Текст книги "Оливия Джоулз, или пылкое воображение"
Автор книги: Хелен Филдинг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)
– Хм-м, – протянула Оливия. – Но если религиозное правительство берется выступать от имени Бога, а не руководит демократическим процессом, что может тогда остановить безумца, который скажет, что это по воле Бога он потратил все государственные деньги, отпущенные на продовольствие, чтобы построить себе восемнадцать дворцов?
– Партия «Баас» Саддама Хусейна – плохой пример религиозного правительства.
– Я вовсе не это имела в виду. Я просто назвала первое, что пришло в голову. Я хочу сказать: кто решает, в чем состоит воля Божья?
– Она изложена в Коране.
– Но священные писания легко толковать вкривь и вкось. Сам знаешь: что для одного значит «Не убий», то для другого означает «око за око». Ты же не думаешь, что убивать людей во имя религии – это нормально.
– Ты педантична. Истина не нуждается в толкованиях. Она так же ясна, как солнце, восходящее над пустынной равниной. Ошибка западной культуры очевидна во всем – возьми большие города или средства массовой информации. А что она несет людям? Самоуверенность, глупость, насилие, страх, бездумную погоню за материальными благами, поклонение сиюминутным знаменитостям. Возьмем, к примеру, людей, которых мы с тобой видели в Лос-Анджелесе: развратные, пустые, самовлюбленные, только посули им богатство и славу – кинутся, как саранча на сорго.
– А мне показалось, они тебе нравятся.
– Я их презираю.
– Тогда почему же ты берешь их на работу?
– Почему я беру их на работу? Ах, Оливия, ты не такая, как они, но ты все равно не поймешь.
– А может, пойму. Для чего ты окружаешь себя всеми этими горничными, охранниками, и дайверами, и серфингистами, мечтающими стать актерами, раз ты их презираешь?
Пьер перегнулся через стол и медленно-медленно провел пальцем по ее шее. Она стиснула шляпную булавку.
– Ты не похожа на них. Ты не саранча, ты – сокол.
Он поднялся из-за стола и подошел ближе. Погладил ее по волосам – по спине у нее побежали мурашки.
– Ты не такая, и потому тебя надо держать в клетке и приручать, до тех пор пока ты не приучишься возвращаться к хозяину. Ты не такая... – прошептал он ей в затылок, – и ты не развратная.
И вдруг ухватил ее за волосы и оттянул ее голову назад.
– Правда ведь? Разве ты готова к посягательствам другого мужчины, к тайным поцелуям во мраке?
– Ой, пусти, – сказала Оливия, дергая головой. – Что за мужчины на этом острове? Безумцы какие-то. Мы ведь ужинаем. Пожалуйста, перестань валять дурака, сядь и расскажи мне, что ты имеешь в виду.
Феррамо не спешил отпускать ее.
– Ну пожалуйста, Пьер, мы же не на школьной площадке. И чтобы спросить меня о чем-то, не обязательно дергать за волосы. Садись лучше на место, у нас еще впереди десерт.
Ом постоял еще минуту, потом не спеша вернулся на свое место – так пантера осторожно ходит вокруг добычи.
– Почему ты не пришла ко мне, как обещала, мой ловчий сокол, моя сакр?
– Потому что я не сокол, а профессиональный журналист. Я пишу о дайвинге в местах, еще не вытоптанных туристами. Как бы я могла описать острова Ислас-де-ла-Баия, если бы сразу осела в роскошнейшем отеле?
– Неужели тебе необходимо встречаться с местными инструкторами по дайвингу?
– Конечно.
– Мне кажется, – сухо сказал Феррамо, – ты поняла, Оливия, кого я имею в виду. Я говорю о Мортоне.
– Пьер, ты же знаешь, как ведут себя западные парни на вечеринках, особенно если там много рома и бесплатного кокаина: лезут с поцелуями к девчонкам. В наших странах это не считается оскорблением. И в конце-то концов, я ведь его прогнала, – сказала девушка, чуточку слукавив. – А сам-то ты с тех пор скольких девушек целовал?..
