Текст книги "Берег мародеров"

Автор книги: Хэммонд Иннес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

Человек в плаще обернулся ко мне.

– Считайте себя нашим пленником,– сказал он на своем безупречном английском.– Пойдете на два шага впереди. Любая попытка бежать или привлечь внимание – и вас застрелят.– Он махнул пистолетом, а сам, вместе со вторым немцем, подхватил под руки Логана. Фонарь выключили, и в неожиданно наступившей тьме я едва различал, куда иду. Спускаясь по склону к основанию Сковородки, я слышал, как за моей спиной волочатся по земле ноги Логана. Немцам часто приходилось останавливаться, чтобы получше распределить между собой вес его тела, и шум их дыхания становился все громче.

Внизу было еще темнее, и я чуть не упал на руки человека, поджидавшего у кромки воды. Он окликнул нас по‑немецки.

– Все в порядке, Карл,– ответил человек в плаще.– Этих двоих надо забрать в лодку, ясно?

– Слушаюсь, господин капитан‑лейтенант.

Выходило, что Логан прав: высаживали

именно командира подводной лодки. Я гадал, зачем он сходил на берег. Если он подвергал себя такому риску в самом начале войны, значит, на то была очень веская причина. Нам бы следовало сообразить, что кто‑то из команды наверняка будет его встречать. Теперь поджидавший у мыса пограничник – наша единственная надежда. А может, с ним уже расправились? Может, поэтому они и были настороже?

Шлюпку подтянули ближе. Это была разборная лодка, и когда в нее положили обмякшее тело Логана, казалось маловероятным, что она выдержит еще четверых. Но она выдержала, хотя здорово осела при этом. Командир с пистолетом наготове сел лицом ко мне, двое других взяли каждый по веслу.

Мы тихо скользнули под большой аркой, служившей входом в пещеру, прежде чем свод обвалился и образовалась Сковородка. Мы вышли в открытое море, и сразу стало светлее. Уже можно было различить неясные очертания высившихся над нами утесов. Вскоре, однако, даже эта веха смазалась и растворилась в ночи. Казалось невероятным, что в этой кромешной тьме мы отыщем подлодку, но, повернув голову, я увидел крошечную точечку света прямо по ходу.

Я снова посмотрел на командира. Он следил за мной, сжимая в руке нацеленный на меня пистолет. Между нами, будто набитый мешок, лежал Большой Логан. Лодки пограничника нигде не было видно. Я подумал о сведениях, которыми, очевидно, завладел командир подлодки. Что там в них – данные о передвижении торговых судов, дислокация военно‑морского флота, рейсы транспортов? Эта информация могла стоить нам многих сотен жизней, если только дать ему доставить ее на субмарину. Я чуть изменил позу, шлюпка опасно накренилась.

– Не двигаться!

Хотя командир говорил по‑английски, у него был какой‑то не английский голос. В нем сквозила некая холодность. Я застыл неподвижно, пистолет приблизился на пару дюймов.

Однако вопрос стоял так: либо моя жизнь и, возможно, жизнь Большого Логана, либо жизни многих других людей. Ответственность за действия лежала на мне. Я заколебался и вдруг принял решение: я прыгну на борт шлюпки, и она наверняка опрокинется. А потом – будь что будет. Я напрягся, изготовившись к прыжку...

И тут до меня донесся рев мощного двигателя. Прожектор вдруг протянул над водой белый «карандаш» света. Сделав короткий полукруг, он уперся в шлюпку и замер, ослепив нас. Рев двигателей усилился, послышалась пулеметная дробь, вокруг нас взметнулись фонтанчики воды. Один из сидевших на веслах матросов свалился мешком на дно шлюпки, едва не опрокинув ее.

Прожектор стремительно приближался к нам. Намерение катера было очевидным: он собирался таранить шлюпку. Сзади, где‑то совсем рядом, раздался вдруг оглушительный взрыв. В лучах прожектора взметнулся огромный белый столб воды. Фонтан от второго взрыва полетел прямо на приближающийся корабль, и я увидел, как мимо нашей кормы пронеслась серая громада британского торпедного катера. Вода вскипала у его форштевня. Я так и не успел ничего предпринять: мы были уже возле стального носа подлодки.

