Текст книги "Рейн и Рийна"

Автор книги: Холгер-Феликс Пукк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

4

«Спрашиваю сегодня Рейна Эрма, не слишком ли разорительны для их семейного бюджета его занятия в городском фотоклубе. А он говорит, мол, один энтузиаст-фотограф, инженер какой-то, взял над ним шефство. Разрешил ему пользоваться своей фотолабораторией, аппаратурой, химикатами. И ни копейки с него за это не берет. Да еще помогает парню дельными советами. На мой взгляд, работа с молодежью в этом фотоклубе поставлена очень толково. И результаты уже налицо – на последней выставке Рейн получил диплом!» (Из разговора классной руководительницы Элли Каземаа в учительской.)

5

Рийна по-свойски, словно старого знакомого, берет Рейна под руку. Такая свобода и близость для Рейна в новинку. Что-то не припоминается, чтоб ходил он так когда-нибудь с какой-нибудь девушкой. Разве что в большой компании… Но разве можно сравнивать! Да и с кем ему так гулять, если у него еще нет своей девушки! Иным ребятам в этом смысле везет куда больше, даже завидно. Впрочем, на какое везение рассчитывать, если постоянно мечешься между домом, школой, фотоклубом и тренировками по баскетболу. Да, конечно, занятий хватает, но и самому надо быть поразворотливее! Не раз, размышляя на эту тему, Рейн приходил к такому малоубедительному заключению.

Рейн и Рийна бредут по центру города, мимо ярко освещенных витрин. Рийна все такая же оживленная и веселая, временами она совсем по-детски скачет на одной ножке, сталкивает Рейна с тротуара, ведет его так, что он едва не врезается в фонарный столб, хохочет, бросается вдогонку за встречной кошкой.

– Глянь, платье какое красивое, а! – Тянет она Рейна через дорогу, к витрине магазина.

– Красивое… – соглашается Рейн машинально. Он смущается и чувствует себя неуверенно. Он не умеет, не может скакать вместе с ней, хотя его и тянет поддаться ее веселью, но так, ни с того ни с сего, серьезный парень не может переключиться на другую волну.

Рийна берет Рейна за руку и пускается бежать. Они лавируют среди прохожих, перепрыгивают с тротуара на мостовую и обратно. Постепенно и Рейн увлекается этой суматошной ребячьей беготней. И еще ему кажется, будто он носился так по улицам бессчетное множество раз. И всегда вместе с Рийной, с такой вот Рийной… Да с кем же еще! Еще ни одна девчонка не брала его так за руку и не тащила за собой, звонко хохоча. Кажется, Рийна существовала всегда, всегда смеялась, всегда тянула его за собой. Наконец Рийна как будто устает немножко.

Вдоль ведущей в гору улицы тянется лестница. Рийна увлекает Рейна за собой. Спотыкаясь, перепрыгивая через ступеньки, они поднимаются все выше и выше. И тут Рийна окончательно выдыхается и, тяжело дыша, опускается на гранитную ступеньку.

– Ну давай еще немножко, там, наверху, есть скамейки… – уговаривает ее Рейн и заставляет подняться. Повиснув на руке Рейна, еле волоча ноги, Рийна преодолевает последние ступеньки уже в полном изнеможении.

Наверху, на гребне бывшего крепостного вала, она опускается на первую попавшуюся скамейку и жестом приглашает Рейна сесть рядом. Немного отдышавшись, Рийна начинает болтать ногами. Затем прижимается к Рейну, кладет голову ему на плечо. Чувствуется в этом движении заученное кокетство, но еще больше в нем жажды простой близости и дружеского участия. Постепенно Рийна успокаивается, наигранная оживленность мало-помалу проходит, она словно превращается в какого-то другого человека, а может быть, она становится сама собой?

Рийна закрывает глаза, и Рейн не решается потревожить ее ни словом, ни неосторожным движением. Так приятно ощущать, что Рийна освоилась с ним, что она так близко, что ее волосы касаются его лица, что коленки ее рядом с его коленями. Во всем этом для Рейна столько волнующей притягательности, но, пожалуй, еще больше какого-то домашнего покоя. Рейну хочется сказать, сделать что-то, но он не умеет, не осмеливается. В конце концов он поднимает руку и проводит ею по волосам Рийны.

Девушка вздрагивает и открывает глаза, словно очнувшись от дремы. Рука Рейна замирает в воздухе. Рийна берет ее и опускает к себе на колени.

– Я так устала… – признается она.

Свинцовая мука наложила печать на весь ее облик. Она сникла, безнадежно сникла. Беготня, веселая болтовня – все осталось где-то далеко-далеко позади. Просто не верится, что эта усталая, обессилевшая девушка вообще способна на что-либо подобное.

Рийна откидывает голову на спинку скамейки, гладит руку Рейна, лежащую у нее на коленях, и снова закрывает глаза. Ее длинные волосы свисают почти до самой земли. Ветер опутывает ими ветки сиреневого куста. Лицо Рийны выражает страдание.

Не решаясь вымолвить слово, не осмеливаясь даже шелохнуться, смотрит Рейн на эту внезапно сникшую Рийну. В ней совершенно невозможно узнать девушку, которая совсем недавно приседала перед ним в шутливом реверансе под вековой липой, носилась от витрины к витрине. Перемена, происшедшая с Рийной, настолько поразительна, настолько непонятна, что Рейн просто ошеломлен. Уж не заболела ли она? И как быть, если она не сможет больше встать?

Необъяснимая перемена, происшедшая с Рийной, ее полная безучастность, апатия заставляют Рейна напрочь забыть о своих переживаниях, о чувстве покоя и уюта, охватившем было его. И остается только беспокойство, испуг, растерянность.

Потихоньку, осторожно-осторожно дотягивается Рейн до куста сирени, обрывает листочек, проводит им по шее Рийны. Голова ее откинута далеко назад, и от этого шея кажется неестественно длинной и худой.

Рийна с трудом приподнимает голову и равнодушным, вялым голосом просит:

– Не надо…

Взгляд ее задерживается на руке Рейна, лежащей у нее на коленях, и она проводит по ней пальцем.

Помусолив листочек сирени, Рейн прикладывает его к губам, втягивает в себя воздух. Раздается негромкий хлопок.

С доброй улыбкой, словно рядом с ней сидит маленький ребенок, которому хочется привлечь к себе внимание и к которому надо отнестись с пониманием, смотрит Рийна на Рейна.

Она перекладывает руку Рейна со своего колена на колено ему и со вздохом, так, словно речь идет о неизбежном, говорит:

– Пошли домой…

– Ты где живешь? – оживляется Рейн. Он надеется, что Рийна наконец перестанет хандрить.

– На Тихазе.

– Так это же в двух шагах от нас! – Рейн радуется так, будто их соседство и вправду что-то значит.

Рийна молча поднимается со скамейки. Она не ждет Рейна, не выражает желания идти вместе с ним. Как будто не было поцелуя, как будто не бегали вместе, не сидели только что бок о бок. Словно они случайно присели передохнуть на одну скамейку.

Рийна еле волочит ноги. Каждый шаг ее как бы говорит, что идти домой ей неохота, что разбитость, сменившая недавнее оживление, совершенно невыносима.

Рейн идет рядом с девушкой. Он несчастен и озадачен.

– Ты не знаешь, чем этот Ильмар теперь занимается? – наконец осторожно, словно боясь спугнуть Рийну, боясь этой непонятной слабости, охватившей девушку, спрашивает Рейн.

– Ильмар?.. A-а… Длинный… То ли электрик, то ли монтер где-то… Не знаю точно. Мне как-то все равно, не спрашивала… А зачем тебе?

– Мы до восьмого в одном классе учились. Ему как шестнадцать исполнилось, так он… деньги пошел зарабатывать, – объясняет Рейн.

Рийна кивает безучастно. Эта тема ее не интересует. Впрочем, как и любая другая. Она окончательно ушла в себя, в свои думы – невеселые, похоже. А может быть, она вообще ни о чем не думает, не в силах думать, и мысли ее устали, как и она сама. Возможно, единственное, на что Рийна способна сейчас, – это переставлять ноги, да и то с большим трудом.

Неожиданно она поднимает взгляд на Рейна и, тряхнув головой, словно удивляясь сама себе, говорит:

– Знаешь, я так боялась, когда ты там с этим мотоциклом… Ни с того, ни с сего, как дурак, чужой мотоцикл схватил.

– Ну сразу и дурак, – обижается Рейн.

– А то! Кто ж еще!

Где-то в самой глубине души Рейн чувствует, что Рийна права. Действительно, с какой это стати он завелся… «Испытание смелости». «Всякий поступок имеет свою суть»… Парень-кремень… Глазки, ласковые прикосновения…

Но все равно самолюбие Рейна задето.

Да у кого же не перевернется все внутри, если ему бросают в лицо правду, пусть даже это сделает лучший друг.

«Надо же все испытать… – вновь убеждает себя Рейн. И тут же приходит сомнение: – А все ли? И в том ли смысле, в той ли связи, в какой я пытаюсь оправдать это своими рассуждениями?»

Он словно воочию видит застекленную табличку, видит орнамент, украшающий ее, видит даже узор обоев. Одного только не помнит – был ли у них когда-нибудь с дядей Яном разговор насчет этой сентенции. Так что в конце концов Рейн решает, что такого разговора не было.

Постепенно обида на Рийну проходит, и Рейн касается ее руки.

– Что с тобой? Болит что-нибудь?.. – пытается он простодушно вызвать Рийну на откровенность.

– Твое какое дело! Тоже мне нашелся! Что это ты все выспрашиваешь да вынюхиваешь! – с неожиданной злостью бросает она вдруг Рейну.

Рейн сует руки в карманы куртки, пожимает плечами – нечего и разговаривать с этой загадочной и непонятной девчонкой. Сколько можно терпеть оскорбления! Рядом пусть себе идет, если хочет! А на углу Сыле можно и распрощаться. Навсегда. Еще не хватало, чтобы всякая встречная-поперечная девчонка ему голову морочила!

Немного погодя Рийна, наконец, говорит просительно:

– Ты не обращай внимания… Я не хотела… Просто я такая… тут ничего не поделаешь.

Рейн как будто понимает, что слова эти надо принять как объяснение или извинение и за недавнюю резкость, и за что-то еще – более серьезное и глубокое. Но что же это может быть?

Попытка к примирению приносит свои плоды. Рейн как-то оттаивает и неожиданно для самого себя приходит к выводу, что на углу Сыле распрощаться навсегда никак нельзя. Нельзя, чтобы эта странная двуликая Рийна навсегда исчезла в вечерней темноте… Было бы… очень жаль…

Центр города остался позади. По обеим сторонам улицы теперь стоят двухэтажные деревянные домишки. Местами улица освещена, кое-где она разрыта и снова кое-как закопана. Осторожный прохожий тут ногу не сломит, но споткнуться споткнется.

– Я живу вон там, в угловом доме, – наконец находит что сказать Рейн. Просительный тон Рийны смягчил его, однако в голосе звучит показное равнодушие. Причина тому – открытие и для самого Рейна неожиданное – ему непременно хочется встретиться с Рийной еще раз! Но признаться девчонке в этом нельзя ни в коем случае!

Рийна останавливается и протягивает руку:

– Ну пока, похититель мотоциклов!

Рейн оставляет подкол без внимания и как бы между прочим, небрежно так, предлагает:

– Я провожу тебя…

– Нет, нет! Я пойду одна! – поспешно и как-то испуганно отказывается Рийна.

Она поворачивается и легкими шагами, пытаясь изобразить прежнюю веселость, идет домой.

Рейн стоит, смотрит ей вслед, пока она не скрывается за углом. У него голова идет кругом от всего пережитого, от сегодняшнего вечера, переполненного событиями. Но он не собирается припоминать в подробностях все, что слышал, видел, делал сегодня, припоминать это с тем, чтобы как-то оценить, проанализировать. Что было, то было. Единственная реальная и совершенно очевидная штука – у него в кармане две пятирублевки! Десять рэ! Да он же настоящий богач! Он теперь многое может позволить себе!

Рейн достает деньги, расправляет их, аккуратно складывает, прячет обратно в нагрудный карман и застегивает его.

Уголок другого кармана безобразно свисает вниз, напоминая о нападении, «воронят».

Словно для того, чтобы скрыть оборванный карман от глаз матери, Рейн прижимает ладонь к груди и медленно идет через улицу, пока не скрывается в воротах родного дома.

6

Характеристика на ученика десятого класса Рейна Эрма.

…спокойный практичный юноша. Успевает хорошо, но больше благодаря трудолюбию, нежели способностям. Эмоциям – ни хорошим, ни плохим – не подвержен, они не находят почвы в его прямолинейной и деловитой натуре. Ясность и бесхитростность его внутреннего мира исключают сомнения и двойственность… Несколько удивляет увлеченность фотографией. Полагаю, что успехи его в этой области временны и, по всей вероятности, он обязан ими своему наставнику, имеющему большой опыт…

Классный руководитель Элли Каземаа.

7

Рейн живет в обыкновенном двухэтажном деревянном доме, в квартирке, где кухня отделена от жилой комнаты тонкой перегородкой. Дверной проем в этой перегородке завешен пестрой ситцевой занавеской. Такая же занавеска скрывает от любопытных глаз плиту и кухонный шкафчик.

Из обстановки здесь только самое необходимое. Посреди комнаты видавший виды круглый стол, у стены – трехстворчатый шкаф и кровать карельской березы, у окна – письменный стол, на нем книги и школьные принадлежности, рядом сравнительно новая кушетка, на которой спит Рейн. Небольшая полка над кушеткой плотно забита учебниками, художественной литературой и конвертами с фотоснимками. На той же стене висят большие фотографии в паспарту: городские виды, портреты одноклассников – кто орет во все горло, кто корчит рожу, кто задумался, кто хохочет от души…

Чистота и порядок, белое покрывало с кружевной оборкой на постели, плющ, свисающий из настенной вазы, глиняный кувшин на круглом столе, радующие взгляд осенние кленовые листья в нем – от всего веет уютом.

Высокая женщина с усталым лицом стоит возле кухонного окна и штопает занавеску из дешевенького тюля. От многократных стирок занавеска перекосилась, края обвисли, и время кое-где уже проело дырки в редкой ткани.

– Здорово, мам! – Рейн торопливо вешает куртку на вешалку возле двери так, чтобы оборванный карман не бросился в глаза матери. Он и сам умеет вдеть нитку в иголку… К чему понапрасну волновать маму рассказом об этой дурацкой потасовке. Мать и так вечно переживает из-за каждого пустяка. Завтра утром Рейн сам зачинит карман – и все дела.

– Здравствуй, – откликается мать и тотчас спрашивает:

– А что это за девушка такая?

Голос у матери спокойный, в нем нет ни тени упрека, лишь проскальзывает легкое любопытство. Рука с иголкой старательно пытается восстановить былой узор.

– Да так… одна… Рийна, – небрежно роняет Рейн и заглядывает за ситцевую занавеску перед плитой. Так и есть, на кухонном шкафчике его ждет несколько ломтей хлеба. На этот раз с творогом и брусничным вареньем. Рейн наливает себе из стоящего на плите кофейника большую кружку кофе и с завидным аппетитом молодого человека принимается за еду.

С иголкой в руке, в проеме занавески появляется мать и спрашивает уже с нескрываемым интересом:

– Из вашего класса, что ли?.. Я вроде как не слышала такого имени прежде…

– Нет, не из нашего класса, – выдавливает из себя Рейн.

– Так кто ж такая? – голос матери по-прежнему выдержан и спокоен, и тем не менее в нем звучат уже просыпающееся сомнение и тревога. Каждый новый, до сих пор неизвестный матери факт или фактик, так или иначе связанный с Рейном, вселяет в ее сердце беспокойство. Ей хотелось бы знать все занятия, все дела сына, его встречи, разговоры, знать малейшие оттенки его мыслей и чувств. И только убедившись, что ее Рейну не грозит ничего плохого или опасного, она успокаивается.

– Ну чего ты так заволновалась из-за нее? – спрашивает Рейн вроде спокойно, и все-таки в его голосе слышится сдержанное нетерпение, если не строптивость.

– Как же мне не волноваться… – мать огорчена непонятливостью сына. – Нынче девушки всякие попадаются… Порядочную днем с огнем поискать… Да и какой из тебя кавалер…

– Ну знаешь… – оскорбленно возражает Рейн.

Но мать не дает сбить себя с толку. Для нее Рейн все еще ребенок, с которого глаз спускать нельзя, а потому она искренне верит, что поучения, нотации, многословные наставления помогут ей направить сына на путь истинный, не дадут ему сбиться с него. Собственно говоря, у нее и нет никаких других средств повлиять на сына: отец Рейна давно умер, а что касается образования, кругозора, то сын уже обогнал мать. После долгих дневных, а то и ночных дежурств в больнице, где она работает санитаркой, у нее остается не слишком много времени для общения с сыном. Прокормиться и кое-как одеться – вот весь смысл её существования. Такая жизнь утомляет и отупляет, времени хватает лишь на то, чтобы приготовить обед, починить одежду. А если иногда вечером она и берется за книгу, то глаза вскоре закрываются сами собой.

Еще совсем недавно ее материнское сердце тихо радовалось: Рейна приняли в фотоклуб и какой-то инженер по имени Ян взял его под свою опеку. Парню, растущему без отца, нужен взрослый друг и наставник. Рейн через день ходит к нему заниматься фотографией. Учится, набирается опыта в этом деле, небось, они и мужские разговоры ведут… Но по мере того, как сын рассказывал о Яне Ряммале то одно, то другое, надежды ее в конце концов рухнули. В фотоделе мальчик действительно может поднатореть под руководством этого инженера, но что касается остального, то учиться у этого чудака совершенно нечему. Что за странные разговоры, что за дурацкий восторг перед старыми халупами, что за смехотворное убеждение, будто все люди добрые и честные… Вон и жена от него ушла! Если подумать, так у него действительно не все дома – позволяет совершенно чужому мальчишке по собственному разумению пользоваться его вещами, транжирить фотобумагу, химикаты. Это же все деньги, деньги, выброшенные на ветер!

Вот мать Рейна и старается всеми доступными ей средствами – наставлениями да уговорами – воспитать сына настоящим человеком.

– Тебе перво-наперво школу надо кончить… А девчонкам, дело известное, им то одно, то другое подай. Пустая трата времени… да и денег тоже… А то как же! Думаешь, им бы только по улице прогуляться! Как бы не так! То это купи им, то другое, то пригласи…

Рейн поел, сполоснул кружку под краном. Он проходит мимо матери, садится за письменный стол и раскрывает принесенный из клуба фотожурнал. Перелистывает страницы, не задерживаясь взглядом ни на одном снимке. Добравшись до последней страницы, он бросает журнал в сторону и берется за учебник. По всему видно, он ищет, чем бы заняться, он хочет отключиться, только бы не слышать бесконечные нравоучения.

А мать, стоя в дверях, все читает и читает ему нотации. Усталым нудным голосом, но совершенно искренне, всем сердцем веря, что чем больше слов сказано, чем длиннее мораль, тем больше надежды затронуть нужные струны сыновней души. Она поучает его на будущее, на всякий случай, так сказать, для профилактики, как говорят в больнице.

– Я же этих девочек каждый день в больнице вижу, знаю, о чем они между собой говорят. Слушать тошно! Одни только танцульки да наряды на уме. То с одним парнем гуляют, то с другим. Им только тот человек, кто приглашает и угощает, и покупает, и платит, и бог знает что еще… Ты не вздумай на таких заглядываться…

Тут мать вспоминает о том, что уже несколько дней не дает ей покоя, и она перескакивает на новую тему:

– У нас сейчас с деньгами так туго, не знаю прямо как и быть… Брикет на зиму купили. Тебе кое-что для школы… А получка только на той неделе. Накормить тебя как следует нечем. Растущий организм ведь… творог за двенадцать копеек – разве это еда, какая от него сила… А что делать…

Все поведение Рейна, каждый его жест выдает нетерпение. Он уже рассеянно перелистал добрую половину учебников, выдвинул и задвинул обратно все ящики стола. Но лицо его не выражает ни злости, ни недовольства. Он знает свою мать, знает и про денежные затруднения.

При последних словах матери он вдруг встает и решительно направляется к вешалке. Достает из нагрудного кармана куртки пятерку и не без гордости кладет ее на стол перед матерью.

Мать испуганно умолкает.

Ей и во сне не приснилось бы, что Рейн вот так, запросто, как бы между прочим, может вытащить из своего кармана пять рублей. Новость эта потрясает ее. На мгновенье чувство облегчения озаряет ее лицо: деньги на еду есть! Но тут же в ней просыпаются и сомнения – обнаружилось новое, ей неизвестное обстоятельство, и сердце сжимается в тревоге.

– Откуда у тебя эти деньги?

– Один товарищ дал, – не подумав отвечает Рейн. И спохватывается, такой ответ непременно вызовет у матери подозрения. Надо немедленно придумать какую-нибудь мало-мальски правдоподобную историю! Подыскивая слова, как бы на ощупь, он объясняет:

– Да мы с ним… ты его не знаешь… учились раньше в одном классе. Я за него иногда сочинения писал… Я как-то пошутил, мол, рубль штука… А он теперь уже работает… Вот, наверное, и решил… с долгами рассчитаться…

– Нет, я в эти сказки не верю, – тут же начинает причитать она. – Да это же надо свои деньги и в грош не ставить, чтоб за ребяческие обещания пятерками расплачиваться. Ты, небось, за эти деньги обещал ему что-нибудь или уже…

Рейн, с шумом придвинув стул, усаживается за письменный стол. Хоть бы отвязаться от этих расспросов!

– Нет, Рейн, ты мне скажи, что ты ему за эти деньги… – настойчиво выпытывает мать.

– Да ничего! Я ведь уже сказал тебе, – говорит Рейн и в следующую минуту ловит себя на мысли: а что если рассказать все как было! Скомканная пятирублевка, мотоцикл… весь сегодняшний вечер!

Только теперь Рейн понимает, насколько все происшедшее мучает и гнетет его, как точит его с тех пор, как он вернулся домой. Вот бы избавиться от этой муки… А если полностью не избавиться, так хоть рассказать бы все как есть… Вот именно! Рассказать кому-нибудь! Но матери рассказывать нельзя, нет смысла, это бесполезно! Ей и своих забот хватает!

– Ничего… – повторяет мать несчастным голосом. – Сегодня ничего, завтра ничего… А что он потом потребует с тебя? Порядочный человек ни с того ни с сего деньгами разбрасываться не станет… Ты с такими поосторожнее! Посмотри, который час, полночь уже давно… Девчонка какая-то и этот странный тип с деньгами… Рейн, сынок, мы же с тобой так славно жили до сих пор, были опорой друг другу… Ты только не… Ты присматривайся, приглядывайся, что за люди к тебе льнут и с какой стати они тобой интересуются…

Терпение Рейна достигло последнего предела. Он уже не слышит слова матери, слышит только ее униженный умоляющий голос. Ему хочется вскочить, накричать на мать, хочется грохнуть кулаком по столу, вспылить так, чтобы не слышать больше этих интонаций, этих жалобных ноток… Но он сдерживается. Он знает, какими словами можно прервать материны причитания! И неожиданно обрывает ее:

– Кончай! Хватит! Мне заниматься надо!

– Да-да… учись, учись… Конечно… Так бы сразу и сказал, – как бы прося прощения, роняет мать и скрывается за ситцевыми занавесками.

К учебе мать Рейна относится, как к какому-то священнодействию, и нарушать сложившийся ритуал нельзя ни в коем случае. Умный, ученый сын – вот награда за все ее переживания и хлопоты, за все труды. Рейн должен выбиться в люди! Он должен добиться в жизни большего, чем больничная санитарка!

Рейн раскрывает учебник и тетрадь, но взгляд его скользит поверх них, он смотрит в окно. За окном виден фонарь, освещающий номер дома на той стороне улицы. Номер отсюда не разглядеть, но он знает, что это десять. Овальная синяя пластинка и на ней десять… Опять десять! Эта цифра прямо преследует его сегодня.

«Я им не нищий какой-нибудь, мне подачки не нужны! Не нужны! Просто я задолжал Ильмару или этому Бизнесу десятку! Именно! Вот и все», – говорит он себе уверенно, без колебаний, словно читает по писаному.

От слов этих, правда, ничего не меняется – и пережитое унижение, и дурацкая история с мотоциклом – все остается, как было, однако дышать стало легче, и комната, кажется, стала просторнее, и воздух свежее. Так чувствуют себя, наверное, больные, когда мама дает им кислородную подушку…

Рейн не отрываясь смотрит в окно. Словно на темнеющем стекле написано еще нечто важное. И Рейн говорит себе: «Я хочу снова встретиться с Рийной!».

Больше там ничего не сказано.

Рейн опускает взгляд в учебник, но, похоже, и там не находит ничего достойного внимания, так как захлопывает книжку и принимается стелить постель.

Матери понятно, что разговором об учебе Рейн просто хотел отвязаться от нее, и ей становится больно, мучительно больно. В больнице люди при такой боли стонут, она же сдерживает стон – мальчику надо спать.