Текст книги "Эпитафия Красной Шапочке"

Автор книги: Хелле Стангеруп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

Глава 20

– Вы ничего не имеете против, если я попрошу рассказать, чем вы занимались после полудня в тот день, когда был убит Матиессен?

Взгляд норвежки беспокойно блуждал по кабинету. Смотреть Йеппсену в глаза она избегала; казалось, ей хотелось найти какой-нибудь предмет, который бы подействовал на нее успокаивающе. На этот раз ее ногти не были накрашены, однако, как и на первом допросе, длинные пальцы нервно играли ремнями сумочни.

– Я пообедала в городе одна и вернулась в отель; было около часа. Я сразу же пошла в номер и сложила вещи – это заняло не больше пяти минут; затем какое-то время я просматривала модные журналы. Чуть позже – точно не скажу когда – позвонил Матиессен и спросил, не зайду ли я к нему выпить бокал вина на прощанье.

– И вы приняли приглашение? Она кивнула.

– Как вы все-таки думаете, во сколько это могло быть, ну хотя бы примерно?

– Приблизительно между двумя и тремя часами. Точнее, к сожалению, не могу сказать.

– Когда вы вошли к Матиессену, что было у него на столе?

– Там… погодите-ка… ну да, там стояли бокалы, несколько бокалов.

– Сколько?

– Кажется, пять-шесть штук, может быть, семь.

– А что-нибудь еще было?

– Да, нескольно небольших пакетиков, уложенных в ряд, знаете, как экзаменационные билеты.

– Сколько их было?

– Когда я пришла, их было четыре. Один он дал мне, так что после этого осталось всего три.

Йеппсен что-то пометил у себя в блокноте и вновь взглянул на девушку:

– К сожалению, мне придется задать вам еще несколько вопросов относительно гибели Гуниллы Янсон. Постарайтесь хорошенько подумать и вспомните все, что происходило с того момента, когда ваш самолет приземлился в Стокгольме.

Она стиснула ремень сумочки так, что костяшки на пальцах побелели, и начала:

– Мы все вместе вышли из самолета и пошли к зданию аэропорта. Все молчали, вероятно, из-за того, что Гунилла слегка отстала и шла позади, как будто следила за нами. Думаю, она вышла на охоту и подкарауливала добычу. Может быть, это выражение покажется вам странным, но мы всегда чувствовали, когда она намечала себе очередную жертву. Лицо у нее в такие моменты становилось неприятное, хитрое какое-то. Когда мы пришли в административный корпус, Нильсен направился к представителю компании и о чем-то поговорил с ним; все остальные стояли и ждали. Это заняло всего несколько минут, потом мы вышли к такси. Здесь Гунилла вновь повела себя довольно странно – что-то сказала, что именно – я не расслышала, и засмеялась. Она всегда смеялась, когда ей удавалось что-нибудь о ком-то разнюхать. И смех этот у нее был такой мерзкий, отвратительный. Мы приехали в отель, пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись каждый к себе. С тех пор я Гуниплу больше не видела. Как я уже говорила вам, около часа я читала, а потом уснула.

– Ну, последнее, положим, не совсем правда, не так ли?

Она смертельно побледнела.

– Не понимаю, о чем это вы?

– Я имею в виду ваши слова насчет того, что вы больше не видели Гуниллу. Ведь чуть позже вы с ней поругались, верно?

– Нет-нет, это ложь, уверяю вас, вас кто-то обманул! С чего бы нам ссориться, ведь я ничего такого не сделала?

– А не могла она, к примеру, обвинить вас в контрабанде героина?

– Что вы, я никогда этим не занималась. Честное слово, поверьте!

– Так почему же у вас возник этот скандал? Что она раскопала? Ведь она что-то такое узнала о вас. Что же?