Командир спрыгнул на палубу, наполовину скрытую водой. Меня тут же выхватили из шлюпки и потащили к боевой рубке. Я прошел мимо носового орудия, когда оно снова выстрелило, и уши у меня совершенно заложило. Меня подтолкнули к люку рубки, и тут я увидел, что торпедный катер разворачивается по большой дуге. Прожектор его вдруг погас, все погрузилось во тьму. Командир скатился вниз следом за мной, так быстро выкрикивая приказания, что я ничего не разобрал. Двигатели мгновенно ожили, и подлодка резко взяла влево. Тут до меня дошло, что командир боится торпеды, и я почувствовал внутри внезапную пустоту.

Огромное бесчувственное тело Логана опустили в люк чуть ли не на мою голову. Нас отпихнули в сторону, и команда спустилась вниз: двое несли раненого матроса. Люк с грохотом захлопнулся. Шум двигателей сразу же стал похож на биение огромного сердца. Было очень тепло, сильно пахло маслом. Нас запихнули на койки, чтобы мы не путались под ногами. Каждый член команды занял свой боевой пост.

Набирая ход, лодка, казалось, содрогнулась. Звякнул звонок, и через несколько секунд пол заметно накренился. Мы погружались. Погружение было срочное, и вместо дизелей взревели электромоторы. Не успели мы лечь на ровный киль, как я скорее догадался, нежели почувствовал, что лодка поворачивает. Я довольно много читал об опыте подводного флота в Великой войне и знал, чего пытается избежать командир. Я ждал. Скулы у меня напряглись, а руки были так крепко сжаты, что ногти впились в ладони.

Он раздался секундой позже – этот жуткий взрыв. Подлодка дернулась, словно наскочив на риф, послышался звон бьющейся посуды. Свет погас и, поскольку сгорели предохранители, двигатели остановились. Неожиданно воцарилась мертвая тишина, и в этой тишине можно было расслышать гул винтов торпедного катера над нами. Включилось аварийное освещение. От взрыва глубинной бомбы Логан скатился с койки в проход. Он встал уже в полном сознании, увидел меня и сказал:

– Страшно болит голова. Как будто в ней постоянно что‑то взрывается. Того и гляди расколется, наверное.

Я хотел было объяснить ему положение, но тут взорвалась вторая глубинная бомба. Она была не так близко, как первая, но подлодка все равно заходила ходуном из‑за плохого дифферента: нос, казалось, нырнул вниз, и тут же впереди послышался какой‑то зловещий дребезжащий звук. Логан с первого взгляда понял все. Он напоминал пьяного, которого опасность мигом протрезвила. Взор его прояснился, и он сразу насторожился.

Командир выкрикнул какой‑то приказ. Два моряка бросились по проходу, отпихнув Логана в сторону. За ними последовал человек, оглушивший Логана. Это был первый помощник. Воцарился ад кромешный. Слышались командные крики, матросы бежали на корму. Вдруг все стихло. Из рубки управления хлынула вода. Команда все делала вручную, чтобы поменьше шуметь. Лишь граммофон наигрывал «Дойчланд, Дойчланд юбер аллеc». Второй раз за ночь я поймал себя на том, что думаю о гибели «Атении». Заверения профессора Хэлдейна на расследовании – он сказал, что людям почти не пришлось мучиться – были весьма слабым утешением.

Балластный резервуар заполнили водой, и подлодка теперь лежала на ровном киле. Первый помощник возвращался по проходу, крича: «Die Kammer achtern ist unter Wasser, und Wasser dringt in den Maschinenraum!»

– Вы понимаете, что он сказал? – спросил Логан.

– Он сказал, что кормовой отсек затоплен и вода заливает машинное отделение,– ответил я.

Затем последовало сообщение, что вода заливает и носовые отсеки. Но к тому времени течь в рубке управления уже заделали. Вдали глухо взорвались еще две глубинные бомбы. Командир вышел из рубки, его встретил инженер‑механик. Он доложил, что течь в машинном отделении заделана, но левый двигатель поврежден. Один из вахтенных, лежавший с гриппом, в полубессознательном состоянии прошел по коридору в пижаме.

– Что случилось? – спросил он.

– Много чего. Например, у тебя температура очень высокая,– последовал ответ.– Возвращайся на койку.– Затем, обратившись к инженеру‑механику, командир спросил: – Как правый двигатель?

– Гребной вал треснул.

– Тогда попытайтесь запустить левый.

После этого командир долго совещался со вторым помощником. Я расслышал не все, но суть реплик помощника дала мне некоторое представление о том, что произошло после взрыва первой глубинной бомбы. Очевидно, от удара откинулся люк машинного отделения, из‑за чего туда попало очень много воды. Потом под давлением внешней воды люк задраился наглухо. Более того, оказалось, что лодка теперь чересчур тяжела и зависла на глубине 50–60 футов.

– Придется опорожнить баки,– неожиданно решил командир,– даже если нефть выдаст наше местонахождение.

Второй помощник отдал команду, и вскоре даже непосвященному вроде меня стало ясно, что лодка гораздо легче и подвижнее. Тогда второй помощник и командир склонились над какой‑то картой. Я мог видеть их с койки, на которой сидел. Командир, похоже, почувствовал, что я за ним наблюдаю, так как он оторвался от карты и его взгляд скользнул с меня на Логана. Он размашистым шагом пошел по коридору. Командир не успел переодеться, на нем по‑прежнему был его жесткий непромокаемый плащ военного покроя, хотя в подлодке становилось страшно жарко.

– Вы ведь рыбак, да? – спросил он, остановившись над Логаном. Тот поднял глаза и кивнул.

– Так. Полагаю, что умирать вам хочется не больше нашего. Я буду рад, если вы нам поможете. Мы лежим на глубине около 50 футов, двигатели вышли из строя, а где‑то наверху нас поджидает этот ваш торпедный катер. Всплыть мы не смеем. Но мы не знаем, какие течения в непосредственной близости от берега. Оставаясь внизу, мы можем напороться на камни. По моим расчетам, сейчас мы менее чем в четверти мили от бухты Кэджуита.

Большой Логан погладил бородку и посмотрел через проход на меня. Я почувствовал неожиданное возбуждение, чуть ли не ликование. По‑моему, Логан догадался об этом: он повернулся к командиру, и его лицо расплылось в широкой улыбке.

– Вы стукнули меня по башке и затащили в свою жестяную рыбину,– сказал он,– а теперь еще хотите, чтобы я вызволил вас из передряги, в которую вы угодили.

– Простите, но это вы втянули нас в передрягу. Или, вернее, вот этот ваш дружок. Мы не договаривались, что нас будет стеречь британский торпедный катер.

– Торпедный катер, вон как? – Большой Логан неожиданно щелкнул пальцами.– Ну, черт меня дери! Значит, Тед Морган все же поверил мне. А еще пытался меня убедить, что это была акула.– Он ткнул командира немецкой подлодки своим толстым указательным пальцем под ребра.– Вас выдал не этот джентльмен,– он указал на меня.– Вас выдало то, что ваша чертова посудина всплывала прямо под моей лодкой, когда мы с ним в тот вечер ловили макрель! Акула! Ну, черт меня дери! – Вдруг он расхохотался. Наконец, отсмеявшись и выбившись из сил, он сказал:

– И вот вы здесь. Стоите и таращитесь, а все потому, что помешали рыбалке вот этого господина.– Я думал, у него будет новый припадок, но Логан вдруг посерьезнел.– Знаете, что я сделаю? – спросил он.– Я пойду с вами на сделку. Вы мне – бумаги, которые получили от своего дружка из «Карильона», а я вам – сведения о прибрежных течениях.

Я ждал, что командир ударит его. Он был молод, и Логан вывел его из терпения. Это был симпатичный с виду парень, стройный и поджарый, но у него были прусские черты лица, и, как все пруссаки, он был начисто лишен чувства юмора. Он даже не понял, что его высмеивают.