И тут он улыбнулся, как мальчик, которому после скандала вернули-таки его любимую игрушку.
– Ты права, Оливия. Конечно же. Другие мужчины будут восхищаться твоей красотой, но ты вернешься к своему хозяину.
Боже, как же он упрям.
– Пьер, послушай. Во-первых, я современная девушка и у меня нет хозяев, – она прикидывала, как бы половчее уйти от неприятной темы. – Во-вторых, если двое хотят быть вместе, у них должно быть общее мировоззрение, а по моему твердому убеждению, убивать нехорошо. А если ты так не считаешь, мы должны с этим разобраться.
– Ты меня разочаровываешь. Как и все на Западе, ты достаточно самоуверенна и принимаешь в расчет только свою собственную, наивную и близорукую точку зрения. Но представь себе, о чем может думать бедуин в суровой пустыне. Выживание племени для него превыше жизни индивидуума.
– Стало быть, ты за терроризм?
Он налил себе еще вина.
– Ни один человек не скажет, что война лучше мира. Но бывают времена, когда война становится необходимостью. А сегодня правила ведения войны изменились.
– Неужели ты... – начала она, но ему явно надоела эта тема.
– Оливия, – заметил он с улыбкой, – ты совсем ничего не ешь! Тебе что, не нравится?
– Я все еще неважно себя чувствую – укачало на катере.
– Надо поесть. Обязательно. Иначе ты меня сильно обидишь.
– Вообще-то от вина я бы не отказалась. Можно открыть «Пулиньи-Монтраше»?
Подействовало! Феррамо продолжал пить, а Оливия продолжала выливать вино под смоковницу. Он по-прежнему был собран, следил за своими жестами, и только красноречия и страсти в его речах заметно прибавилось. И еще она чувствовала, что ему это нелегко дается, что Пьер на грани срыва и его настроение в любую минуту может перемениться на полностью противоположное. И это так не вязалось с его манерой держаться на людях: тогда он казался спокойным, уравновешенным, исполненным чувства собственного достоинства. Интересно, подумала Оливия, может, все это последствия какой-то давней психологической травмы, подспудно сказывающейся, как и в ее случае: смерть кого-то из родителей, например?
Постепенно из обрывков стала складываться история его жизни. Он получил образование во Франции. Упомянул Сорбонну, но вскользь. Подробнее говорил о занятиях в Грассе на Лазурном Берегу, где обучался искусству «обоняния» – необходимому для будущего парфюмера. Потом долгое время жил в Каире. У него был отец, которого он презирал и вместе с тем боялся. О матери же – ни слова. Весьма трудно оказалось вывести его на разговор о его продюсерской работе во французском кинематографе. Это было почти то же самое, что заставить кого-нибудь из официантов – они же продюсеры – в «Стандард Отеле» назвать последний поставленный ими фильм. Ясно одно: в семье денег было немеряно, он привык их тратить почем зря, и объездил чуть не полмира – Париж, Сен-Тропез, Монте-Карло, Ангуилла, Гштаад.
– А в Индии ты был когда-нибудь? – спросила Оливия. – Мне бы очень хотелось побывать в Гималаях, в Тибете, в Бутане... – «ну же, решайся, договаривай!»– ...и в Афганистане. Загадочные, девственные места. Ты там бывал?
– Ну да, конечно, в Афганистане был. Прекрасный, суровый и дикий край. Я отвезу тебя туда, мы поедем верхом, и ты увидишь жизнь кочевников, – так я сам жил в детстве, так жили мои предки.
– А что ты там делал?
– В юности я любил путешествовать – совсем как ты, Оливия.
– Ну, вряд ли ты путешествовал так же, как я, – заметила она с улыбкой, а сама подумала: «Ну же, давай, выкладывай. Проходил подготовку в лагерях? Готовился ко взрыву «ОкеанОтеля» или к чему другому? Когда это будет? Скоро? И меня собираешься к этому привлечь?»
– Нет, почему же. Мы жили в палатках, как простые люди. Моя родина – это земля кочевников.
– Судан?
– Аравия. Земля бедуинов: бодрая, гостеприимная, простая и мудрая, – он снова глотнул «Монтраше». – Западный человек, думающий лишь о прогрессе, ничего не видит, кроме будущего, и разрушает мир во имя стремления к новизне и к успеху. Мой же народ знает, что истину следует искать в мудрости прошлого, и богатство и успех каждого зависит от силы племени.
Феррамо налил еще вина, наклонился и схватил ее за руку.
– Потому-то я и должен отвезти тебя туда. И конечно, там ты найдешь массу материала для твоей статьи о дайвинге.
– Жаль, но я не могу, – сказала она. – Нет. Я должна получить заказ от журнала.
– Но во всем мире нет лучшего места для дайвинга! Там такие скалы, такие отвесные кручи, уходящие вниз на семьсот метров, коралловые остроконечные рифы, похожие на старинные башни, вздымающиеся прямо со дна океана, такие пещеры и подводные туннели. Это невозможно передать! Девственные места! Нетронутые! За все время ты не встретишь ни одного дайвера.
Кажется, последняя бутылка вина превратила Феррамо в заправского очеркиста.
– Остроконечные рифы поднимаются из морских глубин, привлекая несметное количество морских обитателей, в том числе и крупных. Только представь, какое это поразительное зрелище – акулы, скаты, барракуды, серебристый горбыль, собакозубый тунец...
– А, так там много рыбы! – воскликнула Оливия.
– И завтра мы с тобой устроим дайвинг a deux.[38]
«С похмелья? Ну уж нет».
– А там есть где остановиться?
– Вообще-то большинство дайверов живут прямо на борту. У меня там есть несколько лодок, оборудованных для жилья. Но ты, конечно, если захочешь, сможешь жить как настоящий бедуин.
– Звучит заманчиво. Но я ведь должна писать только о том, что читатели могут испытать сами.
– Давай лучше я расскажу тебе о Суакине, – сказал Пьер. – Суакин – это Венеция Красного моря. Полуразрушенный коралловый город, в шестнадцатом столетии считавшийся крупнейшим портом на Красном море...
Прослушав двадцатиминутную хвалебную оду, произнесенную на одном дыхании, она начала подозревать, что роль Феррамо в «Аль-Каиде» сводится к тому, чтобы забалтывать слушателей до смерти нудными речами. Похоже, у него слипались глаза – Оливия выжидала, когда он окончательно сомкнет ресницы, – так мать следит за своим малышом, дожидаясь, когда можно будет взять его на ручки и отнести в кроватку.
– Давай вернемся в комнату, – шепнула она, помогая ему дойти до низкой кушетки. Он тяжело плюхнулся на нее и уронил голову на грудь.
Затаив дыхание и до конца не веря, что осмелится это сделать, девушка скинула туфли и на цыпочках подошла к компьютеру. Открыла его и нажала на клавишу – может, он тоже просто дремал, как и его хозяин? Черт. Он был выключен. Если включить, какой будет звук: аккорд или, не дай Бог, он квакнет?
Феррамо шумно и тяжко вздохнул и чуть повернулся, провел языком по губам, как ящерица. Оливия подождала, когда его дыхание опять станет ровным, и только тогда решилась. Нажала на кнопку пуска, подумав: если что – кашляну. В компьютере что-то зажужжало, и, прежде чем она сообразила, что пора кашлянуть, компьютер произнес женским голосом: «А-га».
Феррамо открыл глаза и сел прямо. Оливия быстро схватила бутылку с водой.
– А-га, – сказала она, – ага, тебе грозит тяжкое похмелье, если ты не выпьешь воды.
И поднесла бутылку к его губам. Он покачал головой и жестом отстранил бутылку.
– Ну, тогда прошу меня не винить, если с утра у тебя будет трещать голова, – продолжала Оливия, подбираясь к компьютеру. – Тебе следовало бы выпить не меньше литра воды и принять таблетку аспирина. – Продолжая щебетать в том же духе, потихоньку уселась за компьютер и, стараясь сохранять спокойствие, оглядела рабочий стол. Ничего особенного – обычные картинки да ярлычки. Она глянула через плечо. Феррамо крепко спал. Она подключилась к Интернету, потом сразу же перешла к «Избранному».
Первые две странички были такие:
«Гидросварка: все для сварки под водой».
«По низкой цене – машинка для удаления волос в носу».
– Оливия! – (Она так и подпрыгнула на стуле.) – Что ты там делаешь?
«Спокойно, без паники. Помни, он выпил добрых четыре бутылки вина».
– Пытаюсь проверить свою электронную почту, – сказала она, не глядя на него и по-прежнему тыча пальцем в компьютер. – У тебя беспроводная связь или по модему?
– Отойди оттуда.
– А зачем? Ты же все равно сейчас заснешь, – сказала она, якобы надувшись.
– Оливия! – произнес он грозно.
– Ладно, ладно, я сейчас. Только выключу, – быстро проговорила она, отключилась от сети и услышала, как он встал с кушетки. Сделав невинное лицо, она обернулась к нему, но он уже направлялся в ванную. Она метнулась на другой конец комнаты, открыла шкаф и увидела кучу видеофильмов, некоторые были надписаны от руки: «Лоуренс Аравийский», «Призы Киноакадемии 2003», «Академия страсти мисс Уотсон», «Изумительные пейзажи островов Ислас-де-ла-Б'аия».
– Что ты там роешься?
– Ищу мини-бар.
– Здесь нет мини-бара. Это не гостиница.
– А я думала, гостиница.
– Мне кажется, тебе пора возвращаться в свой номер, – Похоже, он только начал осознавать, что сильно пьян. Одежда его помялась, глаза покраснели.
– Ты прав, я очень устала, – произнесла Оливия с улыбкой. – Спасибо за прекрасный ужин.
Но он уже метался по комнате, опрокидывая вещи, – видно, искал что-то, и лишь махнул ей рукой на прощанье.
Да, это было жалкое подобие того сильного, уверенного в себе мужчины, на которого нельзя было не обратить внимание и который так поразил ее в том отеле в Майами. «Спиртное – моча Сатаны,– подумала она, возвращаясь в свою комнату. – Интересно, скоро ли в «Аль Каиде» откроют отделение «Анонимных алкоголиков»?»
37
Спала Оливия плохо. У нее не было во рту ни крошки с тех самых пор, как она отведала бананового пирога мисс Рути, но это было двенадцать часов назад, а номер ее, хоть и роскошный, оказался без минибара – ни «Тоблерона», ни банки с кешью, ни упаковки с «M&M's». Она так и эдак крутила головой, укладываясь поудобнее на наволочке, которая показалась сделанной из тончайшего египетского полотна в три тысячи нитей, но ничего не помогало.
В пять утра она села на постели и стукнула себя по лбу. Пещеры! «Аль-Каида» обитает в пещерах Тора-Бора! А Феррамо, вероятно, прячет Усаму бен Ладена, а заодно и Саддама Хусейна в пещере под Суакином. Вот она, вожделенная мечта Дональда Рамсфелда: оружие массового уничтожения, спрятанное в пещере, прямо под ней, и сверху надпись: «СОБСТВЕННОСТЬ С. ХУСЕЙНА. ВЗОРВЕТСЯ ЧЕРЕЗ 45 МИН.».
Но в конце концов, когда рассветное солнышко, вставая из-за моря, начало разгонять лучами ночную тьму, Оливия заснула, и виделись ей странные сны: обезглавленные тела в костюмах для подводного плавания, голова Усамы бен Ладена в тюрбане, которая проваливается в океанскую бездну, а сама при этом все говорит и говорит о каких-то пятнадцатилитровых цистернах, о достоинствах неопреновых сухих гидрокостюмов, датских жилетов для дайвинга и австралийских обрывов.
Когда она проснулась, ярко светило солнце, щебетали тропические птички, и в животе у нее урчало от голода. Казалось, сам воздух, напоенный влажными ароматами, напоминал о том, что сегодня – выходной. Надев хлопчатобумажный халат и тапочки, Оливия вышла на балкон. Было прекрасное, почти безоблачное воскресное утро. Она учуяла запах еды – завтрак!
Табличка-указатель с надписью «Клуб» привела к тики-бару под пальмовым навесом – там, весело болтая и смеясь, сидела стайка юных красоток. Оливия сначала оробела, как новенькая в незнакомом классе, но потом услышала знакомый голосок с характерными лос-анджелесскими интонациями...
– Я хочу сказать, я, типа, достиглаза эти дни большего, чем за всю свою жизнь...
Это была Кимберли. Перед ней на тарелке высилась целая гора блинчиков, а она лишь рассеянно возила вилкой и, кажется, не проявляла к ним никакого интереса. Оливии стоило большого труда удержаться и не отобрать их у нее.
– Кимберли! – радостно воскликнула она, на полном ходу врезаясь в девичью группу. – Как я рада тебя видеть! Как продвигается фильм? Где ты взяла эти блинчики?
Как же она обожралась! Оливия съела омлет с беконом, три банановых блинчика с кленовым сиропом, одну булочку с голубикой, три маленьких ломтика бананового хлеба, два стакана апельсинового сока, три чашки капуччино и «Кровавую Мэри». Пока она уплетала все это, стараясь бурно не проявлять радости оголодавшего, стали появляться все новые лица, знакомые ей по Майами и по Лос-Анджелесу. Кроме Кимберли, там был Уинстон, красивый чернокожий инструктор по дайвингу (слава Богу, он избежал кровавой бойни, устроенной в «ОкеанОтеле»), потом Майкл Монтерозо, чудо-косметолог, и Трэвис, человек с «волчьими» глазами: актер, он же писатель, он же учитель жизни. Все они выставляли напоказ свои смазанные маслом и великолепно натренированные тела, слоняясь между баром и бассейном. Тут вербовочный лагерь, это было ясно как день, – здесь у «Аль-Каиды» что-то вроде парка отдыха, вроде как у британцев Батлинз. Уинстон лежал в шезлонге и громко переговаривался с Трэвисом и Майклом Монтерозо, сидевшими в баре.
– Это вино урожая года Валентино, когда она была в платье с белой полоской? – произнес Уинстон.
– В нем она была на «Оскаре», – поправил его Майкл. – А на премии «Золотой глобус» на ней было Армани темно-синего цвета, с открытой спиной. И толкнула речь насчет дорогуш – «У каждого должен быть дорогуша, чтобы сказать «Ну как день прошел, дорогуша?» У меня для этого есть Бенджамен Братт».
– А через полтора месяца они разбежались.
– Я был в охране на премьере «Одиннадцати в Океане», стою и думаю: не могу же я попросить Джулию Роберте открыть сумочку, так она сама подходит и раскрывает ее передо мной.
– Ты и сейчас там работаешь? – спросил актер Трэвис, сверкая голубым «волчьим» глазом.
– Уже нет, – буркнул Уинстон. – А ты все еще водишь фургон для этих, в южном Лос-Анджелесе?
– Нет.
– А я думал, водишь, – сказал Майкл.
– Ну, разве что иногда, редко.
– О чем речь? – поинтересовалась Оливия.
– Ну, это, типа, как бы сказать... такая офигенная работа, – заплетающимся языком отвечал Трэвис. – Дерьмо, конечно, зато денежная. Если ехать, типа, в Чикаго или в Мичиган и спать в фургоне, ты можешь намотать километраж – за день и сверхурочно, но что получше, всегда достается боссам.
– Как называется фирма? – спросила она и тут же пожалела об этом. Вопрос прозвучал слишком по-журналистски – еще так мог бы спросить полицейский. Но, по счастью, актер Трэвис витал мыслью далеко и ничего не заподозрил.
