бы на его месте был наш мужичок, то, во-первых, неизвестно, взял ли бы меня, скорее всего, не взял бы, а во-вторых, если бы взял, то расспросами замучил. А этот подобрал посреди пустыни, в горах, подобрал иностранца, грязного и потного, в рваной куртке, с расцарапанной мордой – точно ведь расцарапал, когда через колючки лез в лесопарке этом, возле гостиницы, – и ничего, и не интересует это его совсем, ибо на все воля аллаха».

Он покачал головой и опять посмотрел назад, на дорогу, но дорога по-прежнему была пуста, по-прежнему вокруг были лишь желто-красные скалы и ни души. Только летали невысоко в небе какие-то птицы, похожие на соколов.

«Скорее всего, это и есть соколы», – лениво подумал он. Его клонило в сон, и он бы и заснул, если бы повозку не встряхивало на камнях. В полудреме он стал вспоминать то, что произошло с ним за последнюю неделю: все свои мучения, и переживания, и страхи, которые еще далеко не закончились, и когда закончатся, не известно.

«Надо же, – размышлял он, – надо же, как получается: если рассказать кому-нибудь о том, что со мной произошло, то получатся приключения, как ни рассказывай, а на самом деле были это сплошные муки и ничего лихого и мужественного в этих событиях не было, а расскажи – получатся приключения. А главное, – думал он, вспоминая эту безумную неделю, – главное, что не понятно, зачем меня сюда вообще послали. Ну, в Хаме и в Александрии – там тоже была опасность и еще какая, но там было понятно, зачем, задание у меня было, а тут черт знает что – пойди туда, не знаю куда».

Задание у него в этот раз и правда было неопределенное. Надо было ему позвонить в представительство Аэрофлота в столице и спросить некоего Бессарабова, и тот расскажет ему, что делать. Правда, сказали ему тогда под страшным секретом знакомые офицеры в кафе в Лефортовском парке, что похож он оказался внешне на кого-то из местной банды антиправительственной, на начальника какого-то и что будто бы должен он будет этого кого-то заменить на время, чтобы отдать какой-то важный приказ или подписать там что-то. Хотя как подписать? Подпись-то у него в любом случае другая, и арабский он не настолько знает, чтобы кого-то из местных деятелей заменить. Бред сивой кобылы! Однако он по прежнему опыту знал, на что способны генералы, поэтому не очень удивился бы, если бы этот бред оказался правдой. Но до этого не дошло.

Он посмотрел на грязно-желтую пустыню, которая открылась перед ними, когда проехали они этот небольшой горный массив, подумал, что скоро должен быть и населенный пункт какой-нибудь, и вдруг вспомнил Лефортовский парк в снегу, кафе, где пили они под жареную рыбу «капитан», и шутки разбитной московской подавальщицы по поводу этой рыбы и их капитанских погон; вспомнил настолько отчетливо, что даже запах этой рыбы вдруг почувствовал и ощутил парной дух зимней московской кафешки в парке, в которой, отряхивая с шинелей мокрый снег, толпилось окрестное офицерье из многочисленных военных заведений, расположенных в этом издревле населенным военными учреждениями районе; вспомнил, как на вентиляционном желобе над окном раздаточной грелись кошки – нигде он потом такого не видел: на теплой полке желоба, свесив расслаблено хвосты и даже лапы, грелось не меньше десятка разнокалиберных кошек и котов.

Впереди, в дрожащем мареве над горизонтом вдруг возник минарет, потом еще один, и скоро стали видны первые дома.

– Омдурман? – спросил он возницу.

– Э… Валла, – неопределенно помянул тот аллаха.

Рудаки хотел было уточнить, что значит «э… валла», но потом передумал – какая разница, какая разница, какой это город, все равно потом надо будет как-то выбираться в Египет, а откуда выбираться, не так уж и важно.

Между тем они уже въезжали в город – судя по многочисленным мечетям и блочным трех– и пятиэтажным домам, был это большой по масштабам страны город, – и он опять спросил возницу, не Омдурман ли это, но снова получил в ответ неопределенный призыв к аллаху. Они ехали по широкой грязной улице, застроенной блочными домами, в первых этажах которых располагались различные лавки и мастерские. Прохожие были преимущественно арабами, хотя попадались и негры, но городского вида, в галабиях, а некоторые в европейских костюмах. Проехали полицейский участок, возле которого стояли два броневика с тяжелыми пулеметами и – местное изобретение – джипы со стальными щитами вместо ветрового стекла. Возле машин суетились полицейские и солдаты. Потом проехали мимо гостиницы «Нил» – название гостиницы было написано по-английски, наверное, единственная надпись латинскими буквами во всем городе.

«Пожалуй, имеет смысл зайти в гостиницу, – решил Рудаки, – разузнать, что и как, и, может, переночевать, если паспорт не будут требовать».

– Шукран,[26]26
  Спасибо (араб.).


[Закрыть]
– сказал он вознице и спрыгнул с повозки.

– Э… Валла, – возница повторил свое любимое присловье и так же неторопливо поехал дальше, не оглядываясь.

Рудаки немного постоял у входа, размышляя, как лучше вести себя в гостинице, чтобы поменьше вызвать подозрений, но так ничего и не придумал, толкнул обшарпанную дверь и оказался в холле, если это помещение можно было так назвать.

Был это довольно узкий коридор, почти все пространство которого занимала ведущая куда-то наверх крутая деревянная лестница. Под лестницей находилась конторка портье, и сидел за этой конторкой немолодой лысый араб в темном европейском костюме с повязанным толстым узлом желтым галстуком с каким-то непонятным рисунком. Рудаки подошел к конторке и увидел, что на галстуке у портье изображены крокодилы, зеленые крокодилы с разинутыми пастями. Из-за этих крокодилов он даже поздоровался не сразу, а некоторое время стоял и молча смотрел на грудь портье. Портье тоже молчал. Наконец Рудаки очнулся и поздоровался по-арабски.

– Мархаба,[27]27
  Здравствуйте (араб.).


[Закрыть]
– ответил на приветствие портье, потом внимательно посмотрел на рваную куртку Рудаки, на его расцарапанное лицо и грязную футболку и спросил по-английски: – Чем могу быть полезен, сэр? – английский у него был старосветский, очень правильный, и вопрос он задал с идеальной вопросительной интонацией, которая, как правило, иностранцам не дается.

– Вы англичанин? – неожиданно для себя спросил Рудаки.

– Мать англичанка, – ответил портье и представился: – Марко Морган-Милад к вашим услугам, сэр.

– Крис Уземба, поляк, – назвался Рудаки своим фальшивым именем.

– Поляк? – англизированный портье Марко Морган-Милад выразил голосом умеренное удивление. – Далековато от дома, не правда ли, сэр?

– Да не близко, – усмехнулся Рудаки этому «не правда ли, сэр», будто сошедшему со страниц старинного романа из английской жизни, и спросил: – Номер для меня найдется?

– Конечно, сэр, – ответил портье и с гордостью в голосе добавил: – В гостинице есть свой котел – можно согреть воду для ванной. Я предложу вам лучший номер – в нем останавливался сам сэр Уингейт.

– Вот как, – сказал Рудаки. – Спасибо, – кто такой сэр Уингейт, он не знал.

– У вас есть багаж? – спросил портье и тряхнул лежавшим на стойке колокольчиком.

– I travel light,[28]28
  Я путешествую налегке (англ.)


[Закрыть]
– ответил Рудаки и про себя подивился тому, как быстро он перенял стиль этого Марко Морган-Милада.

На звон колокольчика появился мрачный, бандитского вида араб, которого портье назвал «бой».

– Бой покажет вам ваш номер, сэр.

«Бой» привел его в номер по крутой лестнице, отомкнул дверь и, пропустив его вперед, встал на пороге в ожидании чаевых. У Рудаки были доллары, но только несколько крупных купюр, и дать чаевые было нечем.

– Баадын,[29]29
  Потом (араб.).


[Закрыть]
– сказал ему Рудаки, и «бой», недовольно хмыкнув, ушел, хлопнув дверью.