– Вы пленник,– заявил он, голос его был холоден и отчетлив.– Вы будете делать, как вам говорят.

– Сперва я погляжу, как вы будете садиться на Гэв‑Рокс! – ответил Большой Логан и снова зашелся громким смехом.

Рука командира мгновенно дернулась, он шлепнул Логана сперва по одной щеке, потом по другой. Реакция Логана была молниеносной: одним ударом здоровенного кулака он уложил командира на месте. Помощник выхватил револьвер, в его глазах я прочел смертный приговор Логану. Меня в тот же миг схватил сзади кто‑то из команды. Но когда помощник вскинул револьвер, другой офицер, появившийся из‑за его спины, выбил оружие у него из рук. Это был штурман.

– Не дури,– сказал он по‑немецки.– Без него нам отсюда не выбраться живыми.

Он повернулся к Логану и заговорил на ломаном английском:

– На карту постафлен шиснь этот шельтмен и фаш, как и наш. Расве ви нас не помошет? Торпедный катер, она путет шдать нас фесь ночь. Если пы мы могли дрейфовать полмили поберешью, не потерпеф афария, мы могли пы фсплыть. Тогда мы пыли пы порядок.

– Я уже сказал этому офицеру,– отвечал Логан, указывая на распростертую фигуру командира,– на каких условиях я готов вам помогать. Море всю жизнь кормило меня, и я не побоюсь принять от него смерть, пусть даже в какой‑то там доблестной жестянке с сардинами.

– Он говорит и от моего имени,– добавил я.

С моей стороны это был небольшой героический жест, ибо при мысли о смерти от удушья я почувствовал приступ дурноты. Я полагаю, что большинство людей, обладающих каким‑никаким воображением, страдают легкой формой клаустрофобии, но должен сказать, что фраза Логана о доблестной жестянке с сардинами попала в самую точку. Штурман, в облике которого, как я догадался, сохранилось гораздо больше человеческого и который, следовательно, куда лучше разбирался в психологии, тут же поймал Логана на слове и принялся приводить командира в чувство. На это ушло несколько минут, так как в удар Логан вложил весь свой вес.

Наконец командир, пошатываясь, поднялся на ноги, но он был так оглушен, что прошло еще несколько минут, прежде чем штурману удалось заставить его осознать положение. А осознав, он пришел в ярость.

– И ты еще набираешься наглости торговаться со мной! – закричал он, поворачиваясь к Логану, но держась на сей раз подальше.– Ты всходишь на борт этого корабля в качестве пленного, ведешь себя как сумасшедший, бьешь командира, да еще рассчитываешь на фантастических условиях обменять свою информацию!

Он что‑то приказал матросам, трое из них окружили Логана. Он сохранял невозмутимое спокойствие, но его серые глазки забегали по проходу, соизмеряя расстояния и возможности. Дело было дрянь. Штурман, между тем, продолжал тихим голосом урезонивать командира. Это были совершенно разные люди: штурман – коренастый и плотный, с круглым красным лицом, свидетельствовавшим о долгих годах морской службы: командир, напротив,– типичный наци – вспыльчивый, властный, жестокий. Все‑таки штурман, похоже, добился своего, так как командир повернулся к Логану и сказал:

– Если вы поможете нам, мы высадим вас и вашего спутника на берег, как только появится возможность.

Я представил себе поверхность моря, вздымающиеся утесы, Кэджуит и лежащие за ним поля. Какой радостью было бы вырваться из этого кошмарного мирка машин, отдающего маслом, жаркого и душного. Одно слово Логана, и мы были бы спасены. Он бросил взгляд на меня. Во мне, казалось, восстало что‑то упрямое и несговорчивое. Я покачал головой. Он кивнул и улыбнулся.

– Нам нужны бумаги,– сказал он.

Командир резко повернулся к нему.

– Вы их не получите, уразумейте это.

– Тогда их не получит и ваше командование,– спокойно ответил Логан.

Если человек совершенно сбит с толку и им в то же время овладевает ярость, смотреть на него неприятно. Я гадал, сколько же еще выдержат его нервы, учитывая, что служба на подводном флоте беспощадно их расшатывает. Для многих командиров субмарин в последней войне напряжение оказывалось непосильным.

