Текст книги "Как соблазнить призрака"
Автор книги: Хоуп Макинтайр
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)
– Читал? – Я показала ему «Стандарт».
– Меня это не удивляет. Не хотел говорить раньше, ну да ладно. По рынку ходят слухи, что она влюбилась в бандита. Несколько раз ее здорово избили. Наверное, у кого-то был на нее зуб.
– Ты хочешь сказать… – Не понравилась мне эта мысль.
– Точно. Как дважды два – четыре. Спорю на два фунта яблок «голден», что ее убили.
ГЛАВА 2
Я слишком припозднилась и, вместо того чтобы отправиться к Женевьеве на автобусе, – кстати, мой любимый транспорт, – была вынуждена ехать на метро. Естественно, в подземке меня охватывает ужас. Когда шахта лифта особенно глубокая – на ум сразу приходит Рассел-сквер, если, конечно, его не отреставрировали с тех пор, как я была там последний раз, – я всегда спускаюсь по лестнице. Правда, на полпути у меня случается приступ паники, и я не могу идти дальше. В Ноттинг-Хилл-гейт лифта нет, но когда я сходила с эскалатора на Центральной линии, то тряслась как осиновый лист. Не представляю, что бы я делала во время бомбежек!
К тому же я накрутила себя по поводу Астрид. Неужели кто-то устроил поджог? Что, если они пойдут дальше по Бленхейм-кресчент и ее дом – только начало? Может, сегодня ночью мой черед? Как ужасно думать, что она умерла в страданиях, призывая на помощь, но никто ее не услышал.
Зазвонил сотовый, и я подпрыгнула от неожиданности.
– Алло, – прошептала я. Если честно, понятия не имею, зачем мне вообще мобильник, если я из дома-то обычно не выхожу. И еще я ненавижу, как все смотрят на тебя, когда ты разговариваешь по телефону на людях.
– Ну, что еще ты разузнала? – Похоже, Томми ел мои бутерброды с сыром и маринованными огурчиками. У него дурацкая привычка запихивать их в рот целиком, жевать и говорить одновременно.
– О чем?
– О ней. Об Астрид. Как она заживо поджарилась.
– Господи, что за мерзости ты несешь! – взвизгнула я, и, конечно, все пассажиры с любопытством уставились на меня.
– Прости. Не расстраивайся. Умоляю, только не расстраивайся. – Голос Томми смягчился. Да уж, в умении извиняться ему не откажешь.
– Я не расстраиваюсь. – Наглая ложь. – Просто я места себе не нахожу, Томми. С ней случилось такое, а мы ничего не слышали.
– Наверное, я слишком громко храпел.
– Наверное, – я выдавила смешок. – Увидимся вечером?
– Ты серьезно? – Он не верил в удачу. В последнее время мы редко проводили вместе две ночи подряд, но оставаться дома одной совсем не хотелось.
– Позвони после работы. – Я чмокнула в трубку и отключила телефон прежде, чем он успел вернуться к теме Астрид. Я заставила себя выбросить Астрид из головы. Я себя в гроб вгоню, если сейчас же не перестану нервничать.
Интересно, ломала я голову, кто же так взволновал Женевьеву? В основном я пишу за женщин, и по какой-то таинственной причине они всегда принадлежат миру искусства или развлечений. Политики или финансовые воротилы мне еще не попадались, а дамочек с сомнительной репутацией и глупых супермоделей я сама не беру. У меня свои принципы. Я берусь за все, что может раздобыть для меня Женевьева, и благодаря этому как-то свожу концы с концами. К счастью, она достаточно мудра и подбирает людей, с которыми, по ее мнению, у меня может обнаружиться что-то общее. Конечно, она мечтает, чтобы я заполучила кого-нибудь вроде королевского дворецкого, и не устает намекать, что я непременно должна найти себе такую работенку. Интересно, она вообще знает, до какой степени я затворница? Может, она воображает, будто я каждый вечер хожу на званые обеды, где прислуживает челядь из Кенсингтонского дворца? Наверное, представляет она, я вручаю им пальто и говорю: «Когда подадите кофе, расскажите мне о себе. Только не упустите ни единой детали. И через шесть недель у нас будет книга».