Рудаки остался один в большой комнате с высоким потолком и москитными сетками на окнах. Посреди комнаты стояла широкая двуспальная кровать, рядом – антикварного вида стул, а в одном из углов – столик с зеркалом и несколькими выдвижными ящиками. Больше в комнате ничего не было.

Рудаки подошел к окну и откинул сетку. Окна выходили на улицу – он видел из окна вход в гостиницу, возле которого только что стоял, размышляя, заходить или нет. Номер располагался невысоко – не выше второго этажа.

«Можно спрыгнуть, если что, – подумал он, но тут же мысленно себя одернул, – если этот Морган полицию вызовет, прыжок из окна едва ли поможет».

В дверь постучали.

– Войдите, – пригласил Рудаки.

Вошел портье. «Или хозяин, – подумал Рудаки, – почему я решил, что он портье».

– Ванна готова, сэр, – объявил портье (или хозяин), – и я формуляр принес – заполните, пожалуйста.

Рудаки взял карточку – она была на арабском – и сказал:

– Я арабский не настолько знаю, чтобы заполнить. Может быть, вы сами напишете, что надо, а я распишусь, – он протянул вместе с карточкой стодолларовую банкноту. – Фамилия – Уземба, Крис Уземба из Польши.

– Еще номер паспорта требуется, сэр, – Морган-Милад спрятал доллары.

«А ладно, – решил Рудаки, – дам я ему паспорт, что я теряю – все равно он фальшивый, а так, может, в полицию не донесет или донесет не сразу. Все равно с этим паспортом я границу с Египтом не перейду».

Он дал портье паспорт и пошел за ним в конец коридора, где была ванная. Она оказалась огромной, с мраморным полом и высоким потолком, у стены располагалась старинная чугунная ванна, заполненная горячей водой. Рядом, на низенькой скамье, стояло ведро с кипятком и лежал ковшик.

– Ужин вам в номер подать, сэр? – спросил портье, уже стоя в дверях.

– Да, в номер, пожалуйста, – ответил Рудаки и тут же почувствовал зверский голод. – Вы там что-нибудь наскоро сообразите, а то я проголодался, честно говоря, – и добавил: – Я мыться недолго буду.

– Ужин будет через полчаса, сэр, – сказал портье и собрался уходить, но Рудаки остановил его.

– Господин Морган-Милад, я попрошу вас, поменяйте на фунты немного долларов из тех, что я вам дал, – для слуги, а то мне нечем было дать ему чаевые.

– Не беспокойтесь, сэр, он в обиде не останется, – портье приложил руку к сердцу – все-таки арабская его часть проявляла себя – и торжественно удалился.

Рудаки разделся и опустился в горячую воду, постанывая от удовольствия и отчасти от боли – на ногах были многочисленные ссадины и кровоподтеки, следы недавней безумной гонки по усеянной камнями пустыне.

«Нельзя расслабляться, – убеждал он себя, лежа в ванне, – не известно, кто такой этот Морган-Милад, – сдаст полиции, пока я тут голый лежу». Но убеждения не действовали – уж очень хорошо было так лежать и отмокать от грязи и пота, которые, казалось, проникли в каждую пору.

Когда наконец ему удалось заставить себя начать мыться, постучал портье и спросил, можно ли подавать ужин.

– Еще минут десять, – крикнул через дверь Рудаки, и действительно, не позднее, чем через минут пятнадцать вошел в свой номер.

Ужин уже ждал его на низком столике возле кровати. Правда, надо было надеяться, что не весь ужин – на столике пока была только «мезза» – традиционный арабский набор закусок к араку. Присутствовал и сам арак в высоком стакане – рядом стоял второй стакан с водой, чтобы разбавлять арак.

Рудаки арак любил – пристрастился к этому напитку еще в первые свои командировки на арабский Восток. Ему нравился и мягкий вкус этой водки, и запах аниса, будивший детские воспоминания об успокоительных «каплях датского короля», которые пили престарелые родственники, – воспоминания, скорее всего, ложные, так как его престарелые родственники были по преимуществу военными врачами, людьми суровыми и в успокоительных каплях не нуждавшимися; этот запах неизменно пробуждал в памяти и навязчивую песенку из какого-то кинофильма: «"Капли датского короля" пейте, кавалеры!».