Наконец немец достаточно овладел собой и сказал:

– Что ж, ладно. Останемся под водой еще на полчаса.

– И пошлете себя и свою команду на верную гибель? – спросил Логан. Он посмотрел на меня.– Это нам подходит, верно?

Мне пришлось согласиться с ним, хотя я чувствовал, что меня того и гляди вырвет.

– Вы блефуете! – сердито вскричал командир, решив припугнуть Логана. Тот пожал плечами.

– Если вы так считаете, попробуйте открыть мои карты.

Однако верх в командире все же взяла тревога. Он немного постоял, глядя на Логана, потом сказал:

– Ладно, я принесу вам эти бумаги.

Он повернулся и зашагал по коридору к офицерской кают‑компании. Я посмотрел на Логана, гадая, какой ему прок в этих бумагах, коль скоро командир мог снять с них копию или просто запомнить наизусть.

– Почему бы тебе не промолчать? – шепотом спросил я.– Пускай себе налетают на рифы.

– А потому,– ответил он,– что течение здесь в сторону моря. Они в полной безопасности, но не знают этого. Если нам не удастся получить от них гарантий, что они передадут эту информацию по радио в Форт‑Блокхаус, тогда мы попробуем настращать их и заставить всплыть в надежде на то, что торпедный катер все еще поблизости.

Такая перспектива представлялась довольно мрачной.

Командир вскоре вернулся. В руке он держал один‑единственный листок бумаги, который он протянул штурману, а тот передал его Логану.

– А теперь подойдите сюда и покажите течение на карте,– сказал командир.

Логан бросил взгляд на бумагу и протянул ее так, чтобы я тоже мог прочесть. Всех подробностей я не помню, но в бумаге сообщались координаты – широта и долгота – места встречи трех отдельных соединений британских кораблей, одного из Гибралтара, одного из Атлантики и одного из Портсмута. Логан объяснил мне, что место встречи находится милях в тридцати к югу от маяка Шэмблс, то есть от Портленда. Из Гибралтара и Атлантики шли большей частью тяжелые корабли, а из Портсмута в основном эсминцы и минные тральщики.

Логан ткнул толстым указательным пальцем в список кораблей, направлявшихся из Атлантики.

– У них маловато эсминцев,– заметил он.– Пока они не соединятся с эскадрой из Портсмута, эти четыре корабля будут недостаточно защищены. Какая возможность для немецких подлодок!

У этой эскадры и впрямь было не так много эсминцев и торпедных катеров, как у той, что шла из Гибралтара. Встреча должна была состояться в понедельник 18 сентября в 13.30. Соединению надлежало пройти на север по Каналу мимо Даунса и совершить рейд в Кильский канал. Корабли заграждения должны были поджидать у Даунса, и в случае, если удастся подавить береговые батареи, их собирались затопить в канале. Рейд должна была сопровождать бомбардировочная авиация королевских ВВС, а чтобы не дать вражеским самолетам помешать прохождению флота, предполагалось задействовать в операции три эскадрильи истребителей.

Осознав важность и дерзость этого плана, я не мог не подивиться тому, что германская разведка сумела заполучить такую сверхсекретную информацию.

– У них есть возможность потопить эти четыре линкора? – спросил я.

– И, я бы сказал, весьма реальная,– ответил Логан.– А если тут поблизости достаточно немецких подлодок, они могут попытаться атаковать и в месте основной встречи.

Наш разговор прервал командир.

– Довольно перешептываться,– приказал он.– Давайте нам сведения, которые мы требуем.

Логан зашагал по проходу к рубке управления.

– Конечно, – сказал он, – только сперва вы передадите одно сообщение в Форт‑Блок‑хаус, что возле Портсмута.

Глаза командира сузились.

– Полученная мною информация у вас в руках. Выполняйте же и свое обещание.

– Вам известно, с какой целью я требовал у вас эту информацию, прежде чем вывести вас на безопасное место,– ответил Логан.– Я не хочу, чтобы ею воспользовались враги моей страны. Если вы ее переписали или запомнили...

