Текст книги "Аббатство Корвей (СИ)"

Автор книги: Хэльга Штефан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Томас, теперь чисто выбритый, одернул рубашку и заправил неровные локоны за уши. Взглянул на меня. Улыбнулся, но тут же покачал головой.

– Глаза! Граф сразу же тебя узнает по взгляду.

Я и сама понимала это. Я могу спрятать фигуру под безразмерным балахоном, могу натянуть на голову чепец, но глаза меня сразу же выдадут.

Зигфрид думал недолго. Он снова сунулся в шкаф и выудил оттуда черную повязку, какую надевают ночью, чтобы глаза отдыхали.

– Надень. – Он протянул повязку мне. – Скажешься слепой.

Едва я успела последовать совету аптекаря, как в переднюю дверь затарабанили.

– Оставайтесь в комнате. – Велел он и побежал открывать, спрашивая на ходу: – Кто там?

Теперь видеть я не могла, зато слух тут же обострился. Мы с Томасом сидели на жесткой скамье, прижавшись друг к другу, держась за руки.

– Ты здесь один? – узнала я голос Иоганна, заставивший меня вздрогнуть. Томас лишь сильнее сжал мою ладонь.

Ноги затопали по аптеке. Граф дал приказ обыскать помещение.

– Кузен приехал с женой. – Робко сообщил Зигфрид, сторонясь и позволяя графу фон Берлебургу заглянуть в закуток, где мы скрывались.

Иоганн перешагнул порог, и я сразу же ощутила его резкий запах, который ненавидела с давних пор. Такой бывает у бродячих псов. Мускус и металл – пот и кровь.

Томас медленно поднялся и потянул меня за локоть.

– Слепая что ли?

– Да, ваше высокоблагородие! Слепа от рождения. – Не моргнув, солгал аптекарь.

Граф пробежал взглядом по моему лицу, волосам, рабочему светло-серому платью с длинным передником. Я все это видела сквозь черную повязку. Нет, не видела, ощущала. А потом он вдруг протянул руку в кожаной перчатке и приложил ее к моему животу. Я инстинктивно дернулась и хотела попятиться, но Томас придержал меня, заложив руку мне за спину.

Фон Берлебург только фыркнул, предположив, что я испугалась его. Впрочем, так и было. Руку он убрал, ничего не нащупав. Он не мог даже предположить, что я родила всего лишь за час до его прихода. Меня всю затрясло от ужаса, омерзения и ненависти, которую я к нему теперь испытывала. А граф тем временем изучал Томаса. На краткое мгновение де Сайн уловил что-то во взоре графа, какое-то колебание. Однако тот быстро отвернулся и вышел в коридор.

– Святой отец, похоже, здесь тоже ничего нет. – Сказал он, обращаясь к невидимому спутнику. У меня екнуло сердце.

«Святой отец» – так могли называть лишь аббата, аббата Корвейского, моего отца. Граф вновь привлек его, что вызвало во мне новый прилив гнева. Я сжала руки в кулаки, совсем не чувствуя, что раню ногтями Томаса. Он молчал и терпел до тех пор, пока гвардейцы и граф с моим отцом не убрались из аптеки. Я сорвала чертову повязку и рухнула на скамью без сил. Иоганн не узнал меня. Не узнал и отец, хотя, наверняка тоже заглядывал в комнатку, где мы сидели. И тогда я возблагодарила бога за то, что моя девочка уже далеко от этой проклятой дыры. Где бы она сейчас ни была, она, по крайней мере, в безопасности!

Франческа

Время действия: 1794-1795гг.

Везель, Байройт, Париж, Марсель, Савона

Всё повторяется. Жизнь – это колесо. Череда жизней. Солнце неизменно всходит на востоке и заходит на западе. Дороги сходятся и расходятся. И они неизменно сводят тех, кто уже однажды встречался.

1

Глубокий синий цвет сливался с бирюзовым и почти белым на горизонте. Волны колыхались под досками пристани, обдавая их солеными брызгами. В гавани пестрели баржи, вставшие на ремонт, и торговые суда, причаливающие к многочисленным докам.

Франческа, обтерев рукавом платья личико, которое от этого стало лишь более чумазым, с восхищением наблюдала за людьми-муравьишками, снующими по трапам, перекатывающими грузы на неуклюжих двухколесных тележках с палубы на пристань или обратно. Девочку завораживали громады кораблей, некоторые с поднятыми, раздуваемыми ветром парусами, запахи рыбы и водорослей. Она просто стояла и смотрела вдаль, пока босые ступни не начали замерзать. Но и тогда Франческа бы не ушла. Она не знала дороги домой, да и спросить никого не могла. В ее два года язык еще плохо слушался девочку, хотя воображение от этого ни чуточки не страдало. Глядя на судно с белоснежными парусами, скатанными в огромные свитки, которое только что заняло свободное место в доке, она представляла, как однажды ступит на его борт (возможно, даже возьмется за штурвал) и отправится в далекое путешествие. На корме корабля ярко-алыми буквами будет выведено его название «Анна-Виктория». Почему именно это имя, Франческа не знала.

– Вот ты где, чертовка!

Франческа слишком глубоко погрузилась в свои иллюзии, стоя на прогнивших, скользких досках пристани и вдыхая соленый запах моря с блаженной улыбкой на губах. Она совсем не заметила, как старая женщина в темном платье до пят и с седой головой, покрытой платком, подбежала (скорее, приковыляла) и, схватив девочку за руку, хорошенько встряхнула ее.

– Ты когда-нибудь научишься слушать, что тебе говорят? Я всю пристань обыскала.

Девочка сверкнула томными изумрудными глазами в сторону старухи и отвернулась. Она хотела показать язык, потому что не любила бабушку Чариту, но огромная рыбина, хвост которой торчал из бумажного свертка у той за пазухой, вмиг ее образумила. Чарита никогда не скупилась на шлепки и подзатыльники даже для родных внуков, что уж говорить о Франческе.

– И зачем только Долорес купила тебя у той цыганки?!

Франческа могла бы пожать плечами. Она понятия не имела, о чем толкует бабушка. Однако из ее слов девочка отлично усвоила (ибо произносились они довольно часто), что мама Долорес ее купила.

Чарита устала торговаться с назойливыми продавцами рыбы. Кроме того, у нее ломило спину (к непогоде), и коленные суставы как будто выворачивались наизнанку. Ей не терпелось вернуться домой и положить на колени горячую грелку. Поудобнее перехватив рыбину, Чарита потянула девочку за руку, но та неожиданно стала упираться. Расставила ноги пошире, словно это могло ее удержать. Чарита дернула сильнее, так что послышался сухой хруст, а короткие морковного цвета кудряшки Франчески взвились в воздух. Девочку это только разозлило. От боли в руке и от обиды потекли слезы, вычерчивая светлые полоски на пыльных щеках. Франческа стиснула зубы и расставила ноги еще шире, едва не падая и заставляя Чариту применить все свои силы, чтобы сдвинуть несносную девчонку с места.

Прокричав ругательства и поминая недобрым словом теперь не только цыганку, женщина подхватила девчушку поперек живота и потащила домой, не обращая внимания на брыкающиеся ноги Франчески.

– Ты у меня еще получишь! – пообещала Чарита, делая широкие шаги, насколько позволяли больные ноги. – Попомни мои слова!

Дом стоял недалеко от пристани. Скорее, не дом, а покосившийся шалаш с покрытой соломой и камышом крышей, в котором ютились две семьи.

– Долорес, забери от меня эту чертовку! – крикнула Чарита, ковыляя к крыльцу.

Чуть поодаль в пыли возились двое детей – мальчик лет трех и девочка постарше. Оба коротко стриженные, худенькие и загорелые, как чертенята. За низенькой оградой – сеткой, натянутой на колышки – еще один мальчик лет семи гонялся за курами. Когда ноги отрывались от земли, ступни ничем не отличались от нее по цвету.

Не обращая внимания на кудахтанье кур и вопли мальчишки, изображающего из себя то ли охотника, то ли индейца, Долорес стала подниматься по ступеням крыльца. Под левой рукой она сжимала сверток с купленной рыбиной, а правой крепко держала Франческу, опасаясь, что та снова выкинет какой-нибудь фокус или чего доброго сбежит. Девочка уже не сопротивлялась. По пути домой ей досталась пара хороших затрещин, так что Франческа присмирела и затихла.