– «Капли датского короля» пейте, кавалеры! – пропел Рудаки, налил в арак немного воды – напиток тотчас же приобрел молочно-мутный оттенок – и стал разглядывать меззу. На шести маленьких тарелочках были разложены разные закуски, преимущественно овощи: свежие помидоры, огурцы, лук, только на одной лежали два скромных ломтика вяленого мяса – бастурмы.

– Вот с бастурмы и начнем, – сказал Рудаки и потер руки.

Тут тихо открылась дверь и вошел портье. Когда он увидел Рудаки, вид у него стал растерянный.

– Извините, сэр, – пробормотал он, – я думал, что вы еще ванну принимаете.

Видно было невооруженным глазом, что он так совсем не думал. За его спиной в коридоре маячил бандитского вида «бой».

– Да я уже помылся, – сказал Рудаки, – вот думаю приступить, – он помолчал, потом спросил: – Может быть, и вы выпьете со мной? Религия вам позволяет?

– Я христианин, – с гордостью в голосе ответил Марко Морган-Милад и крикнул через плечо «бою» по-арабски, чтобы тот принес еще арак.

«Бой» отправился за напитком, а в комнате повисло напряженное молчание. Портье переминался с ноги на ногу, избегая взгляда Рудаки.

«Отчего он так мнется? – думал Рудаки. – Может, уже полицию вызвал? Но не убегать же сейчас. А… Будь что будет! Хоть поем и выпью. А может, и не вызвал он полицию, а просто так, стеснительный такой».

Он вдруг вспомнил, как у Грэма Грина в «Министерстве страха», кажется, один человек дал себя убить потому, что постеснялся кричать, звать на помощь.

«Но не вскакивать же действительно сейчас и, толкнув портье, бежать из гостиницы, – думал он, – как-то это не комильфо», – и продолжал молча сидеть.

Пришел слуга со стаканом арака, и портье, придвинув стул к столику, уселся и разбавил водой свой арак.

– Предлагаю выпить за процветание вашей гостиницы, – сказал Рудаки.

– Спасибо, сэр, – откликнулся портье, и они отпили из своих стаканов, не чокаясь.

Арак подействовал на Рудаки сразу – закружилась голова, по телу разлилось тепло. Он нацепил на вилку кусочек бастурмы и принялся жевать. Действительность как-то сразу утратила свою угрожающую сущность, стало даже уютно: показалось ему, будто не был он шпионом («Разведчиком», – тут же мысленно поправил он себя), а был он в этой стране благополучным туристом и вот выпивает с гостеприимным хозяином гостиницы, а завтра с утра предстоит экскурсия куда-нибудь на озера, к тростниковым хижинам и туземцам, и там обязательно будут тощие собаки, которые так упорно преследовали его во сне и в смутных видениях перед поездкой в эту страну.

– А вы почему не едите ничего? – спросил он Марко Морган-Милада.

И тут он заметил, что вилка только одна, и хотел сказать: «Почему же вы не попросили слугу принести еще одну вилку?». Но сидевший напротив англизированный портье (или хозяин) Марко Морган-Милад вдруг стал двоиться и троиться, пошел волнами и изгибами, как изображение в разлаженном телевизоре, и исчез, а вместе с ним, извиваясь и разламываясь, исчезла и комната, и наступила темнота…

В вагоне метро было мало народу, и Рудницкий с Рудаки сидели одни на длинном сиденье посередине вагона. Рудаки полулежал, закрыв глаза, и вид у него по-прежнему был не ахти какой, но все же лучше, чем на даче. А сначала Рудницкий перепугался не на шутку.

