Текст книги "Возвращение танцмейстера"

Автор книги: Хеннинг Манкелль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 29 страниц)

21

Что-то насторожило его ночью. Один раз он проснулся оттого, что собака начала скулить. Он зашипел на нее, и она тут же замолчала. Потом ему приснились «Ла Кабана» и Хёлльнер. Он снова проснулся. Все еще ночь. Он лежал и вслушивался в темноту. Часы, висевшие на стойке палатки, показывали без четверти пять. Он попытался сообразить, что его встревожило – была ли причина в нем самом или что-то таилось там, снаружи, во мраке холодной осенней ночи. Хотя до рассвета было еще далеко, он расстегнул спальный мешок. Ночь была полна вопросов.

Если все сложится настолько скверно, что его будут судить, он будет осужден за убийство Герберта Молина. Он не собирался это отрицать. Если бы все шло, как задумано, он бы уже вернулся в Буэнос-Айрес, и его никогда бы не нашли. А убийство Герберта Молина заняло бы свое место в архиве нераскрытых преступлений шведской полиции.

Много раз, особенно часто в те дни и недели, когда он лежал в палатке на берегу озера, он обдумывал, не написать ли признание и попросить адвоката передать его шведской полиции после его смерти. Он написал бы, почему был вынужден убить Герберта Молина. Это был бы рассказ о давно прошедшем времени, о 1945 годе, объясняющий ясно и просто, что произошло. Но если его поймают сейчас, то обвинят в еще одном преступлении, которое он не совершал, – убийстве соседа Герберта Молина.

Он вылез из мешка и сложил в темноте палатку. Собака натянула поводок и завиляла хвостом. Он осветил фонариком место, где стояла палатка, чтобы убедиться, что не оставил никаких следов. Потом посадил собаку на заднее сиденье и тронулся в путь. Доехав до местечка под названием Сёрваттнет, он остановился на перекрестке и развернул карту. Больше всего ему хотелось бы свернуть на юг, оставить за собой холод и тьму, остановиться где-нибудь и позвонить Марии, что он возвращается. Но он знал, что не может так поступить, если он уедет, его существование будет отравлено навсегда. Он должен узнать, что произошло с Авраамом Андерссоном. Он повернул на восток и поехал по дороге на Ретмурен. Он оставил машину на одной из хорошо известных ему просек. Потом осторожно пошел к дому Молина. Собака молча шла рядом. Убедившись, что в доме никого нет, он завел собаку во двор, привязал к забору и пошел назад к машине, размышляя, что теперь у полиции будет над чем подумать.

Он поехал дальше. По-прежнему было темно. Он съехал на проселок, чтобы еще раз взглянуть на карту. Под колесами захрустел гравий. Отсюда было совсем рядом до норвежской границы, но туда он не собирался. Он проехал Фюнесдален, свернул на какую-то узкую дорогу и поехал наугад. Дорога резко уходила вверх, если он правильно понял карту, он был уже в горах. Он остановился, выключил мотор и стал ждать рассвета.

Когда небо на востоке стало медленно светлеть, он двинулся дальше. Лес стал реже, дорога все время шла в гору, тут и там виднелись небольшие дома, прячущиеся за валунами и кустарником. Здесь, по-видимому, был дачный поселок. Света ни в одном из окон не было. В одном месте дорогу перегородили ворота. Он вышел из машины, открыл их и поехал дальше. Он понимал, что едет в ловушку – если его преследуют, то у него не будет ни малейшего шанса отсюда выбраться. Но это его почему-то не волновало. Он хотел только одного – чтобы дорога кончилась. Тогда он должен будет принять решение.

Дорога и в самом деле кончилась. Он вышел и глубоко вдохнул холодный воздух. Утро еще не вступило в свои права, но света было достаточно, чтобы разглядеть вершины гор, далеко внизу лежала долина, а еще дальше снова начиналась горная цепь. Он пошел по тропинке между деревьями. Через несколько сот метров он наткнулся на старый деревянный дом. Он остановился. По тропинке, как он заметил, давно никто не ходил. Он подошел к дому и заглянул в окно. Дверь была заперта. Он попытался представить, где бы он сам спрятал ключ, будь это его дом. На одной из сложенных из камней ступенек, ведущих к крыльцу, стоял разбитый цветочный горшок. Он перевернул его – ключа не было. Тогда он пошарил под камнем. Так и есть – ключ был там, привязанный к дощечке. Он открыл дверь.

В лицо пахнуло застоявшимся воздухом давно не проветриваемого помещения. В доме была большая гостиная, спальня поменьше и кухня. Мебель светлого дерева. Он провел ладонью по одному из стульев и подумал, что хорошо бы завести светлую деревянную мебель в его темном доме в Буэнос-Айресе. На стенах висели коврики, на них были вышиты какие-то непонятные изречения. Он зашел в кухню и нажал на выключатель – все в порядке, свет есть. На столе стоял телефон. Он поднял трубку и послушал сигнал. Большой морозильник в кухне был битком набит продуктами. Он попытался понять, что это значит. Дом пустует только временно? Он не знал. Он достал пакет с замороженными гамбургерами и положил на стол. Открыл кран – вода исправно потекла.

Он сел и набрал длинный номер в Буэнос-Айресе. Ему никак не удавалось правильно вычислить разницу во времени. Он услышал длинные гудки и рассеянно подумал, интересно, кому придет счет за международный разговор со своей дачи в горах.

Ответила Мария. Как всегда, голос ее звучал нетерпеливо, как будто бы он оторвал ее от какого-то важного дела. Ее дни протекали в бесконечной уборке и готовке. Если у нее вдруг появлялось свободное время, она не находила себе места и начинала раскладывать сложнейший пасьянс, который он так и не мог постичь, хотя его не покидало чувство, что она жульничает. Не для того, чтобы пасьянс побыстрей сошелся, а, наоборот, чтобы заниматься им как можно дольше.

– Это я, – сказал он. – Ты меня слышишь?

Она говорила громко и быстро, как всегда, когда нервничала. Меня уже очень долго нет дома, подумал он. Она, наверное, думает, что я ее бросил, что я никогда не вернусь.

– Ты где? – спросила она.

– Все еще в Европе.

– Где в Европе?

Он вспомнил карту.

– В Норвегии.

– А что ты там делаешь?

– Изучаю мебель. Скоро приеду.

– Дон Батиста несколько раз тебя спрашивал. Он очень недоволен. Он говорит, что ты обещал ему реставрировать диван, который он хочет подарить дочери на свадьбу в декабре.

– Скажи ему, что я успею. Что еще случилось?

– А что может случиться? Революция?

– Откуда я знаю. Просто спрашиваю.

– Хуан умер.

– Кто?

– Хуан. Старый консьерж.

Она говорила теперь помедленней, но все равно слишком громко. Она, наверное, считала, что иначе он ее не услышит – ведь Норвегия так далеко. Интересно, сумеет ли она показать Норвегию на карте. Как странно – он особенно чувствует ее близость, когда она говорит об умерших. Смерть старого консьержа Хуана его не удивила. Несколько лет назад тот перенес инсульт и после этого еле-еле, приволакивая ногу, передвигался по двору, как бы примеряясь к работе, сделать которую надо бы, но сил уже нет.

– Когда похороны?

– Уже похоронили. Я положила на гроб цветы. От тебя тоже.

– Спасибо.

Они замолчали. В трубке шипело и потрескивало.

– Мария, – сказал он. – Я скоро приеду. Мне тебя очень не хватает. Я тебе не изменил. Но это очень важная поездка. Я как во сне, мне все время кажется, что я в Буэнос-Айресе, а все мне только снится. Мне надо было увидеть то, чего я раньше не видел. Не только их светлую мебель, но и себя самого. Я старею, Мария. В моем возрасте надо ездить одному, чтобы понять, кто ты есть. Я возвращаюсь другим человеком.

– Каким еще другим? – спросила она с беспокойством.

Он знал, что Мария очень боится перемен. Зачем он все это говорит?

– Я стал лучше, – сказал он. – В дальнейшем буду есть только дома. Может быть, иногда, очень редко, загляну в «Ла Кабану».

Судя по ее молчанию, она ему не поверила.

– Я убил человека, – сказал он. – Человека, который много лет назад, когда я еще жил в Германии, совершил чудовищное преступление.

Зачем он это сказал? Он и сам не знал. Исповедь по телефону с одного конца земли на другой. Он, исповедующийся, сидит в горной хижине в шведском Херьедалене, а она, исповедник, – в тесной и сырой квартире в центре Буэнос-Айреса. Признание человеку, который просто не поймет, о чем речь, который вообще не в состоянии представить себе, что он, Арон Зильберштейн, способен на насилие по отношению к другому человеку. Наверное, слова эти вырвались у него потому, что ему просто-напросто стало уже не под силу нести этот груз в одиночку. Он должен был с кем-то поделиться. Пусть даже с Марией, хотя она и не поймет, о чем он говорит.

– Когда ты приедешь? – снова спросила она.

– Скоро.

– Квартплату опять повысили.

– Помолись за меня.

– Из-за квартплаты?

– Плюнь на квартплату. Думай обо мне. Утром и вечером.

– А ты вспоминаешь меня, когда молишься?

– Я не молюсь, Мария, ты же знаешь. В нашей семье молишься ты. Мне надо заканчивать разговор, но я еще позвоню.

– Когда?

– Не знаю. Пока, Мария.

Он положил трубку. Надо было бы сказать, что он ее любит. Может быть, это и не так, но она все равно самый близкий ему человек. Она будет рядом с ним, она будет держать его руку, когда ему придет время умирать. Но она, похоже, не поняла. Она не поняла, что он и в самом деле убил человека.

Он встал и подошел к низкому окну. Уже совсем рассвело. Он смотрел на горы, но перед глазами была Мария – как она сидит в красном плюшевом кресле у телефонного столика.

Ему очень хотелось домой. Он сварил кофе и открыл наружную дверь, чтобы немного проветрить. Он знал, что сказать, если кто-то вдруг появится на тропинке. Герберт Молин – да, он его убил. Но не второго. Никто, конечно, не появится, постарался он убедить сам себя. Здесь никого нет. Вполне можно обосноваться в этой бревенчатой хижине, пока он пытается найти ответ – что же произошло там, в лесу, когда кто-то убил Авраама Андерссона.

На полке стояла фотография в рамке. Двое детей сидят на каменной ступеньке крыльца – как раз на той, под которой он нашел ключ. Они смотрят прямо в объектив. Он снял фото с полки и повернул обратной стороной. Там стояла дата – 1998 год. Кроме того, была надпись – «Стокгольм». Он методично осмотрел дом – ему хотелось узнать, кому он принадлежит. Наконец, нашелся счет из магазина электротоваров в Свеге. Он был выписан на человека по имени Фростенгрен из Стокгольма. Это успокоило его – вряд ли кто-то приедет сюда из Стокгольма в это время года. К тому же ноябрь – как раз тот месяц, когда туристов уже нет, а лыжники еще не появились. Единственное – надо всякий раз убедиться, что тебя никто не видит, когда сворачиваешь на проселок. И не появился ли кто-то в заколоченных домах по дороге.

Остаток дня он провел в доме. Он долго, без сновидений, спал, потом проснулся отдохнувшим и спокойным. Выпил кофе, поджарил гамбургеры. Он то и дело подходил к окну полюбоваться на горы. В два часа дня пошел дождь. Он зажег лампу над столом в гостиной и сел у окна. Ему надо было подумать – что предпринять дальше.

У него был только один несомненный отправной пункт: Арон Зильберштейн, или Фернандо Херейра, кем он был сейчас, совершил убийство. Если бы он был верующим, как Мария, он угодил бы за это преступление в ад. Но он не верил ни в каких богов, кроме тех, кого он сам в минуты слабости создавал себе, нуждаясь в их помощи. Бог – для бедных и слабых, а он не был ни тем ни другим. Уже ребенком он был вынужден надеть на себя толстый защитный панцирь, и этот панцирь прирос к нему навсегда. Он и сам толком не знал, кем он был в первую очередь – евреем или немецким эмигрантом в Аргентине. Ни иудаизм, ни еврейские традиции, ни даже еврейская общность никогда и ничем не помогли ему в жизни.

В конце шестидесятых он собрался и поехал в Иерусалим. Это было через пару лет после большой войны с Египтом, и поездка эта вовсе не была паломничеством – ему было просто любопытно. Может быть, он предпринял путешествие ради отца – еще не зная тогда, кто его убил. В одной гостинице с ним жил пожилой еврей из Чикаго, очень религиозный, настоящий ортодокс. Они несколько раз встречались за завтраком. Исаак Садлер был очень приветлив. С грустной улыбкой, которая, впрочем, не скрывала, что он по-прежнему с трудом верит, что остался в живых, Садлер рассказал Арону, что сидел в концлагере. Когда пришли американские солдаты, он был настолько истощен, что сил хватило только на то, чтобы объяснить им, что его пока не надо хоронить – он еще живой. После этого для него стало очевидно, что надо ехать в Америку и жить там. Как-то за завтраком они говорили о возмездии и вспомнили Эйхмана. К концу шестидесятых Арон почти потерял надежду найти убийцу отца.

Но разговор с Исааком Садлером вернул ему вдохновение – мысленно он всегда употреблял это слово, «вдохновение», – продолжать поиски. Исаак Садлер непоколебимо верил, что казнь Эйхмана была справедливой.

Поиски немецких нацистов должны продолжаться, пока остается теоретическая возможность, что те, кто совершил все эти чудовищные преступления, еще живы.

Даже после возвращения из Иерусалима собственные еврейские корни интересовали Арона очень мало. Но он вновь начал поиски. Он обратился даже в фонд Симона Визенталя в Вене, но это ничего не дало. Пройдет еще много времени, пока на его жизненном пути возникнет Хёлльнер и даст ему ключ к решению загадки.

Он сидел в хижине, принадлежащей некоему Фростенгрену, и смотрел на горы. Он таки нашел иголку в стоге сена, и он не спасовал в решающий момент. Герберт Молин был мертв. Все шло согласно плану. До тех пор, пока не возник второй, сосед Молина, которого тоже убили. Так же, как и Молина – возле его собственного дома. Как будто тот, кто убил Андерссона, подражал Арону. Два одиноких старика, живущих только для себя. У обоих собаки. Обоих убили не в доме, а рядом. Но важнее было не то, что объединяло два убийства, а их различия. Он не знал точно, что думает полиция. Но он-то видел эти различия ясно, поскольку не убивал Авраама Андерссона.

Он рассеянно наблюдал, как с гор сползают в долину клочья тумана. К определенным выводам он уже пришел. Тот, кто убил Андерссона, очень хотел, чтобы все выглядело так, будто оба убийства совершил один и тот же человек Но здесь-то и была загадка. Кто мог знать об убийстве Молина в таких деталях? Арон точно не знал, что писали в газетах, и понятия не имел, что говорила полиция на пресс-конференциях, которые, по его представлениям, должны были состояться. Кто может это знать?

Было и еще одно большое «почему». У того, кто убил Андерссона, должен быть мотив. Пружина сжалась, подумал он. Со смертью Молина был запущен какой-то механизм, означавший, что Авраам Андерссон неизбежно должен умереть.

Но кем он был запущен и почему? Весь день он пытался подойти к ответу на эти вопросы с разных сторон. Он то и дело принимался готовить себе еду – не потому, что был голоден, а чтобы успокоиться. Он не мог избавиться от угнетающей его мысли, что он каким-то образом причастен к смерти Андерссона. Может быть, между этими двоими существовали какие-то тайные связи? Какие-то общие секреты, которые могли быть раскрыты после смерти Молина? Наверное, так оно и было. Что-то, чего он не знал и не мог знать. Смерть Молина представляла для кого-то большую опасность, и Андерссон должен был умереть, чтобы какая-то тайна не выплыла наружу.

Он вышел во двор. Сильно пахло намокшим мхом. Над головой плыли низкие облака. Совершенно беззвучно, подумал он. Облака движутся совершенно беззвучно. Он медленно обошел бревенчатый домик, раз, потом еще раз.

Существует еще один человек, появлявшийся несколько раз в глуши, где жили Молин и Андерссон. Женщина. Он трижды видел, как она шла лесом, чтобы навестить Герберта Молина. Он шел за ними, когда они прогуливались по лесным тропкам Один раз они пошли к озеру, и он испугался, что они обнаружат его палатку. Но у последнего поворота, не дойдя совсем немного, они повернули, и он выдохнул с облегчением Он крался за ними через лес, как какой-нибудь индеец из читанных им в детстве книг Эдварда С. Эллиса. Они о чем-то разговаривали, изредка смеялись.

Погуляв, они зашли в дом. Арон подкрался с задней стороны дома и услышал звуки музыки. Он не поверил своим ушам – кто-то пел на испанском, причем именно на аргентинском испанском, с характерной интонацией, которой нет ни в одной испаноязычной стране, кроме Аргентины. После музыкальной интерлюдии, продолжавшейся полчаса или час, все стихло. Может быть, они занимались любовью, но точно он так и не узнал. Может быть, и занимались, но в полной тишине – ни скрипа кровати, ни вздохов, ни стонов. Потом он провожал ее до машины. Они всегда пожимали друг другу руки на прощанье, никаких поцелуев или объятий. Она садилась в машину и уезжала на восток.

Ему было интересно, кто она. Теперь он знал или думал, что знает, – ее зовут Эльза Берггрен. Это имя стояло на обратной стороне выброшенного в пепельницу ресторанного счета рядом с именами Герберта Молина и Авраама Андерссона, образуя один из углов треугольника. Что значил этот треугольник, он не мог сообразить. Может быть, Эльза Берггрен тоже была нацисткой, поселившейся на старости лет в Херьедалене?

Он, не отрываясь, смотрел на склоны гор и пытался сформулировать версию. Треугольник с тремя вершинами – Герберт Молин, Авраам Андерссон и Эльза Берггрен. Были ли знакомы между собой Эльза Берггрен и Андерссон, он не знал. При нем, во всяком случае, они не встречались. Они оказались участниками сочиненной им драмы.

И еще раз обошел он вокруг дома. Где-то вдалеке послышался звук – летел самолет. Потом опять все стихло, кроме шума горного ветра.

Другого объяснения просто нет, подумал он. У этих троих было что-то общее, полицейский нарисовал все правильно. Какая-то общая тайна. Поскольку Герберт Молин умер, Авраам Андерссон тоже должен был умереть. Осталась только одна вершина треугольника – Эльза Берггрен. Это она носит на шее невидимый ключик к тайне.

Он вернулся в дом. Следующий пакет гамбургеров уже почти оттаял. Он должен поговорить с Эльзой Берггрен, иначе он никогда не узнает эту тайну.

Вечер ушел на обдумывание плана. Он зашторил окна и поставил настольную лампу на пол, чтобы свет не проникал наружу, в окружившую его тьму. Он сидел за столом до полуночи. Теперь он знал, что делать. Он понимал, что идет на риск. Но выбора у него не было.

Перед тем, как идти спать, он набрал еще один номер в Буэнос-Айресе. Человек, взявший трубку, очень спешил. На том конце провода слышен был гул голосов.

– «Ла Кабана», – сказал тот. – Алло!

Арон положил трубку. Ресторан работает, как всегда. Скоро он войдет туда и сядет за свой всегдашний столик, направо, у окна, выходящего на Авенида Коррьентес.

Рядом с телефоном лежал справочник, где он без труда нашел телефон и адрес Эльзы Берггрен. В справочнике была и карта – дом стоял в Свеге, на южном берегу реки, и он вздохнул с облегчением, что не придется опять рыскать по лесам. Но это означало и риск быть увиденным. Он записал адрес на бумажке и положил справочник на место.

Эту ночь он спал очень беспокойно и проснулся совершенно измученный. Почти весь день он провел в постели, поднимаясь только, чтобы залезть в морозильник и найти что-нибудь поесть.

Он провел в доме Фростенгрена еще три дня, пока не почувствовал, что силы начали к нему возвращаться. На четвертый день он прибрался, но оставался на месте до середины дня. Он запер дом и положил ключ на прежнее место. В машине он снова развернул карту. Хотя было маловероятно, что полиция выставила посты на дорогах, он решил не ехать в Свег кратчайшим путем.

Вместо этого он направился на север, в сторону Володалена, в Миттодалене свернул на Хеде и приехал в Свег, когда уже темнело. Он оставил машину на въезде в город, где были магазины и заправка. Там же висел щит с картой города. Он нашел дом Эльзы Берггрен – белый дом, окруженный просторным садом. На первом этаже было освещено одно окно. Он огляделся. Когда он решил, что увидел все, что ему нужно знать, он вернулся к машине.

Предстояло еще несколько часов ожидания. Он зашел в магазин, выбрал вязаную шапочку и встал в самую длинную очередь к кассе. Кассирша, как он заметил, была чем-то раздражена. Он заплатил без сдачи и, выходя из магазина, был совершенно уверен, что она никогда не вспомнит ни как он выглядел, ни как был одет. В машине ножом проделал в шапочке отверстия для глаз.

К восьми часам машин стало заметно меньше. Он переехал мост и, свернув на парковку, поставил машину так, чтобы ее не было видно с дороги. Потом долго сидел в машине и ждал. Чтобы скоротать время, он мысленно поменял обивку на диване, который Дон Батиста собирался подарить дочери на свадьбу.

В полночь он посчитал, что пора.

Вынул из багажника захваченный в хижине топорик.

Подождал, пока проедет грузовик.

Потом быстро перебежал дорогу и скрылся на тропинке, идущей вдоль реки.