– Охранная фирма-то? «Надежный перевозчик».
Он зевнул, слез со своего насеста и прошествовал к столику под пальмой, на котором размещалось нечто, напоминающее гигантскую скульптуру из воска – из нее торчало несколько горящих свечей. Сунув в рот недокуренный косяк, он снова раскурил его и принялся мять воск, лепя из него нечто непонятное и загадочное.
– Что это он делает? – вполголоса спросила Оливия.
Майкл Моитерозо выкатил глаза.
– Восковой торт, – ответил он. – Так он высвобождает творческую энергию.
Девушка еще раз глянула в ту сторону, и у нее перехватило дыхание. Мимо бара шел Мортон Си – костюм для подводного плавания спущен до талии, мышцы так и играют. На каждом плече он нес по кислородному баку, а шедшие за ним двое смуглых парней (внешне похожие на арабов) несли жилеты и регуляторы воздушной смеси.
– А я была в этом году на вручении Оскара, – сказала Кимберли. – Заполняла место. Сидела за Джеком Николсоном.
Мортон Си заметил Оливию и, вспыхнув, отвернулся. Ишь, рассердился. Гад двуличный. И пусть теперь не пытается втереться к ней в доверие. Она достала миниатюрную фотокамеру и украдкой сделала несколько снимков.
– Ты серьезно? – спрашивал Уинстон. – Это такие ребята, которые, типа, садятся на место, когда Холли Берри идет в уборную?
Оливия слегка ткнула Майкла локтем, кивнув на удаляющуюся спину Мортона.
– Кто это? – шепотом спросила она.
– Этот белобрысый? Это, типа, вроде как инструктор по дайвингу или что-то вроде того.
– Отец меня туда устроил, потому что он там осветителем, – похвасталась Кимберли. – Второй раз я сидела за Шакиру Кейн, но она, типа, лишь в один перерыв пошла в уборную. Зато в прошлом году я чуть не за половину первого ряда посидеть успела.
– Кто-нибудь видел Пьера?
– Альфонсо сказал, что он пошел, типа, на ланч, или жранч – в общем, поесть. А вон и Альфонсо. Привет, старик. Давай выпьем.
Похожий на тролля Альфонсо, без рубашки, направился к бару. Оливия почувствовала, что ее желудок не в силах переварить вида его волосатой спины.
– Пойду искупаюсь, – сказала она, но, слезая с табурета, начала опасаться, что блинчики утянут ее на дно.
Нырнув в чистую веду, Оливия поплыла вперед быстро и уверенно, стараясь не дышать как можно дольше, и вынырнула в сотне ярдов от того места, где погрузилась в воду. В Уорксопе она как-то раз победила в соревнованиях по подводному плаванию в бассейне, но потом их запретили из-за того, что кому-то стало дурно. Оливия откинула назад волосы, чтобы не путались, снова нырнула и устремилась вперед – она решила обогнуть мыс, чтобы увидеть бетонный пирс. Море здесь было темнее, и волн было больше. Оливия перешла на быстрый кроль и вскоре оказалась напротив пирса. Не похоже, чтобы им пользовались. Высокий забор, опутанный сверху колючей проволокой, загораживал подход к пирсу со стороны отеля. У самого берега под навесом был устроен склад, лежали какие-то баки, а рядом – лодка, будто бы разрезанная пополам.
За пирсом протянулась длинная полоска пляжа, на песок накатывали волны с белыми барашками по краям. А в двухстах ярдах от берега стояла на якоре, подпрыгивая на волнах, небольшая лодка. Какой-то дайвер встал на рейку на корме и шагнул в воду, за ним последовали еще трое. Она снова нырнула и поплыла поближе к ним. Когда же вынырнула, последний из четырех дайверов начал погружение. Полагая, что они теперь не скоро вынырнут, Оливия смело поплыла к пирсу и очень удивилась, когда, оглянувшись назад, увидела, что все четверо показались на воде чуть ближе к берегу. Всем своим видом они выражали ожидание, чем сильно напомнили ей тюленей. Потом один из них, быстро загребая руками, ринулся к волне и вскарабкался на доску. Серфингисты! Она зачарованно смотрела, как, уловив поднимающуюся волну, молодые люди быстро, зигзагом, скользят по ее поверхности. Потом они выскочили на берег, радостно смеясь, направились к пирсу. Но вдруг один из них закричал и пальцем показал на нее.