Когда вернулся он на Балерину дачу, чтобы вместе с Рудаки ехать домой, то нашел его на земле то ли пьяного – хотя сколько они там выпили, – то ли больного. Он поднял его и положил на скамейку, но тот не просыпался, хотя тряс он его за плечи и уши ему тер, как положено, и только когда плеснул он ему в лицо водой, Рудаки очнулся, но только для того, чтобы сказать по-английски какую-то странную фразу: «Omdurman? Excuse me, is it Omdurman?[30]30
  Омдурман? Извините, это Омдурман? (англ.)


[Закрыть]
» и опять отключиться.

В конце концов Рудницкому удалось привести Рудаки в чувство с помощью горячего крепкого чая, только тогда взгляд его стал более или менее осмысленным и можно было спросить, что же с ним произошло.

– Да вроде ничего со мной не произошло, – ответил он, – сидел тут, на скамейке, тебя ждал, ну и задремал, наверно.

– А морда отчего у тебя вся расцарапана? Вроде не было этого раньше.

– Да? – удивился Рудаки и пошел смотреться в зеркало. Вернулся задумчивый и сказал загадочную фразу: – Видно, отправился я все-таки в проникновение.

– Какое проникновение! Ты что, не пришел в себя еще?!

– Да ладно. Это я так. Долго объяснять.

Рудаки надолго замолчал и в метро тоже молчал, а потом в вагоне опять заснул.

Когда стали они подъезжать к «Театральной», где Рудницкому надо было выходить, он толкнул Рудаки в бок. Тот проснулся и испуганно посмотрел на Рудницкого.

– Мы где?

– «Театральная», – сказал Рудницкий, – мне выходить. Ты один доедешь?

– Куда ж я денусь? – усмехнулся Рудаки и протянул Рудницкому руку. – Ну, давай. Спасибо, что привел меня в чувство.

Рудницкий пожал ему руку и опять спросил:

– Точно сам доедешь?

– Доеду, конечно, не волнуйся ты.

И Рудницкий вышел из вагона. Он стоял на перроне и смотрел на Рудаки через окно вагона. Рудаки помахал ему, Рудницкий махнул рукой в ответ. Поезд тронулся. Рудницкий через окно следил глазами за Рудаки. Тот улыбнулся, опять помахал ему… и вдруг исчез – скамья, на которой он сидел, теперь была пустой. Рудницкий удивленно похлопал глазами, потом решил, что ему показалось, и ушел с перрона.

«Вот и материализовались тощие собаки», – думал Рудаки. Он шел по безлюдной темной улице, и за ним, не отставая и не приближаясь, трусили две бродячие собаки – одна черно-белая и вторая вроде рыжая. Собаки были крупные, страшно худые и голодные. Время от времени рыжая утробно взрыкивала. Тогда Рудаки останавливался и топал ногой – собаки немного отбегали, но как только он поворачивался и шел дальше, они опять упорно следовали за ним.

«Только собак мне не хватало для полного счастья, – он на ходу искал глазами какую-нибудь палку или на худой конец камень. – Только собаки меня еще не кусали». Но ни палок, ни камней не было видно – на узкой улице между глинобитными заборами толстым слоем лежала одна только белая пыль и больше ничего. «Может, лучше было мне в гостинице остаться?» – спрашивал он себя, но при этом чувствовал, что не надо было ему там оставаться.

Он проснулся в темноте на кровати в своем номере. В тусклом свете, падавшем из окна, он увидел столик с нетронутыми закусками и холодным шашлыком на блюде. Марко Морган-Милада возле столика не было, и вообще в номере не было никого. Он сел на кровати и потянулся было к недопитому стакану арака, но отдернул руку. «Нельзя пить. Точно этот Морган мне подсыпал что-то. И есть опасно».

С трудом поднявшись на ноги – то ли безумная гонка сказалась, то ли то, что подсыпали ему в арак, он подошел к двери и выглянул в коридор. В коридоре было пусто и темно, только снизу падал на лестницу слабый свет. Он стал осторожно спускаться и скоро убедился, что никого нет и внизу – конторка портье пуста. Входная дверь была заперта на щеколду, он осторожно ее отодвинул и открыл дверь. Улица была безлюдна, и он пошел по ней наугад, и вскоре появились собаки.