– Неправда, неправда, не…

– Может быть, она узнала, что в Норвегии вы уже были под следствием и получили условный срок? Она знала, что вы, как любят красиво выражаться, больны клептоманией, или, попросту говоря, склонны красть, поскольку не можете от этого удержаться?

Дыхание девушки стало тяжелым, прерывистым, углы губ задрожали, и в конце концов oна разрыдалась. Тушь с ресниц, смешиваясь со слезами, стекала по щекам, оставляя на них длинные черные полосы. Раскачиваясь из стороны в сторону, она плакала все сильнее и сильнее.

– Так она это узнала о вас? Отвечайте!

Но Кари лишь зарыдала еще громче. Все тело ее сотрясалось; было ясно, что в таком состоянии от нее не удастся добиться ни слова. Какое-то время Йеплсен спокойно ждал, давая девушке выплакаться, но вскоре терпение его истощилось:

– А ну-ка возьмите себя в руки, успокойтесь и отвечайте. Это в ваших же собственных интересах. Так что, вы поругались, поскольку она узнала о вашей прежней судимости и сказала вам об этом?

Она нерешительно кивнула.

– Что же произошло между вами в гостинице той ночью?

– Я уже разделась, легла в постель и читала, когда она постучалась ко мне и…

Кари замолчала, но потом снова овладела собой и продолжала:

– Она постучала и вошла. По ее виду я сразу же заметила, что что-то произошло. Она была очень возбуждена, улыбалась и, казалось, вот-вот рассмеется. А я хорошо знала, что это значит, когда она смеется. Она присела ко мне на край кровати и спросила, как дела. Я еще не успела ответить, а она уже начала говорить о том, что мне здорово повезло тогда, поскольку срок был условным и в тюрьме, по ее словам, мне пришлось бы не слишком-то сладко. А потом она действительно засмеялась – закудахтала, как обычно. Не могу понять, откуда она про это узнала. Она явно наслаждалась моим отчаянием и продолжала издеваться, рассуждая, какая я везучая, что, несмотря на это, мне все же удалось получить работу в нашей авиакомпании – ведь она надеется, я рассказала обо всем в отделе кадров. Она прямо-таки корчилась от смеха, говоря, как же, должно быть, я пришлась по вкусу начальнику отдела кадров и как он вместе со мной порадовался моему бешеному везению. Однако, все с тем же смехом заметила она, если я по той или иной причине поскромничала и не рассказала ему ничего, то она может с радостью мне помочь. Говорила она все это тихо, как будто опасаясь, что кто-нибудь нас услышит. Смех у нее был резкий, пронзительный, и она все время пыталась его приглушить. Под конец голос ее стал совсем тихим и каким-то вкрадчивым. Я же просто не могла больше сдерживаться. До этого я молчала и ничего не говорила в ответ, но теперь вскочила и схватила ее за руку, собираясь вышвырнуть из комнаты. Однако Гунилла стала сопротивляться, я кричала на нее довольно громко, но она сохраняла хладнокровие и заметила только, что мне не мешало бы поберечь нервы. В конце концов мне все же удалось вытолкать ее из номера и запереть дверь. Она не возвращалась, и больше я ее не видела.

– Когда Гунилла была у вас в комнате, вы не заметили, на ней была форма?

– Нет, она успела переодеться, на ней было красное платье. Может, она куда-то собиралась или кого-нибудь ждала – не знаю…

– И вы утверждаете, что с тех пор ее не видели? Вы абсолютно уверены?

– Да, конечно, теперь я рассказала вам всю правду. В своем желании убедить Йеппсена Кари совсем забыла, что не так давно плакала; она вся подалась к нему, перегнувшись через стол, и повторяла:

– Честное слово, честное слово, клянусь вам…

– Прекрасно. Думаю, я достаточно услышал. Теперь осталось еще одно. Скажите, а почему вы так невзлюбили Матиессена? Причина была та же?

Сперва Кари долго молчала, но потом, по-видимому решившись, начала рассказывать о ссоре с Анной, о встрече с Матиессеном под дождем, о предшествовавшей ей краже, о своих опасениях, что если он и правда детектив, то может усмотреть какую-то связь между всеми этими событиями и убийствами. Мало-помалу она снова заплакала, объяснения становились все более бессвязными, слова путались, и наконец Йеппсен прервал ее. Он вызвал помощника, который помог всхлипывающей девушке выйти из кабинета.

Комиссар сокрушенно вздохнул и попросил пригласить к нему капитана Нильсена.

Нильсен присел на самый краешек стула. Видно было, что повторное посещение этого кабинета не доставляет ему никакого удовольствия. Йеппсен отметил про себя, что за прошедшие дни капитан заметно осунулся. Как и в первый раз, руки свои, сжатые в кулаки, он положил на стол прямо перед собой. Однако теперь на них были перчатки, и Йеппсен не мог видеть побелевших от напряжения костяшек пальцев.

– Вы хотели со мной поговорить, господин комиссар?

– Да, я хотел спросить вас, это вы перенесли труп Гуниллы Янсон из гардероба в багажное отделение?

Нильсен несколько мгновений помолчал, задумчиво провел рукой по лицу, заметил наконец, что он все еще в перчатках, снял их и просто ответил:

– Да.

То, что ему удалось так быстро добиться желаемого результата, несколько озадачило Йеппсена. Но замешательство длилось недолго.

– Значит, вы сознаетесь, что сделали это?

– Да.

– Вы вполне отдаете себе отчет в том, что это значит?

– Да, однако убил ее не я.

– Зачем же вы убрали труп?

– Это долгая история. Все это довольно трудно объяснить…

– Ничего, у нас есть время.

Нильсен тяжело откинулся на спинку стула и начал:

– Я служу в этой фирме уже много лет, и работа мне нравится. Да и трудно сейчас найти что-нибудь лучшее. Еще несколько лет назад нас не хватало, но теперь ситуация резко изменилась, и приходится держаться за то, что имеешь. Когда Гуниллу повысили и сделали старшей стюардессой, сразу же поползли слухи, что на самом деле ее приставили к нам для наблюдения, чтобы мы не провозили контрабанду. И я решил больше не рисковать, даже перестал, как иногда бывало, прихватывать с собой бутылку-другую сверх положенного. Глупо рисковать, если на карту поставлена твоя работа. Но я не мог не обращать внимания на то, что происходило вокруг меня – эта атмосфера всеобщей ненависти к ней. Я считал, что они неправы, ведь как бы там ни было, она делала лишь то, что ей поручили, и если директор действительно решил прекратить всяческие нарушения, то нам ничего не остается, как выполнять приказ.

И вот однажды, где-то полгода назад, точнее не помню, мы были в Бейруте. Гунилла тоже была с нами, однако все избегали ее, как чумы; она оказалась совсем одна. В какой-то момент мы разговорились, и она рассказала мне, что чувствует себя очень несчастной и одинокой из-за своей работы: все боятся и ненавидят ее, а ведь она всего-навсего выполняет то, что ей поручено. Она, казалось, сильно страдала от этого и была в высшей степени одинока, я пожалел ее, со временем мое отношение к ней переросло в нечто большее, нежели простое сочувствие; она, как мне думалось, отвечала тем же.

С тех пор мы часто летали вместе. Гунилла пользовалась правом выбора рейсов. Но в марте – да, по-моему, так – моей жене стало известно о наших отношениях. Не знаю, кто рассказал ей об этом, но однажды, придя домой, я застал ее в слезах. Она не сразу сказала мне, в чем дело, только на следующее утро она заявила, что собирается подать на развод, поскольку я ей изменяю. Я был просто убит – мне никогда не приходило в голову, что дело может принять такой оборот. Я просил, умолял, и в конце концов мне удалось ее успокоить. Поклявшись жене порвать с Гуниллой, я тут же сел и написал ей письмо, где объяснял все, что произошло.

