Текст книги "Личное время"

Автор книги: Хуан Мирамар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Народ на улице был пестрый – самых разных племен: высокие гордые бедуины в черных накидках и платках со шнурами, толстые городские арабы в европейских костюмах, жилистые полуголые негры с копьями на плече и выводком жен в кильватере, нубийцы – все, как на подбор, красавцы, черные и блестящие, как будто вырезанные из эбенового дерева, и оборванные, разных оттенков кожи, но одинаково грязные пацаны, снующие повсюду, – то ли нищие, то ли чистильщики обуви, то ли посыльные.

Слежку он заметил, только когда подходил уже к своей гостинице, даже не слежку, а скорее сопровождение – шли за ним какие-то двое в европейском платье, и шли, наверное, уже давно. Он остановился, надеясь, что они пройдут мимо, но они тоже остановились неподалеку и закурили, и он окончательно понял, что это по его душу. Он ускорил шаг, надеясь побыстрее укрыться в гостинице, но дорогу перегородил огромный грузовик, и, когда тот наконец уехал, он понял, что в гостиницу ему никак нельзя – у входа стоял и курил тот самый араб с бородкой а ля Лумумба, который проверял у него документы.

«Дело дрянь», – подумал Рудаки, оглянулся на тех двоих, что шли сзади – их не было нигде видно, – и резко свернул в узкий переулок. Переулок был такой узкий, что в нем едва расходились идущие навстречу – по сторонам были глинобитные дувалы, и свернуть и спрятаться было совершенно негде. Он оглянулся – те двое, что шли за ним, опять возникли позади и к ним присоединился араб с бородкой. Рудаки старался идти быстро, хотя из-за встречных прохожих это было нелегко, но не бежал.

«Едва ли они станут стрелять, – думал он, – едва ли в такой толпе. И кто они, вот вопрос, – и тут его осенило: – Да это же „Мухабарат“! Они, должно быть, за мной от самого аэропорта ходят!» От этой мысли он покрылся холодной испариной, хотя было жарко.

На что способна египетская контрразведка «Мухабарат», он знал хорошо по прежним своим командировкам в арабские страны – имел с ними дело и даже бегал уже от них один раз в Александрии. Агенты этой службы учились в Союзе у своих советских товарищей и были такими же жестокими и коварными и так же, как агенты КГБ и ГРУ, не очень обращали внимание на чужие границы, особенно такие, как в этой новой, раздираемой этническими войнами стране, которую они, по-видимому, считали чуть ли не своей территорией.

«Наверное, Бессарабов провалился и рассказал обо мне, а когда я позвонил, они быстро меня вычислили – белых в столице сейчас должно быть немного». Он вышел из узенького переулка на широкий бульвар, по одной стороне которого тянулись дома, а по другую сторону находился густой парк или даже лес. Оглянувшись на преследователей – те не отстали, но, кажется, и не приблизились, – он перебежал бульвар и, перепрыгнув невысокую живую изгородь, очутился в парке.

Это оказался самый настоящий лес из незнакомых Рудаки, похожих на клены деревьев с густым подлеском из колючих кустов. Спрятавшись за кустом, он посмотрел назад, на бульвар, и увидел, что его преследователи стоят на противоположной стороне и совещаются.

«Не найдут они меня здесь», – решил Рудаки и стал пробираться в глубь леса.

Лес оказался большим. Как-то не верилось, что посреди этого маленького города может быть такой большой лес. Рудаки шел и шел, продираясь через колючий кустарник, который уже расцарапал, наверное, ему лицо, как ни старался он отводить в сторону ветки, а лес все не кончался – он то поднимался на возвышения, то спускался в овраги, и, казалось, конца ему не было.

Рудаки продирался через кусты и думал: «Ну, ладно, лес-то когда-нибудь кончится, а что дальше делать?». И что дальше делать, он не знал, и к тому же все больше хотелось есть. Наконец вдали показался просвет, и скоро он опять попал в город и вышел, как это ни странно, почти к своей гостинице: высокое ее здание – единственное, наверное, такое в городе – виднелось в паре кварталов за площадью, на которую он вышел.