Я люблю свою работу. Создание чужой автобиографии означает, что ты обязательно напишешь об этом человеке что-нибудь хорошее. Раньше я делала биографические очерки для журналов, но мне совсем не нравилось выставлять людей напоказ против их воли. Я ходила к ним домой, улыбалась, очаровывала их, выведывала маленькие секреты и пунктики, а потом разоблачала в печати. И все только потому, что с точки зрения моего редактора именно это и отличает хорошую историю от плохой. Даже если человек, к которому меня послали взять интервью, мне не нравился, я всегда чувствовала угрызения совести. Я прекрасно осознаю, что настроена куда критичнее большинства людей, но стараюсь держать свои мысли при себе. Мне никогда не доставляло удовольствия унижать других на публике.
Получив первый заказ на полноценную автобиографию, я испытала нечто вроде облегчения: книгу надо было сделать максимально интересной. Времени оказалось предостаточно, я написала весьма неплохой текст и получила гораздо больше денег. Но я никогда не стремилась создать великий роман и не тешу себя иллюзиями, что моя писанина – это искусство. Полагаю, некоторые люди – моя мама, например – скажут, что я с радостью прячусь за объектами. Может, они и правы. А почему нет? Мне нравится писать за других, нравится быть автором-«призраком». В этом есть своя прелесть – уловить голос другого человека и рассказать его историю как можно увлекательней. Очень часто я думаю, что отдаю им должное, и мне этого достаточно.
Ну, так кто же будет на этот раз? Я обожаю своего агента, хотя, кроме профессиональных интересов, у нас нет ничего общего. Общение с Женевьевой идет мне на пользу. Она не терпит мою хандру и неврозы. Она очень быстрая и деловитая. Только намекни, и она подыщет хорошую сделку, продаст права на перевод всему миру через кучу субагентов, проведет переговоры по серийным продажам, установит гонорар. И все это – с безупречным макияжем, в бледно-розовых костюмах, сшитых на заказ, и шарфе, разрисованном веточками сирени и изящно продетом в отворот над верхней пуговицей. Ухоженные ногти, строгая короткая стрижка, смягченная мелированием, короткие ноги и толстые лодыжки. Последние два пункта, к счастью, скрадывают крошечные ступни в дорогих туфлях на высоком каблуке. Женевьева всегда настолько хорошо выглядит, что я не могу представить, какой она встает по утрам. Рядом с ней я неизменно чувствую себя настоящей развалиной, хотя ничего такого она не говорит.
Но под этим лоском Женевьева просто огромна. И никуда от этого не деться. Безупречная одежда и макияж – что-то вроде сладкого камуфляжа, скрывающего ее могучие габариты. Я не понимаю, почему она такая крупная. Кажется, ест она немного, а маленькие ноги и руки явно свидетельствуют о том, что объем, данный ей от природы, существенно меньше. Может, она тайком устраивает пирушки. Впрочем, что бы она ни делала, это не важно. Я не могу представить Женевьеву другой. В ней есть что-то уютное, и это страшно привлекает. По-моему, ей самое место в телевизионных программах, уверяющих, что если ты толстый – в этом нет ничего плохого. Женевьева настолько комфортно чувствует себя в этом теле, что подчас и мне хочется набрать фунтов тридцать. Над воротником двойных подбородков – одно из самых изящных и красивых лиц из всех, что мне встречались. Черты тонкие, идеальные. Темно-синие глаза, очаровательный курносый нос и рот, словно бутон розы. А за ее нежную, как у младенца, кожу я бы душу продала.
У нас с Женевьевой прекрасные отношения. Она верит в меня как в профессионального писателя и на этой основе может сделать выводы обо всем остальном, но расспросы о моей личной жизни никогда не заходят дальше формальностей. Я никогда не раскрывала перед Женевьевой душу, никогда не взваливала на нее свои проблемы. Правда, о ее личной жизни я тоже почти ничего не знаю. Это можно счесть отсутствием интереса, но я предпочитаю думать, что дело в нежелании показаться назойливой, и очень ей благодарна. Женевьева не навязывается – если бы так поступали все, – но при этом заботится обо мне. Да, именно так. В рамках профессиональных отношений она с любовью трясется надо мной и кудахчет о моей карьере, будто наседка.
– Так ты ее знала? – спросила Женевьева, как только я вошла.
– Кого?
– Астрид Маккензи.
– Видела ее на улице, здоровалась. Но близко мы не общались.
– А я видела ее вчера вечером, – торжествующе объявила Женевьева. – Присаживайся, дорогая.
Я осторожно села – стулья для посетителей кажутся тщедушными. Бог знает, что случится, если она когда-нибудь решит испытать их своим жутким весом.
Кабинет Женевьевы похож на огромный сервант. В нем царит такой дотошный порядок, что мне становится неловко. Насколько мне известно, все данные она хранит на дисках. На столе ни клочка бумаги, ни рукописи. Долгое время я думала, что здесь нет ни факса, ни картотечных ящиков. Но однажды случайно открыла одну дверь – искала туалет – и нашла встроенный шкаф, в котором они обнаружились. И не только они. Вместе с факсом и картотечными ящиками в шкафу находились: маленькая раковина, холодильник, электрический чайник, полка с бутылками шампанского, ведерко для льда, несколько стаканов и кружек и большой флакон «Гуччи Раш». Кстати, я этот запах терпеть не могу.
Женевьева занимала крошечную комнатушку в самой модной части Ковент-Гарден, прямо за Лонг-Акр. Конференц-зала нет. Если приходит больше двух человек, она всегда умудряется провести встречу в кабинете издателя или в ресторане. Подозреваю, что, если кому-то и удается очутиться по ту сторону двери, она прикидывается, будто ее кабинет – всего лишь приемная. Наверное, она не такой литературный агент, как остальные. Женевьева занимается авторами-«призраками», а люди, как правило, публикуют автобиографии не больше одного раза. Поэтому вполне возможно, что к ней вхожи только ее клиенты, ее «призраки». С остальными она встречается в других местах. Она очень ловко управляется с делами, а поскольку бизнес небольшой, у нее всегда есть свободное время.
– Избавь же меня от страданий, Женни. Кого ты мне подыскала?
– Сельму Уокер. Сельму Уокер?
И она притащила меня сюда только для того, чтобы поговорить о звезде мыльных опер? Правда, услышав это имя, я невольно заинтересовалась.
Сельма Уокер означает деньги. Большие деньги.
Эта американская актриса чрезвычайно популярна. В одном из английских сериалов, «Братство», она сыграла Салли – наглую американскую невесту одного из братьев, главных героев этой мыльной оперы. По сюжету он ездил в Нью-Йорк по делам и привез ее с собой. Для любого, кто готов признать себя достаточно старым, чтобы помнить «Даллас»,[3]3
«Даллас» (1978–1991) – американский телесериал о семье техасских нефтяных магнатов.
[Закрыть] Юингов просто взяли и переместили на север Англии. Появление Салли и ее крикливого нью-йоркского стиля привело к тому, что в клетку с голубями пробралась кошка. В роли голубей выступали приземленные золовки, которые на дух ее не переносили. Публика, однако, полюбила Салли, и рейтинги взмыли к небесам. Со времен сериала «Династия», где играла Джоан Коллинз, еще ни одна стервозная антигероиня так не захватывала воображение зрителей.
– Как ты с ней познакомилась? – спросила я Женевьеву.
– Вчера вечером я ужинала в «Айви» с актером из «Братства». Заставила его встретиться с ней взглядом и подойти. – Меня так и подмывало спросить Женевьеву, что она там делала с этим актером. Иногда мне хотелось нарушить правила и поболтать с ней о женском, но взаимное уважение к тайнам друг друга неизменно брало верх.
– Получается, ты нарочно это подстроила? Женевьева покачала головой:
– Нет, я тут ни при чем. Вот что странно. Она сидела в дальнем углу. Столы сдвинули, и там собралось человек десять. Она была в самом-самом углу, мне бы ни за что до нее не добраться. Кроме того, я вовсе не с ней хотела поговорить. За ее столиком сидел один звукорежиссер. За ним-то я и охотилась последнее время. Он пустил слух, что хочет написать автобиографию.
Всякие деловые темы. Не твое. – Она улыбнулась, показывая, что вовсе не опекает меня. – Короче, я подумала, что, если нам удастся напроситься на выпивку после ужина, я смогу сделать ход. В общем, нас пригласили, и я села рядом с режиссером. Наверное, я слишком на него давила, потому что неожиданно Сельма Уокер, которая оказалась совсем близко, вдруг спросила: «Чем именно вы занимаетесь?» Она подслушивала. Ну, после этого песенка режиссера была спета. Она передвинула стол так, чтобы я очутилась рядом с ней, и начала меня расспрашивать. Выяснилось, что она хочет издать свою биографию и подыскивает писателя. Правда, про тебя я рассказать не успела, потому что она уехала домой. Мол, ей надо поспать перед репетицией. Уходя, она сказала: «Позвоните мне, хорошо? У Джерри есть мой телефон». Джерри – это звукорежиссер.
– Чья песенка спета, – напомнила я.
– Не обязательно. – Женевьева подмигнула, и я рассмеялась. Мне ужасно нравилось ее умение всегда оставлять за собой право выбора. – Не успела она уйти, как на соседний стул уселся этот парень. Базз какой-то. Очень красивый, но тихий. Представился, сказал, что видел, как мы болтали с Сельмой, и заявил, что он – ее менеджер. Услышав, о чем мы разговаривали, он просил позвонить ему сегодня утром. Разумеется, я так и сделала. Ты встречаешься с ним в следующую среду в пять часов, дома у Сельмы. А главное… Ты не поверишь! Она живет рядом с тобой. Прямо за углом. Ты знала?
– Как нарочно, – проговорила я. – Ну, и что у нее за история? Интересная? – Я вдруг поняла, что совсем ничего не знаю о Сельме Уокер. Кроме того, что она – американка, и снималась в одном из наших самых популярных сериалов.
– Наверняка, дорогая.
– То есть ты не спросила?
– О таких вещах не принято спрашивать в лоб. – Иногда Женевьева меня поражает. Она хочет, чтобы я написала чью-то биографию, но понятия не имеет, интересная она или нет.
– Что же вы с Баком…
– Баззом, дорогая.
– Что же вы с Баззом обсуждали?
– А, разные дела. Рекламу книги, гастроли автора, продажи за рубеж. Поскольку она – американка, книга должна там хорошо продаваться.
– Не обязательно, – заметила я. – Разве «Братство» продали в Соединенные Штаты? Чем она занималась до приезда сюда?
– А еще я могу продать ее по частям. И дорого.
– Только если в ней будут смачные сплетни.
– Это уже твоя задача, разве не так, дорогая?
Как знакомо. Я уже проходила через это, когда писала биографические очерки. Искала грязь. Вот что продается.
– Только если она захочет предать их гласности. – Я снова превратилась в голос разума. – Это ведь ее автобиография, не забудь. Ей решать, что туда попадет, а что нет.
– О, с этим у тебя трудностей не возникнет, – уверенно отрезала Женевьева.
Она исчезла в серванте, чтобы приготовить мне кофе.
– Дай-ка мне лучше адрес, – осторожно сказала я, когда она вернулась. У меня не так уж много времени на домашнее задание. – Что ты рассказала обо мне этому менеджеру? Ты отправишь мою работу заранее? Когда я должна встретиться с Сельмой?
– Я уже отправила. Думаю, он сам назначит время встречи. Ну все, довольно об этом. Расскажи-ка мне лучше об Астрид Маккензи. Ты видела тело? Все обгоревшее, да? До вчерашнего вечера я с ней не встречалась. У нее такая белая кожа. Мысль о том, что она вся почернела и превратилась в пепел, просто…
– Женевьева, умоляю! – Да что с ними такое? Сначала Томми, а теперь еще и Женевьева жаждет отвратительных подробностей. Каково бы им пришлось, живи рядом с пепелищем они? Если бы они знали, что кто-то прячется там и готовится нанести следующий удар?
Я рассказала о своем утреннем походе к дому Астрид и о том, что сообщил продавец на рынке.
– А где ты ее вчера видела? – спросила я.
– В «Айви». Когда разговаривала с Баззом. Астрид спускалась по лестнице из дамской комнаты – как раз собиралась уходить, – посмотрела прямо на нас и… словно с ума сошла.
– То есть как это – с ума сошла?
– Как есть. Жуткое зрелище. Она увидела Базза и точно помешалась. Изменилась в лице, будто чего-то испугалась, и чуть ли не бегом бросилась вон из ресторана. Он ее не заметил, потому что смотрел на меня, но она явно хотела убежать прежде, чем он ее увидит.
– Во сколько это было?
– Около половины одиннадцатого.
– Должно быть, она поехала домой и…
– Боже правый! – взвизгнула Женевьева. – Я могла быть последним человеком, видевшим ее живой!
– За исключением убийцы, – добавила я, не подумав.
ГЛАВА 3
Мы с Томми не разговариваем.
На самом деле, это довольно серьезно. Несколько дней после пожара все шло хорошо. Он провел со мной две ночи подряд, тихо похрапывая рядом, словно простуженный полосатый кот. Я прижималась к нему, ни на секунду не смыкала глаз и все нюхала воздух: не пахнет ли дымом. Затем я попросила его сделать для меня кое-что, он меня подвел, и я устроила безобразный скандал. Вот так я себя веду, когда меня разочаровывают, – обычно это делает сама жизнь, но на этот раз причина была совсем в другом. Я искренне верила, что наша с Томми черная полоса вроде бы начала светлеть. А теперь мы все разрушили: он – не исполнив мою маленькую просьбу, а я – разозлившись и потеряв самообладание.
Мы в ссоре уже неделю. Наш рекорд – девять дней, так что я начинаю слегка нервничать. Сейчас, как никогда, мне хотелось, чтобы Томми оставался на ночь. Когда ночная пожарофобия становилась невыносимой, приходилось вставать и бродить по дому. Только убедившись, что ничего не горит, а снаружи никто не размахивает горящим факелом, я возвращалась в постель.
Обычно Томми быстро извиняется, если я его ругаю, но бывают моменты, когда он настаивает, что не виноват, и не уступает. Полагаю, если два человека живут вместе, такие вещи проходят сами собой через несколько дней. Но если оба ждут, когда другой попросит прощения, и при этом отсиживаются на противоположных концах Лондона – дело чуточку усложняется.
На этот раз Томми не записал документальный фильм про садоводство по «Би-би-си-2». Я очень хотела его посмотреть, но в это время должна была ехать на презентацию книги одного из своих объектов. Забавно, как одни хотят, чтобы автор исчез с лица земли, стоит сдать последнюю главу, а другие изо всех сил стараются превратить его в лучшего друга. Когда я приехала домой и обнаружила, что он забыл о моей просьбе, ему было достаточно сказать: «О, прости. Я поступил плохо. В качестве извинения позволь мне свозить тебя на выходные в Париж». И все было бы нормально. Даже без Парижа. Меня очень легко разоружить. Но для него это оказалось слишком сложно. Нет, он валялся на моем диване с едой из китайского ресторана, ждал моего возвращения, а когда я взорвалась, заявил:
– А почему ты вообще хотела его посмотреть? Ты ведь не любишь копаться в саду.
Объяснять Томми, что я мечтаю о домике в глубинке с акрами покоя и тишины вокруг, – пустая трата времени. Его видение будущего не распространяется дальше женитьбы на мне и рождения кучи маленьких Кеннедят. Мои старания заставить его признать, что он не прав, оказались безуспешными. Томми считал, что мне совсем необязательно смотреть чертов фильм, а значит, то, что он забыл его записать, не имеет значения.
Я очень упрямая, но почему-то именно я всегда делаю первый шаг к примирению. Но сейчас я разозлилась не на шутку. Дело не в том, что я пропустила документальный фильм; с этим я давно смирилась. Самое главное – Томми оказался невнимателен ко мне и не потрудился его записать. Вот что раздражает. И я бы поизводила его, по крайней мере, еще денька четыре, если бы не забыла в такси диктофон. Когда я работаю, то всегда беру с собой диктофон. Даже на первую вводную беседу. Менеджер Сельмы Уокер может назначить интервью с нею на любой день. Чем больше я об этом думала, тем яснее понимала, что не собираюсь идти в магазин и покупать новый диктофон только потому, что Томми не записал фильм.
Логика вот в чем. Мне не нужно идти в магазин и покупать новый диктофон потому, что квартира Томми битком набита диктофонами. Мне лишь надо съездить туда и взять один. Но мы поссорились, и у меня нет ключа. Свой ключ пришлось одолжить его двоюродному брату из Ньюкасла, когда тот в последний раз приезжал в Лондон. И обратно я его так и не получила. Я знала, что у Томми где-то спрятан дубликат, но где – неизвестно.
Если я хочу это выяснить, придется пойти на мировую.
Я позвонила поздно вечером, но сработал автоответчик. Возмутительно! Где он? Он не имеет права где-то шляться и развлекаться без меня. Я оставила краткое сообщение: изложила, что мне нужно, и попросила перезвонить. Еще я не устояла перед искушением и под конец радостно упомянула, что заполучила новую выгодную работенку. Пишу автобиографию Сельмы Уокер. Немного смело, конечно, если учесть, что я пока не встречалась с ней лично.
Он позвонил и оставил сообщение на моем автоответчике, когда я была у стоматолога. Интересно, он знал, где я буду утром? И нарочно позвонил в это время, чтобы не говорить со мной?
«Ключ приклеен с обратной стороны четвертого мусорного бака справа». Голос разносился по кухне, словно Томми стоял рядом. «Ключ приклеен к четвертому мусорному баку справа», – нацарапала я на клочке бумаги. Так и напрашивается на неприятности, подумала я. «Возьми «Айву», – продолжал он. – Он в комоде в холле. Недавно я поменял в нем батарейки. Встроенный микрофон. Сельма Уокер – это здорово. Она тоже болеет за «Челси». Держи меня в курсе. Пока!»
Почему Томми живет в Боу – вне моего разумения. Оттуда не лишком удобно ездить в Бродкастинг-Хаус. И в Стамфорд-бридж в Фулхэме, где находится стадион «Челси», – а с точки зрения Томми это главное, – тоже. Сомневаюсь, будто он считает, что сейчас модно жить в Ист-Энде. Ноттинг-Хилл, где живу я, раньше считался фешенебельным районом и даже прославился благодаря одноименному фильму с Хью Грантом и Джулией Робертс. Невероятный успех фильма означал, что цены на недвижимость в Ноттинг-Хилле взлетели до заоблачных высот. Теперь любой человек, у которого есть хоть крупица здравого смысла, все распродает и покупает дома в Шордитче, Хокстоне или даже в Эксмут-маркете.
Как только я сдам позиции и задумаюсь о том, чтобы согласиться на предложение Томми жить вместе, достаточно будет съездить к нему домой. Это зрелище сразу же заставит меня вспомнить, какую глупость я хотела совершить. Чтобы устроить такой кавардак, вовсе не нужно много народу. Одного Томми вполне достаточно. Хотя, насколько мне известно, он не отказывает никому, кто просится у него переночевать. Единственная сложность в том, что у него нет лишней кровати, и его гостям приходится спать на полу в спальном мешке. Можно подумать, что он так и остался мальчишкой. Попав к нему в квартиру, мне первым делом пришлось пробираться сквозь горы сваленной на полу одежды. На каждом шагу мне попадались результаты привычки Томми увлекаться чем-нибудь и на полпути терять к этому всяческий интерес. На кресле обнаружилась книга под названием «Как писать сценарии, которые продаются». Страницы покрывал слой пыли – примерно шесть месяцев назад Томми решил осуществить заветную мечту и сменить работу. Везде валялись отвергнутые учебники, которые свидетельствовали о множестве других заветных желаний, выброшенных на обочину. Модель самолета без крыльев занимала почетное место на столе в столовой. Рядом валялся открытый тюбик высыхающего клея. На рабочем столе лежал паззл – края были собраны, остальные детали рассыпаны по столешнице. Наполовину отгаданные кроссворды. Компакт-диски без коробочек. Так он проводил время вдали от меня. Признаться, я почувствовала себя немного виноватой. Томми любит компанию, такой уж он человек. В недрах Бродкастинг-Хаус он известная личность, у него есть друзья в «Би-би-си». Наверняка они думают, будто все свободное от работы время Томми проводит со мной. И даже не знают, что временами я надолго изгоняю его из своей жизни. Это случается всегда, когда я работаю над очередной книгой. Повсюду я видела доказательства его попыток чем-то занять свой досуг. Досуг, который он предпочел бы провести со мной.
Я пошла на кухню, чтобы налить себе чаю, но один взгляд на гору грязной посуды в раковине, открытые банки варенья, маринованных огурчиков, пасты для бутербродов и перевернутую коробку кукурузных хлопьев заставил меня передумать.
Я вернулась в гостиную. Надо поскорее забрать диктофон, иначе еще чуть-чуть – и забуду, зачем пришла. Неожиданно стало грустно: вид одинокого холостяцкого жилища Томми угнетал меня. У людей, которым хорошо в одиночестве, дома не такие. Но станет ли Томми счастливее, если я выставлю его за дверь и отпущу на все четыре стороны искать веселую и общительную подружку?
Вдруг захотелось поскорее выбраться отсюда. Но сначала надо сходить в туалет. Я мыла руки в ванной и смотрела на себя в зеркало аптечки – ужасно грязное, все равно ничего толком не разглядишь. Но вид у меня явно усталый. Мне позарез требуется отдых, а не очередная изнурительная работа по написанию чужой автобиографии, когда придется отдавать все внимание другому человеку, почти ничего не получая взамен. Иногда чужие жизни завораживали. Но чаще всего речь шла о том, чтобы оставить собственную личность дома и влезть на время работы в чужую шкуру.
Как-то мне сказали, что я похожа на итальянку. Или на латиноамериканку. Лицо у меня обычно печальное, а нос – длинный и тонкий. Зато рот – очень широкий, и говорят, что у меня потрясающая улыбка.
Высокие скулы придают мне, по словам знакомых, сходство с мадонной – не певицей, конечно же. Но самое лучшее во мне – это глаза. Я знаю, что они прекрасны. Огромные, миндалевидные. Карие. При определенном освещении – цвета спелого винограда. Душевные.
Я восхищалась своими глазами и уже почти успокоилась. И в этот миг машинально протянула руку и открыла дверцу аптечки. Ну, так все делают. Не знаю, что я искала. Мне ничего не было нужно.
Томми – жуткий ипохондрик, поэтому я не удивилась, увидев бесчисленные пакетики панадола, баночки с сиропом от кашля, пастилки от болей в горле и целую полку таинственных гомеопатических лекарств. Очередная идея фикс, возникшая и отпавшая. Я уже собиралась закрыть дверцу, когда увидела нечто такое, чему там точно не место.
Пузырек с цитратом калия.
Я знала, для чего он. Мне самой пришлось пить это лекарство, когда я болела циститом.
Но ведь у мужчин не бывает цистита, верно? Я просмотрела всю аптечку в поисках других признаков женщины. Ничего. Я осторожно прошла сквозь горы разбросанной одежды в спальне, выискивая что-нибудь розовое с кружавчиками. Опять ничего. Так что же делает цитрат калия в аптечке Томми?
Возвращаясь к себе, я все еще обдумывала этот вопрос. На пороге соседнего дома стоял полицейский и разговаривал с моей соседкой, мисс О'Мэлли. Увидев меня, он бросил мисс О'Мэлли и ринулся ко мне, на бегу крича:
– Одну минутку! Мисс, подождите!
Я подождала его на верхней ступеньке.
– Вы – Ванесса Бартоломью? – спросил он, отдуваясь.
– Нет, это моя мать. Они с папой живут во Франции. Я – Натали Бартоломью, их дочь, – добавила я, когда он сверился со своей записной книжкой.
– Вы знали Астрид Маккензи?
– Конечно. Ее все знают.
– Вы дружили?
– О нет, я никогда с ней не разговаривала. Он растерялся. Ну еще бы.
– Но вы только что сказали…
– Я имела в виду, что знаю, кто она такая. Я видела ее по телевизору. С детьми. Это поджог?
Он не ответил.
– Где вы были в ночь пожара?
– Здесь, в доме. Наверху. Крепко спала. Ее смерть кажется подозрительной?
На этот вопрос он тоже не ответил.
– Вы были… – он запнулся, явно решив перефразировать. – Кто-нибудь еще был с вами в доме?
– Да, мой друг, Томми Кеннеди. Он был со мной в постели. Вы думаете, что ее могли убить?
Он смешался – всего на долю секунды, но этого оказалось достаточно. Я сразу поняла, что попала в точку.
– Я не говорил…
– Что, по-вашему, произошло? Как она умерла?
– Задохнулась в дыму, – и прежде чем я успела продолжить расспросы, предупредил: – Нам надо будет поговорить с мистером Кеннеди. Вы или он что-нибудь слышали, видели?
– Нет, ничего. На самом деле меня удивляет, что я все проспала. Что касается Томми, спросите у него сами, – я написала телефон Томми на клочке бумаги и вручила полицейскому.
– За несколько дней до пожара вы не заметили никого подозрительного? Может, кто-нибудь входил или выходил из ее дома? Или болтался поблизости последнюю неделю или около того?
Я покачала головой.
– Так как начался пожар? Кто-то поджег дом? У вас уже есть подозреваемые?
– В свое время вы услышите о результатах расследования.
– Расследования убийства? – не удержалась я.
– До свидания, мисс Бартоломью. – Он знал, что ничего полезного из меня не вытянет, и решил, что с него довольно. Очутившись в доме, я выглянула из-за занавески на эркере в кухне и увидела, как он возвращается к миссис О'Мэлли. Удачи ему. Она старая перечница, а ее сын Кевин при виде меня сразу начинает ковырять в носу.
На автоответчике оказалось сообщение от матери Томми. Я сварила себе кофе и устроилась на диване, готовясь к милой беседе по телефону. Я знала, почему она позвонила. Она всегда так делала, когда чувствовала, что у нас с Томми не все ладно – не считая моего извечного нежелания выходить за него замуж. В этом вопросе она была солидарна с сыном: чем быстрее мы поженимся, тем лучше. Во всяком случае, с ее колокольни.
– Ты – самое лучшее, что есть у него в жизни, – сказала она вскоре после того, как мы с Томми начали встречаться.
– Рада это слышать, Норин, но не понимаю, почему, – ответила я тогда.
– Потому, что ты не знаешь, каким он был до знакомства с тобой. С тех пор как появилась ты, он стал другим человеком. У него никогда не было женщины, которая продержалась бы дольше месяца. Я проводила столько времени, вытирая им слезы, что стала бесплатным психологом. Он ужасно с ними обращался. Выслеживал, соблазнял, а потом терял интерес. Бог знает, что он искал, но, похоже, он нашел это в тебе.
Я с трудом могла сопоставить образ Дикого Томми с отчаявшимся созданием, готовым к тапочно-каминному существованию. Но Норин Кеннеди – умная женщина. Мы уважали друг друга. Она считала, что мы с Томми – прекрасная пара, и это всегда меня удивляло.
Но насчет причины ее звонка я ошиблась.
– Я слышала, что произошло, – сказала она, едва сняв трубку. – Этот пожар на твоей улице. Кошмар! Полиция думает, что дом подожгли умышленно?
– Похоже на то. Мы с Томми все проспали.
– Сомневаюсь, что за его храпом можно что-нибудь услышать. Но ты, наверное, рада, что он рядом.
Не слишком приятно думать, что рядом бродит человек, поджигающий дома.
Я промолчала. Норин умела меня поддеть. Скорее всего, она прекрасно знает, что последнюю неделю Томми провел у себя дома.
– Позвони ему, милая, – добавила она, подтверждая мои подозрения. – Глупая мужская гордость не дает ему снять трубку. А он хочет, я знаю, что хочет. Вот что я сейчас сделаю. Я сама ему позвоню. Скажу, чтобы он с тобой связался.