Он шел так уже довольно долго, изредка останавливаясь и замахиваясь на собак пустой рукой – ни палки, ни даже камня он так и не нашел. Он шел, глядя себе под ноги и в который уже раз прокручивая в голове события последней недели или около того, сколько точно прошло дней, он не знал.

Рудаки позвонил в агентство Аэрофлота сразу, как только устроился в гостинице. Вроде он все сделал правильно: узнал в гостинице, где находится почта, купил там телефонную карточку и позвонил из автомата, но странные вещи стали происходить почти сразу – сначала не хотели звать Бессарабова, а потом позвали, но это оказался лже-Бессарабов, так как условной фразы он не знал и по-русски говорил с акцентом. Тогда Рудаки, как и положено, позвонил в посольство, но там перепуганный культурный атташе, он же резидент, сказал, что в стране переворот, что они в посольстве на осадном положении, что Рудаки лучше переждать, пока все утихнет, а еще лучше пробираться самостоятельно в Египет. Так началась его африканская одиссея.

В посольство он решил все-таки пойти, несмотря на то что сказал атташе по телефону, но тут же выяснилось, что не то что в посольство, но даже близко к нему нельзя подобраться – по всей окружности посольской территории на близком расстоянии друг от друга стояли посты, а по улицам около посольства разъезжали патрули.

«Что делать? – спрашивал он себя, усевшись в открытом, несмотря на переворот, уличном кафе недалеко от посольства. – Что значит, пробираться самостоятельно в Египет? А как через границу перейти? А то, что паспорт у меня фальшивый, это как?! В страну меня, правда, по нему пустили, но Египет – это совсем другое дело, тамошняя служба безопасности свое дело знает, в Союзе обучены, не то, что местные пограничники. О чем они только думали!» – возмущался он своим начальством, и все сильнее охватывала его паника.

Переворот в стране, видно, и впрямь был не опереточный, несмотря на открытые магазины и кафе, уже два раза у него спрашивали документы – один раз военный патруль, а второй раз – вообще странно – двое арабов в европейских костюмах.

Паспорт свой фальшивый он в гостинице не оставил, несмотря на просьбы – правда, робкие – портье, но и проверяющим его не показывал, а давал им вместо этого свою гостиничную карточку. Вояки отнеслись к этому спокойно, тем более что он показал им на свою гостиницу – самое высокое, наверное, здание в этом застроенном низкими домами городе. А вот штатские требовали паспорт, и требовали довольно настойчиво, особенно один из них – темнокожий араб с бородкой а ля Патрис Лумумба. Говорили штатские на очень хорошем английском, и едва удалось от них отвязаться, сказав, что паспорт в гостинице и они это могут, если хотят, проверить, а идти с ними туда он не собирается.

– Нет, ничего я пока заказывать не буду, – сказал он официанту, который опять подошел к его столику, – жду друга. Вот когда он подойдет, тогда и сделаем заказ.

Официант отошел от столика, вежливо улыбнувшись, к белым в этой стране относились почтительно, еще совсем недавно была она английским протекторатом – со школьных времен он помнил карту, где эта страна напоминала матрас в зеленую полоску. Сейчас она стала независимой, со всеми атрибутами африканской независимости – переворотами и гражданской войной, но почтение к белому господину все еще оставалось.

Он посидел еще немного, ничего не заказывая, потом посмотрел на часы и встал из-за столика. Заказать он все равно ничего не мог – у него не было местных денег, только доллары в крупных купюрах, а поменять в гостинице он забыл. Надо было возвращаться в гостиницу в любом случае и совершать какие-то действия. Видно, лучше всего будет просто улететь домой – обратный билет у него был с открытой датой; узнать, когда самолет, и улететь первым рейсом.

Он медленно пошел к гостинице, разглядывая по пути город – даже про опасности вроде забыл, – интересно все-таки: как ни крути, а вокруг Африка! Однако особой экзотики не было, а были двухэтажные дома странной архитектуры: оштукатуренные, белёные нижние этажи с маленькими оконцами, как в украинских мазанках, и высокие деревянные надстройки верхних этажей с окнами, забранными мелкими деревянными решетками.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю