355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Хоуп Макинтайр » Как соблазнить призрака » Текст книги (страница 1)
Как соблазнить призрака
  • Текст добавлен: 29 сентября 2016, 01:54

Текст книги "Как соблазнить призрака"


Автор книги: Хоуп Макинтайр



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

Хоуп Макинтайр
Как соблазнить призрака

Благодарность

Во время написания этой книги я перенесла тяжелую операцию и построила дом и без помощи друзей не смогла бы закончить «Как соблазнить призрака». Пока я ждала окончания строительства, моя жизнь, мягко говоря, превратилась в сплошные странствия. Я хочу поблагодарить следующих людей, укрывших меня от бурь и предоставивших место для работы.

Лондон

Луис Аллен Джонс

Хилари Арнольд

Дебора Роджерс и Майкл Беркли

Энни и Фрэнсис Шоу

Джеки Грэхем и Дэвид Пэлхем

Девон

Кейт Бартоломью

Линдсей Белл

Оксфордшир

Джон Ллойд и Сара Уоллес

Вест-Корк, Ирландия

Дэвид и Пэтси Паттнэм

Нью-Йорк

Анабель Дэвис Гофф

Сонни Мехта

Райнбек, Нью-Йорк

Энн Пэтти

Джой Харрис

Кэтрин Расселл Рич

Портленд, Орегон

Шон и Мэри Леви

Уитни Отто

Амагансетт, Нью-Йорк

Джо Дольче и Джонатан Барнхэм

Ричард и Бетина ЛаПлант

Джудит Канет

Аннемари Маккой

Сьюзан и Мюррей Смит

А также я в огромном долгу перед многими другими людьми, помогавшими мне с книгой. Хочу выразить свою признательность: Кристен Вебер, Эрни Хэмм, Джуди Пьяткус, Алексии Пол, Хоуп Харрис, Миранде Дэвис и, наконец, последнему, но не менее важному человеку, Дермоту Китингу, детективу-суперинтенданту из Нового Скотленд-Ярда.

Посвящается моей подруге, выдающемуся автору-"призраку» Щерил Мерсер. А также Клэр и Джой

ГЛАВА 1

Когда в конце улицы загорелся дом Астрид Маккензи, я крепко спала и видела во сне маму.

Наверное, если бы Астрид и моя мать встретились, они бы поладили. Они одного поля ягоды, а значит, прямая противоположность мне. На самом деле я почти не знала Астрид, лишь изредка кивала ей на улице. На рынке – откуда я черпаю все слухи и сплетни – поговаривали, будто она ходячий телеграф. Мама тоже очень общительна и большую часть времени скачет по округе, словно горная козочка. Откровенно говоря, не перестаю удивляться, почему ее не пригласили в какую-нибудь программу по фитнесу, предлагающую омолодить ум и тело тем, кому за пятьдесят пять. Или в раздел мод журнала «Сага». Есть в ней что-то гибкое, юное. Уверена, что слово «вечеринка» и в девяносто заставит ее навострить уши.

Я же, напротив, одиночка. Или – хотя от этого слова меня воротит – домоседка. Мне нравится жить чужой жизнью. Я довольно рано поняла, что мне совсем неинтересно вечера напролет торчать в лондонском баре, напиваться до скотского состояния, а потом возвращаться домой с первым мужчиной, который купит мне «Космополитен». Но слушать о таких людях я люблю. Я отклоняю приглашения на шикарные приемы, сижу дома, с удовольствием смотрю телевизор, а на следующее утро с нетерпением жду звонков от знакомых с подробными отчетами обо всем, что пропустила.

Я никогда не понимала, зачем постоянно куда-нибудь ходить. В первую очередь у меня просто не хватит сил на это. К тому же я всегда предпочитала общаться с людьми наедине, а приятный ужин на двоих можно устроить дома с тем же успехом, что в битком набитом ресторане. Сложность в том – хоть я и не считаю, что проводить много времени в одиночестве плохо, – что мой антиобщественный стиль жизни не совсем нормален. Я это признаю. То есть я не знаю никого, похожего на меня, и временами это беспокоит. Все только и знают, что твердят: «Ты должна больше выходить», «Молодость бывает только раз в жизни», «Постоянно сидеть дома в одиночестве – как-то ненормально». Я очень отличаюсь от друзей, и это, наверное, заставляет их чувствовать себя неуютно, но при этом отнюдь не мешает делать из меня «благодарного» слушателя. Они то и дело берут меня в плен и вываливают на меня все свои проблемы. Похоже, им очень нравится, что я почти всегда сижу дома одна и готова слушать. Конечно, я включаю автоответчик и не отвечаю на все звонки подряд, но тогда превращаюсь совсем уж в отшельницу. Особенно плохо стало в последнее время, и если я не возьму себя в руки, мне грозит помешательство. Рано или поздно мне потребуется мощная встряска, а то, чего доброго, я присоединюсь к Астрид и самопроизвольно вспыхну. Я говорю обо всем – работе, доме и, что самое главное, о личной жизни, поскольку, невзирая на мое затворничество, у меня есть парень. Как ни странно, встречаемся мы уже давно. Правда, в последнее время я слишком часто ловлю себя на мысли: долго ли еще?

Как ужасно: пока Астрид с треском догорала, я и не догадывалась о ее страданиях. Моя мать уверена, что во сне всегда видишь противоположное реальности, а мне снилось, будто она бежит ко мне с распростертыми объятиями. Что ж, по-моему, вполне логично. Просто такого никогда не происходит в жизни. Наверное, поэтому меня так увлек этот сон – я наслаждалась тем, чего в нормальном состоянии никогда не испытывала. Вот и не слышала треска огня в соседнем доме.

Астрид вела детскую телепередачу. Мне всегда нравилось, что она – моя соседка. Она ведь, можно сказать, знаменита, а знаменитости – мой хлеб. Я – автор-«призрак». Видели надпись мелким шрифтом: «записано со слов тем-то и тем-то» или «написано в соавторстве с таким-то и таким-то» под именем знаменитостей на обложке их автобиографий? Это я и есть. Каждый раз, когда в новостях я слышу имя известного человека, то начинаю машинально задавать вопросы, составляя в уме краткий биографический очерк. На всякий случай. Хотя Астрид едва ли теперь понадобится автор-«призрак».

Но Астрид, похоже, не виновата в том, что ее убила геенна огненная. О пожаре я узнала только из новостей. Он начался вскоре после полуночи. Я все проспала и не слышала пожарных сирен, но появление собственной улицы на телеэкране встревожило меня. Я натянула джинсы и бросилась наружу – поглазеть на обуглившиеся развалины домика Астрид при конюшнях. На улице уже собралась толпа и пресса. Две женщины на очень высоких каблуках с трудом ковыляли по вымощенным булыжником конюшням. Вот такие дурацкие детали я и замечаю. Все лучше, чем признать, что в доме труп, – факт, прямо скажем, не из приятных. Надо же, она выкрасила фасад в бледно-розовый цвет и, похоже, начала совсем недавно. Только вчера почтальон ушел, проклиная розовые автографы, которые он получил, просовывая письма в ее ящик. Какой ужас! Теперь краска почернела от сажи, опять некстати вдруг подумала я. Все что угодно, лишь бы отогнать ужасные образы, которые вот-вот начнут меня изводить.

– Не волнуйся, дорогая, ее уже увезли. – Крис, знакомый продавец с рынка Портобелло, тронул меня за локоть. – Ужасно выглядишь. Ты ее знала?

Я покачала головой:

– Нет, мы никогда не встречались.

– Ну, теперь уже и не встретитесь. Я слышал, она уже умерла, когда ее вынесли. Там, наверху, ее спальня, – он показал на окно у дальнего угла, выходившее на конюшни. – Там ее и нашли.

И тут пошло-поехало. Перед глазами вдруг предстала Астрид, и я вообразила, как она просыпается среди ночи и видит вокруг своей кровати огненную стену. Интересно, подумала я, какие мысли проносятся в голове, когда видишь подобное? Выпрыгиваешь из постели и стараешься пробиться сквозь нее? Или перед лицом такой опасности вообще перестаешь думать? Каково знать, что через несколько секунд тело охватит нестерпимый жар: плоть загорится, кровь закипит, кости затрещат, захрустят и превратятся в прах? Такие вот мысли теперь будут меня преследовать. Иногда я лежу с открытыми глазами и медленно довожу себя до состояния паники, воображая самую страшную смерть, какая только может выпасть на мою долю. Любимая – авиакатастрофа. Дальше по списку идут кораблекрушения и утопления. Не важно, что я входила в школьную команду по плаванию и сдала экзамен по выживанию. Я обязательно попаду в идеальный шторм, и мне останется лишь покорно утонуть. Еще непременно оборвется лифт, торнадо подхватит мою машину, акулы, таящиеся в заливе, где их сроду не видывали, откусят мне ногу. Я лелеяла все эти вероятности, и не только. Есть еще много, много других…

И, разумеется, всегда остается убийство. Все остальное, конечно, меня только и ждет, но убийство – самое ужасное. Однажды ночью, когда я буду крепко спать, кто-то прокрадется в спальню и задушит меня подушкой. Какая разница, что я живу в Ноттинг-Хилле – в этом районе западного Лондона происходит больше преступлений, чем положено. Во время карнавала Дня отдыха[1]1
  День отдыха – последний понедельник августа, официальный выходной день в Великобритании.


[Закрыть]
расисты и наркоманы вечно что-нибудь натворят. Два года назад в конце моей улицы даже кого-то зарезали. Я слышу, как на рынке рассказывают об этом. Утром человек открывает дверь и видит на пороге кровь. По-моему, не важно, что мой район – «фешенебельный». Ну, стекаются сюда туристы по субботам, и что? Ни в одном путеводителе не написано, что бок о бок со знаменитостями – приверженцами экологически чистых продуктов и завсегдатаями огромного количества роскошных баров и кафе, которые повыскакивали всюду, как грибы после дождя, – живут наркоманы, проститутки и торговцы наркотиками, вооруженные до зубов. Единственный ключ – крошащийся фасад притона, примыкающего к особняку миллионера.

Я выросла вместе с людьми, живущими через улицу от меня. Раньше по субботам мы играли с ними в классики, а теперь они день-деньской греют кокаин в растворе пищевой соды, ждут, когда вода испарится и получится чистый наркотик. Часто по ночам я слышу, как над головой парят полицейские вертолеты, и понимаю, что опять кого-то укокошили. Я изо всех сил стараюсь не обращать внимания на вертолеты и опасность, запираюсь дома и притворяюсь, будто все спокойно. Знаю, я веду себя как безответственный страус, прячущий голову в песок, но стоит мне впустить в свой мирок хоть каплю реальности, моя фантазия начинает буйствовать, переходя все границы.

Вот почему смерть моей соседки Астрид не на шутку меня взволновала. Я никак не могла перестать о ней думать. Правда, мне все равно не позволят забыть об этом, даже если я захочу. Только о пожаре все и будут судачить еще несколько дней.

– Знаешь, – Крис посмотрел на часы. – Уже без четверти девять. В это время она спешила бы на утреннюю передачу. Джонни, через два прилавка от меня, говорит, что его жена всегда оставляет их младшенького смотреть ее программу, когда старшие уходят в школу. Он обижается, что братья и сестры бросают его одного, но благодаря Астрид забывает об этом. Она была хорошим человеком. Ты когда-нибудь видела ее по телевизору?

– Ни разу. Она была замужем? У нее есть дети? – Я вдруг поняла, что почти ничего не знаю об Астрид: несколько раз видела ее на улице и на фотографиях в журнале «Сан», который иногда показывали мне продавцы на рынке. На этих снимках она обычно выходила из ночного клуба под руку с футболистом или второсортным певцом.

– Нет, с этим у нее было напряженно.

– Она не могла иметь детей?

– Не знаю. Я имею в виду замужество. Она не была замужем.

– А почему напряженно?

– Она связалась не с тем мужчиной. Можно сказать, она… Нет, – он осекся. – Не стоило ей этого делать. Не хочется говорить плохо о покойной. Послушай, мне пора бежать. Я должен забрать несколько мешков картофеля со склада. На этой неделе отличная морковь, а еще у меня есть сладкая картошка, которую ты любишь. Заскочи ко мне попозже.

Я пошла домой – надо вытащить Томми из постели и спровадить на работу. Томми Кеннеди – та самая «личная жизнь», о которой я упоминала, мой парень, если, конечно, можно назвать мужчину за сорок парнем. Вчера он остался на ночь. Я редко такое позволяю, но вчера слишком много выпила, а в таких случаях сопротивляться почти не могу. Разумеется, потом я буду раскаиваться.

Мы с Томми встречаемся около восьми лет, но о зыбкости наших отношений – наряду с остальными моими тревогами – я упорно стараюсь не думать. Сложность в том, что он мечтает жениться и завести детей, а я – нет. Время идет – мне почти сорок – и Томми это очень беспокоит. Он согласен просто переехать ко мне, но этого я тоже не хочу. Я вполне счастлива одна, и очень серьезно отношусь к своей работе. Не хватает мне только заботиться об упитанном радиомеханике. Он внесет в мою жизнь сумятицу, будет требовать завтрак, обед и ужин, включать телевизор на полную громкость, как только «Челси» забьет гол. А мне нужна тишина и покой. Меня приводит в ужас мысль о том, что произойдет, если мы станем проводить друг с другом слишком много времени. У Томми ангельское терпение, но я ума не приложу, как он отнесется к моим невротическим страхам. Я все время убеждаю себя, что люблю Томми и не хочу его потерять, но все равно до конца в это не верю. Я говорю себе, что у нас и так все отлично, и чем больше мне советуют остепениться, тем сильнее я сопротивляюсь этому. Дело в том, что я уже остепенилась. Замужество только выбьет меня из колеи.

Томми работает на «Би-би-си» в недрах Бродкастинг-Хаус,[2]2
  Бродкастинг-Хаус – центральное здание «Би-би-си» в Лондоне.


[Закрыть]
о чем свидетельствует серый цвет его лица. Будь у меня время, я бы целую неделю шпионила за ним. Ужасно интересно, видит ли он хоть иногда солнце? Томми весь день торчит в студии под землей, даже на обед не выходит. Это я точно знаю – каждый раз, когда он остается на ночь, приходится готовить ему бутерброды на работу. Сыр и маринованные огурчики с белым хлебом. Специально для него я всегда держу банку огурцов. Это предел моего кулинарного таланта. Обычно я делаю не меньше четырех бутербродов. Да уж, не случайно Томми в школе получил кличку Прорва, хотя вынуждена признать: когда в небе кружат вертолеты, а на Лэдброук-гроув ревут полицейские сирены, его мощный торс рядом очень меня успокаивает.

Мы познакомились на записи ночного ток-шоу одного из моих «объектов», как я их называю. Кажется, это была медиум, которая часто выступала по радио. Отвечала на жуткие звонки от людей, которые хотели узнать, смогут ли их любимые ответить из мира иного по радиоволнам.

На шее у Томми висели наушники. Он то входил, то выходил из студии и время от времени с надменным видом крутил какие-то переключатели. Потом он спросил меня, не хочу ли съесть шоколадку и выпить чаю.

Подвал Бродкастинг-Хаус – не самое романтичное место для первого свидания. Он провел меня по длинному подземному коридору к торговому автомату и спросил, есть ли у меня мелочь. Мы вошли в пустую столовую и сели за столик под лампой дневного света. От такого резкого освещения, наверное, появляются мешки под глазами и морщинки даже у молодых людей, не говоря уже о тех, кому около сорока. Но его это, судя по всему, не волновало.

Говорил он мало, но, как ни странно, рядом с ним я чувствовала себя увереннее. Всегда. Единственное, что я помню о той встрече, это его вопрос:

– Почему ты такая нервная? Тебя что-то беспокоит? Почему ты все время переставляешь солонку, перечницу и пепельницу?

– Не знаю. Наверное, у меня навязчивый невроз или что-то вроде. Мне надо дотронуться до вещей определенное число раз. Например, я ни за что не войду в дверь, пока четыре раза не прикоснусь к ручке. Еще я не могу заснуть без конкретной подушки.

– Странно, – протянул Томми. – Наверное, ты и руки моешь по пятнадцать раз на дню.

– Ты не воспринимаешь меня всерьез.

– Я воспринимаю тебя всерьез, – ответил он с улыбкой. – Просто мне кажется, ты говоришь много чепухи, вот и все. Может, ты немного нервная, у тебя повышенная тревожность, но только не эта навязчивая белиберда. И все-таки тебя что-то беспокоит. Ты как на иголках.

– Дело в этом радиошоу, – призналась я. – Я сейчас ее слушала и вспомнила о людях, с которыми она входила в контакт. Каждый из них умер такой ужасной смертью. Мне было противно писать о ней, обрисовывать все эти чудовищные детали и страдания их душ. Представляешь, когда она общалась с духами, они по-прежнему мучились!

– «Общалась с духами»! И ты веришь во всю эту ерунду? – Сначала Томми отнесся к моим словам довольно скептически, но когда я начала рассказывать ему о том, как меня пугает даже мысль о чьем-то ужасном конце, его лицо смягчилось. Никто никогда не слушал меня так, как он. Он не смеялся надо мной, как смеялось большинство людей, когда я старалась объяснить, почему от одного упоминания физической опасности у меня разыгрывается воображение.

– Смешная ты, – ласково проговорил он, когда я закончила. – Какая бессмысленная трата сил.

– Я, конечно, не думаю, что умру завтра, – пояснила я. – Просто смерть моя будет ужасной и мучительной.

– Это всего лишь твое воображение, – сказал он. – И ты сама это знаешь. Вероятность встретить страшную смерть, о которой ты постоянно думаешь, ничуть не больше, чем тихонько скользнуть в мир иной во сне. Так что не накручивай себя. Это пустая трата времени. Решай проблемы по мере поступления. Как я. Например, я не вижу смысла волноваться о вещах, которых все равно не изменить. Вот как сейчас. Я не собираюсь торчать в студии, пока они записывают свою дурацкую программу. Если понадоблюсь, меня позовут.

Тут его позвали, и он исчез. Правда, сначала записал мой телефон.

Когда он позвонил, сама не знаю, что заставило меня согласиться на пиццу и кино. Точно так же не знаю, почему мы до сих пор вместе. В то время у меня было несколько гнусных знакомых – циничных предприимчивых типов. Люди, с которыми у меня нет ничего общего. Кроме одного – все мы были журналистами, хотя судьба толкала нас в разные стороны. Не представляю, как я попала в столь неприятную компанию. Я была слишком молодой и неискушенной, и сама вряд ли вырвалась бы из их хватки. К счастью, Томми невольно умудрился сделать это за меня. Они бросили на него единственный взгляд и окрестили Радиозанудой. Мол, он исчезнет из моей жизни так быстро, что можно с ним и не знакомиться. Как выяснилось, они ошиблись. К собственному удивлению, я стала проводить все больше времени с Томми и отдаляться от них. Он нравился мне все сильнее и, наконец, стал практически неотъемлемой частью моей жизни. Радиозануда – может быть, но он оказался также прекрасным любовником. Наверное, дело во всех этих переключателях. И не только. Томми – полная моя противоположность, поэтому его присутствие идет мне на пользу. С ним я впервые начала расслабляться. Единственный раз, когда мы расстались месяца на четыре – он понял, что я не позволю ему переехать ко мне, и обиделся, – я, к своему ужасу, обнаружила, что страшно по нему скучаю. Словно кто-то забрал мой телевизор, тостер или какую-нибудь другую ценную и временами полезную вещь.

Когда я вернулась, Томми выходил из ванной, голый и мокрый.

– Томми, ты весь пол намочил… – начала я, но он отмахнулся, прижимая к уху телефонную трубку.

– Господи, Женевьева, это случилось прямо здесь, на этой улице? Ты уверена? И она мертва? Я ничего не слышал. Боже правый, надо рассказать Ли, она только что пришла. Да, я скажу ей. Хорошо, я попрошу ее позвонить, если у нее не получится. – Он повесил трубку и пошел в ванную за полотенцем. Сзади он выглядит гораздо лучше, подумала я. У него до сих пор красивые ягодицы, да и плечи всегда были потрясающие. Главная проблема Томми – это растущее на глазах брюшко, которое начинает угрожающе нависать над ремнем джинсов. Он появился снова, растираясь полотенцем и тряся головой так, что забрызгал меня. – Ли, ты не поверишь, прямо здесь, на нашей улице, пока мы крепко спали, случилось такое… Дальше по дороге. Это невероятно! Здесь живет эта женщина – ведущая детской программы, ты знала? Так вот, хочу тебе сказать…

– Томми.

– Нет, дай мне договорить. Ты никогда не даешь мне договорить. Это нечто! Она мертва. Вчера ночью ее дом сгорел. Давай спустимся и посмотрим, вдруг его уже показывают по телевизору.

Я объяснила Томми, что уже видела его по телевизору, ходила на улицу и видела последствия пожара. Как и ожидалось, он сразу помрачнел:

– Могла бы и меня разбудить. Из-за тебя пропустил самое интересное.

– Интересное? Человек умер, Томми.

– Да, да, ты права. Это ужасно, – стушевался он.

– И что понадобилось Женевьеве в такую рань? Женевьева – мой агент.

– Ну, она хотела первой рассказать тебе о пожаре. Да, и у нее есть для тебя работа. Она говорила загадками. Даже не сказала, кому нужен автор-«призрак». Хочет тебя удивить. Ты сможешь заехать к ней сегодня в три часа? Сейчас ее нет на работе, и до трех не будет. Так что перезвони ей и оставь сообщение только в том случае, если не сможешь. Или просто приезжай. Твоя мама нормально долетела?

В голосе Томми сквозила обида. Мама недавно приезжала из Франции, где они живут с папой. Она пробыла у меня пять дней, и на это время Томми пришлось выгнать. Дело не в том, что они не ладили. Они встречались несколько раз и понравились друг другу. Но я не могла вынести даже мысль о том, что два человека будут одновременно находиться в моем доме. Они обязательно станут путаться под ногами и мешать работать.

Немного утомительно, когда твоя мать – настоящий ураган. Мамой Томми, Норин, я восхищаюсь, но вряд ли есть кто-то, похожий на нее. У Норин на все свое мнение, но при этом она обладает удивительным качеством: если кому-то нужно выговориться, она будет часами сидеть и слушать. Моя же старушка несется по жизни со скоростью миля в минуту и при этом искренне полагает, будто остальные должны за ней поспевать. От разговоров по душам я отказалась много лет назад. Мама всегда была такой. В свое время она сделала прекрасную карьеру в рекламном деле. Помню, в детстве меня водили к ней на работу, и я подолгу наблюдала, как она помыкает кучей народу. Потом папа вышел на пенсию, они уехали во Францию, и мама бросила работу – поступок, надо сказать, весьма сильный. Папа у меня – настоящий франкофил и всегда мечтал пересечь Ла-Манш. И мама с самого начала безоговорочно его поддерживала. Правда, это стоило немалых жертв – ей пришлось оставить лондонскую светскую жизнь и заживо похоронить себя во французской глубинке. На меня ей тоже рассчитывать не приходится – вряд ли я воплощу ее мечты. В результате она вымещает свое разочарование на мне. Мое отшельничество ужасно расстраивает ее, поэтому при встрече я прикидываюсь семилетним ребенком и покорно слушаю, пока она бранит меня за то, что я не живу жизнью, которую она для меня выбрала.

Грустно, что ей никак не удается меня понять, но я смирилась. Я понимаю, маме хочется бурной общественной жизни и всего, что к этому прилагается. Я мечтаю, чтобы она была счастлива, но отлично знаю: ожидать от нее взаимности – пустая трата времени. Это и огорчает. Она любит свою дочь, Ли, некоего абстрактного человека, который мне едва знаком, но я никогда не чувствовала, что она любит именно меня. Как это получилось? Она ни разу в жизни не утруждалась выяснить, что же меня так удручает.

Как обычно, ее приезд застал меня врасплох. Она никогда не предупреждает, просто появляется, открывает дверь своим ключом и превращает мою жизнь в ад. Разумеется, ее поведение совершенно оправдано. Мы с родителями заключили сделку. Несколько лет назад, переехав во Францию, они разрешили мне жить в их доме при условии, что я буду о нем заботиться. Конечно же, я с радостью согласилась. Бесплатно жить посреди Ноттинг-Хилл-гейт, в четырехэтажном доме георгианского стиля – о лучшей сделке нельзя и мечтать. Пусть сегодня эта часть Лондона уже не так фешенебельна, как прежде, но ведь в любой миг я могу потерять и ее. И этот миг уже близок. Я привела дом в полное запустение, он буквально разваливается на глазах, и довольно скоро настанет час кошмарного выяснения отношений. Каждый раз, звоня слесарю, плотнику или мойщику окон, я думаю о шуме, о вторжении в мое драгоценное одиночество, и вешаю трубку. Особое отвращение вызывают у меня мужчины на стремянках. Они всегда оставляют их под окнами. Мол, добро пожаловать, заходи кто хочешь. Любой может подняться, залезть в дом и убить меня, пока я сплю. Или – пока бодрствую – замыслить убийство.

Я понимаю, что ужасно избалована: огромный особняк, и весь – для меня одной. Я постоянно упрекаю себя за это и не реже раза в неделю, ложась спать, обещаю себе, что с утра первым делом займусь домом.

Но никогда не держу слово.

Мне по-прежнему не совсем понятна истинная причина маминого визита. Если, конечно, она приехала не для того, чтобы терроризировать собственную дочь. Она металась по дому со списком в руках и размахивала им у меня перед носом.

– Напор воды в душе на последнем этаже. Его нет, Ли. Должны же они что-то с этим сделать. Что они говорят?

Я молчала. Молчать в таких случаях – самое лучшее. Большинство ее вопросов все равно риторические.

– Водосточные желоба забиты листьями, ты должна вызвать рабочих – пусть прочистят. Подоконники снаружи и внутри разваливаются на куски. Они же крошатся. И я думала, мы договорились, что ты отшлифуешь полы в гостиной.

Ни о чем таком мы не договаривались. В ближайший миллион лет я не собиралась мириться с шумом и вонью ужасной шлифовальной машины.

– И в ванной для гостей нет затычки в ванне. Ее там никогда не бывает. В последний приезд я купила шесть штук. Что ты с ними делаешь? Выбрасываешь из окна, когда спускаешь воду?

Интересно. Потерять шесть затычек для ванной – солидное достижение. Я открыла рот, собираясь заявить, что Томми – единственный человек, который пользуется гостевой ванной, – и закрыла. Чего доброго, она еще пожелает с ним увидеться, а я этого не хочу.

– По крайней мере, ты починила посудомоечную машину. – Я скромно помалкивала. Посудомоечная машина никогда не ломалась, так что починить ее я никак не могла. – Зато вода в раковине не сливается. Наверное, забилось. Куда ты дела вантуз?

Я взглянула на нее. Откуда мне вообще знать, как выглядит этот вантуз. Я бы не распознала его, даже стукни она меня им по голове.

Но все это пустяки по сравнению с сыростью. Несколько раз я добросовестно пролистывала «Желтые страницы» в поисках объявлений со словом «гидроизоляция». Дальше дело не пошло. Правда, здесь у меня оказалось несравненное преимущество. Я предусмотрительно заперла дверь в подвал и спрятала ключ. Достаточно открыть дверь, как в нос ударяет сильный запах сырости. Но сейчас я в безопасности. И все очень просто. Я, хоть убей, не могла вспомнить, куда положила ключ. Теперь войти в подвал можно, только высадив дверь.

Когда стало ясно, что единственный пункт, оставшийся в мамином списке, – сырость, я предприняла решительный шаг и отвлекла ее внимание, спросив, что они с папой собираются делать на Рождество.

– Вы с Томми приедете к нам во Францию. И на Новый год тоже, если захотите.

Это не совсем то, о чем я спрашивала. И уж точно не то, что хотела делать на Рождество. А еще недели две назад я разговаривала с отцом по телефону и точно помню, как он сказал, что на Рождество приедет в Лондон и с нетерпением ждет нашей встречи.

– Но папа сказал… – начала я.

– Мне все равно, что сказал твой папа. Я хочу, чтобы ты приехала во Францию.

– Но…

– Ли, пожалуйста, прошу тебя, только один раз. Приезжай во Францию, привози Томми, давайте встретим Рождество по-семейному.

Я могла поклясться, что голос у нее срывался, словно она вот-вот расплачется. Но это так не похоже на маму, что я немедленно выбросила эту мысль из головы. Правда, она вдруг показалась мне такой несчастной, что я предложила:

– Я поговорю с Томми.

Я прекрасно знала, что не сделаю этого, но она тут же воспрянула духом:

– Нам будет так весело. А теперь, раз уж я здесь, то собираюсь пригласить рабочих – пусть все отремонтируют.

– Я сама это сделаю. – Я потянулась к списку. Если я не возьму дело в свои руки, ближайшие семь дней по всему дому будет разноситься непрерывный стук.

– Я знаю, как это мешает тебе работать. – Мама отдала мне список. Я опешила. Обычно моя писанина не слишком ее волновала. – Самое малое, чем я могу помочь, – это позвонить, куда нужно, но раз ты уверена… – Она явно сомневалась. – Так или иначе, я вот что подумала, Ли. Может, стоит подыскать квартиранта в спальню для гостей? Пусть он – или она – отвечает за содержание дома – за небольшую плату, разумеется. Тогда тебе не придется ни о чем таком беспокоиться.

Это был единственный разговор, который мне совершенно не хотелось начинать. Я повернулась к ней спиной, прислонилась к кухонному столу, взяла ручку и притворилась, будто что-то пишу. Словно вообще не слышала, что она сказала. Потом я взяла список и приклеила его скотчем к холодильнику.

– Вот, – объявила я. – Теперь я точно про него не забуду. А сейчас, мама, я приглашаю тебя поужинать. Так ты надолго приехала?

Когда она наконец уехала, список удлинился до конца страницы. Каждый день мама своим мелким почерком добавляла новые пункты. Будто птичка обмакнула в чернила коготок и царапала по бумаге. Список напоминал мне каракули на медицинском рецепте, не поддающиеся расшифровке. Кстати, отличный предлог – не хуже любого другого. Прости, мам. Не смогла ничего сделать. Никак не разберу твой почерк.

– Ну, так как она поживает? – Томми закончил вытираться и, стоя на четвереньках, искал под кроватью носки. – Кстати, напор в душе ужасный. Тебе надо его починить.

– Томми, – сказала я, выуживая из-под кровати один носок. – Тебе надо, ты и чини.

Громко топая, я вышла из спальни и поднялась в кабинет. Минут через пять радио на кухне разразилось воплями кантри-группы «Дикси Чикс». Какое-то время я старалась его не замечать. Не понимаю, почему у Томми все должно работать на полную катушку? Услышав, как захлопнулась парадная дверь – он вылетел на улицу, по обыкновению опаздывая на работу, – я пошлепала вниз по лестнице выключать радио. Томми никогда не приходило в голову сделать это самому.

В полдень доставили «Ивнинг Стандарт», и перед тем как отправиться к Женевьеве, я успела прочитать статью.

В ОГНЕ ПОГИБАЕТ АСТРИД МАККЕНЗИ

Подозрительный пожар в Ноттинг-Хилле, сгорел дом телеведущей.

Подозрительный пожар. Я прочитала всю статью. Написано очень аккуратно, одни предположения и домыслы, никаких конкретных заявлений, отдающих неприятностями. Но смысл довольно явен. Читайте следующий номер. Вполне возможно, в нем появится статья о поджоге.

Я заскочила на рынок и остановилась у прилавка Криса. Я хожу к нему три или четыре раза в неделю – забираю фрукты и овощи. Он – неотъемлемая часть моего похода по рынку. Я делаю покупки в одних и тех же местах, и только если они закрываются, ищу новые. Сколько себя помню, мы жили в доме на Бленхейм-кресчент. Мама часто отправляла меня купить салат-латук, пастернак или еще что-нибудь. Тогда родители спокойно отпускали маленьких дочерей с поручениями. Этот прилавок принадлежал семье Криса уже два поколения. Как только я появлялась, меня радостно встречала его мать. Я – человек привычки, поэтому продолжала ходить к нему, даже когда она вышла на пенсию. Кроме того, я ведь знала Криса. Он лет на пять младше меня и по субботам вечно торчал за прилавком, помогая маме. Я хорошо помню этого дерзкого мальчишку. Кажется, отца Крис не знал, правда, его это не слишком волновало. На рынке он орал громче всех, даже когда вырос.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю