Текст книги "Рейн и Рийна"

Автор книги: Холгер-Феликс Пукк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

В комнате Ильмара Рейн первым делом находит Рийну, ее не было в числе ворвавшихся в гостиную.

Она сидит, устало сложив руки на коленях, приклонившись головой к радиоприемнику. Радио играет совсем тихо. Кто-то поет о счастье, о любви. Рийна, закрыв глаза, всей душой переживает сентиментальную песенку, мечтает о том, чтобы и у нее было так.

Рейн садится рядом с Рийной на тахту.

Толстый врубает магнитофон на всю катушку, так что полностью заглушает тихую тоскующую мелодию.

Зажав уши, Рийна откидывается на тахту, тело ее содрогается от рыданий.

20

«На последнем классном часе мы обсуждали всевозможные экономические проблемы. Как в масштабах страны, так и в масштабах своей семьи. Мы говорили о планировании доходов и расходов, об экономии, экономическом стимулировании, премировании, фонде заработной платы… Десятиклассникам пора уже разбираться в таких вопросах.

Я привела ребятам в пример Рейна, который, похоже, ни одного рубля не тратит не подумав. Я уверена, что Рейн вел бы себя точно так же, если б у него водились деньги… Рейн привык считать каждую копейку, и бережливость для него совершенно нормальное отношение…» (Из выступления классной руководительницы на педсовете.)

21

Больница – огромное здание с большими флигелями. Вдоль задней стены больницы разбит газон, растут деревья, кусты, здесь устроены клумбы и проложены дорожки, стоят скамейки. Больные, идущие на поправку, гуляют здесь, разминая ноги, ослабевшие от долгого лежания на больничной койке.

Сейчас полночь. Больные спят, свет почти во всех окнах давно погас. Темно и в окнах полуподвала, где расположены процедурные и аптека. Светлой вертикальной полосой светятся окна двух лестничных клеток. Освещены и три окна первого этажа. Там сидят двое в белых халатах – дежурная медсестра и дежурный врач, занятые неторопливой беседой.

На улице, в темном парке, в тени деревьев и кустов стоят Длинный, Толстый. Торгаш и Рейн.

Рейн указывает на флигель, еле-еле освещенный фонарем. Жесты его скупы. Он поднимает растопыренную пятерню – пятое окно с краю.

Длинный зажигает фонарик, направляет его на спрятанный под полой листок бумаги, на нем начеркан какой-то план: коридор, двери по обе стороны, лестница. Одна из комнат нарисована более детально. Прямоугольниками, скорее всего, обозначены стол, стулья, шкафы у стены. На левой половине шкафа нарисована большая буква «А».

Рейн проводит пальцем по плану, шепчет что-то, уточняет, объясняет. Трое остальных внимательно слушают его. Все четверо стоят бок о бок, заслоняя освещенный листок от случайных любопытных глаз.

Толстый распахивает куртку. Свет фонарика выхватывает солидную связку ключей, прицепленную к специальной петле. За пазухой у него полно еще всяких кармашков, петелек. Из них торчат всевозможные рабочие инструменты или отмычки. Настоящий ходячий склад, а не человек.

Много лет назад маленький толстый пятиклашка нашел в подвале у бабушки связку ключей. Один ключ был большой, тяжеленный – от амбара, сказала бабушка, другой, малюсенький, отпирал и запирал бабушкину шкатулку с украшениями. Ключи были интересные, и мальчик открыл для себя новый мир, пусть и крохотный. Так было положено начало любопытной коллекции. Большие, маленькие, старинные, современные – любые ключи интересовали его. В седьмом классе у него было уже сто с лишним ключей. И тогда в один роковой день закралась к нему мысль: у меня столько всяких разных ключей, а ведь ключом можно отпереть дверь! Какой-нибудь ключ куда-нибудь да подойдет! А за дверьми, за чужими дверьми, сколько интересного может быть!

С этого все и началось.

За дверьми интересного оказалось много, и руки чесались прихватить кое-что с собой.

Теперь, спустя годы, Толстый может предложить своим приятелям и ключ, и отмычку, и ломик. Все эти орудия по большей части сделаны его собственными руками, он любит мастерить. Дома, в подвале, у него есть всевозможные напильники и пилы, тисочки и паяльники… Он запросто смастерит тебе подсвечник, браслет, отмычку, кастет, финку или украшение на шею – у него золотые руки. Но в душе он искатель приключений. И время от времени это заставляет его бросать все свои поделки и, махнув рукой на работу, он пускается в путь, не в плацкартном вагоне, само собой, и не с туристской путевкой в кармане. Нет. Толстый путешествует в тамбурах и товарных вагонах, на третьей полке, на платформах… Он спит где придется, ест что попадется, он мошенничает, ворует и спекулирует… Удовлетворив свою страсть к приключениям, он благополучно возвращается домой и снова долго хранит верность Длинному и временным работам. По-своему предан он и бабушке, у которой живет: достает топливо, красит полы, чинит утюг и грелку…

Сейчас же временно верный Толстый вместе с Торгашом отправляются на дело. У обоих через плечо пустые рюкзаки, а у Бизнеса еще болтается на боку поместительный карман.

Они подбираются к пятому окну. И застывают, словно приклеенные к стеклу. Наконец раздается легкий скрип. Стекло вырезано. Они открывают шпингалеты и залезают в больницу.

Длинный с Рейном стоят в тени деревьев и кустов. У обоих на лицах написано напряженное ожидание.

Тишина. Порыв ветра. И снова тишина.

Проходят секунды. Минуты.

Рейна постепенно начинает одолевать беспокойство. Словно огромная удушающая туча, наваливается оно на него, все глубже и глубже проникает в душу. Ему хочется стряхнуть ее, изгнать из себя. Но он только переминается с ноги на ногу, нервно сует руки в карманы, чтобы тут же вынуть их, да облизывает пересыхающие от волнения губы.

Только теперь, когда ребята пробрались через окно в больницу, Рейн осознает, в чем он участвует. До сих пор, весь вчерашний вечер, весь сегодняшний день его мучили какие-то необъяснимые сумбурные мысли: и недовольство собой, и желание получить деньги, стать не хуже других, избавиться наконец от чувства долга, и жгучее любопытство, и страх, ожидание следующей вечеринки, стыд… Теперь же остался один страх. Отвратительный, гнусный, откровенный страх.

Сегодня почти на всех уроках он получал замечания за невнимательность. Но ничего не мог поделать с собой. Мысли беспорядочно теснились в его голове – и на уроках, и во время перемен. Не давали покоя дома. Рейн вышел на улицу, надеясь, что хоть тут-то они оставят его, но нет. И он стал ждать лишь одного: чтоб стрелки поскорее приблизились к одиннадцати, чтоб сдержать данное слово и освободиться наконец от гнета этих навязчивых мыслей. Нарушить слово или пойти на попятную ему и в голову не пришло. Было все-таки в этой сумятице мыслей столько соблазнов, во всяком случае, не меньше, чем сомнений.

Вот и одиннадцать. И все слилось в один только жуткий страх.

– Я пойду… А? – робко, едва слышно спрашивает Рейн, он словно заранее боится возражений Ильмара.

В ворота больницы въезжает «скорая», свет ее фар прочерчивает больничный скверик, выхватывает из темноты клумбы и песчаные дорожки.

– Не шевелись! – шепчет Ильмар. До сих пор он хранил спокойствие, невозмутимое спокойствие. А чего ему, собственно, волноваться! По сравнению с Толстым или Бизнесом он, можно сказать, ничем не рискует. Он стоит в стороне, в любую минуту может удрать… К тому же у него алиби! В его комнате сейчас играет магнитофон… Отец, мать, гости могут кому угодно подтвердить, что Ильмар провел весь вечер дома. Слушал магнитофон, сам пел… Кому придет в голову, что это пение тоже было записано на пленку… Дверь заперта изнутри, родители к этому давно уже привыкли.