Какое – то время после этого мы с ней вообще не встречались, но однажды в аэропорту я услышал за спиной ее смех. Я обернулся и увидел, что смеется она надо мной. Прислонившись к стене, она смотрела на меня в упор и хохотала как сумасшедшая. Это была почти что истерика. Понемногу она успокоилась, но продолжала улыбаться, слегка склонив голову на плечо. В тот раз она ничего не сказала, да и после этого случая мы с ней никогда не заговаривали о том, что было между нами. Однако с тех пор она постоянно просилась на те же рейсы, что и я. По большей части она держалась особняком и, лишь когда мы возвращались в Копенгаген, ни на секунду не отходила от меня. Я постоянно боялся, что жена как-нибудь заедет за мной и увидит нас вместе. В конце концов все так и получилось.

Это было за два дня до стокгольмского рейса. Я просил Гуниллу оставить меня в покое, но она следовала за мной по пятам. Вероятно, она тоже надеялась, что в один прекрасный день появится моя жена. Сначала я не увидел ее, но, когда услышал, как Гунилла довольно фыркнула у меня за спиной, сразу же понял, что она здесь. Гунилла тут же подскочила, взяла меня под руку и зашептала, что жена стоит возле автобусов. Наверняка она заметила нас, и теперь ей, Гунилле, по-видимому, лучше уйти. С этими словами она засмеялась и убежала. Но было поздно – жена уже видела нас вместе.

Что – либо объяснить ей было невозможно. Она мне не верила и молчала в ответ на все оправдания. В конечном итоге я отчаялся ее убедить, и мы не разговаривали до следующего вечера; тогда она сказала мне, что убьет Гуниллу. Сначала жена говорила тихо, но потом принялась повторять это все громче и громче, пока наконец не стала кричать так, что, наверное, было слышно всем соседям: «Я убью ее, убью эту стерву!»Она совсем обезумела.

Я не знал, что и делать, но тут она вдруг разом успокоилась, стала даже слишком спокойной. Я бы сказал, что это выглядело так, будто она действительно приняла для себя какое-то решение. Больше она ничего не сказала.

На следующее утро ее в квартире не было. Я не знал, куда она пошла, но испугался, ибо неизвестно было, что она задумала. Вечером того же дня мы улетели в Стокгольм. Вначале, увидев Гуниллу живой и невредимой, я вздохнул с облегчением, но потом мне пришло в голову, что жена знала, куда я лечу, и, вероятно, рассчитала, что Гуннила тоже там будет. Я испугался, что жена также отправилась в Стокгольм, чтобы попытаться отомстить ей там.

Не знаю, можете ли вы представить себе мое состояние, когда я на следующий день первым вошел в самолет и увидел в гардеробе труп Гуниллы. Я хотел повесить китель на вешалку, и в этот момент увидел ее. Остальные уже поднимались в машину, и мне пришлось сделать вид, будто ничего не произошло. Но я все время думал, что же мне делать? Подозрение, конечно же, падет на мою жену – соседи слышали, как она кричала. Да и сам я был почти уверен, что это сделала она. Но ведь на самом-то деле во всем виноват был я один. Чтобы спасти жену, надо было что-то срочно предпринять, и я решил перенести тело в багажное отделение – я обратил внимание, что туда погрузили большой плетеный короб.

Но когда я узнал, что труп обнаружили, сердце у меня упало. Я готов уже был отказаться от своего плана, но, так или иначе, все-таки осуществил его. Я вышел из кабины и уложил труп в короб. Все это заняло не больше пяти минут. И хотя мне было ясно, что после этого все решат, что это я убил ее, у меня как гора с плеч свалилась. Ведь тем самым я снимал подозрение с жены, а это было для меня сейчас важнее всего. Лишь спустя некоторое время мне удалось связаться с ней и выяснить, что она не имеет к убийству никакого отношения. Но было уже поздно. Поскольку вы сразу же не арестовали меня, я понял, что Кок не проболтался. Если бы он все же заявил на меня, то я бы сказал, что это он выходил из кабины. У него ведь тоже был мотив – я слышал, как они ругались с Гуниллой. Вот и вышло бы: его слово против моего.