– Долорес! – женщина повысила голос, входя в небольшую плохо освещенную комнату с низким потолком.

Неудивительно, что ее дочь не откликалась на зов. Ссутулившись, та сидела за ткацким станком, который грохотал как сумасшедший. Лишь когда мать подошла ближе и положила ладонь на плечо, Долорес повернулась. Грохот прекратился. По крайней мере, на время.

Долорес посмотрела своими круглыми на выкате глазами цвета густой заварки на перекошенное лицо матери, затем на Франческу, потупившуюся в пол. Ничего нового. Все как обычно. Эти двое никогда не любили друг друга.

Объяснений не требовалось, однако Чарита сочла должным пожаловаться на приемную внучку:

– Убежала от меня, пока я приценивалась на рынке. Пришлось обойти всю пристань.

Дочь молчала, чувствуя и долю своей вины в проказах девочки.

– Как хочешь, – сказала Чарита напоследок, – но я больше с ней ни на минуту не останусь. Лучше тебе отвести ее туда, где взяла.

Сложив руки на груди, Долорес дала понять, что решение не оспаривается. Будто речь шла не о ребенке, а о каком-то приблудном щенке.

«Но, мама, это невозможно! Прошло уже два года. И эта девочка стала для меня родной».

Долорес могла бы это высказать. Слова уже готовы были слететь с губ, однако женщина промолчала, прекрасно зная, что может услышать в ответ:

«Тебя никто не тянул за язык, когда та цыганка сошла по трапу на пристань. И никто не заставлял бежать домой, чтобы достать последние деньги, которые копили на черный день».

Вот какие слова услышала бы Долорес от матери. Та не уставала попрекать ее воровством едва ли не каждый раз, когда они ссорились из-за Франчески.

«Разве мало своих четверых (тогда троих)? Надо еще всякий сброд в дом вести?»

Долорес молчала. И Чарита, лишь покачав головой, ушла в свою часть дома, где сидящий в кресле-качалке с повязанным на груди слюнявчиком, ее дожидался парализованный муж.

Женщина какое-то время с грустью смотрела вслед ушедшей матери, потом вздохнула и протянула руки к девочке, все это время стоящей неподвижно, точно кукла.

– Не слушай ее. – Тихо произнесла Долорес, поглаживая Франческу по шелковистым кудряшкам, которые так отличались от жестких, похожих на щетку, волос ее собственных детей. – Никому я тебя не отдам!

Франческа не могла ответить, или не хотела. Улыбнувшись, она прыгнула на колени к Долорес и принялась теребить пуговицу на воротнике ее платья.

Женщина снова вздохнула. В люльке, подвешенной к перекладине под потолком, захныкал младенец. Подхватив Франческу на руки, Долорес пошла проведать своего грудного сына. Через четверть часа в комнате снова набирал силу грохот ткацкого станка.

2

Свет занимающейся зари падал на пустую колыбельку, которую я покачивала. Просто не могла остановиться, несмотря на раздражающий скрип. Мысли, как и взор, были устремлены куда-то вдаль, тогда как руки двигались по собственной воле. Горькие слезы сожаления и утраты текли по щекам. В кроватке этой давно уже никто не спал. А в такие предрассветные часы, как сейчас, некому было утешить. Память беспрепятственно воскрешала события прошлого. И откуда-то, из их глубины, появлялись и вспыхивали прямо передо мной грустные серые глаза. Те, которые я любила больше всего на свете, и те, которых мне уже не увидеть никогда.

3

Шатры колыхались от ветра. Повсюду вспыхивали костры. В гарнизоне праздновали победу окончания осады Майнца. Собственно говоря, сей факт сбил нас с толку и замедлил передвижение на целых два месяца. Поначалу мы с Томасом отправились в Везель – на постоянные квартиры фузилерного полка Гессен-Касселя. Достигнув нужного города, оказалось, что пехоту перевели в Байройт. И вот мы здесь.

Единственного вменяемого человека – судя по мундиру, капрала – мы отыскали притулившимся к дереву. В руках он держал пику, на коленях лежала ополовиненная бутылка бренди. Мышиного цвета усы, как и ресницы, были опущены. Капрал дремал, в то время как вокруг царило пьяное разгулье.

– Эй, ты! – Томас потряс его за плечо. Прежде, чем того удалось разбудить, де Сайн уже кричал во весь голос: – Проснись же, капрал!!!

Поморгав, солдат посмотрел сначала на бутыль у себя на коленях, потом перевел затуманенный взор на нас. Плечи мои лишь слегка прикрывал палантин Тайры, и я дрожала от вечернего холода, стараясь не стучать зубами. Томас еще раз хорошенько встряхнул рядового, чтобы привести в чувства, и спросил:

– Где мы можем найти унтер-офицера Маркуса Кольба?

– Здесь его точно нет. – Развел руками капрал. – Идите в трактир. Все командиры там.

Старик махнул рукой, указывая направление, и мы устремились туда. Томас обнял меня за талию и придвинулся вплотную. Даже он ощущал себя неловко под прицельными взглядами сотен солдат, что уж говорить обо мне.

– Тебе туда лучше не ходить.

Мы как раз проходили возле крайнего шатра, где оставили повозку, когда Томас остановил меня, развернул к себе лицом и крепко, но нежно сжал ладони.

– Не бойся. Со мной ничего не случится. – Заверила я и оказалась права.

Толкнув дверь трактира, мы погрузились в табачный дым и жуткое смешение запахов выпивки, пота и разврата. На одном из столов, изгибаясь в танце под дружные хлопки, стояла молодая девушка, обнаженная выше пояса. Ее юбки беспрестанно порхали над столом, под ними мелькали стройные ноги и нижнее белье. За другим – еще две куртизанки хохотали на коленях у солдат, позволяя ощупывать себя повсеместно. В дальнем углу играли в карты. У стойки трактирщик разливал по кружкам пиво.

Поначалу на нас никто не обратил внимания. Только когда я и Томас стали протискиваться через зал в поисках Кольба, посетители трактира притихли и уставились на нас. Я прижалась к де Сайну, стараясь слиться с ним, чтобы не задеть кого-то краем юбки и не привлечь еще большего внимания.

– Какая цыпочка! – прошипел молоденький солдат, когда я с ним поравнялась, и протянул руку, но реакция виконта была куда быстрее. Рука, та, что тянула ко мне похотливые пальцы, оказалась чудовищно заломлена назад, за спину, а покрывшееся испариной лицо парнишки – плотно прижатым к забрызганному пивной пеной и жиром столу.

– Не смей ее трогать! – на ухо гусару шепнул Томас, однако рядом все услышали его слова. – Даже не смотри в ее сторону.

В другой раз я бы подивилась сноровке де Сайна и одобрительно улыбнулась ему, но не теперь. Тронув его за руку, поскольку уже больше дюжины глаз следили за нами, я увлекла мужчину дальше по узкому проходу между столами. Больше никто не пытался ко мне приставать.

Кольба я видела лишь раз, на свадьбе Тайры, куда мы с графом фон Берлебургом заезжали на пару минут, чтобы вручить подарок. Несмотря на это, его длинное бледное лицо с густыми бровями и напротив тоненькими усиками, хорошо запечатлелось в моей памяти. Сейчас он сидел за тем столом, где шла увлеченная карточная игра. И не был обделен женским обществом. Рядом с законным мужем моей младшей сестры, обвив руками за пояс, восседала совсем юная особа в темно-синем платье, подчеркивающем и обнажающем всё сверх меры.

Маркус Кольб тоже меня узнал. Когда мы с Томасом встали подле стола, он оттолкнул девицу, поднялся во весь рост и, откинув со лба длинную черную челку, спросил:

– Чего вам?

– Я – сестра Аделины… – начала я, но военный оборвал меня на полуслове:

– Знаю. Что дальше?

У меня затряслись руки. Пронзительный взгляд Кольба вызывал во мне желание залепить ему звонкую пощечину. Кроме того, я затылком ощущала, как растет напряжение в трактире, и изо всех сил старалась не показать испуга.

– Где она?

– Да черт ее знает! – буркнул Кольб, сграбастал со стола кружку, сдул с нее пенную шапку и отхлебнул добрую половину.

– Как же? – недоумевала я. – Вы все-таки ее муж, и должны знать…

– Ничего знать не желаю! – отрезал он, стукнув дном кружки по столу. – Пусть теперь о ней заботится французишка, с которым она в Париж отчалила. Предательница несчастная. Но ничего, скоро мы доберемся до лягушатников и перебьем их всех до одного! – Кольба понесло. Я перестала его слушать, каждое слово вызывало во мне отвращение.

Вихрь размытых образов закружился перед глазами: разгоряченные от выпивки солдаты, разлитое пиво, веселящиеся на столах распутницы…

Среди всего это пульсировала, как больной зуб, мысль – моя сестра сбежала с кем-то во Францию, точно так же, как и Регина фон Берлебург. Вот уж поистине причуды судьбы!

– Идем. Идем отсюда! – Томас потащил меня к выходу. Подальше от шумного веселья, от брызжущего слюной Кольба, стоящего посреди зала и клянущего всех на чем свет стоит.

Только оказавшись на улице, под моросящим дождем, я опомнилась и залилась слезами. Не говоря ни слова, Томас повел меня к повозке. Только там, в относительной безопасности и тепле, он повторил мне слова Маркуса Кольба, которые я пропустила мимо ушей. Они в точности повторяли обрывки моего недавнего сна, из-за которого я отчаянно желала найти младшую сестру. Француза, с которым Аделина подалась в бега, будет несложно найти в Париже, поскольку он держит салон красоты где-то на бульваре Монмартр. Однако путь туда был не близкий и политическая обстановка не способствовала пересечению французской границы. Почти полгода ушло на пустые ожидания.

4

Метель разыгралась не на шутку. Караван из нескольких возов, двуколок и экипажей застрял в круговерти снежинок. Ветер несся такой силы, что кони с трудом могли устоять на ногах. О продолжении пути не могло быть и речи.

Я закрепила вожжи на облучке, спрыгнула наземь, утонув в наметенном сугробе едва ли не по колено. Удостоверившись, что не упаду, подхватила два мешка, в которых овса оставалось на самом дне, прикрепила их к мордам лошадей. Повозка да пара гнедых жеребцов – все, что напоминало о визите к старшей сестре Тайре. С тех пор минуло девять месяцев, и я с сожалением – а порой и с ужасом – осознавала, что забываю ее черты, не говоря уже о волевом, строгом голосе. Воспоминания – всё, что останется о старшей сестре, потому что я никогда больше ее не увижу. Я отчетливо это знала. Горький вздох сорвался с губ и истаял вместе с облачком пара в морозном воздухе.

Всхрапывая и подергивая головами, кони трапезничали, тогда как мокрый снег все больше укрывал их. Я прошлась рукой по гладким спинам, смахивая белые накидки. Подумала, это ненадолго, но больше я ничем не могла помочь.

Надсадный кашель Томаса не заглушал даже посвист ветра. Когда я забралась внутрь повозки, осыпанная снежной крупкой с ног до головы, он все также лежал, раскинув руки. Голова покоилась на скатанном тулупе, от высокой температуры на щеках расцвели пунцовые розы. Я присела рядом с ним, поглаживая влажные от пота волосы, которые за время наших странствий стали заметно длиннее.

– Как ты?

Я потрогала его лоб. На нем вполне можно было изжарить яичницу. Компресс практически высох. Взяв платок, я смочила его в жестянке, наполненной талой водой, отжала и положила обратно.

– Твой отвар помогает. Я почти не кашляю. – Прошептал Томас, пытаясь улыбнуться пересохшими губами.

Я видела, каких усилий ему стоило не закашляться в тот самый момент. Травяной отвар нисколько не помогал. Он мог на время снизить температуру и снять признаки простуды, да только болезнь Томаса была намного серьезнее. Что будет дальше, одному богу известно. Выдержит ли Томас еще несколько ночей пронизывающего до костей ветра (от которого матерчатые стены повозки мало спасают) и свирепой пурги? А если нет? Что тогда?

Я подавила вскрик отчаяния и попыталась улыбнуться любимому, но так же, как и у Томаса, улыбка вышла кривой и неискренней. Спешно отвернувшись, я налила в кружку отвара и поднесла к его губам. Томас нашел в себе силы приподнять голову. Но уже через минуту, сделав несколько глотков, безвольно упал на импровизированную подушку. Очередной приступ сухого кашля сотряс его грудную клетку.

Я прикусила губу и отвернулась, чтобы Томас ничего не заметил. Предательские слезы уже щипали глаза, но я не собиралась позволить им вырваться.

Я вылезла из повозки – буквально вывалилась из нее в липкий сугроб – и подставила лицо морозному, обжигающему ветру. Снежинки хлестали по щекам. Плевать. Эта боль ничего не значила по сравнению с осознанием того, что единственный близкий мне человек медленно умирает, а я не в силах помочь ему.

Я обошла повозку. Сняла опустевшие мешки с морд лошадей и забросила на место возницы.

Снег сыпал сплошной завесой. Даже если метель закончится к ночи, раньше завтрашнего утра первым повозкам из каравана не двинуться с места. Днем, когда мы останавливались на привал, впереди, насколько хватало глаз, раскинулась заснеженная равнина. По всей вероятности мы застряли где-то посреди нее.

Темнело стремительно. Чуть поодаль кто-то взялся развести костер, но из-за обильного снегопада ничего не выходило.

– Без огня и горячей еды мы не дотянем и до утра. – Сказал мужчина, закутанный с ног до головы.

Пальцы его плохо слушались, спички гасли. Вокруг, переминаясь с ноги на ногу, топтались несколько ребятишек, похожих на краснощеких снеговиков. Молодая женщина, сидя на бревне, кормила грудью замотанного в тряпки младенца. Еще несколько женщин и мужчин стояли по другую сторону от сложенного кучей хвороста. Увязая в снегу, я направилась к ним.

Караван на многие метры растянулся по тракту, от которого осталось одно воспоминание. Первых повозок я даже не смогла разглядеть. Все они утонули в снежном мареве.

– Положите мелкие веточки вниз, а сверху набросайте ельник, чтобы огонь не задувало. – Посоветовала я мужчине.

Он смерил меня неодобрительным взглядом колючих серых глаз, по-волчьи глядящих из-под шарфа, но выполнил все в точности. Сухие ветки затрещали, и наконец-то появился дымок, потом и пламя. Вскоре, несмотря на продолжающий валить снег, костер разгорелся как следует. Люди стали подсаживаться ближе, чтобы согреться. Кто-то приспособил котелок на треноге и топил снег, кто-то тут же пек картошку. Не решаясь подойти ближе, я стояла в паре шагов от огня, грея руки, которые почти ничего не чувствовали – рукавиц у меня не было, как и другой теплой одежды. На продолжительном пути, в одной из деревень Томас помог крестьянам вырыть колодец, где-то подсобил с крышей. В итоге у меня появились сапоги да стеганая кофта. У Томаса было и того меньше. Потому-то он лежал в повозке с высокой температурой и жутким кашлем, который, как я подозревала, лишь первый признак болезни.

– Ведьма и носа не кажет. – Шепотом произнесла одна из женщин, сидящих подле. Другая покосилась на меня и толкнула товарку в бок, чтобы не болтала лишнего.

Я насторожилась:

– Что за ведьма?

Женщины сначала пожали плечами, переглянулись, гадая, можно ли мне доверять. Решили, что можно. И принялись рассказывать наперебой.

Где-то в голове каравана ехала колдунья. На вид страшна, но в помощи никому не отказывала. Тому-то вылечила больной глаз. Того-то лошади вывернутую ногу вправила. Выходило, что девица та настоящая чудесница. Отчего же крестьянки говорили шепотом и называли ее ведьмой? Спрашивать я не стала, а попросила только показать, где искать ее повозку. Вдруг поможет Томасу. Я уже готова была начать молиться. И только воспоминания об отце-предателе удерживали от этого.

Фургончик ведьмы стояла неподалеку, припорошенный словно избушка. Крепкий каркас и кузов из рогожи говорили о том, что внутри тепло. Я обошла повозку кругом. Единственная лошадь в упряжи – светло-серая кобылица – мирно выщипывала соломинки из охапки сена, брошенной у ее ног. Я погладила ее по шелковистой морде и пошла искать хозяйку.

Женщина с распущенными черными волосами сидела ко мне спиной, когда я откинула полог. На маленьком переносном очаге что-то булькало, источая мерзкий запах кислятины. Он едва не свалил меня с ног. Пока я справлялась с удушьем, протирала слезящиеся глаза и раздумывала над словами, какими лучше попросить у ведьмы помощи, она отбросила черпак на низкий ящик, служащий столом, горстью подцепила какой-то черный порошок из склянки и бросила в шипящее варево. Я вскрикнула, когда искры полетели во все стороны. Ведьма, тряхнув волосами, резко повернулась. И вновь я почувствовала, что сознание уплывает.

– Анна? – выдохнула я, хватаясь обеими руками за проем. – Это ты?

Лицо цыганки выглядело утомленным и суровым. Первые ранние морщины. Первые белые пряди, выглядывающие из-под косынки, повязанной на лбу. Сколько ей было лет на самом деле? Я не могла ответить на этот вопрос ни тогда, ни сейчас.

– Ах, это ты?!

Алые губы чуть приоткрылись, обнажив множество черных дыр между зубами.

– Честно сказать, не ожидала, что ты придешь.

Она похлопала рукой по ящику, приглашая меня присесть. При этом все склянки оттуда перекочевали на пол. Наигранная улыбка цыганки вызвала во мне неотвратимое желание впиться ногтями в ее лицо, вырвать как минимум клок волос, трясти за плечи, пока она не скажет, где моя дочь. Я сдержала себя.

– Выходит, ты меня видела?

Она кивнула.

– Отчего же не подошла?

В глазах Анны, кажущихся красными от пылающего огня, мелькнуло что-то незнакомое, пугающее. Мелькнуло и пропало. Я едва успела уловить эту искорку. Презрение. Ненависть. Ревность.

– Прерогативой Карла было бегать за тобой. Угождать.

– Он здесь? – на мгновение в сердце затеплилась надежда. Я лишь обманывала себя. Снам следовало доверять больше.

– Понятия не имею, где этот шут. – Фыркнула цыганка и отвернулась, помешивая варево половником. – Надеюсь, провалился в ад. Как и баронесса. – Предвосхитила она ожидаемый вопрос об Эстер Сен-Реми.

Уж тут я не выдержала – рванулась вперед, опрокинув ящик, на котором сидела, сбила с очага котел с варевом и вцепилась в ворот платья у самой шеи цыганки. С удовольствием отметила, что на бледной коже остались красные царапины от ногтей, там, где я ее случайно задела.

– Где моя дочь? Отвечай, гадина! Я тебе ее доверила. И нечего пялиться на меня своими зенками. Бесполезно. Засунь свое колдовство себе в жопу, или куда тебе больше нравится! Говори же!!!

Я встряхнула ее хорошенько, насилу смиряя себя, чтобы не располосовать ее личико или не повозить им по полу, втирая то самое варево, что благоухало на всю повозку.

– Отдала побирушке на пристани где-то в Италии. Жаль, виршеплета уже не было со мной. Он так смешно закатывал глаза и махал руками, когда девчонка принималась реветь. – Сквозь боль хохотнула Анна. – Знаешь ли, я сбежала от него и баронессы еще в Марселе.

– Ты отдала кому-то мою дочь?

Думаю, в тот момент Анна готова была убить сама себя, лишь бы я исчезла, потому что ярость моя перешла все границы. И она прочитала это в моих глазах. В голове закружилась тысяча вариантов, как прикончить цыганку, начиная от черенка ложки в глаз и заканчивая стрихнином (чтобы подольше мучилась), который я заметила в одной из склянок. Пришлось умерить свой пыл. Иначе я ничего не узнаю о дочери.

– Скажи, кому и где ты ее отдала, и я оставлю тебя в покое.

Окинув взором внутреннее убранство повозки, я поняла: даже если я уйду немедленно, вспоминать меня (и, скорее всего, проклинать) Анна будет еще долго. Я разнесла практически всё в порыве гнева.

– Я уже сказала: ее купила какая-то итальянка на пристани. Больше ничего не знаю.

– Купила? Купила, как какой-нибудь товар???

Жар вместе с яростью стал вновь подниматься во мне. Я хотела душу вытрясти из цыганки. И сделала бы это, не взбреди в голову кому-то навестить ее. Я услышала приближающиеся голоса и нехотя разжала кулаки.

– Дай мне какое-нибудь снадобье от кашля. – Быстро попросила я.

Анна оскалилась на половину беззубым ртом и сунула мне баночку (одну из немногих оставшихся целыми) с какой-то зеленой дрянью. Та стояла рядышком, будто цыганка знала, зачем я приду. Я схватила склянку и выпрыгнула в снег. К повозке шли двое молодых мужчин. Увидев меня, они немного притормозили. Я уступила им дорогу. Подождала, пока они скроются внутри, и полог задернется. Потом, стараясь ступать как можно тише, вновь обошла повозку и ослабила уздечку лошади. Если метель продлится всю ночь (а так и будет, решила я), на завтра Анна очень удивится, не найдя свою животину.

Вернувшись в свой фургон, я развела ложку цыганкиного средства в горячей воде и дала выпить Томасу. Жар вскоре прошел. На следующее утро он уже мог сменить меня и править лошадьми.

5

Бульвар Монмартр благоухал запахами весны и продаваемых на каждом шагу цветов, но больше – все-таки духами и пудрой из открытых дверей всевозможных магазинчиков, парикмахерских, салонов красоты.

Мы двое казались чем-то чужеродным на этой нарядной улице – в истоптанной обуви и приходящей в негодность одежде. Мимо нас, не удостоив даже беглым взглядом, прошествовала молодая женщина с высокой прической и высокой грудью, выпячивающейся из декольте черного платья. Плечи ее покрывало песцовое манто, а на сгибе правой руки пристроилась крохотная собачка. Она нас тоже проигнорировала, залившись лаем на снующие по проезжей части повозки. Двое джентльменов в строгих костюмах вышли из экипажа и направились к ближайшему банку. Слово это мне было понятно, не намного отличалось от написания на родном языке. Эта малость заставила почувствовать себя еще более ненужной на этом бульвар, в этом городе.

– Смотри! – Томас подхватил меня под руку и потянул вперед – туда, где яркие огоньки переливались в витринах.

Мы миновали ателье с выставленными образцами платьев на безголовых манекенах, и Томас указал на вывеску над головой. Она была нежно-кремового цвета (по крайней мере, так казалось в сгущающихся сумерках), а надпись – название салона красоты – вывели тонкими черными буквами.

– Адель. – Прочла я вслух.

Невольная улыбка растянула губы. Я повернулась к Томасу. Его лицо тоже светилось.

– Неужели мы ее нашли? – не верила я. Два года поисков и наконец какая-то зацепка. Будет очень обидно, если она окажется ошибочной. – Войдем?

Томас пожал плечами. Мы стояли на пороге ликования либо разочарования, боясь узнать истину. К тому же наш внешний вид совсем не подходил к этому пышному зданию и дубовой в узорах двери. И все же я не выдержала. Взялась за круглую серебристую ручку в виде львиной головы (она так походила на брошь Томаса, которую он пристегнул к одеяльцу, отдавая нашу дочь, что заставила сердце заныть от тоски), потянула на себя. Тренькнули колокольчики, отчего я вздрогнула и уже готова была броситься прочь без оглядки. В этот момент невысокий мужчина с вьющимися темными волосами до плеч распахнул перед нами дверь. Приветливая улыбка на его смуглом лице и лучистые карие глаза в окружении морщинок могли бы соответствовать тридцатилетнему возрасту, однако седые пряди у висков говорили о том, что он намного старше. Одет мужчина был в изящный приталенный жилет из шелка – черный на спине, более светлый спереди – и узкие бриджи. На его фоне мы, должно быть, выглядели клошарами. Однако хозяина салона это ничуть не смущало.

Француз всплеснул руками, разглядывая меня и что-то тараторя на своем языке. Единственное, что я разобрала: «Мое имя Жан-Батист ле Морель» и «Добро пожаловать!»