Текст книги "Сражения выигранные и проигранные. Новый взгляд на крупные военные кампании Второй мировой войны"

Автор книги: Хэнсон Болдуин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 45 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Но мало кто в 6–й армии знал и мало кто заботился о том, что происходило за пределами «котла».

В начале января 6–я армия удерживала территорию площадью примерно 20 на 30 миль. Она находилась под постоянными атаками со стороны Донского фронта Рокоссовского, который был усилен и включал в себя уже семь армий [53]. 8 января три русских офицера с парламентерским флагом предъявили Паулюсу требование немедленно сдаться. 6–я армия передала советский ультиматум Гитлеру и запросила свободу действий. Гитлер отказал. Капитуляции не должно быть. Только смерть.

В 8:04 10 января началось генеральное наступление на «котел» при поддержке 7 000 пушек и минометов; основной удар приходился с запада, через открытые степи. Русские надеялись покончить с 6–й армией за три – семь дней. Но немцы продолжали сражаться. Это было суровое безжалостное сражение. Кольцо медленно сжималось; немецкие линии в открытых степях к западу от Сталинграда вынуждены были отойти. Снежные пустыни покрыли замерзшие трупы, их конечности и лица застыли от холода в мертвой неподвижности. Те, что прошли через это мрачное место, навсегда его запомнят; путь был отмечен «замерзшими лошадиными ногами, которые были отрублены от мертвых животных и воткнуты в снег копытами вверх» [54]. К 14 января русские взяли главный аэропорт в Питомнике; за несколько дней западный периметр обороны был прорван; начался разгром немцев.

Паулюс вновь доложил Гитлеру о том, что его армия гибнет и те, кто еще жив, терпят невыносимое.

На фоне сцен в подвалах и окопах Сталинграда картины Гойи или Дантова ада меркнут. О раненых никто не заботился – они лежали истекая кровью, и морфий не мог заглушить их боль. Умирающие лежали рядом с мертвыми, живые жаждали смерти. Густой сладкий смрад человеческих экскрементов, гниющих тел, разложения и грязи пропитал почти каждый окоп. Ползали вши…

Каменные подвалы с грудами сталинградских развалин над ними были защитой от снарядов и бомб (но не от холода или болезней, смерти или страданий, гангрены или дифтерии). Rattenkrieg – война людей – крыс продолжалась, подходя к своему неизбежному финалу.

«В подвале под магазином Симоновича, – сообщал Гейнц Шроттер, – 800 человек лежали прижатыми к стенам, а вокруг – мусор и грязь… Один человек лежал на ступенях, умирая от дифтерии, а рядом с ним лежали еще трое, умерших несколько дней назад, но никто их не трогал, потому что было темно и их никто не замечал» [55].

К середине января сталинградский «котел» сжался до площади примерно 15 на 9 миль, причем позиции русских – предмостовые плацдармы на Волге – в некоторых местах вклинивались в немецкую цитадель. Снабжение по воздуху сокращалось из – за снежной стихии и шквального ветра, в то время как русские занимали аэродром за аэродромом, когда их линии фронта двигались и на восток, и на запад. 17 января был отвергнут второй ультиматум русских.

Во второй половине января, когда сильно напиравшие Советы раскалывали сталинградский «котел» надвое, группа армий «А» Клейста, отходящая с Кавказа, нашла убежище на плацдарме Таманского полуострова или достигла Дона и переправилась через него в районе Ростова – как раз вовремя, чтобы избежать катастрофы, так как наступление русских ширилось. Воронежский фронт Голикова в период с 13–го по 16 января нанес удар по оставшимся итальянцам (и захватил 17 000 человек), а затем прорвался через позиции венгерской 2–й армии и немецкой 2–й армии возле воронежской оси на Дону, ознаменовав начало побед. В течение нескольких дней весь Донской фронт немцев, мягко выражаясь, был «жидким»; на протяжении 200 миль между силами Манштейна у Ворошиловграда и Воронежем не стало устойчивого фронта. И все это время длинные морозные мили между окруженной и умирающей армией в Сталинграде и ее ближайшими союзниками за пределами окружения становились еще длиннее. Со всех сторон на 6–ю армию нападали части семи советских армий.

Попавшие в сталинградскую ловушку солдаты сгибались, ломались или умирали; каждый в одиночку переносил невыносимое. О сдаче не могло быть и речи – Гитлер давал это понять снова и снова. Паулюс со странным достоинством и молчаливым упорством повторял приказы Гитлера с тех дней, когда он вынужден был не повиноваться и прорываться из «котла» на встречу с Манштейном на юге.

«Для меня, – сказал он, – первым солдатским долгом является повиновение».

А приказы продолжали приходить: не сдаваться, сражаться до последнего, смерть в бою или самоубийство. Одни следовали приказам; другие не повиновались им, третьи – игнорировали. Некоторые командиры сдавались в плен сами со своими подразделениями, но большая часть 6–й армии просто растаяла, была снята, как мясо с обжаренного тела. С каждым днем потери выбивали из строя целые подразделения.

22 января был взят аэропорт Гумрак, а на следующий день потеряно последнее звено связи с внешним миром – Сталинградский аэропорт. Между сталинградским «котлом» и главным фронтом лежало 150–200 миль замерзшей опустошенной земли. Снабжение по воздуху составляло в среднем лишь 80–90 тонн грузов в день вместо 500–тонного минимума, который был необходим и который обещали.

И вновь 24 января Гитлеру было передано донесение:

«У солдат нет боеприпасов и продовольствия. Сохраняются контакты с частями лишь шести дивизий. Есть свидетельства поражений на Южном, Северном и Западном фронтах: 18 000 раненых без какого – либо снабжения, перевязочных материалов или медикаментов; 44–я, 76–я, 100–я, 305–я и 384–я пехотные дивизии разбиты. Фронт разорван в результате крупных прорывов с трех сторон. Укрепленные огневые точки и убежища сохранились только в самом городе, дальнейшая оборона не имеет смысла. Разгром неизбежен. Армия просит немедленного разрешения сдаться для того, чтобы сохранить жизнь оставшимся солдатам.

Подписано: Паулюс» [56].

Ответ был кратким:

«Капитуляция невозможна. 6–я армия будет выполнять свой исторический долг до последнего солдата, для того чтобы восстановить Восточный фронт» [57].

«…до последнего солдата…»

К 24 января, когда «котел» был расколот надвое, согласованная оборона стала невозможна. Немецкие артиллеристы стреляли последними пушечными и минометными снарядами и уничтожали свои пушки; несколько оставшихся грузовиков, в которых не было бензина, сожгли или искорежили. Румынская часть в массовом порядке с оружием и снаряжением дезертировала к русским. Сотни солдат пытались просочиться через окружение русских и начинали безнадежный путь по замерзшей опустошенной степи к немецким линиям, находившимся на расстоянии 200 миль. Один сержант добрался до них через несколько недель, чтобы умереть на фронтовом перевязочном пункте.

Когда закончился январь, сражение перестало быть контролируемым – только серия отдельных перестрелок: треск автоматов, взрывы гранат, яростная борьба за разбитое здание, борьба обреченных…

«Сражение затихало то здесь, то там, оплывало, как свеча, и исчезало» [58].

6–я армия отправила свое последнее донесение о безнадежном положении, когда оборона треснула на три части: «По подсчетам, сопротивление армии может окончательно прекратиться не позднее 1 февраля». Мир наблюдал за вагнеровским финалом, а Германия в ужасе проснулась от медленной смерти армии. В коммюнике верховного командования к концу января впервые намекалось на полную катастрофу, а бездеятельный Геринг в своей речи 30 января сравнил солдат в Сталинграде с защитниками Термопил.

Однако немцы сражались до самого конца, без надежды, малыми силами, но с тем же инстинктивным мастерством и рвением, которые сделали немецкие армии бичом современной Европы. 30 января, когда длительное сражение сошло на нет, 295–я пехотная дивизия контратаковала и вновь захватила квартал побитых зданий, только что оставленный русским [59].

31 января Паулюс, который считал, что первым долгом солдата является повиновение, сидел на своей койке в сильном потрясении с бледным лицом и остекленевшим взглядом. Он находился на своем последнем командном пункте глубоко под развалинами универсального магазина в мертвом городе, опустошенном четырьмя месяцами боев. Ему было присвоено звание фельдмаршала; на Паулюса и на его оставшихся в живых офицеров и солдат в последние часы дождем сыпались по радио блага далекого Гитлера: должности, награды…

Это были горестные апострофы к уничтожению и катастрофе, однако чувство формы, а не реальность трагедии преобладало в официальных ответах 6–й армии до самого конца.

«6–я армия, – передал по рации фельдмаршал, – верная своей присяге и осознающая высокое значение своей миссии, удерживала позиции до последнего солдата и последнего патрона во имя фюрера и фатерланда до самого конца».

В конце концов Паулюс отрекся от своих же приказов «не сдаваться» и предоставил разработку деталей капитуляции начальнику своего штаба [60].

31 января 1943 года штаб 6–й армии передал свое последнее сообщение:

«Русские стоят у двери нашего бункера. Мы ломаем наше оборудование».

А оператор добавил: «CL – эта станция больше передавать не будет».

Для окончательного поражения понадобилось еще несколько дней. Северный «котел», удерживаемый 11–м корпусом, был захвачен 2 февраля, и в тот же день пилот немецкого разведывательного самолета сообщил: «Признаков боевых действий в Сталинграде не наблюдается».

Германский рейх был ошеломлен и оцепенел в ожидании; презренные Untermensch («низшие люди») разгромили нацистских «сверхлюдей». Впервые в эти первые дни февраля немецкому народу стали очевидны полные масштабы катастрофы. Геринг намеренно выпячивал «славу» поражения, а немецкое радио вновь и вновь крутило «Похоронный марш» Зигфрида и «Ich hat’ ein’ Kamaraden» («У меня есть товарищи») [61]. Шок был болезненным, но эффективным. В будущем немцы сражались с отчаянием, а не с прошлой высокомерной самоуверенностью.

Вместе с Паулюсом в плен сдались 23 генерала, от 2 000 до 25 000 офицеров и почти 90 000 солдат регулярных немецких войск – все, что осталось от 6–й армии, некоторое число румын и неизвестное (возможно, от 30 000—40 000) – немецких служащих, а также русские пособники и гражданские жители. (Еще 17 000 пленных были пойманы русскими в период с 10–го по 29 января.)

Статистика Армагеддона никогда не будет полной, но, несмотря на это, она впечатляет. В середине октября силы 6–й армии насчитывали примерно 334 000 человек. Часть была отделена от основной группировки армии и направлена на запад для соединения с немецкими силами во время советского прорыва в середине ноября. 23 ноября Паулюс подсчитал, что силы 6–й армии в сталинградском «котле» насчитывали 220 000 человек. От 40 000 до 50 000 раненых и специалистов были эвакуированы из района Сталинграда по земле или по воздуху еще до начала осады или во время нее. Еще от 60 000 до 100 000 были убиты или умерли от болезней или голода и холода в Сталинграде и близ него, или были среди тысяч несчастных, которые мучились в так называемых медицинских бункерах в Сталинграде, когда настал конец. Жизнь многих этих раненых длилась недолго; одни из них были заживо погребены при взрывах в бункерах и подвалах во время победного наступления русских, другие нашли смерть от гранат или огнеметов при прочесывании русскими лабиринтов развалин.

Тем немцам, которые погибли в Сталинграде, вероятно, посчастливилось больше, чем тем, кто остался жив. В лагере для военнопленных в Бекетовке на Волге, немного севернее Сталинграда, тысячи немецких пленных, – по некоторым подсчетам, от 40 000 до 50 000, – погибли от голода, холода и лишений в первые недели плена. Тысячи других умерли в последующие годы. Жизнь на Восточном фронте ценилась дешево. Около 5 000—6 000 пережили долгую ночь плена и вернулись в Германию спустя несколько лет после войны [62].

Паулюс, которого Гитлер поносил за его неспособность выбрать смерть в руинах вместо жизни в плену, выжил и давал показания в Нюрнберге. Он предстал сморщенным человеком, несколько униженным, неуверенным, с пошатнувшимися представлениями о ценностях, с кажущимся смятением мыслей.

Фридрих Паулюс – тот, кого в молодости знали как красивого офицера, «господина», «сексуально привлекательного майора», – был центром Сталинградской битвы. От него и его решений зависела судьба армии. В чрезвычайно сочувственном описании Вальтера Герлитца он предстает очень скрупулезным человеком, замкнутым, почти интровертным, без чутья, опытным и зависимым штабным офицером, но имеющим мало опыта командования, методичным, неторопливым в принятии решений, но упорным, «винтиком в сильно функционализированной системе командования, полностью централизованного на Гитлере и контролируемого им». Паулюс был «усердным традиционным солдатом, который трижды взвешивал каждую деталь, прежде чем принять решение».

История проявит сочувствие к Паулюсу; он столкнулся с критическим для любого солдата конфликтом – конфликтом неповиновения. Он выбрал подчинение – как он сказал, в основном и отчасти потому, что не знал и не мог знать «общего положения». Но он избежал катастрофы, частично потому, что у него не хватило решительности и моральной смелости – главное, что требуется от великого командующего. Это был человек, который слепо повиновался авторитаризму, который оказался причиной ниспровержения Германии [63].

Для Германии после Сталинграда начался длинный путь отступления – в России, в Северной Африке, фактически в Западной Европе. В начале февраля 1943 года Клейст еще удерживал кубанский предмостовой плацдарм через Керченский пролив на Кавказе, но остальная часть немецкого Южного фронта, когда уже была оставлена мысль о «броске на Восток», отступила по окровавленному снегу до того места, откуда начиналось великое наступление на Кавказ, когда еще были велики летние надежды.

Это был «конец начала» для немецкой армии, которая уже знала, что Россия никогда не сдастся. И это было начало конца наступательной силы немецких военно – воздушных сил; как позже сказал Геринг, под Сталинградом и в Средиземном море в те кризисные месяцы 1942–1943 годов «погибла основа немецкой авиации бомбардировщиков». Многие бомбардировщики падали вниз в огненном разрушении, но не как орлы на свою жертву; они были вынуждены выполнять роль грузовых транспортов в тщетной попытке спасти 6–ю армию от гибели, чего нельзя отрицать.

Сталинград «стал поворотным пунктом в воздушном сражении на Восточном фронте».

«Когда во время битвы за Сталинград, – написал Ричард Лукас, – советские операции развернулись в крупном масштабе, становилось все более очевидно, что люфтваффе не могло противостоять силе советских военно – воздушных сил… С этого момента до конца войны советские вооруженные силы фактически беспрепятственно царили в воздухе на Восточном фронте» [64].

Для России Сталинград стал огромной, хотя и добытой дорогой ценой победой. Вероятно, советские потери никогда не будут точно известны; немцы могли их подсчитать, но их записи исчезли вместе с 6–й армией. Москва не составила надежную статистику потерь; тогда, как и сейчас, не было подробных записей о захоронениях; если солдаты не возвращались домой, их считали погибшими или без вести пропавшими. Можно догадываться, что советские потери во всей Сталинградской кампании составили от 400 000 до 600 000 человек (исключая Кавказ), а общие потери «Оси» составили, вероятно, 600 000 (исключая Кавказ).

Последствия Сталинграда имели огромное значение.

Как высказался Фуллер, «Сталинград был второй Полтавой, где Гитлер был архитектором собственного поражения, как Карл XII в 1709 году. В умах сотен миллионов московитов вспыхнул миф о советской непобедимости, который сделал из них турков Севера» [65].

Подъем морального духа русских сопровождался мгновенным падением духа немцев. Призрак поражения и угроза красного большевизма впервые заполнили их умы.

«Немецкий солдат очень не хотел идти на Восточный фронт» [66].

Но Сталинград стал «сигналом краха Гитлера… а не его причиной» [67].

За год до Сталинграда целые районы России (в частности, на Украине, стремящейся к свободе) приветствовали нацистские легионы возгласами и цветами как освободителей. Но презрение Гитлера ко всему негерманскому, и в частности, к «низшим людям» России, диктовало политику завоевания, а не освобождения, а завоеванные территории, вопреки протестам военных, попали под управление не военных, а жестокого варварства гауляйтеров. В марте 1941 года «порядок», провозглашенный Гитлером, привел к расстрелу всех пленных советских комиссаров. После этого в мае последовал указ, который с полной очевидностью лишал русских граждан на оккупированных территориях какой – либо возможности обращаться в военный суд; в нем также говорилось, что преступления, совершенные солдатами вермахта в отношении гражданских лиц, не обязательно должны стать предметом разбирательства военного трибунала. Такие указы, хотя и насаждались немецкими командирами более теоретически, чем фактически, соответствовали нежеланию Гитлера эффективно использовать в боевых действиях или для пропагандистских целей пленных советских солдат и его неспособности извлечь политическую выгоду из сепаратистских украинских амбиций. Действия партизан в немецком тылу, незначительные в 1941 году, стали беспокойными в 1942–м и угрожающими в 1943 году. Целые области, которые раньше приветствовали завоевателей, вскоре стали территориями, где царила огромная ненависть ко всему немецкому. Политика нацистов привела к неизбежной консолидации советской оппозиции, а коммунисты искусно использовали в своих интересах любовь крестьян к матушке – России.

Но политика союзников – в частности требование «безусловной капитуляции», предъявленное в Касабланке 23 января 1943 года, и неспособность провести грань между Гитлером и немецким народом – привела к укреплению решимости Германии в тот самый момент, когда она покачнулась от вероятности большевистского триумфа. Ситуация сыграла на руку Геббельсу. Министр пропаганды представил нацистов странствующими рыцарями, стоящими между цивилизацией Западной Европы и темной бездной безбожных орд. Ультиматум Франклина Рузвельта и Уинстона Черчилля выбил почву из – под ног некоторых германских группировок, которые готовили заговор с целью смещения или подчинения Гитлера. После Сталинграда многие высшие офицеры германской армии находились по меньшей мере в состоянии подсознательного противостояния Гитлеру, но Касабланкская декларация с сильными намеками на подчинение Германии коммунистами с Востока погасила даже внутренние пожары восстания. Перед выбором «безусловной капитуляции» у немцев, казалось, не было другого шанса, как продолжать сражаться [68].

Прежде всего из – за политического и психологического воздействия Фуллер считал Сталинград «самой решающей битвой войны» (за исключением высадки в Нормандии) [69].

Фон Зенгер унд Эттерлин, который участвовал в качестве дивизионного командира в безуспешной попытке 4–й танковой армии оказать поддержку в Сталинграде, считал битву «одним из нескольких решающих сражений Второй мировой войны не только потому, что оно было отмечено потерей армии… но потому, что стало кульминационным моментом, после которого державы «Оси» были вынуждены перейти к обороне. Военный потенциал союзников явно доказал свое превосходство» [70].

Сталинград стал сражением, вымученная архитектура которого была составлена из множества ошибок. Мало что шло по плану.

Стратегия обеих сторон была ошибочной. Немцы под командованием Гитлера с самого начала не имели четкого представления о своих целях; они нарушили военные принципы, переменив одну цель на другую в середине кампании. Вместо концентрации силы были разбросаны. Наступление на Кавказе нельзя было начинать до тех пор, пока не был полностью укреплен и не удерживался открытый фланг вдоль Дона и Волги от Воронежа до Ростова через Сталинград. И, по правде говоря, его никогда не стоило было начинать; правильной целью немцев было уничтожение Советской армии, а не завоевание территории или достижение своих экономических целей.

Фактически по иронии судьбы сам Сталинград не был важным элементом немецкой стратегии, а безопасный фланг вдоль Дона – был.

Поскольку 6–я армия полностью оказалась обреченной на пленение под Сталинградом, немцам следовало бы в полной степени использовать свое маневренное преимущество, а не дать себе попасть в ловушку и оставаться связанными бесконечными кровавыми уличными боями. Позднее – самое позднее к началу ноября, когда Паулюс предложил прекратить сражение и отступить, – 6–й армии нужно было отойти по крайней мере за Дон. Когда в результате прорыва русских 19 ноября вокруг 6–й армии сомкнулось кольцо, быстрый прорыв мог бы спасти большую часть армии и восстановить фронт. Даже до 20 декабря, когда прекратились попытки Манштейна оказать помощь, прорыв, вероятно, был возможен, во всяком случае, должна была быть сделана его попытка. Русские позднее признали, что такая попытка могла увенчаться успехом; их военные историки, писавшие несколько позже не общую историю, а для военных, утверждали, что «провал окруженной армии осуществить более или менее решительную попытку прорвать наше окружение не позволил нашим солдатам попасть в сложное положение» [71].

Максимальная вина за это ложится на Гитлера и его жесткое централизованное командование. Его и некоторых моральных трусов германской армии, которые не обладали инстинктом величия и повиновение которых стало почти раболепным.

Фактически Гитлер был неудачником. Его сумасшедший гений включал интуитивное чувство времени, когда за ним была инициатива, но владеющая им непреклонность обрекла на поражение его армии, когда они были вынуждены перейти к обороне. Он настаивал на удержании того, что было завоевано; он строил свою оборону на устаревшей линейной концепции, таким образом лишив немецкие армии самого большого их преимущества – мобильности и инициативности хорошо обученных профессиональных немецких офицеров и унтер – офицеров. Они стали лишь роботами, которые, как марионетки, отвечали на желания своего правителя. Мертвая рука командования Гитлера доминировала в Сталинградской кампании.

В конце, начиная с Рождества, когда немецкая армия погибала в своей окончательной агонии, Гитлер поступил правильно, запретив ей сдаваться в плен, а Паулюс прав в своей молчаливой покорности. Гитлер был прав по неправильным причинам; его собственная мегаломания послала 1–ю танковую армию и 17–ю армию далеко на Кавказ; их безопасность зависела от положения под Сталинградом. Если бы Паулюс сдался в плен в начале января, группа армий «А» или ее крупная часть была бы обречена на поражение более крупное, чем сталинградское, так как ростовские ворота и Керченский пролив оставались ее жизненно важными путями на запад. И она оказалась близка к этому.

Части группы армий «А» пересекли нижний Дон, где Манштейн вел отчаянное сражение, чтобы удержать проход, только 18 января, а штаб Клейста и большая часть 17–й армии не отходили на более или менее безопасный плацдарм, охватывающий Кубань и Таманский полуостров, до конца месяца. Ростов был, наконец, взят 14 февраля после отчаянного сопротивления. Если бы русские войска у Сталинграда высвободились для других операций в начале января, Клейст, вероятно, был бы обречен [72].

Поэтому в конечном счете в последние ужасные недели уничтожения и агонии 6–я армия погибла не напрасно; Гитлер, наконец, был прав, когда призывал Паулюса держаться до конца, сказав, что «каждый выдержанный 6–й армией день помогает всему фронту» [73].

Но ошибки немцев не были исключительно ошибками Гитлера. По прошествии времени немецкие комментаторы почти всю вину за окружение 6–й армии и успех первого русского удара 19 ноября возложили на Гитлера и на его приказы «не отступать». Но немецкая разведка, на которую, вероятно, оказывала влияние гитлеровская политика, требовавшая разгрома русских, кажется, лишь частично преуспела в оценке возможностей Советов и определении районов главного удара русских сил.

«На оценку и интерпретацию часто влияло то, что желаемое выдавали за действительное» [74].

Это правда, что молчание радио, ночные перемещения войск, введение в заблуждение и другие меры безопасности затруднили предсказание как времени, так и точного места возможной контратаки русских. Немцы знали: что – то готовится (а «интуиция» Гитлера относительно места атаки оказалась верной). Беспокойство постоянно росло начиная с октября. В районе дислокации 6–й армии были замечены и зафиксированы признаки концентрации противника на флангах, а по данным разведки, в районе 3–й румынской армии созданы новые советские предмостовые плацдармы на Дону. Некоторые даже предсказывали место и время с приблизительной точностью. Тем не менее то, что эксперты разведки называют «индикаторами», не было а) оценено достаточно серьезно или б) в нужной степени. Немцы потеряли след русской 5–й танковой армии вплоть до советского удара, и только 6 января прогнозы разведки отмечали, что «главный удар ожидается в районе сосредоточения группы армий «Центр» (далеко к северу от Сталинграда). Неясно, готовят ли русские также более крупные операции на Дону» [75].

Главным фактором при разгроме Германии оказалась попытка нацистов сделать слишком многое, имея слишком мало, а вся их кампания основывалась на структуре снабжения и тыловой поддержки, которая совершенно не была приспособлена к огромным расстояниям, разбросанным путям сообщения и экстремальным климатическим условиям. Единственным железнодорожным мостом через Днепр оставалась крошечная труба в Днепропетровске, через которую должно было осуществляться все снабжение группы армий «А» и большей части группы армий «Б». В довоенное время ни один офицер, который бы осмелился предложить такое решение тылового обеспечения во время бумажных войн в германской военной академии, не смог бы ее закончить.

Русские тоже делали ошибки – тактические и стратегические.

Они не разгадали намерения немцев и считали, что наступление на Сталинград – это попытка окружить их с фланга и отрезать с юга Москву. Слишком много их солдат было сконцентрировано на Центральном фронте и слишком мало – на юге.

Когда 6–я армия была надежно зажата под Сталинградом, для последней атаки с целью ее уничтожения русским потребовалось не шесть, а 23 дня. Такое наступление не было необходимым; фактически оно, вероятно, помешало более крупному триумфу русских. 6–ю армию надо было оставить погибать в окружении; если бы основные силы русских были брошены против Манштейна, удерживающего ростовские ворота, они могли бы захлопнуть их перед Клейстом и одержать двойную победу.

Как заметил фон Зенгер унд Эттерлин, «только слабые силы должны были удерживать окруженную немецкую армию в то время как сильные части надо было освободить для преследования и осуществления многих других заманчивых стратегических задач» [76].

Русские были медлительны при развитии своего успеха и слишком негибкими, чтобы воспользоваться появившимися возможностями; их стратегия оказалась далеко не блестящей; они просто медленно и тяжело разрабатывали ошибки немцев» [77].

Их собственный взгляд на свои ошибки, хорошо изложенный в «Военном опыте», раскрывает их многие тактические промахи.

В первых боях за Сталинград в сентябре и октябре коммунисты сражались числом, а не умением.

«Часть за частью солдат бросали в бой… Солдаты шли, не имея представления о системе обороны противника… Разведка была поверхностной…

Основная масса пехоты была неактивной на поле боя…

Между пехотой, танками, артиллерией и авиацией не было взаимодействия. Каждая служба действовала сама по себе.

Командование и боевая подготовка солдат оставались недостаточно хороши» [78].

Позже, когда победа раздарила свои лавровые венки, комментарии в «Военном опыте» стали более хвалебными; вероятно, справедливо будет согласиться с тем, что Сталинград «ознаменовал начало новой главы в советском военном искусстве», от огромных вооруженных орд прошлого до лучше организованной, лучше обученной, более целостной армии с более профессиональным командованием. И все же победу русские одержали главным образом за счет численности. Психологически Советы стимулировали действия своих солдат пряником русского национализма и патриотизма и кнутом жесткой коммунистической дисциплины – буквально, «смерть лучше плена».

«С обеих сторон выделились два лидера – русский маршал Жуков, который был архитектором победоносного плана, и немецкий фельдмаршал Манштейн, который чуть было не сорвал этот план» [79].

Последствия Сталинграда для германской армии и ее лидеров, готовых (на поле боя) к смерти, были горестно – ироничными. Генерал Вальтер фон Зейдлиц – Курцбах, командующий разгромленным 51–м корпусом, который несколько раз призывал к осуществлению прорыва, возглавил группу пленных немецких офицеров (Союз немецких офицеров) под патронажем Советов в попытке сделать то, к чему презрительно относились союзники – отстранить германских лидеров от руководства Германией. Паулюс, но особенно Зейдлиц со своим Союзом немецких офицеров, являвшимся частью Национального комитета свободной Германии, подвергли нападкам Гитлера и его войну в радиовещании на их родину (после неудавшегося заговора против Гитлера летом 1944 года). Паулюс остался жив и давал в Нюрнберге показания против немецких генералов, которыми он некогда восхищался, но его заслуги потускнели, и после войны лишь коммунистическая Восточная Германия дала приют Паулюсу, Зейдлицу и их сторонникам.

Разгром немцев под Сталинградом стал результатом безумного гения, жаждущего мирового господства. Он допустил просчет, который рано или поздно допускает большинство тех, что обладают великой властью: он пытался достичь неограниченных целей ограниченными средствами и стал жертвой уверенности в собственной непогрешимости.

А тысячи солдат нашли смерть под Сталинградом и лежат сейчас погребенными под руинами в подвалах и необозначенных могилах под Мамаевым курганом или на берегах матушки – Волги.

«Сколько миллионов погибло, чтобы Цезарь мог быть великим!» [80].

Как написал Уинстон Черчилль, под Сталинградом «повернулась ось судьбы» [81].

Глава 6

Сицилийская кампания – стратегический компромисс

10 июля – 17 августа 1943 г

Сицилийская кампания – крупнейшее наступление с высадкой морского десанта – ознаменовала «конец начала» на долгом пути союзников к победе во Второй мировой войне.

Это был первый шаг в запланированном Уинстоном Черчиллем наступлении на «мягкое подбрюшие» европейской крепости. Завоевание Сицилии союзническими войсками обеспечило безопасность британских морских путей в Средиземном море и привело непосредственно к свержению Муссолини и поражению Италии.