– Почему же вы все-таки решились все рассказать мне сейчас?

– Сейчас – совсем другое дело. Совершено еще два убийства, это уже слишком. Да и, кроме того, я больше так не мог – мне необходимо было сознаться в том, что я сделал. Это поможет следствию?

– Вероятно, да. Что ж, будем надеяться, то, что вы рассказали мне сейчас, – правда, вся правда.

– Да-да, уверяю вас…

– Я сегодня уже слышал столько заверений, что устал от них. И поверьте, не они мне сейчас нужны. У меня к вам еще один вопрос: когда вы в последний раз видели Матиессена?

– За столом в тот день перед нашим отлетом он просил меня зайти после обеда к нему: он сказал, что у него для меня приготовлен какой-то подарок. Я пришел в четыре-полпятого, хотя нет, скорее, было уже около пяти. Он предложил мне рюмку мадеры и подарил платок с вышивкой. В его номере я пробыл всего несколько минут.

– Когда вы вошли, что лежало у него на столе?

– Кроме пакета, ну платка, который он мне подарил, там был еще один сверток.

– Значит, когда вы вошли, на столе было два пакета? Всего два?

– Да, в этом я уверен. Совершенно точно, два.

– Спасибо, больше у меня нет к вам вопросов. Не составило бы вам труда задержаться ненадолго здесь, в управлении? Только ни в коем случае не надо воспринимать это как арест. Просто через некоторое время ваша помощь еще может мне понадобиться.

– Да-да, конечно.

Капитан Нильсен вышел из кабинета, но, несмотря на последние произнесенные им слова, видно было, что перспектива задержаться здесь подольше вовсе его не радует.

Глава 21

На Анне было легкое зеленое платье свободного покроя, которое не тан полнило ее, как строгая, узко пошитая Форма. Да и цвет был ей явно к лицу – он выгодно оттенял светлые, несколько блеклые волосы девушки. Устроившись поудобнее на предложенном ей стуле, она выжидательно взглянула на комиссара. Если она и нервничала, то по крайней мере по ней это было не заметно. Аккуратно одернув платье на коленях, она откинулась на спинку.

– Прошу прощения, что пришлось потревожить вас в столь поздний час, но мне хотелось бы задать вам несколько вопросов.

– Ничего страшного. Так чем я могу вам помочь?

– Для начала я бы хотел узнать, в котором часу вы в последний раз видели убитого пенсионера Матиессена?

Она наморщила лоб, вспоминая.

– По-видимому, это было около часа. Он позвонил мне в номер и спросил, не зайду ли я к нему – у него кое-что есть для меня.

– И что же он вам подарил?

– Вышитый носовой платок с буквой "А"в углу. Это было весьма трогательно с его стороны. Он был упакован в папиросную бумагу и лежал на столе, когда я вошла.

– На столе было еще что-нибудь?

– Да, несколько бокалов – он угостил меня мадерой. А кроме того, еще четыре маленьких свертка, уложенных в ряд.

– Какие у вас были отношения с убитым? Вы когда-нибудь ссорились?

– Нет, что вы, он был такой милый.

– Даже тогда, когда уверял, что видел вас поздно вечером с каким-то португальцем?

– Это вам Кари успела наболтать?

– Да.

– Это не совсем так. Правда, я была несколько раздосадована, но мы не ссорились. Она все вечно преувеличивает.

– А почему это вас раздосадовало? Ведь в этом не было ничего особенного, может быть, он просто так шутил?

– Я не люблю таких шуток.

– Но почему?

– Я вообще не выношу разговоров на подобные темы.