– Да не переписывал я ее и не запоминал! – отрезал немец.

– Тогда у вас нет причин возражать против передачи сообщения в Адмиралтейство, не так ли?

Командир шагнул вперед. В его движениях было что‑то вороватое, почти кошачье.

– Я не позволю, чтобы на моем корабле кто бы то ни было обзывал меня лжецом, а уж тем более какой‑то там британец. Вы имеете наглость требовать, чтобы радиостанция моего корабля использовалась для передачи посланий британскому военно‑морскому командованию. Да я скорее утоплю вас!

– Ну так вам недолго осталось ждать,– ответил Логан.

Штурман, внимательно следивший за разговором, сказал:

– Фы федь тоше погипнете, не только мы.

– Если эти корабли встретятся, как намечено,– ответил Логан, похлопывая по листку бумаги,– может оборваться не одна сотня, жизней. Вопрос стоит так: либо нам жить, либо им. Мы предпочитаем гибель двух британцев гибели сотен... Так что вам крышка, если вы не поклянетесь радировать мое сообщение британским властям, как только я вытащу вас из этой переделки и вы сможете просушить антенны.

– Ну что ж, как знаете,– сказал командир. В его голосе сквозила насмешка. По‑моему, он рассчитывал, что напряжение сломит нас. Пролаяв какую‑то команду по‑немецки, он уставился на нас. Шипение сжатого воздуха, продувавшего балластные цистерны лодки, было невыносимо громким. Кажется, у меня заложило уши.

– Ну как, вы намерены и дальше скрывать нужную нам информацию? В таком случае я всплываю, чтобы помериться силами с этим вашим торпедным катером.

Мы оба молчали. Командир пожал плечами.

– Орудийные расчеты – товсь! – приказал он по‑немецки и исчез в рубке.

Последующие пять минут оказались самыми мерзкими в моей жизни. В лодке явственно ощущалась напряженность. Воздух уже успел стать очень удушливым, я потел, как лошадь. Шипение компрессора постепенно стихло. Крен помощник устранил, лодка уже не раскачивалась туда‑сюда и, я полагаю, лежала на перископной глубине – командир выискивал торпедный катер и выжидал.

– Продуть все балластные цистерны! Всплытие!

Сжатый воздух зашипел в цистернах, и лодка рванулась вверх так стремительно, что я услышал, как с палубы стекает вода.

Артиллеристы с проворством обезьян ринулись в рубку. Щелкнул затвор люка, и над нашими головами застучали башмаки. Взревел один дизель, и, когда нос корабля вгрызся в волны, вся лодка задрожала.

Орудийные расчеты уже должны были быть на местах. Над головой слышался плеск водоворотов, и я подумал, что вода захлестывает палубу, из‑за чего повышается остойчивость лодки. После повреждения правого гребного вала скорость лодки на поверхности упала, по расчетам Большого Логана, с 18 до 9 или 10 узлов. Скорость же торпедного катера превышала 40 узлов. Ждать нам пришлось недолго: в машинном отделении звякнул звонок, все настырнее стучал единственный двигатель. Корпус, казалось, задрожал и задребезжал, шум стоял невероятный. Вдруг раздался взрыв, и мы едва устояли на ногах. У меня мелькнула мысль, что в лодку угодила торпеда. Едва я обрел устойчивость, как взрыв повторился и до меня дошло, что это стреляет кормовое орудие. Значит, торпедный катер все‑таки заметил нас и мы ввязались в бой!

Совершенно невозможно понять, какие надежды обуревали меня в последующие минуты. Я был раздираем инстинктом самосохранения и чувством, которое считал чувством долга. Два эти ощущения совершенно непримиримы. Однако я отчетливо помню все возрастающий ужас при мысли о том, что окажусь запертым и задохнусь в этой чертовой немецкой посудине. Надо признать, что к концу боя эта мысль овладела мною целиком. Вероятно, я пребывал в жалком состоянии, ибо я только и помню, что нес какую‑то бессвязную чепуху, а Логан, чтобы не дать мне совершенно рехнуться, тряс меня так сильно, что у меня клацали зубы.

Это были мои самые неприятные переживания, а со стороны зрелище, видимо, было просто отвратительное. Как это ни странно, впоследствии я не боялся снова ступать на борт подлодки. Наверное, эти 20 минут вышибли из меня весь страх смерти от удушья. В противоположность мне Логан, пока шел бой, сохранял полное спокойствие, хотя и сказал мне впоследствии, что никогда раньше не бывал на подводной лодке. В последней войне он служил на минных тральщиках и патрульных судах, а потом на противолодочных кораблях‑ловушках. Вот и весь его опыт борьбы с подлодками.

Я плохо помню этот бой. Отчетливо врезались в память лишь стук двигателя, который, казалось, прошивал меня с головы до ног, сквозняк из открытого люка рубки, непрерывный орудийный огонь и мой ужас. Помню, что через несколько минут после начала сражения кормовое орудие прекратило пальбу. Но артиллеристы оставались на местах, а минут через десять открыло огонь носовое орудие, и в тот же миг командир приказал лечь право руля на восемь румбов.

Кажется, эта его команда и доконала меня, так как я был уверен, что она означает лишь одно – в нас пустили торпеду.

Впоследствии из разговоров офицеров и матросов я узнал, что мы всплыли примерно в полумиле от Каэрлеон‑Коува, который лежит сразу же за Кэджуитом к востоку. Торпедный катер все еще был напротив Кэджуита, но через несколько секунд его прожектор засек нашу подлодку. Прожектор на катере сразу же погасили. Объясняя впоследствии свои действия штурману, командир сказал, что гул двигателей торпедного катера был отчетливо слышен из рубки и заглушал рев мотора подлодки. Был отдан приказ включить лодочный прожектор, и как только он выхватил из тьмы атакующий катер, кормовое орудие открыло огонь.

Потом лодка пошла почти точно на восток, преследуемая торпедным катером. Выстрелив, орудийный расчет зарегистрировал прямое попадание в торпедный катер, он изменил курс и вскоре скрылся из виду. Тогда подлодка развернулась на 16 румбов и возвратилась по своему прежнему курсу в надежде оторваться от торпедного катера, если тот еще был боеспособен.

О том, что произошло на самом деле, я узнал несколько месяцев спустя из разговора с пограничником, который был на борту торпедного катера. Выйдя за пределы досягаемости прожектора немецкой лодки, катер лег в дрейф и прислушался к стуку ее мотора. Как и ожидалось, подлодка погасила прожектор и легла на обратный курс. Облака к тому времени поредели, появилась довольно бледная молодая луна. Когда лодка приблизилась, катерники дали малый ход, двигатели работали еле слышно, и двинулись между лодкой и берегом, надеясь, что на фоне утесов катера не будет заметно. Эта идея сработала так успешно, что в конечном счете они вышли на огневую позицию и выпустили свою торпеду, прежде чем их обнаружили. Командир лодки сначала увидел торпеду и только потом – сам катер: след от торпеды струился в лунном свете серебристой полосой. Тогда и был отдан приказ отвернуть на восемь румбов. Одновременно лодочный прожектор нащупал катер, и носовое орудие открыло огонь. Когда субмарина легла на новый курс, пальбу продолжало кормовое орудие. Торпеда, очевидно, едва не задела борт лодки.

На этот раз орудийный расчет почти сразу же определил дистанцию, и их третий снаряд разорвался за кормой катера, серьезно повредив двигатели и ранив одного матроса. Одновременно немецкий дозорный по левому борту сообщил, что видит слева по ходу какое‑то судно. Он разглядел лишь белую пену. У форштевня, но командир различил через бинокль силуэт эсминца, спешившего на всех парах к месту сражения.

Сидя в лодке, мы слышали, как выкрикивались приказы, потом по палубным пластинам над нашими головами затопали матросские ботинки. Подводники повалили в рубку, люк задраили, через несколько секунд я пережил второе срочное погружение за ночь.

На этот раз, однако, мы были достаточно Далеко от берега, и командир мог полностью Довериться картам. Дно, очевидно, было песчаное, погружались мы без дифферента, и лодка медленно легла на грунт. Почти целый час до нас доносились противные бухающие разрывы глубинных бомб, но они рвались далеко от нас. Мы приготовились к долгой отсидке.

Это и развеяло мои страхи. Время притупляет чувства, и в конце концов я сел играть в карты. То, что командир, который, само собой, был настроен по отношению к нам не слишком дружелюбно, позволил пленным заняться карточной игрой, может показаться невероятным. По‑моему, причиной всему был мой страх. Это чувство заразительно, и в жаркие минуты на борту подлодки его надо избегать любой ценой.

Партия в покер, которую мы затеяли, наверное, была рекордной по продолжительности. Она началась в три часа ночи и шла с перерывами почти до следующей полуночи. Мы то сидели, то полулежали на койках, а столом нам служил упаковочный ящик с камбуза. Лампочка, горевшая в проходе как раз над нами, почти не освещала койки, где царила полутьма, в которой невозможно было разглядеть лица, и даже когда матросы наклонялись вперед, чтобы положить карты, свет озарял только их макушки. В моей памяти запечатлелась четкая картина: контраст между головой Логана и головами игравших с ним немцев. Его шевелюра вздымалась огромной копной и вкупе с бородой придавала ему дикий вид. У немцев, напротив, головы были коротко острижены, и даже те из моряков, на ком были засаленные робы, умудрялись выглядеть вполне прилично.

Большую часть времени с нами играл штурман, бывший одновременно переводчиком. По указке Логана я делал вид, что не понимаю ни слова по‑немецки, и это притворство впоследствии сослужило нам добрую службу. К нам то и дело присоединялись разные члены команды. Они любезно меняли нам деньги по туристскому курсу. Спать, похоже, никому не хотелось.

Однако сразу после завтрака я почувствовал сонливость. Нам подали прессованную ветчину и крутые яйца. Какое‑то время я никак не мог включиться в игру, а вот Большой Логан, наоборот, оставался бодрым. Невзирая на языковый барьер, у него как будто установились приятельские отношения с партнерами, и даже не верилось, что нашей жизни продолжает грозить опасность. Собственно говоря, атмосфера стала до того дружественной, что, слушая голос Большого Логана, гулко отдававшийся в ушах, я ловил себя на мысли, что никак не могу поверить, будто сижу не в кэджуитской пивнушке.

К полудню воздух стал заметно тяжелее, и большинство из нас отправились на боковую. Пока мы лежали на дне, механики старательно чинили левый электромотор. Он дважды заводился, но оба раза как‑то странно стучал. К обеду механики бросили это, а пополудни и они завалились спать.

Единственным человеком, который, казалось, совсем не спал, был командир. Его можно было по праву считать образцом молодого немецкого нациста. Он был хладнокровен, жесток, охотно пускал в ход издевку. Но дело свое он знал. Ему едва перевалило за двадцать пять, но подчиненные во всем доверяли своему командиру. Выдержкой – особенно в бою – он очень походил на машину, и я невольно подумал, что, если вся германская армия укомплектована такими молодыми знающими офицерами, справиться с нею будет весьма непросто.

Однако, как и многие молодые немцы, особенно из пруссаков, он, похоже, совершенно не представлял себе, сколь важно знать человеческую психологию. Что касается его подчиненных, то здесь дело обстояло неплохо: он знал, как каждый из них поведет себя в определенных обстоятельствах. Но, подобно многим немцам, он не понимал англичан. Не берусь судить, превосходим ли мы немцев по уровню психической организации. Может быть. Мне случилось несколько раз вступать с ним в словесную перепалку, ибо стоило мне сказать, что я журналист, как он тут же принялся выпытывать у меня, почему Британия вступила в войну. Он никак не мог уразуметь, что единственной причиной было наше неприятие идеологии нацизма и нежелание жить под постоянной угрозой агрессии. Он с насмешкой разглагольствовал о наших империалистических устремлениях и искренне верил, что создавшееся положение подстроено Черчиллем и Иденом.