По южному внезапно стемнело. На площади прямо на земле лежали у костров закутанные в плащи люди, рядом стояли палатки и были привязаны лошади и верблюды. У костров что-то ели, пили чай. Рудаки почувствовал, что больше не в силах терпеть голод, подошел к костру, где на вертеле, истекая жиром, поворачивался конус шаурмы, и протянул закутанному в бурнус бедуину свои «командирские» часы. Тот внимательно изучил их, кивнул и, не говоря ни слова, щедро отрезал кусок мяса, завернул в лепешку и протянул Рудаки. Тот стал жадно есть. Араб посмотрел на него, покачал головой и налил ему в пузатый стаканчик чаю.

После шаурмы и чая Рудаки повеселел и даже стали появляться у него какие-то пока смутные идеи.

«Самолет отпадает, – думал он, – в аэропорту меня точно ждать будут. Кстати, не понятно, что от меня „Муха-барату“ надо – мы же ведь союзники вроде?» – спрашивал он себя, но при этом понимал, что сам с собой от отчаяния лукавит – перестал Египет быть союзником Империи, знал он, что уже высылают оттуда советских военных инструкторов.

«Надо как-то к границе добраться, – думал он. – Лучше всего было бы на поезде. Интересно, поезда здесь есть?». И словно отвечая на его вопрос, где-то недалеко послышался паровозный гудок.

Он уже пересек площадь со стоянкой бедуинов, и перед ним открылась темная гладкая поверхность большого озера или реки. «Едва ли это Нил, – решил Рудаки, – не может он быть таким широким в верховье, скорее озеро, – и усмехнулся, – вот и сбываются мои видения с озерами и тростниковыми хижинами. Хотя тростниковых хижин что-то не видно и собак тоже, зато поезд – вот он, как по заказу». Вдоль озера тянулась высокая насыпь, и по ней медленно двигался длинный товарный состав. Не совсем отдавая себе отчета в том, зачем он это делает, Рудаки подбежал к насыпи, немного пробежал рядом с поездом и вскочил в открытую дверь одного из вагонов…

Когда-то служил Рудаки в одном НИИ, и случилась там такая история. НИИ находился в пригороде, возле железнодорожной станции, и в станционный буфет сотрудники ходили пить пиво в обеденный перерыв и не только. И вот как-то раз отправилась в этот буфет неразлучная парочка друзей из соседнего отдела, Сикорский и Сверчков, с благородной целью выпить кружку пива, но пива в буфете не оказалось, зато на первом пути стоял товарняк, двери одного вагона были открыты, и Сикорский со Сверчковым, не сговариваясь, вскочили в этот вагон, так как у обоих одновременно возникла блестящая мысль, что пиво, отсутствующее в этом станционном буфете, может быть в буфете следующей, в общем-то недалекой, станции и что есть прямой смысл туда подскочить на товарняке. Мысль была чудесная, но поезд не остановился ни на следующей, недалекой, станции, ни на той, что после нее, подальше, а шел и шел и остановился только в Белоруссии, на станции Барановичи, откуда добирались друзья домой три дня.

«Как бы мне не заехать так куда-нибудь в нежелательное место», – думал Рудаки, слушая мерный, убаюкивающий перестук колес, хотя по его расчетам шел поезд в нужном направлении, на север, и утром должен уже оказаться близко к границе. Устроился он в вагоне удобно – было там навалено сено, и лежал он на нем, глядя на крупные африканские звезды, и скоро заснул.

Утром поезд продолжал идти все так же медленно и без остановок. Вокруг была пустыня, и виднелись невдалеке невысокие скалистые горы.

«Может быть, я уже в Египте», – подумал Рудаки, и как раз в этот момент поезд стал тормозить и вскоре совсем остановился.

Рудаки высунулся из вагона и увидел, что возле поезда бегают какие-то люди, многие с винтовками, и заглядывают в вагоны. Он лихорадочно огляделся – спрятаться в вагоне было негде – и спрыгнул на землю. Вооруженные люди были уже совсем близко, через два вагона, заглядывали в двери, громко перекликались. Это явно не были солдаты или какие-нибудь официальные лица – были это типичные бедуины в черных плащах и клетчатых платках, закрепленных шнурами. Рудаки побежал вдоль поезда. Так началась эта бешеная гонка, которая закончилась в Омдурмане.