– Они сейчас вернутся. Вместе и пойдем, – продолжает Длинный, как только «скорая» останавливается. Несмотря на внешнее спокойствие, в словах Длинного звучит смятение. Один он здесь, в кустах, ни за что не останется.

Тишина. Хлопает дверца «скорой». Снова тишина. Снова тревожное, захватывающее дух ожидание.

– Какого черта они там… копаются! – не выдерживает Длинный.

Рейн оглядывается по сторонам, как будто сию минуту ждет нападения: то ли кто-то набросится на него, то ли схватит за шиворот, то ли просто опустит на плечо тяжелую руку… Рейн сейчас думает о том только, как бы удрать отсюда. Скрыться! Исчезнуть из этого скверика, бегством спастись от своего страха.

Неожиданно в окне коридора, откуда лестница ведет в полуподвал, вспыхивает свет.

Кто-то спускается вниз! Неужели они услышали там что-то? Или это случайность? Или дежурной медсестре понадобилось что-то в аптеке?

Длинный вздрагивает.

– Беги! Предупреди! – бросает он Рейну. Вместо привычной властности в голосе его слышится паника. Приказ же вообще лишен смысла: так или иначе предупредить ребят уже невозможно.

Страх, трусость, желание сохранить свою шкуру настолько явны, что Рейн, забыв о собственных страхах, выходит из себя:

– Сам беги! Дурак… не успеть же!

– Беги! Не то пожалеешь! – цедит сквозь зубы Длинный, пытаясь вытащить что-то из кармана. Наконец это ему удается. В слабом свете фонаря Рейн различает в руках Длинного дубинку.

Рейн отскакивает в сторону.

В эту минуту свет зажигается и в самой аптеке.

У Длинного вырывается отчаянный стон.

Свет в аптеке тотчас гаснет. Но и коридоре, ведущем к аптеке, свет горит по-прежнему.

Тишина. Тишина. Только отдаленный городской шум. Только шум в ушах.

Из окна аптеки вылезают Бизнес и Толстый. Несколько десятков шагов – и вот уже они в тени деревьев. Рюкзаки туго набиты, что-то булькает в них. До отказа набита и торба, висящая на боку Бизнеса.

Не обменявшись ни словом, все четверо исчезают в кустах, пробираются к задней калитке и выходят на улицу.

Тихо, как бывает тихо на ночной окраине.

– Порядок? – считает наконец нужным поинтересоваться Длинный.

– Полный! – гордо отвечает Толстый и одергивает полы куртки. При этом раздается негромкое позвякивание. Наверное, в спешке не все инструменты попали на свои места.

Бизнес сворачивает направо, Толстый – налево.

Длинный говорит Рейну:

– Завтра вечером заглядывай к нам, – и торопливо переходит через улицу. И вот он уж затерялся на стройплощадке среди груд кирпичей и прочего материала.

Рейн бросается бежать, как будто преследователи вот-вот настигнут его.

Как хорошо, что сегодня у матери ночное дежурство! А то ее расспросы да подозрительность с ума способны свести: ведь он не может толково объяснить, где так задержался.

22

– Здравствуйте, товарищ Каземаа!

– Здравствуйте, здравствуйте!

– Ох как хорошо, что я вас застала! Прохожу мимо школы, зайду-ка, думаю, может, вы свободны… Да у меня-то ничего нет, просто хотела поблагодарить вас. Наш местком выдал все-таки мне пособие, купили Рейну кое-что из одежды. Спасибо, это все по вашему совету, и какую замечательную характеристику вы написали ему! Стоит ли он вообще того… Я всегда говорю, ты только б не отбился от рук. Читала я вашу характеристику, и прямо слезы на глаза наворачивались… Спасибо вам преогромное, вы хоть входите в наше положение, помогаете нам… Рейн, бывает, противится, мол, попрошайки настоящие, да что он понимает… У нас государство все-таки помогает…

23

Комната Ильмара тонет в мерцающем свете свечей, клубах табачного дыма и грохоте танцевальной музыки. Особенно много музыки, и она так навязчива, что в комнате, кажется, больше ничего и быть не может. Но нет! Здесь еще семеро гостей, здесь танцуют, общаются, здесь поднимают бокалы. Выносливый народ собрался!

Но даже эти, выносливые, время от времени приглушают маг и распахивают окно. Все-таки несовершенная конструкция – организм человека, вечно ему чего-то хочется, чего-то надо, то одного он не терпит, то другого!

Рейн стоит возле приоткрытого окошка и от нечего делать попыхивает сигаретой. Во рту появляется чужой противный вкус, и Рейн гасит сигарету в пепельнице. Пить вино куда приятнее. Да и чем заняться ему, чтобы как-то скоротать время. Рийны нет. Ильмар вроде сторонится его… Дверь открыл, пробормотал: «Привет!» и сразу назад к своей писаной красавице. Даже не посмотрел на Рейна толком. Следует ли понимать это так, что мавр сделал свое дело, мавр может уходить: показал им, где окно аптеки, а теперь никому до него и дела нет? Катись, мол, куда подальше… Нет, пожалуй, не совсем так. Вон Ильмар, покинув свою красотку, с бокалом в руке направляется к окну, подходит к Рейну.

Секунду-другую оба молчат – ни тот, ни другой не заводит разговора. Обоим мешает какая-то скованность, напряженность, которую ни один из них не в состоянии объяснить.

Наконец Ильмар, повернувшись к гостям спиной, негромко, с привычной для него резкостью сообщает:

– Товара было всего ничего… Для начала твоя доля мизерная… В размере аванса!

– А что за товар? – как бы между прочим интересуется Рейн, вроде как для того, чтоб Ильмару было что сказать. То, что Ильмар отказывается от своих слов, его не огорчает. Напротив, он такому повороту даже рад.

Ильмар прикидывает, стоит ли ему вдаваться в подробности. Чтобы выиграть время, он приносит бутылку с длинным горлышком, наливает вина. А приняв наконец решение, довольно неприязненно пресекает дальнейшие расспросы:

– Как-нибудь в другой раз поговорим.

Сегодня Ильмар держится солидно, неприступно. Сегодня в нем трудно признать вчерашнего паникера.

Рейн изучает Длинного внимательным взглядом. Прихлебнет между делом вина и все смотрит. Что-то в Рейне изменилось. Это уже не любопытный мальчишка, которому во что бы то ни стало хочется быть не хуже других. Тут, возле окна, стоит юноша достаточно уверенный в себе. За вчерашнюю ночь и сегодняшний день в нем совершился переворот. Еще и суток не прошло с тех пор, как он, ничего не видя и не слыша, примчался домой, запер дверь на ключ и затаился в темной комнате, как будто эти меры предосторожности могут спасти от страха. Как будто страх не проникнет в закрытую дверь.

Постепенно страх прошел. Родные стены словно поглотили его. Но вместо страха появилось неприятное чувство пустоты и безнадежности. Что-то похожее ему пришлось пережить в прошлом году, когда они всем классом поехали на экскурсию. Слово за слово, ребята стали хвастать, кто смелее, и дернуло же его поспорить, что он залезет на стену старой крепости и сфотографирует оттуда город. Взобравшись наконец с немалым трудом на стену, он стал наводить аппарат на резкость, и тут неожиданно мелькнула мысль: а как же я спущусь вниз?! Вниз-то спускаться всегда труднее, чем лезть наверх. Вот тогда он и ощутил это странное чувство пустоты и безнадежности. На мгновенье ему показалось, что так он и останется навсегда стоять над бездной, на этом каменном пятачке, а ветер вот-вот свалит его с ног, и голова закружится, и он упадет… Упадет с этой высоты туда, вниз, где среди камней поблескивает в крепостном рву мутная вода.

«Дурак, нечего было лезть!» – подумал он тогда про себя.

Рейн так ясно представил себе, как он залез на крепостную стену и как там, между небом и землей, натерпелся страху, что ему даже почудилось во тьме комнаты завывание ветра.

«Дурак, нечего было лезть!», – сказал он себе и зажег свет.

Но чувство пустоты и безнадежности не проходило, как будто Рейн все еще стоит на крепостной стене и, еле держась на ногах от ветра, смотрит вниз, в пропасть.

Вдруг он совершенно явственно представил себе Ильмара, освещенного бледным светом уличного фонаря. Деревья отбрасывали на него расплывчатые тени, придавая его лицу незнакомое выражение – перед ним стоял злобный трус, он смалодушничал настолько, что перестал отдавать себе отчет в своих словах. Да и дубинка в его руках авторитета не прибавила.

Рейну, охваченному приступом опустошенности и безнадежности, было приятно увидеть этот моментальный портрет Длинного. Он внушил ему своего рода уверенность в себе, даже чувство какого-то превосходства, помог избавиться от неприятного наваждения.

Да, с тех пор и суток еще не прошло…

– Как-нибудь в другой раз поговорим… – передразнивает Рейн.

– Да что говорить! Сам знаю! – бросает он в лицо Ильмару с насмешливой улыбкой.

– Чего ж спрашивать, раз знаешь! – Ильмар уже готов сорваться, но тут же, хлопнув себя по лбу, восклицает: – Господи, совсем забыл! Конечно же… Мамаша, небось, рассказала…

– Я еще много чего знаю… – Рейн подражает интонациям Ильмара.

– Например? – Ильмар спрашивает подчеркнуто равнодушно, однако почему-то начинает нервно крутить в руке бокал. Тон Рейна насторожил Ильмара.

– Дежурную медсестру, когда она спустилась в аптеку, тюкнули по голове какой-то железякой, и еще неизвестно, останется ли она жить, – отвечает Рейн, в голосе его звучит как бы угроза, как бы вызов.

Длинный поднимает бокал. Оба пьют.

– Кто знает слишком много и треплется об этом, запросто может, так сказать, пропасть без вести! – многозначительно произносит Ильмар и, немного погодя, с гнусной ухмылкой добавляет: – Читал в газете – опять какой-то парень пропал…

Этот откровенный недвусмысленный намек выбивает Рейна из колеи. Его туз побит козырем, и ходить ему больше нечем. Как тут не спасуешь перед такой угрозой? Да и насколько умно было его намерение, если честно? Глупая, смехотворная надежда, будто ему удастся пугнуть Длинного! Длинного, перед которым он чувствует себя должником, и который, благодаря этому, втравил его теперь в эту историю… Будто стоит ему только повысить голос, стоит лишь намекнуть на более чем серьезные обстоятельства, как Длинный струсит. По своей наивности он верил, что сообщение о тяжелом состоянии медсестры настолько испугает Ильмара, что заставит его просить Рейна держать язык за зубами. И тогда самолюбие Рейна было бы удовлетворено, и он сказал бы холодно: «Ограбление и покушение на убийство – об этом молчать нельзя…». А Ильмар, потеряв всякую гордость, стал бы его умолять…

«Дурак! Сосунок несчастный! – думает про себя Рейн. – Да здесь же не больничный парк… Запросто можно исчезнуть бесследно… Пропасть… Навсегда! И никто не узнает обо мне ничего…».

Угрюмо, и уже без вызова, Рейн спрашивает:

– Ты зачем мне угрожаешь?

Комната вся – от стены до стены, от пола до потолка – полна музыки. Бизнес и Толстый танцуют с девушками. Медленно и расслабленно переминаются они с ноги на ногу. А здесь, у приоткрытого окна, все напряжено до предела, здесь происходит своего рода поединок.

Длинный не сводит глаз с Рейна. Он обдумывает следующий шаг, следующий тактический удар. Он снова наполняет бокал Рейна и неожиданно по-свойски, беззаботно говорит ему:

– Не бери в голову! Ты угрожал мне, я – тебе… Квиты!.. И к тому же не забывай, нас там было четверо! Четверо! И ты в том числе! Вот так… Пей хорошее вино, танцуй себе с красивыми девочками… Может быть, и удастся выкроить тебе десятку-другую… Вино, танцы – остальное тебя не касается! Ясно?

Кто-то стучит в окно. Это Рийна. Наверное, она звонила, но в этом адском шуме даже собственного голоса не слышно, где уж тут услышать звонок.

Ильмар идет открывать.

Как только они входят в комнату, Рейн сейчас же отмечает про себя, что Рийна опять какая-то усталая, безразличная ко всему. В ней и намека нет на ту, другую Рийну – веселую и бесшабашную.

Собравшиеся встречают Рийну громкими возгласами.

– Смотрите, кто пришел! Внимание, внимание! Танцевальная пара мирового класса! Граф Толстый и леди Рийна! – вопит толстяк и тянет Рийну танцевать.

Но Рийна, безучастно отмахнувшись от Толстого, не сводит глаз с Ильмара. Дотрагивается до его руки. В глазах ее мольба, настойчивая мольба. Похоже на то, что она попросила его о чем-то еще в прихожей, как только вошла в дом, однако почему-то Ильмар до сих пор не счел нужным выполнить ее просьбу. Или решил исполнить ее потом, в присутствии всей компании.

На лице Ильмара появляется хорошо знакомое всем присутствующим жесткое неприятное выражение. Можно подумать, что у него созрел какой-то план, и он заранее предвкушает, как осуществит его. Рот Ильмара искривляется в усмешке, но он тут же придает лицу суровое выражение.

Неторопливо, с достоинством, подходит Длинный к письменному столу, приглушает звук магнитофона, собираясь сообщить что-то. Но еще до этого он вместе со стулом придвинулся к Рейну, и шепнул так, что только он и услышал:

– Сейчас супершоу будет!

Ильмар шепнул это так доверительно, так по-свойски, как будто свое особое расположение Рейну выказал. Но сможет ли это сгладить то напряжение, ту враждебность, которая всего минуту-другую назад вклинилась между ними? Ильмар, во всяком случае, на это рассчитывает. Иначе бы он не шептал так доверительно, не одарил бы его своим вниманием.

Длинный снова принимает суровый вид и говорит:

– Прошу спокойствия и внимания.

Кто садится поскорее, кто просто устраивается поудобнее. Иные торопятся выпить вина. Все эти приготовления говорят о том, что компания готовится смотреть какое-то представление, и оно ей не в новинку.

Рийна тоже оглядывается, куда бы сесть, но Длинный бросает ей коротко:

– Ты будешь стоять!

На Рийну его слова действуют, как удар хлыста. Она умоляюще протягивает руку в сторону Ильмара, но рука тут же бессильно опускается, Рийна как будто наперед знает, что просить нет смысла, что все равно придется покориться.

Суровым голосом, совсем как судья, Длинный говорит:

– У меня есть сведения, что ты, Рийна Кулль, возвела поклеп на всех нас. Этот твой проступок заслуживает сурового наказания!

Все с удивлением переглядываются, взволнованно перешептываются. Хотя, как знать, может быть, они только притворяются удивленными? Старательно подыгрывают Длинному? Возможно, это только послушные статисты в спектакле, который собирается разыграть Ильмар?

Бизнес с удовольствием тянет.

– Пусть расскажет, что и как…

Ильмар кивает Рийне:

– Слышишь, мы ждем объяснений!

Рийна взволнованно разводит руками, растерянно переводит взгляд с одного на другого:

– Это неправда!

Ильмар тотчас обрывает ее:

– Врешь! Забыла, что ты на прошлой неделе сказала Вирве в кафе!

Неожиданно для себя, в порыве какого-то отчаяния, Рийна с вызовом заявляет:

– Ну сказала, что танцуете плохо!

– Ага! Выходит, все-таки оклеветала! – медленно, с расстановкой произносит Длинный.

Толстый вскакивает, орет нетерпеливо:

– Ясное дело! Наказать! Наказать!

– Кто против? – спрашивает Длинный.

Все взбудоражены до предела. Рейн смотрит на них с недоумением и любопытством. Что-то распалило их за время этой недолгой словесной перепалки. Раздаются нетерпеливые возгласы:

– Согласны, согласны!

– Да чего там!

– Понятное дело, наказать!

Длинный продолжает играть все ту же роль строгого, но справедливого судьи. Растягивая слова, он спрашивает патетически:

– Какое же наказание должна понести Рийна Кулль?

Рийна стоит, прижав руки к груди, не глядя ни на кого. Впечатление такое, будто она уже заранее знает, что ее ждет, и поэтому вся ее поза выражает покорность, какую-то обреченность, примирение с неизбежным…

Толстый визгливым голосом выкрикивает:

– Пусть разденется догола!

По-прежнему разыгрывая из себя строгого судью, Длинный поясняет наставительно:

– Этого мало. К тому же это наказание применялось уже не раз. Сделаем ей сегодня на животе подходящую татуировочку, а? Наколем ей мы слово «клевета»? Ну как?

– Идея!

– Вот так и сделаем!

– Давай начинай!

Длинный приказывает Рийне:

– Ну, чего же ты ждешь! Приготовиться к исполнению приговора!

Затем отдает распоряжение Толстому:

– Иголки и чернила здесь, в столе. Начинай. Каждый колет по букве!

Слово «колет» звучит как-то особенно кровожадно. Кажется, Длинный уже предвкушает, какое унижение, какую боль эта операция доставит девушке.

Скрестив на груди руки, Рийна пятится к двери. Но Лори с булькающим злорадным смешком выталкивает ее обратно на середину комнаты.

Толстый с многозначительным видом выкладывает на стол иголки, пузырек с чернилами, вату.

Как завороженная, следит за этими приготовлениями Рийна. Губы у нее дрожат.

Длинный достает из ящика стола плоскую продолговатую коробочку. В ней несколько крохотных ампул и шприц. Длинный кладет все это на стол, рядом с иголками и чернилами, так, чтобы видела Рийна. Делает он это нарочито медленно, откровенно и цинично ухмыляясь.

Бизнес нетерпеливо бросает Рийне:

– Ну давай поскорее!

В два прыжка Рейн оказывается посреди комнаты:

– Да вы что! – Он оглядывается по сторонам, ища поддержки у собравшихся.

Длинный хватает Рейна за руку и сжимает ему мизинец. Гримаса боли перекашивает лицо Рейна. Длинный так больно скрутил ему палец, что у Рейна вырывается стон. А Длинный сжимает ему мизинец все сильнее и сильнее и с угрозой цедит сквозь зубы:

– Не советую говорить в таком тоне! У нас дисциплина железная!

Безуспешно пытается Рейн высвободить руку, малейшее движение причиняет невыносимую боль. Кажется, косточки мизинца вот-вот хрустнут.

Длинный теперь молчит, впившись взглядом в лицо Рейна. Он испытывает наслаждение, причиняя другому боль.

Наконец Ильмар все-таки отпускает руку Рейна. Он уверен, что подобное предупреждение, такое требование дисциплины достаточно красноречиво и теперь Рейн знает, какого рода успокоительные приемы у них здесь в ходу. К тому же его протест вызвал всеобщее недовольство – надо думать, ему стало ясно, что сорвать захватывающее зрелище никто не позволит. Тем более, что все они сегодня выступают в роли главных действующих лиц: «Каждый колет по букве!»

– Ну, обвиняемая Рийна! – восклицает Длинный, и в голосе его звучит металл.

Кивнув в сторону ампул и шприца, Рийна просит:

– Дай сперва…

– Нет! – отрезает Длинный.

Опрокинув с грохотом и звоном столик, на котором стоят бокалы и винные бутылки, Рейн хватает Рийну за руку и бросается к двери.

Бизнес устремляется вдогонку.

Рейн выталкивает Рийну, выскакивает сам вслед за ней и с силой захлопывает за собой дверь. Бизнес – он было уже настиг их – получает удар прямо в лицо и со стоном падает на пол. Толстый и Лори, бросившиеся ему на подмогу, спотыкаются и падают на него. На какое-то мгновение в дверях возникает куча мала. Благодаря этому беглецам удается выскочить на улицу.