Текст книги "Мозг Кеннеди"

Автор книги: Хеннинг Манкелль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

14

Стоя у окна, она смотрела, как солнце выныривает из моря. Однажды, когда она была совсем маленькой, отец назвал мир гигантской библиотекой, хранящей солнечные восходы и сумеречные часы. Она так и не поняла, что он имел в виду, каким образом движения солнца можно сравнивать с рукописями, собранными под обложками. Да и сейчас, глядя, как свет растекается по воде, не улавливала его мысль.

Может, позвонить ему и спросить? Да нет, не стоит.

Вместо этого она, устроившись на балкончике, набрала номер барселонской гостиницы. Ответил Хавьер. Господин Кантор не давал о себе знать, полиция тоже. Господин Кастельс обязательно сообщил бы ему, появись какие-нибудь новости о господине Канторе.

– Дурных новостей тоже нет! – прокричал он в трубку, словно расстояние между Барселоной и Южной Африкой исключало нормальный тон разговора.

Связь оборвалась. Перезванивать Луиза не стала, она получила подтверждение того, что уже и так знала. Арон не появился.

Луиза оделась, спустилась в ресторан. Ветер с моря навевал прохладу. Она как раз закончила завтрак, когда кто-то окликнул ее: «Госпожа Кантор», с ударением на последнем слоге. Обернувшись, она увидела прямо перед собой бородатого мулата, в котором смешались поровну черты европейца и африканца. Зоркий, пристальный взгляд. При разговоре были заметны испорченные зубы. Низкорослый, плотный, с нетерпеливыми движениями.

– Луиза Кантор?

– Да, это я.

По-английски он говорил с португальским акцентом, но понять его не составляло труда. Не спрашивая разрешения, он придвинул стул и сел напротив. От официантки, уже направлявшейся к столику, он отмахнулся.

– Я Нунью, друг Лусинды. Узнал, что ты приехала сюда и что Хенрик умер.

– Я не знаю, кто ты.

– Разумеется, не знаешь. Я пробыл здесь меньше минуты.

– Нунью кто? Ты знал моего сына?

– Нунью да Силва. Я журналист. Хенрик заходил ко мне несколько месяцев назад. Задавал вопросы, важные вопросы. Я привык, что люди ищут встречи со мной, но далеко не всегда они задают вопросы, которые интересуют меня самого.

Луиза попыталась вспомнить, упоминал ли Хенрик в своих записях имя этого человека. Но в памяти у нее не отложилось никакого Нунью да Силва.

– И какие же вопросы он задавал?

– Сначала расскажи, что случилось. Лусинда сказала, что он умер в своей постели. Где стояла его постель?

– Почему ты спрашиваешь о таких странных вещах?

– Потому что он производил впечатление человека, часто менявшего места своей постели, молодой человек в непрерывном движении. Когда я встретил его, то сразу решил, что он напоминает меня самого двадцать пять лет назад.

– Он умер в Стокгольме.

– Один раз я был в этом городе. В семьдесят четвертом. Португальцы тогда уже терпели поражение в своих войнах в африканских колониях. Вскоре произошло восстание капитанов в Лиссабоне. В Стокгольм я приехал на конференцию. Кто оплатил мою поездку или выдал визу, я до сих пор понятия не имею. Но было что-то вдохновляющее в том, как крепкие шведские парни, знать не знавшие об ужасах войны и колониального угнетения, от всей души предлагали свою поддержку. Но Швеция все-таки показалась мне странной.

– Почему?

– Мы целыми днями говорили о свободе. Но места, где бы можно выпить пива после десяти вечера, найти было невозможно. Все или закрыто, или алкоголь вообще запрещен. Никто не мог объяснить почему. Шведы понимали нас, но не себя. Что случилось с Хенриком?

– Врачи сказали, организм был переполнен снотворным.

– Он бы никогда в жизни не совершил самоубийства. Он был болен?

– Нет, не был.

Почему я вру? Почему не говорю, что, быть может, его убил страх перед болезнью? Возможно, я сама никак не могу в это поверить. Он был болен, но он бы обязательно боролся. И сказал бы об этом мне.

– Когда это случилось?

– Семнадцатого сентября.

Темнокожий коротышка резко встрепенулся:

– Он звонил мне за несколько дней до этого.

– Ты уверен?

– Я не только журналист, но и издатель газеты. Факс моей маленькой ежедневной газеты выходит каждый день, кроме воскресенья. У меня в голове встроен календарь. Он звонил во вторник, а, по твоим словам, ты обнаружила его в пятницу.

– Чего он хотел?

– У него было несколько вопросов, срочно требовавших ответа.

Ресторан, где подавали завтраки, начал наполняться людьми. Большинство посетителей – громогласные южноафриканцы с толстыми животами. Луиза заметила, что Нунью все больше раздражается.

– Я никогда не хожу сюда. Здесь нет правды об этой стране. Сидишь словно во Франции, или в Англии, или даже в Лиссабоне. Здесь бедность убрана с глаз долой, на нее наложен запрет.

– Сегодня я перееду.

– Хенрик никогда бы не сунулся сюда без причины.

– Какой?

– Встретиться с матерью и попросить ее выехать из гостиницы. Давай посидим снаружи.

Он встал, не дожидаясь ее согласия, и быстро пересек террасу.

– Прекрасный человек, – сказала официантка Луизе. – Говорит то, о чем другие молчат. Но он ведет опасную жизнь.

– В каком смысле?

– Правда всегда опасна. Нунью да Силва не боится. Он бесстрашный человек.

Нунью стоял облокотившись на парапет, отрешенно смотрел на море. Луиза стала рядом. Солнце заслоняла раскрытая маркиза, едва заметно шевелившаяся на ветру.

– Он задал мне свои вопросы. Вернее, это были не вопросы, а утверждения. Я сразу понял, что он напал на какой-то след.

– Что за след?

Нунью нетерпеливо тряхнул головой. Не хотел, чтобы его прерывали.

– Наша первая встреча чуть не стала катастрофой. Он явился в редакцию и спросил, не желаю ли я стать его Вергилием. Я не очень-то прислушивался к его словам, но Вергилия и Данте знал и решил, что передо мной великовозрастный студент, по какой-то необъяснимой причине надумавший отличиться. Ну и ответил, как обычно в таких случаях. Послал его к черту: мол, не мешай работать. Тогда он извинился, сказал, что не ищет никакого Вергилия, он ведь никакой не Данте, он просто хочет поговорить. Я поинтересовался, почему он пришел именно ко мне. Он ответил, что связаться со мной ему посоветовала Лусинда. Но в первую очередь потому, что все, с кем он говорил, так или иначе упоминали мое имя. Дескать, я сам – подтверждение того, как безнадежно сейчас обстоят дела. Я практически единственный человек, который ставит под сомнение происходящее, злоупотребление властью, коррупцию. Я попросил его подождать, пока я закончу статью. Он молча сидел на стуле, ждал. Потом мы вышли на улицу, моя редакция расположена в дворовом гараже. Сели на бензобаки, из которых сооружены две неудобные скамейки. На них хорошо сидеть, потому что, отдыхая, устаешь. Спина болит от лени.

– Только не у моего отца. Он был лесорубом. Его спине пришел конец, но уж точно не из-за лени.

Нунью да Силва, казалось, не слышал ее реплики.

– Он прочитал несколько моих статей о СПИДе. И был уверен, что я прав.

– В чем?

– В причинах эпидемии. У меня нет ни малейших сомнений, что болезнь связана с мертвыми шимпанзе и людьми, питавшимися мясом обезьян. Но что вирусу, способному так умело скрываться, прятаться, мутировать и постоянно возникать в новом обличье, никто не помог появиться на свет, я верить отказываюсь. Никто не убедит меня, что этот вирус не появился в какой-нибудь секретной лаборатории, одной из тех, какие американский режим напрасно искал в Ираке.

– А какие-нибудь доказательства существуют?

Нетерпение Нунью да Силвы переросло в нескрываемое раздражение.

– Для того, что само собой разумеется, не всегда тотчас нужны доказательства. Рано или поздно они находятся. То, что говорили в свое время старые колонизаторы, по-прежнему актуально: «Африка была бы раем на земле, если бы не все эти проклятые африканцы, живущие здесь». ВИЧ – инструмент истребления черных на нашем континенте. Конечно, часть гомосексуалистов в США и прочих, живущих обычной, приносящей удовольствие сексуальной жизнью, тоже попадается в эту ловушку, но это не более чем побочное явление. Цинизм тех, кто мнит себя властителями мира. Так же думал и сам Хенрик. Но добавил кое-что свое, я помню дословно: африканские мужчины истребляют женщин.

– Что он имел в виду?

– Женщины мало что могут сделать, чтобы защитить себя. Доминирующее положение мужчин на этом континенте чудовищно. Здесь господствуют патриархальные традиции, которые я ни в коем случае не хочу оправдывать. Но это отнюдь не дает права западноевропейским лабораториям убивать нас.

– Что было потом?

– Мы проговорили, наверное, около часа. Он мне понравился. Я предложил ему написать об этом в европейских газетах, но он сказал, что еще слишком рано. Пока не время. Я хорошо помню.

– Почему он так выразился?

– Он хотел распутать один след, но какой – не сказал. Я заметил, что он не желал говорить об этом. Возможно, знал недостаточно. Потом мы расстались. Я пригласил его заходить еще. Но он так и не пришел. – Нунью мельком взглянул на часы. – Мне пора идти.

Луиза пыталась его удержать.

– Кто-то убил его. Я должна знать, кто и за что.

– Я все тебе рассказал. Что он искал, я не знаю. Хотя могу догадываться.

– О чем ты догадываешься?

Нунью покачал головой.

– Догадки, домыслы. Больше ничего. Не исключено, что он не вынес тяжести того, что узнал. Люди иногда умирают от слишком большой осведомленности о страданиях других.

– Ты сказал, что он напал на след?

– Мне кажется, след существовал внутри него. След, который был мыслью. Я так до конца и не понял, что он имел в виду. Он искал связь, но какую-то совсем невнятную. Говорил о контрабанде наркотиков. Об огромных партиях героина с маковых плантаций в Афганистане. О кораблях, стоящих ночами на рейдах Мозамбика, о скоростных катерах, забиравших груз, о транспортах, в темноте направлявшихся через бесконтрольные пограничные пункты в Южную Африку и дальше по всему миру. Даже после выплаты огромных взяток полиции, пограничникам, прокурорам, судьям, чиновникам и даже ответственным министрам прибыли все равно невероятно велики. Сегодня оборот наркотиков равняется общему обороту туристической индустрии. Превышает производство оружия. Хенрик смутно намекал на связь между эпидемией СПИДа и всем этим. Откуда он черпал свою информацию, мне неизвестно. Мне пора.

Они расстались возле гостиницы.

– Я буду жить у чиновника шведского посольства Ларса Хоканссона.

Нунью да Силва поморщился:

– Интересная личность.

– Ты его знаешь?

– Я журналист и обязан знать то, что стоит знать. Как о действительности, так и о людях.

Он быстро пожал ей руку и, повернувшись, поспешил по улице. Луиза поняла, что ему очень некогда.

Зной мучил ее. Она вернулась в номер. Выражение лица Нунью да Сильвы не оставляло сомнений. Он не испытывал ни малейшего уважения к Ларсу Хоканссону.

Глядя в потолок, Луиза решала, какую тетиву ей натянуть. Может, ей не стоило связываться с Ларсом Хоканссоном. Но Хенрик-то у него жил. «Я должна найти места, где Хенрик мог оставить следы», – подумала она.

Часы показывали четверть десятого. Она позвонила Артуру и по его голосу поняла, что он ждал ее звонка. У нее перехватило горло. Наверно, отец опять не спал всю ночь.

Теперь остались только мы. Больше никого нет.

Она подумала, что успокоит отца, если скажет, что все в порядке и она переезжает к человеку, работающему в шведском посольстве. Он сообщил ей, что опять шел снег, совсем густой, за ночь выпало больше дециметра. Кроме того, забирая газеты, он нашел на дороге дохлую собаку.

– Что произошло?

– На нее вроде никто не наехал. Кто-то прострелил ей голову и выбросил на дорогу.

– Собака знакомая?

– Нет. Нездешняя. Но как же можно так ненавидеть собаку?

После телефонного разговора Луиза осталась в постели. Как же можно так ненавидеть собаку? Она размышляла о том, что рассказал Нунью да Силва. Неужели он прав и причиной чудовищной эпидемии СПИДа был заговор, имевший целью уничтожить всех людей на африканском континенте? И Хенрик тоже попал в эту ловушку? Мысль показалась ей безумной. Хенрик тоже не мог так думать. Он никогда бы не стал приверженцем теории заговоров, не проверив ее самым тщательным образом.

Завернувшись в простыню, Луиза села на кровати. От кондиционера она так замерзла, что по коже пошли мурашки.

Что это за след, на который Нунью якобы натолкнулся у Хенрика? След внутри его. Что за тетиву натянул Хенрик? Куда целился? Она не знала, но чувствовала, что к чему-то приближается.

Она громко чертыхнулась. Потом встала, долго стояла под холодным душем, собрала чемодан и оплатила счет. И тут появился Хоканссон.

– Мне пришло в голову, что, родись я мальчиком, отец наверняка бы назвал меня Ларсом.

– Прекрасное имя. Легко произносится на всех языках, кроме разве что китайского. Ларс Херман Улоф Хоканссон. Ларс – в честь деда по отцу. Херман в честь деда по матери, морского офицера, а Улоф – в честь короля. Я путешествую по жизни с моими ангелами-хранителями.

Но Лусинду ты звал Жульетой. Зачем тебе приспичило менять ей имя?

Луиза попросила его написать свой адрес и оставила записку у портье, сказав, что нужно передать ее девушке по имени Лусинда, когда она придет и будет искать ее.

Ларс Хоканссон стоял в сторонке, погруженный в свои мысли. Луиза говорила тихо, чтобы он не слышал.

Его квартира находилась на улице Каунда. Дипломатический квартал, вокруг национальные флаги. Виллы, окруженные каменными стенами, охрана в форме, лающие собаки. Они вошли в железную калитку, садовник взял Луизины вещи, хотя она настаивала, что понесет их сама.

– Дом построен португальским врачом, – объяснил Ларс Хоканссон, – в тысяча девятьсот семьдесят четвертом; когда португальцы наконец поняли, что черные скоро освободятся, он сбежал. Бросил в порту яхту и пианино, сгнившее на набережной, поскольку его так и не погрузили на корабль, отплывший в Лиссабон. Государство объявило пустые дома своей собственностью. И теперь дом арендует шведское посольство, налогоплательщики платят за меня аренду.

Дом стоял в саду, на заднем дворе росло несколько высоких деревьев. Овчарка на цепи настороженно смотрела на Луизу. В доме работали две служанки – старая и молодая.

– Граса, – представил Ларс старую служанку. – Она убирает дом, хотя, конечно, старовата для этого. Но уходить не хочет. Вообще-то я – девятнадцатая шведская семья, в которой она работает.

Граса, крепко ухватившись за чемоданы, потащила их вверх по лестнице. Луиза с ужасом смотрела на ее изможденное тело.

– Селина, – сказал Ларс Хоканссон. Луиза поздоровалась с молодой служанкой. – Девушка сообразительная и прилично готовит. Если тебе что понадобится, обращайся к ней. Днем здесь всегда кто-нибудь есть. Я прихожу домой очень поздно. Если проголодаешься, Селина тебя накормит. Она покажет тебе твою комнату.

Он был уже в дверях, когда Луиза остановила его:

– Комната та самая, где жил Хенрик?

– Мне казалось, что именно этого ты и хотела. Если я ошибся, можешь занять другую. Дом огромный. По слухам, у доктора Са Пинту была большая семья. У всех детей были отдельные комнаты.

– Мне просто хотелось знать.

– Теперь ты знаешь.

Луиза вернулась в дом. У подножия лестницы ее ждала Селина. Граса спустилась со второго этажа и сейчас возилась на кухне. Следом за Селиной Луиза поднялась по лестнице белоснежного дома.

Они вошли в комнату, где штукатурка пожелтела от пятен влаги. Луиза ощутила слабый запах плесени. Вот здесь спал Хенрик. Комната была не слишком большая, основное место в ней занимала кровать. На окне – решетка, как в тюрьме. Ее чемодан лежал на кровати. Она открыла дверцу гардероба – пусто, только клюшка для гольфа.

Луиза постояла возле кровати, пытаясь представить себе Хенрика в этой комнате. Но его здесь не было. Она не нашла его.

Распаковав чемодан, она отыскала ванную, ненароком заглянула в просторную спальню Ларса Хоканссона. Спала ли в этой постели Лусинда, или Жульета, которой он платил за то, чтобы называть ее так?

Ее захлестнуло чувство сильнейшей неприязни. Она снова спустилась на первый этаж, вытащила пробку из недопитой бутылки вина и приложилась к ней. И тут только заметила Грасу, наблюдавшую за ней в полуоткрытую дверь кухни.

В двенадцать дня ей подали омлет. Накрыли на стол, словно в ресторане. Луиза едва притронулась к еде.

«Пустота, как перед принятием решения, – подумала она. – Собственно говоря, я прекрасно сознаю, что мне надо уехать отсюда, и поскорее».

Кофе она пила за домом, где пекло не так сильно. Цепная собака не спускала с нее глаз. Незаметно Луиза задремала и очнулась от легкого прикосновения Селины.

– К вам пришли.

Луиза встала, еще не совсем проснувшись. Ей снился Артур, что-то случившееся в детстве. Они опять плавали в черном озере. Вот и все, что она запомнила.

В гостиной ее ждала Лусинда.

– Ты спала?

– Мое горе и сон переплетаются. Я никогда не спала так долго и так мало после смерти Хенрика.

Вошла Селина, спросила что-то на своем африканском языке. Лусинда ответила, Селина исчезла. Луиза мельком подумала, что она двигается так легко, будто ее ноги вообще не касаются коричневого деревянного пола.

– О чем вы говорили? Я не поняла ни слова.

– Она спросила, не хочу ли я чего-нибудь выпить. Я отказалась.

Лусинда была в белом, на ногах – туфли с высокими каблуками. Заплетенные волосы туго обхватывали затылок.

Лусинда очень красива. Она делила ложе с Хенриком, как и с Ларсом Хоканссоном.

Эта мысль вызвала у нее досаду.

– Я хочу, чтобы ты поехала со мной, – сказала Лусинда.

– Куда?

– За город. В одно место, очень много значившее для Хенрика. Вечером мы вернемся.

Машина Лусинды стояла в тени цветущего палисандра. Красный капот был усыпан лавандово-сиреневыми листьями. На старом автомобиле виднелись вмятины. Усевшись в машину, Луиза почувствовала запах фруктов.

Они ехали по городу. В машине было жарко. Луиза сидела, повернувшись к открытому окну, подставив лицо ветерку. Движение на улицах – сущий хаос, машины рвались вперед, не уступая дороги. В Швеции практически у всех водителей отобрали бы права, подумала она. Но здесь не Швеция, а страна в Восточной Африке, и здесь побывал Хенрик незадолго до своей смерти.

Они приближались к окраинам города – полуразрушенные складские помещения, всюду выбоины на тротуарах, ржавые машины и бесконечный поток пешеходов. Когда они остановились на красный свет, Луиза увидела женщину с большущей корзиной на голове и еще одну, которая несла на голове красные туфли с высокими каблуками. Повсюду тяжелые ноши, думала она. Ноши на головах женщин. Остальные ноши, о которых я могу только догадываться, они несут в себе.

Лусинда свернула в хаос перекрестка с испорченным светофором, уверенно прокладывая себе путь сквозь эту неразбериху Луиза увидела указатель: Шаи-Шаи.

– Мы едем на север. Ты попадешь в свою страну, если поедешь прямо по этой дороге. Мы едем на восток и на север.

Они миновали большое кладбище. У ворот толпились похоронные процессии. Внезапно они очутились за городом, движение стало меньше, у обочины виднелись редкие приземистые хибары из глины и жести, ландшафт изменился: высокая трава, вдали вершины гор, все в разных оттенках зелени. Лусинда сосредоточенно вела машину. Перегруженные грузовики и автобусы, дымя черными выхлопными газами, перегораживали дорогу, обогнать их было почти невозможно. Луиза вглядывалась в людей, работавших на полях. В основном это были женщины. Ритмично поднимались и опускались мотыги. Согнутые спины. Вдоль шоссе непрерывный поток пешеходов.

– Это машина Хенрика, – вдруг сказала Лусинда.

Она как раз обогнала один из дымящих автобусов, и перед ними открылся прямой и свободный участок дороги.

– Он купил ее за четыре тысячи долларов. Слишком дорого, конечно. Уезжая, он попросил меня присматривать за ней, пока не вернется. Полагаю, теперь это твоя машина.

– Вовсе не моя. А зачем ему понадобилась машина?

– Он любил ездить. Особенно с тех пор, как побывал в том месте, куда мы сейчас направляемся.

– Я до сих пор не знаю, куда мы едем.

Лусинда не ответила, Луиза не стала переспрашивать.

– Он купил ее у одного датчанина, который живет здесь много лет и держит маленькую мастерскую. Все знают, кто такой Карстен. Приветливый человек с большим животом, женатый на худенькой черной женщине из Келимане. Они вечно ругаются, даже по воскресеньям, когда прогуливаются по побережью. Всем очень нравится наблюдать, как они ругаются, ведь все понимают, что они очень любят друг друга.

Дорога заняла у них около часа, почти при полном молчании. Луиза любовалась изменчивым ландшафтом. Когда зелень и бурые краски сменяла белизна, перед ее глазами вставал зимний Херьедален. Порой возникала греческая природа Пелопоннеса. Все едино. Из черепков природы можно создать любые ландшафты.

Лусинда сбросила скорость и свернула с шоссе. Возле автобусной остановки находился небольшой рыночек. Земля у дороги была вытоптана, в маленьких киосках продавали пиво, газировку и бананы. Несколько мальчишек с сумками-холодильниками в руках ринулись к машине. Лусинда купила две бутылки содовой, отдала одну Луизе и шуганула мальчишек. Они сразу послушались, даже не пытаясь продать им пачки южноафриканского печенья.

– Мы обычно останавливались тут, – сказала Лусинда.

– Вы с Хенриком?

– Иногда я не понимаю тебя. С кем бы еще я могла быть? С кем-нибудь из моих бывших клиентов?

– Я не имею никакого представления о жизни Хенрика в этой стране. Чего он хотел? Куда мы едем?

Лусинда смотрела на ребятишек, забавлявшихся со щенком.

– Последний раз, когда мы были здесь, он сказал, что любит это место. Здесь мир кончается или, наоборот, начинается. Никто его тут не найдет.

– Так и сказал?

– Я помню его слова. Я еще спросила, что он имеет в виду, потому что не поняла. Порой он ужасно нервничал. Но, говоря о начале и конце мира, был совершенно спокоен. Словно бы неотступный страх исчез, по крайней мере на краткое, мимолетное мгновение.

– Что он ответил?

– Ничего. Промолчал. А потом мы уехали отсюда. Вот и все. Насколько я знаю, он больше никогда сюда не возвращался. Не знаю, почему он уехал из Мапуту. Я даже не знала, что он собирается уезжать. Просто он внезапно исчез. Никто ничего не знал.

В точности как Арон. Та же манера исчезать, не говоря ни слова, ничего не объясняя. В точности как Арон.

– Давай посидим в тенечке, – предложила Лусинда, открывая дверцу машины. Луиза пошла за ней к дереву, наклонный ствол которого образовывал корявую скамейку, где хватило места для обеих.

– Тень и вода, – сказала Лусинда. – Ими мы делимся в жарких странах. А чем делитесь вы в холодные дни?

– Теплом. В Греции жил когда-то известный человек, и однажды он попросил могущественного властителя, который обещал исполнить самое заветное его желание, посторониться, потому что он закрывал ему солнце.

– Вы с Хенриком похожи. Одинаково... беспомощны.

– Спасибо.

– Я не хотела тебя обидеть.

– Я искренне тебя поблагодарила, ведь ты считаешь, что я похожа на своего сына.

– А может, наоборот? Он похож на тебя? Значит, в этом мы с тобой отличаемся. Я не думаю, что начало проистекает из будущего. Нельзя приблизиться к ожидающему тебя неведомому, не зная, что было раньше.

– Именно поэтому я всю жизнь занималась археологией. Без фрагментов и шепотов из прошлого не существует ни настоящего, ни будущего, не существует ничего. Может, у нас больше сходства, чем ты считаешь?

Дети, игравшие с щенком, убежали. От пересохшей земли взметнулась пыль.

Лусинда ногой начертила что-то вроде креста в круге.

– Мы едем в то место, где Хенрик испытал огромную радость. Возможно, даже счастье. Он купил себе машину, не сказав, зачем она ему нужна. Иногда исчезал на несколько недель, не говоря ни слова. А однажды вечером появился в баре, далеко за полночь, подождал, пока я закончу работу, и отвез меня домой. Он рассказал о человеке по имени Кристиан Холлоуэй, который построил несколько поселков, где больные СПИДом могли получить помощь. У поселков, где он побывал, не было названий, поскольку Холлоуэй проповедовал кротость и смирение. Даже имя свидетельствовало о дерзости. Те, кто лечился там, не платили ничего. Те, кто там работал, делали это добровольно – много европейцев, но также американцы и азиаты. Они работали ради идеи и жили очень просто. Это не была религиозная секта. Хенрик говорил, что боги им не нужны, поскольку их поступки божественны сами по себе. В то утро я увидела то, чего никогда не наблюдала раньше. Он пробился сквозь стену отчаяния, с которой так упорно боролся.

– Что произошло потом?

– На следующее утро он уехал. Быть может, наведался в Мапуту лишь затем, чтобы поделиться своей радостью. Теперь он нашел нечто, что мог положить на другую чашу весов, прежде чем несчастье окончательно одержит победу. Это его собственные слова, он нередко выражался высокопарно. Но Хенрик говорил, как думал. Такой уж он был. Видел несправедливость, видел, что СПИД – это чума, с которой никто не хотел соприкасаться. Имело ли значение то, что он сам был болен, я не знаю. Не знаю, как это случилось. И когда. Но каждый раз, когда мы встречались, он говорил, что хочет показать мне деревни Холлоуэя, где доброта и забота одержали победу. В конце концов он взял меня с собой. Единственный раз.

– Почему он покинул поселок и вернулся в Европу?

– Может, именно там ты найдешь ответы на свои вопросы.

Луиза встала.

– Я не могу ждать. Нам еще далеко?

– Приблизительно полпути.

Цвет ландшафта менялся – то коричневый, то зеленый. Они добрались до равнины, раскинувшейся вдоль широкой реки, проехали по мосту, оставили позади город Шаи-Шаи. Вскоре Лусинда свернула на дорогу, которая, казалось, вела в бесконечный буш. Машина переваливалась с боку на бок, подскакивала на ухабах.

Через двадцать минут перед ними внезапно возник поселок с белыми глиняными домиками. Несколько построек побольше окружали песчаную площадь. Лусинда остановила машину в тени дерева и заглушила мотор.

– Вот это и есть поселок Кристиана Холлоуэя.

Я совсем рядом с Хенриком. Он был здесь всего несколько месяцев назад.

– Хенрик говорил, что здесь всегда рады гостям, – сказала Лусинда. – Доброту ни от кого нельзя скрывать.

– Так он и говорил?

– По-моему, эти слова он слышал от Холлоуэя или кого-то из его помощников.

– Кто он, собственно, такой?

– По словам Хенрика, очень богатый человек. Хенрик считал, что он сколотил состояние на технических патентах, облегчавших поиски нефти на морском дне. Он богат и очень замкнут.

– Не слишком похоже на человека, который посвятил свою жизнь больным СПИДом.

– Почему бы и нет? Я порвала с прежней жизнью и знаю многих, кто поступил так же.

Лусинда прервала разговор, выйдя из машины. Луиза осталась сидеть. От жары и пота все тело чесалось. Но вскоре она тоже вышла из машины и стала рядом с Лусиндой. Над поселком царила гнетущая тишина. Несмотря на жару, Луиза зябко вздрогнула. Она ощущала возрастающую неловкость. Вокруг не было ни души, а ей казалось, что с нее не сводят глаз.

Лусинда показала на огороженный пруд:

– Хенрик рассказывал про этот пруд, про старого большого крокодила.

Они подошли ближе. Сонно-неподвижная илистая вода. В грязи на берегу лежал большой крокодил. И Лусинда и Луиза вздрогнули. Он был метра четыре длиной. Из пасти зверюги свешивались окровавленные задние лапы кролика или обезьяны.

– Хенрик говорил, крокодилу больше семидесяти лет. Кристиан Холлоуэй называл его их ангелом-хранителем.

– Крокодил с белыми крыльями?

– Крокодилы живут на земле двести миллионов лет. Они пугают нас своим видом и пищевыми привычками. Но никто не может отрицать их право на существование, а равно и фантастическую способность к выживанию.

Луиза покачала головой.

– Я все-таки не понимаю ход мыслей Холлоуэя. С удовольствием спросила бы его самого. Он сейчас здесь?

– Не знаю. Хенрик говорил, что он редко показывается. Он всегда окружен сумраком.

– Хенрик так и говорил? Окружен сумраком?

– Я четко помню его слова.

В одном из больших домов открылась дверь. Оттуда вышла белая женщина в светлой больничной одежде и направилась к ним. Луиза обратила внимание, что она босая. Волосы коротко стриженные, худая, лицо все в веснушках. Приблизительно одного возраста с Хенриком.

– Добро пожаловать, – произнесла она на ломаном португальском.

Луиза ответила по-английски.

Девушка тоже перешла на английский и представилась Лорой.

Три Л., подметила Луиза. Лусинда, я и вот теперь Лора.

– Мой сын Хенрик Кантор работал здесь, – сказала она. – Помнишь его?

– Я приехала из США месяц назад.

– Он говорил, что сюда можно приезжать в гости.

– Здесь всем рады. Я покажу вам поселок. Только предупреждаю, СПИД – болезнь неприглядная. Она не только убивает людей и уродует их внешность. Она вызывает ужас, который иной раз трудно выдержать.

Лусинда и Луиза переглянулись.

– Вида крови я не боюсь, перепуганных людей тоже, – сказала Лусинда. – А ты?

– Однажды я оказалась первой на месте тяжелой автомобильной аварии. Повсюду кровь, у одного пассажира почти оторвало нос, из него фонтаном била кровь. Я сумела выдержать это зрелище. По крайней мере, смогла скрыть свои внутренние страдания.

С палящего солнца Лора повела их в большие дома и глиняные хижины. Луизе показалось, что она вступила в этакий церковный сумрак, где маленькие окошки создавали своеобразное мистическое настроение. Кристиан Холлоуэй – человек, окруженный сумраком. В хижинах, где больные лежали на нарах или прямо на полу, на соломенных подстилках, им в нос ударил тяжелый смрад мочи и испражнений. Различить отдельные лица было почти невозможно. Луиза воспринимала только горящие глаза, стоны и запах, исчезнувший, только когда они ненадолго вышли на ослепительное солнце, чтобы перейти в следующую хижину. Ощущение такое, будто проваливаешься сквозь столетия и попадаешь в помещение, забитое рабами, ждущими отправки. Она шепотом задала вопрос Лоре, и та ответила, что люди, скрытые сумраком, умирают, они больше никогда не увидят солнечного света, помощь им уже не нужна, болезнь достигла последней стадии, где можно лишь утишить их боль. Лусинда бродила сама по себе, отстранилась. Лора была немногословна, молча вела их сквозь тьму и страдания. Луиза подумала, что классические культуры, не в последнюю очередь греки, чьи могилы она беспрерывно раскапывала, имели четкие представления об умирании и смерти, о залах ожидания до и после перехода от жизни. Сейчас я брожу с Вергилием и Данте по царству мертвых.

Путешествие казалось бесконечным. Они ходили из хижины в хижину. Везде стоны, хрипы, шепоты, слова, пузырями поднимающиеся из невидимого варева, отчаявшиеся, подавленные. Сердце Луизы резал детский плач, это было хуже всего – невидимые, умирающие дети.

В темноте проступали молодые белые фигуры, склонялись над больными, подавая им воду, таблетки, шепча слова утешения. Луиза увидела совсем юную девушку с блестящим кольцом в носу, которая держала в своей чью-то исхудавшую руку.