«Если это Омдурман, – подумал Рудаки и замахнулся на собаку, которая с рычанием подбиралась к его пяткам. – Пошла! Вот я тебя!» Собака отскочила, и тут он заметил, что на пустынной улице появился человек. Он шел быстро и явно хотел догнать Рудаки. Тот остановился и стал ждать, опять безуспешно пытаясь найти глазами какую-нибудь палку или камень. Человек подошел ближе, собаки, заметив его, метнулись в сторону и исчезли в какой-то дыре, а Рудаки узнал бандитского вида «боя» из гостиницы.

– Болонья! – крикнул «бой» еще издали.– Wait,[31]31
  Подожди (англ.).


[Закрыть] болонья!

Какая «болонья», недоумевал Рудаки, настороженно поджидая, пока «бой» подойдет. При чем здесь «болонья» – почему-то это слово у него ассоциировалось не с итальянским городом, а с модными в свое время плащами «болонья». Понял он, что за «болонья», только когда слуга подошел ближе и перешел на арабский, вспомнил, что по-арабски «Болонья» означает «Польша», понял, наконец, что слуга его так называет, потому что думает, что он из Польши.

«Бой» – Рудаки продолжал так его называть про себя, хотя он мало соответствовал образу гостиничного «мальчика», – быстро заговорил на местном диалекте, и из того, что Рудаки удалось разобрать, выходило, что вроде никто его не травил, а просто заснул он, отключился от глотка арака, и когда хозяин («Все-таки хозяин, а не портье – я прав оказался», – подумал Рудаки), когда хозяин увидел, что он проснулся и вышел из гостиницы, то послал за ним «боя», чтобы предупредить, что опасно в городе и что лучше ему вернуться в гостиницу, а еще лучше уехать в Египет.

– А почему он сам мне этого не сказал? – спросил Рудаки.

Слуга, наверное, не все понял, потому что ответил в том смысле, что хозяин и сам боится, он англичанин, а «джумгурия»[32]32
  Республика (араб.).


[Закрыть] – так он, очевидно, называл новую власть – англичан и вообще иностранцев не любит и ждет их всех «калабуш».[33]33
  Тюрьма (араб. диал.).


[Закрыть]

Рудаки смотрел на слугу, и уже не казался он ему таким бандитом, как в гостинице.

– А ты знаешь, как в Египет попасть? – спросил он.

– Пошли, Болонья, – сказал «бой», – попадешь, иншалла,[34]34
  Если будет воля аллаха (араб.).


[Закрыть] – и протянул ему его фальшивый польский паспорт.

Аллах явил свою волю. Из принесенного с собой узла «бой» достал серую галабию и сказал, чтобы Рудаки надел ее поверх куртки, потом заставил покрыть голову клетчатым платком с черными шнурами. В платке было неудобно – шнуры все время сползали, но когда Рудаки посмотрел на себя в засиженном мухами зеркале вокзального туалета, то глянул на него оттуда небритый и злой араб-террорист, и довольный Рудаки ухмыльнулся и подмигнул своему отражению.

«Бой» устроил его в переполненном общем вагоне стоявшего возле маленького вокзала длинного пассажирского поезда. На этом вокзале Рудаки убедился, что находится он действительно в Омдурмане, – название было написано изящной арабской вязью над входом. И вскоре поезд тронулся.

Как и говорил его спаситель, скоро в вагоне начали собирать мзду для пограничников, и Рудаки, следуя инструкциям, протянул собиравшему деньги хаджи сто местных фунтов.

– Куда? – спросил хаджи.

– Кагера,[35]35
  Каир (араб.).


[Закрыть] – ответил Рудаки и опять с благодарностью вспомнил Марко Морган-Милада и его слугу – обо всем они позаботились, даже деньги ему поменяли и объяснили, кому что давать и сколько.

Потом была граница, сначала одна, затем другая – египетская. Рудаки, сжавшись в углу, ждал разоблачения, но местные пограничники прошли вагон быстрым шагом, не глядя по сторонам, а египетские стражи вообще ни на кого не обращали внимания, так как ловили вместе со всеми пассажирами отвязавшегося козла, который с громким блеянием бегал по проходу, а потом препирались с хозяином козла, который не хотел платить за животное.

Потом поезд неспешно ехал в сторону Каира, и Рудаки смотрел в окно на тростниковые хижины на берегу Нила и думал, что сбылись все его видения: и озера, и тростниковые хижины, и тощие собаки.

11. Дзохатсу

– Нет такого слова «дзохатсу», – сказал Вонг, – по крайней мере, в японском нет, – и спросил: – А ты не знаешь хотя бы, это один иероглиф или два?

– Не знаю, – ответил тогда Рудаки, – откуда мне знать, я ж японского не знаю.

– Придумал, наверное, это слово писатель этот, как его? – предположил Вонг.

– Акутагава, – подсказал Рудаки, – Акутагава Рюноске.

Вспомнил сейчас В.К., что сидели они тогда у Рудаки на кафедре и пили водку в нарушение всех университетских инструкций, правда, надо заметить, что водку тогда по окончании учебного процесса пили на всех кафедрах и кафедра профессора Рудаки не была исключением.

«Да и сейчас пьют», – подумал В.К. и пошел закрыть балконную дверь – подростки во дворе подняли такой гвалт, что дверь надо было закрыть, несмотря на жару. Он посмотрел на росший под балконом каштан – листья на нем уже начинали желтеть и вздохнул. Вот скоро уже опять осень, а кажется, недавно весна была, и тоже водку они пили с Аврамом, и уговаривал он его с ним в прошлое отправиться, «в проникновение», как он говорил. В.К. вспомнил, что сказал он тогда вроде как в шутку:

– Смотри, попадешь в прошлое и не вернешься.

Он закрыл балконную дверь, и опять лег на диван, и продолжал думать о Рудаки и о его странных идеях.

– Дзохатсу, – говорил тогда на кафедре Рудаки, – по-японски значит «испарение», то есть исчезновение человека.

Человек не умирает, а просто испаряется, исчезает с глаз окружающих. В Японии ежегодно пропадают, если верить Акутагаве, тысячи и даже десятки тысяч, просто уходят из дому – и все, и больше их никто не видит.

Тогда Вонг и сказал, что нет в японском такого слова, а Рудаки заметил, что, может, это и не по-японски, а на каком-нибудь другом языке и что не обязательно он у Акутагавы об этом читал, но где-то читал точно. После этого все стали вспоминать случаи таких необъяснимых исчезновений. Кто-то заметил, что происходят они не только в Японии, что и в Европе исчезают бесследно десятки тысяч людей, что для полиции это большая проблема, скажем, в Англии: по-английски, на полицейском сленге, называются такие люди «MisPers», сокращенно от «missing persons», а проблема эта заключается в том, что, с одной стороны, это право взрослого человека уйти куда глаза глядят, а с другой – родственники требуют, чтобы полиция его нашла и вернула.

Тут доцент Гонта рассказал, что у его приятеля из Львова дедушка ушел из дому в возрасте восьмидесяти с гаком, ушел в чем был, прихватив только двуствольное охотничье ружье. Искали будто бы этого дедушку все, включая милицию, но безуспешно – он как в воду канул. Присутствующий тогда на кафедре у Рудаки приятель его синхронист Сериков – как-то так получалось, что он всегда присутствовал, когда на кафедре что-нибудь пили, – рассказал совсем уже невероятную историю, связанную с исчезновением. Будто бы был у него знакомый, некто Курбатов – Рудаки вроде бы тоже его знал, – и этот Курбатов вроде бы умер, и Сериков говорил, что даже на его похоронах был, правда, к гробу не подходил, а спустя некоторое время Сериков встретил его в метро, близко тоже не подходил, но был уверен, что это был Курбатов.

Несмотря на свою очевидную нелепость, история Серикова тогда всех почему-то ввергла в состояние совершенно не адекватной застолью задумчивости, замолчали все, потом выпили, но тоже не развеселились. Тогда Рудаки вдруг и сказал:

– Конечно, про Курбатова ты врешь, – Сериков при этом хитро улыбнулся, – но вообще-то, ничего в этих исчезновениях мистического нет. Дзохатсу это, так, как его тот японец понимал, постепенно происходит, особенно со стариками, но и не только со стариками. Вот вы обращали внимание, какой у людей отсутствующий вид иногда бывает. Разговариваешь с ними и чувствуешь, что не здесь они, а где-то в другом месте: старики в прошлом пребывают, влюбленные с предметом своей любви разговаривают – все они в этот момент не с вами, а с вами только их, так сказать, физическая оболочка общается. Эта физическая оболочка, – продолжал он излагать эту свою или японца этого теорию, – некоторое время продолжает присутствовать и выполнять свои социальные функции, а часто и она исчезает – старики совсем уходят в прошлое и умирают, влюбленные соединяются с предметом своей любви и уходят из той жизни, где вынужденно присутствовали. Вот все мы тут сейчас сидим, водку пьем, разговариваем, а на самом деле здесь присутствует лишь наша часть, причем, как правило, малая.

Рудаки замолчал, как будто устыдившись своей слишком длинной и эмоциональной тирады, и закурил.

– Эх! Не было бы жалко лаптей, убежал бы от жены и от детей, – сказал склонный к фольклорным обобщениям Сериков.

– Вот лапти, как правило, и мешают, – откликнулся Рудаки, помолчал и добавил: – До поры до времени.

Потом опять выпили и заговорили о чем-то другом, а про тему исчезновения-дзохатсу совсем забыли, и только когда пили уже «на посошок» и собирались по домам, Рудаки опять к ней вернулся.

– Старики умирают намного раньше своей физической смерти, – ни с того ни с сего вдруг сказал он, – они постепенно переходят в прошлое, а смерть лишь убирает физическую оболочку, в которой человека давно нет.

В.К. вспомнил, что ехали они тогда с Рудаки домой вместе и был Аврам молчалив, говорил мало и исчезновений и прочей мистики больше не касался, а где-то через пару месяцев исчез.

Последним его видел соученик по Военному инязу отставной полковник Рудницкий. Встретил его неожиданно на даче у их общего приятеля, пили они там яблочное или какое-то другое вино собственного Рудницкого производства, а потом Рудницкий пошел к себе дачу запереть, а когда вернулся, нашел Рудаки без сознания на земле около дома. Не сразу, но удалось привести его в чувство, и говорил он потом, когда пришел в себя, странные вещи и почему-то по-английски. Но когда потом они вместе в метро домой ехали, был Рудаки уже, как выразился Рудницкий, «в хорошей форме», и Рудницкий со спокойной совестью вышел на своей станции, а Аврам дальше поехал. Но до дома не доехал, и больше его никто не видел.

Ива развила бурную деятельность вначале – думала, что, может быть, загулял Аврам, как случалось с ним в молодости неоднократно. Искали его и товарищи, и коллеги по работе, но безрезультатно. Не помогла и полиция – его фотографии и сейчас, наверное, висят на вокзале, около полицейских участков. Через какое-то время никто уже не сомневался, что он умер. Вдруг выяснилось, как все его ценили, какой это был хороший человек, как любили его студенты, в общем, скоро стали говорить о нем, как обычно говорят об умершем: «aut bene aut nihil», так сказать. И В.К. тоже сначала думал, что он погиб где-то – мало ли: под машину попал, документов при нем не было, – правда, они со Шварцем по моргам походили, но город-то большой. А потом неожиданно позвонил ему полковник Рудницкий, сказал, что у Ивы телефон узнал и что надо, мол, поговорить.

В. К. Рудницкого знал плохо – видел пару раз у Рудаки и все, поэтому его звонку удивился, но пригласил к себе. Отставной полковник явился сильно подшофе, сначала говорил какие-то общие слова: как он высоко ценил Аврама и тому подобное, и чувствовалось, что хочет он что-то сказать, но не решается. Наконец, когда налил ему В.К. водки, изготовленной по собственному рецепту, вдруг сказал, почему-то шепотом и неожиданно перейдя на «ты», хотя до этого обращались они друг к другу на «вы» и был Рудницкий вежлив до противности, а тут вдруг на «ты» и шепотом.

– А ты знаешь, что исчез он? – спросил он свистящим шепотом.

– Известно, что он исчез, – ответил тогда В.К. – Что же тут удивительного?

– Да нет, – по-прежнему шепотом продолжал полковник, – я видел, как он исчез! Я смотрел через окно вагона: он сидел один на сиденье напротив окна, поезд тронулся и он продолжал сидеть – развалился так на сиденье и глаза закрыл, а потом исчез.