– Почему вы не выносите разговоров на подобные темы? Постарайтесь отвечать мне более точно.

Она пожала плечами, вздохнула и улыбнулась.

– Пожалуйста, как хотите. Дело все в том, что я вообще ненавижу болтовню. Ведь сплетни возникают так легко. Стоит только человеку вздохнуть, и сразу же все могут перевернуть и переиначить. Особенно это плохо в таком тесном коллективе, как наша авиакомпания.

– Скажите, а со сплетнями у вас всегда было так плохо?

– Признаться, с приходом к нам Гуниллы стало еще хуже.

– Вероятие, именно вам больше всех доставалось от нее в этом смысле? Не так ли?

– Да, пожалуй, так.

– Почему же?

– Дело в том, что ей никак не удавалось уличить меня в контрабанде. Ее прямо-таки бесило, если она не могла прижать кого-то к стенке. И если не получалось сделать это одним способом, она сейчас же пробовала что-нибудь другое. Если же и здесь ничего не выходило, она могла просто-напросто сочинить о тебе что угодно. И тут уж годилось все; если речь шла о том, чтобы кого-то задеть, то, поверьте, не было предела ее изобретательности. А я была для нее особенно желанным объектом. Однажды, когда Гунилла была еще простой стюардессой, я на вечеринке отбила у нее парня. Ничего особенного – мы просто потанцевали с ним несколько раз, но она страшно разозлилась и ушла домой. Думаю, именно из-за этого она и начала распространять обо мне разные слухи. В них никогда не было ничего конкретного, но все сводилось к тому, что я живу с кем попало – с подонками, с цветными… Особенно ей нравилось смаковать последнее. Если ей удавалось убедить кого-нибудь, что у меня есть любовник африканец, она не считала день потерянным. Дело вовсе не в том, будто у меня были или есть какие-нибудь предрассудки на этот счет, нет, просто, знаете ли, неприятно постоянно слышать, как о тебе шушукаются по всем углам. Будь я умнее, мне бы следовало сразу же признать, что россказни Гуниллы – правда, тогда и болтовня бы сразу стихла. Ведь это интересно только до тех пор, пока человек все отрицает.

– И это единственная причина, по которой вы испытывали к ней неприязнь?

Анна горько улыбнулась:

– Зачем вы спрашиваете о том, что вам и так известно?

– Чтобы узнать еще больше.

– А больше тут и не скажешь. Она расстроила нашу помолвку – вот и все.

– Вы забыли рассказать, что несколько раз при всех грозились отомстить ей.

– Я не забыла, но какой смысл говорить об этом сейчас? Как я могу теперь отомстить ей, мертвой?

– И тем не менее, быть может, вы все же познали радость мести?

– Но каким образом? Убить ее вовсе не было бы для меня той местью, о которой я мечтала. Вам, видимо, трудно меня понять, но убийство никогда не казалось и не кажется мне местью. Вот если бы можно было поднять на свет все ее подлости и грязные делишки! Но ведь теперь она мертва. Наоборот, ее смерть только помешала мне отплатить ей, хотя, видит Бог, я не могу сказать, что мне ее очень недостает.

Анна снова улыбнулась горькой улыбкой, и Йеппсен про себя еще раз отметил, какие прекрасные у нее зубы. То, что рассказывала девушка, звучало, несомненно, правдоподобно.

– Ну ладно, думаю, на этом мы можем закончить, Йеппсен проводил Анну до дверей кабинета и позвал одного из инспекторов.

– Садись, Петерсен. Я хочу вкратце все подытожить. Заводить тебе записи всех допросов еще раз – слишком долго. Во всяком случае, скажу одно: мы приблизились к правде, вопрос только в том, насколько? Что касается дела Матиессена, то здесь вырисовывается следующая картина. Без нескольких минут двенадцать он отправляется в лавочку и покупает там шесть вышитых носовых платков с разными буквами в уголке каждого. Два – с "К" для Кари и Кока, один с "А" для Анны, один с "Н" для Нильсена. Третий платочек с "Н" и один с "П" были куплены им соответственно для двух горничных – Кармен и Пилар. Потом он возращается в отель, обедает и просит принести несколько бокалов к нему в номер, куда и поднимается. Там он раскладывает на столе свои чудесные подарки. Спустя некоторое время он приводит в комнату горничную Кармен и предлагает ей бокал вина, от которого она отказывается. На столе она видит все шесть пакетиков с платками, получает один из них и удаляется. Через минуту в номер входит Анна, пьет с хозяином вино и видит на столе пять пакетов. Один она уносит с собой. Далее приходит Кари, видит четыре пакета, и после ее ухода их остается три. Около четырех часов настает очередь Кока. Он видит три пакета и с одним из них в руках покидает номер. Сразу вслед за ним там появляется Нильсен, видит, что пакетов уже два, и когда после него в комнату приглашают Пилар, на столе остается лежать лишь один пакетик. Однако на допросе в португальской полиции она сказала, что не помнит, был ли он там один или их было два. Поэтому я и подумал, что пакеты могут послужить ключом к разгадке этого убийства. Количество пакетов, которое видел каждый из них, должно было подтвердить, говорит ли он правду о том, в какое время заходил к Матиессену. Я рассчитал, что один из четырех членов экипажа должен был прийти в номер н Матиессену после Пилар и увидеть на столе только один пакет. Если, конечно, он уже не побывал там в тот день раньше. Случилось как раз последнее. Матиессен уже раздал все свои подарки, когда ему нанесли еще один визит. И я ни на шаг не продвинулся в этом деле, по-прежнему у меня нет никаких доказательств против…

– А что с ножом? На нем опять нет никаких отпечатков?

– В том-то и дело, и на этот раз никаких. Все снова проделано чертовски ловко. Это была моя последняя надежда, но, как и в двух предыдущих случаях, – ничего.

Йеппсен немного помолчал; потом попросил инспектора принести магнитофонные записи первых допросов экипажа. Поставив кассету, он почти лег на стол, подперев голову руками, закрыл глаза и, казалось, задремал. По его виду сложно было предположить, что он ждет от прослушивания каких-то обнадеживающих результатов. Когда пленка с записью всех четырех допросов окончилась, Йеппсен сделал инспектору вялый жест руной, который, по-видимому, должен был означать "поставь сначала ". Оба они еще и еще раз внимательно прослушивали каждое слово, напряженно вдумываясь и оценивая его.

Вдруг Йеппсен встрепенулся:

– Стоп! А ну-ка верни немного назад.

Инспектор послушно перемотал пленку и снова включил запись. Йеппсен весь напрягся и наконец в крайнем возбуждении почти выкрикнул:

– Ну вот, наконец-то! Неужели нашли?! Это была единственная, но роковая ошибка!

– Какая? Что ты имеешь в виду?

Инспектор явно не понимал, что вызывало у Йеппсена столь бурный восторг.

– Если учесть, что даже я только теперь обратил на это внимание, то немудрено, что ты ничего не заметил.

Ведь я крутил эту пленку уже десятки раз, и только сейчас до меня дошло. Все оказалось так просто. Ошибка была совершена еще при убийстве Гуниллы Янсон. Маленькая, почти незаметная, но решающая! Смотри-ка. Вот вы все пятеро сходите с трапа и идете по полю. Все молчат; четверо идут впереди, Гунилла чуть отстала. У всех четверых в большей или меньшей степени есть причины убить Гуниллу. Вы входите в здание аэропорта, капитан на несколько минут покидает общую группу, сдает рапорт и…

– О, господи, ну конечно! Теперь-то я все понял, это же так очевидно.

– Ну а теперь мы можем пригласить сюда всех четверых и покончить с этим делом.