– Показалось тебе, – сказал В.К., он тоже решил перейти на «ты» – как с ним, так и он.

– Не-е, – убежденно заявил Рудницкий, – сначала я тоже решил, что показалось, а потом, когда пропал он, стал думать и понял, что точно видел, как исчез он: сидел, сидел и исчез – пустое было сиденье.

– И что ты об этом думаешь? – спросил В.К., просто чтобы что-то сказать.

– Свечку надо в церкви поставить, – как-то неуверенно предложил полковник. – Я Ивке сказал, но она не будет ставить – атеистка, – добавил он и вдруг заторопился и стал прощаться, даже от второй рюмки отказался.

Когда Рудницкий ушел, В.К. стал вспоминать, что Рудаки ему рассказывал про свои «проникновения» в прошлое, про Хироманта и его теорию «проникновения», и подумал опять, что бред все это, не может такого быть. Но какое-то смутное ощущение – тревоги что ли – после рассказа Рудницкого осталось, и чтобы это чувство стряхнуть с себя, выпил тогда В.К. водки за себя и за ушедшего Рудницкого и, усмехнувшись, подумал: «Свечку предлагал поставить, а сам, небось, коммунистом был при Советах – полковник все-таки».

Вскоре он неожиданно встретил Нестантюка.

– Ну как пьеса? – спросило светило, раскрывая снисходительно свои объятья.

– Какая пьеса? – ответил вопросом на вопрос В.К., от объятий уклонившись.

– Ну как же, вы же собирались пьесу ставить, – обиженно сказал Нестантюк, – молодежное что-то. Аврам мне рассказывал и еще костюмы старые просил напрокат из реквизита, а один взял – тройку и шляпу еще коричневую.

«Так выходит, все-таки собирался Аврам в прошлое», – подумал В.К. и сказал Нестантюку:

– Передумали мы пьесу ставить, это так было – минутная блаж.

– Я так и подумал сразу, – категорично изрек новатор сцены, – прошло время домашних театров, посиделок на кухне, критики власти под чай и водочку. Я так Авраму и сказал: сейчас время площадное, открытое. Не вернутся больше шестидесятые, и слава богу, канули в Лету – сейчас мы должны быть готовы впустить народ на наши кухни.

– Я бы не пустил, – сказал В.К. и спросил: – А Аврам вернул костюм?

– Пока не вернул, – ответил Нестантюк. – А что, что-нибудь случилось?

– Исчез Аврам.

– То есть как это исчез?! – обиженно протянул Нестантюк. – А костюм?!

– Вот так. Взял и исчез, – повторил В.К. – А про костюм, если надо, я спрошу у Ивы при случае.

– Как же он исчез, – продолжал недоумевать Нестантюк, – умер, что ли, или просто от семьи ушел? Если от семьи, то это я понимаю – кризис среднего возраста. А про костюм узнать непременно надо, а не то съедят меня в реквизиторской цехе – у меня и так с ними отношения сложные из-за женского платья для Гамлета: размеров, видите ли, у них подходящих нет. Так он умер?

– Скорее всего, умер, – сказал В.К., – хотя мертвым его никто не видел. Но если бы жив был, позвонил бы, – и добавил: – А про костюм я узнаю. А какой костюм?

– Тройка темно-синяя, – ответило светило по-прежнему недовольно, – и шляпа еще коричневая.

В.К. пообещал сообщить, как только что-нибудь узнает про костюм, и они распрощались.

Поиски костюма В.К. решил начать с Рудницкого – он вспомнил, что полковник оставил ему свой телефон, и решил сначала позвонить ему, узнать, во что был одет Рудаки, когда они с ним расстались.

– Понимаешь, в чем дело, – сказал Рудницкий, – с этим тоже странная штука получается («Интересно, он всегда на „ты“ переходит, когда речь идет о странных вещах?» – подумал В.К.). – Когда я на дачу пришел, был Аврам в синем костюме каком-то старом, с узкими такими лацканами и в жилетке. Я еще подумал сначала, что, может, он в этом костюме на даче работает, но дача-то не его, и вообще, костюмчик чистый такой был, выглаженный – совсем не рабочий.

А потом, когда я Аврама уже без сознания нашел, был он одет уже иначе и тоже как-то странно, не по теперешнему: курточка такая замшевая светлая, вся в пятнах каких-то и под ней футболка грязная страшно, и лицо у него было все расцарапано.

– Может быть, он просто переоделся, когда тебя ждал, – предположил В.К., – ты же сам говорил, что собирался он переодеться.

– Да нет, – довольно раздраженно возразил Рудницкий, – я же сказал, что не современная это была одежда: курточка коротенькая на пуговицах – такие теперь не носят – и футболка тоже не современная – тенниска такая, знаешь, с воротничком, нам, кто с военными работал за бугром, такие вместо формы носить полагалось. Я даже хотел спросить Аврама, чего это он так вырядился, да уж очень плохо ему было вначале, а потом я и забыл.

– Ну и что ты об этом думаешь? – спросил В.К. автоматически, хотя внятного ответа и тем более дельного совета от полковника не ждал.

Но тот ответил в неожиданно практическом ключе и идти в церковь на этот раз не предлагал.

– Я вот что думаю, – сказал он, – надо на дачу к Валере подъехать, посмотреть, что и как, подозрительная это история, – он перешел на «вы», видно, так полагалось в делах практических, и продолжил: – Вы в эти выходные свободны? Давайте вместе съездим, а я попробую с Валерой созвониться – вроде он уже вернулся.

– Давайте съездим, лучше в это воскресенье, – согласился В.К., тоже перейдя на «вы» – начали его забавлять эти тонкости полковничьего этикета. – Может быть, и правда найдем на даче какие-нибудь следы, а главное костюм заберем, ведь костюм Аврам из театра взял и там просят вернуть. А Валера это, я так понимаю, хозяин дачи?

– Ну да, – сказал Рудницкий. – Я ему позвоню, а потом вам с утра в воскресенье. Подходит такой вариант?

– Подходит, – ответил В.К. – Жду вашего звонка.

Когда В.К. с Рудницким шли по улице дачного поселка, все там было так же, как тогда, когда год назад по этой улице шел Рудаки, неся в пакете темно-синий ретро-костюм: так же жгли на некоторых дачах костры, так же нависали над заборами ветки яблонь с пыльными яблоками, так же доносилась с недалекого кладбища похоронная музыка. Осень еще не наступила, но в природе уже чувствовалось что-то осеннее, умиротворенность какая-то или усталость, какая, бывает, чувствуется в лице не старого еще, но пожившего человека.

По дороге на дачу Рудницкий сначала расспрашивал В.К., интересовался поисками Рудаки и предлагал подключить к этим поискам приятеля своего, какого-то высокого чина из полиции города, но когда понял, что В.К. его– энтузиазма и тем более оптимизма не разделяет, замолчал надолго, и шли они к Балериной даче молча, и пару составляли внушительную: оба высокие, красивые, с сединой в волосах, но не старые, внушительности им добавляли еще и военного образца усы, которые носили оба, хотя В.К. никакого отношения к армии не имел и военных недолюбливал.

Вид их внушал почтение редким дачникам, стоявшим у калиток, а одна старушка даже, робко с ними поздоровавшись, поинтересовалась, не представляют ли они собой какую-нибудь комиссию, прибывшую вершить судьбу предназначенных к сносу дач. Когда же Рудницкий командирским баском сообщил, что никакую комиссию они не представляют, это ее явно разочаровало и даже расстроило. Не оставляли их своим вниманием и дачные собаки, которые, сдержанно рыча и изредка взлаивая, сопровождали их до самой Балериной дачи.

Хозяин дачи Валера уже ждал их с бутылкой и закуской из овощей и фруктов с собственного участка, поэтому к осмотру дачи удалось приступить не сразу – сначала пришлось выслушать сагу Валеры о его гастарбайтерских мытарствах в Польше, потом он долго сокрушался по поводу исчезновения Рудаки, потом пили за то, чтобы он наконец объявился, и вспоминали разные истории, связанные с исчезновением, в которых исчезнувшие люди чудесным образом возвращались, а потом Валера принес вещи Рудаки – белые брюки, черную рубашку и туфли – и это всех как-то сразу отрезвило. Все замолчали вдруг и молча смотрели на вещи, сиротливо лежащие на продавленном диване. Эти вещи, еще недавно принадлежавшие их исчезнувшему товарищу, странным образом подчеркивали необратимость случившегося. Сентиментальный Валера потер кулаками глаза и предложил:

– Может, пора за упокой выпить, не чокаясь?

В глубине души В.К. был уверен, что Аврама уже нет в живых, но предложение не поддержал, не согласился пить за упокой и Рудницкий, который снова настроился на практические действия.

– Давайте дачу осмотрим – мы ведь для этого сюда приехали, – решительно сказал он и попросил Валеру: – А ты пока костюм синий принеси.

– Как я тебе его принесу? – удивился Валера. – Я ведь по телефону сказал, что никакого синего костюма на даче нет, по крайней мере, я не нашел.

– Вот давайте и поищем, – сказал Рудницкий, – с собой его Аврам точно не взял – мы вместе с дачи вышли и в руках у него ничего не было.

Приступили к поискам и искали везде: в комнате, на веранде, на чердаке и в подвале. Рудницкий руководил поисками, покрикивая изредка на Валеру своим командирским голосом. Попробовал он один раз прикрикнуть и на В.К., но тот смерил его холодным взглядом и больше он свои команды к нему не обращал, а сосредоточился исключительно на безропотном Валере. Так или иначе, несмотря на все усилия и команды Рудницкого, костюм так и не нашли и сели опять за стол – допивать остатки.

– Должно быть, костюмчик бомжи приватизировали, – предположил Валера, – они тут ночевали – я одеяла брошенные возле дивана нашел, ну и другие следы остались.

– А дача была заперта? – спросил Рудницкий.

– Ну да, Аврам ведь замок поменял, а ключ под крыльцом лежал, как ты и сказал, – ответил Валера.

На этом решили закончить и стали собираться по домам.

Домой В. К. ехал один – Валера и Рудницкий остались ночевать на своих дачах – и всю дорогу, сначала в троллейбусе, потом в метро, не переставал размышлять о загадочном исчезновении Аврама Рудаки. И чем больше он об этом думал, тем более загадочным это исчезновение ему представлялось.

«Рудницкий вышел на „Театральной“, – думал он, – и Авраму оставалось проехать до дома всего три станции. Предположим, что он по какой-то неизвестной причине вышел на одной из промежуточных станций и его, скажем, сбила машина или напали на него хулиганы, но это предположить никак нельзя, – возражал он себе, – ведь они со Шварцем, пользуясь услугами одного полковника из Службы госбезопасности – давнего знакомого Шварца, просмотрели все сводки милиции за этот вечер и никаких происшествий такого рода в районе этих станций не было зарегистрировано. Можно предположить, что Аврам по собственной воле куда-то поехал, но далеко он уехать не мог – у него не было документов, но и не это главное, – убеждал он себя, – главное то, что Аврам обязательно позвонил бы Иве или мне, в крайнем случае, может быть, не сразу, но позвонил бы обязательно – не такой он человек, чтобы заставить так переживать Иву и своих друзей».

Поезд метро завывал в туннелях, шипел тормозами, объявляли станции, входили и выходили люди, но В. К. ничего этого не замечал и продолжал думать:

«Похищение отпадает, – рассуждал он, – кому нужно его похищать и зачем? Выкупа с него не возьмешь – какой выкуп с профессора, это же не бандит какой-нибудь или народный депутат? Вероятнее всего случайная гибель где-нибудь далеко от города. Но здесь опять много вопросов: скажем, зачем Аврам туда поехал один и на ночь глядя, и главное – никого не предупредив? Что за срочность такая вдруг? И почему не позвонил? Но дело даже не в этом, – продолжал размышлять В.К., – дело в том, что чувствую я, чтоЦ он жив, и хотя логике это ощущение, конечно, не поддается, Щ готов что угодно поставить, что жив он. И с костюмом тоже странная история, – он уже вышел из вагона и ехал вверх g на медленном длинном эскалаторе своей станции, – едва ли бомжи забрали костюм – бомж нынче переборчивый стал, что попало не возьмет, а костюм, судя по рассказам Нестантюка и Рудницкого, разве что для музея годится. А если бомжи не забрали, то куда же он тогда подевался?»