Оливия нырнула почти на пять футов и поплыла к бетонному пирсу. Легкие ее, казалось, вот-вот разорвутся, но она продолжала плыть, пока не обогнула пирс, и только потом вынырнула, задыхаясь и хватая ртом воздух. Серфингистов нигде не было видно. Она снова нырнула и поплыла в сторону курорта – вода наконец стала спокойнее, теплее и цвет ее стал бледно-голубой – на глубине снова было песчаное дно тихой бухты.
Оливия с облегчением вынырнула на поверхность, перевернулась на спину, чтобы наконец отдышаться. Чуть поодаль плавал какой-то плот. Она не спеша подплыла к нему, подтянулась и растянулась на искусственной травке.
Плот был шикарный: точно такие же лежали вокруг бассейна в «Стандард Отеле» в Лос-Анджелесе.
Она раскинула руки и ноги, глубоко вздохнула и стала смотреть на небо. Солнце приятно грело кожу, плот тихонько покачивался на волнах, вода нежно плескала о край.
Но в блаженной дремоте она пребывала недолго. Чья-то рука вдруг крепко зажала ей рот. Она инстинктивно вытащила из купальника булавку и вонзила ее в руку – рука дернулась и чуть ослабила хватку, этих мгновений ей оказалось достаточно, чтобы вывернуться.
– Не двигайся, – Оливия узнала голос.
– Мортон, что с тобой? Ты что, боевиков насмотрелся?
Она повернула голову – и что же? Оказалось, что на нее смотрит зияющее дуло пистолета. Странное ощущение, правда. Когда-то она задумывалась: а каково это? – но теперь ей казалось, будто она находится где-то в другом измерении. «Просто как в кино»,– подумалось ей, вот так же бывает, когда вы видите дивной красоты пейзаж, а вам кажется, что это совсем как на фотографии.
– Что было в игле?
Серые глаза смотрели холодно и настороженно. Положив локоть на плот, он все еще наставлял на нее пистолет.
– Эта штука все равно не выстрелит, – сказала Оливия. – Она была в воде.
– Ляг на живот. Вот так. А теперь, – он нагнулся к ней, – что было в твоем чертовом шприце?
Испугался! Это явно читалось в его глазах.
– Мортон, – спокойно сказала она, – это всего лишь шляпная булавка. Я путешествую в одиночку. Ты меня напугал. И сейчас продолжаешь пугать. Убери пистолет.
– Дай мне эту булавку.
– Нет. Дай мне пистолет.
Мортон Си грубо ткнул дулом пистолета ей в затылок и силой отнял булавку.
– Какой ты грубый. Я ведь, знаешь ли, могла бы вскочить и закричать.
– Поздно, и тебя бы все равно не нашли. Что за хрень такая? – Он уставился на булавку.
– Шляпная булавка. Старый прием – моя мама так отгоняла парней, если сильно пристанут.
Он смотрел на булавку, тупо моргая, потом усмехнулся.
– Булавка. Да, круто.
– Теперь ты жалеешь, что достал пистолет, правда?
Взгляд серых глаз сказал, что да, жалеет. «Ха», –подумала она.
– Заткнись, отвечай лишь на мои вопросы, – сказал он. – Что ты здесь делаешь?
– Сама хотела бы знать. Меня Альфонсо похитил.
– Это я знаю. Но что ты делаешь на острове Попайян? На кого работаешь?
– Я уже говорила. Я просто журналистка, работаю по заданию журнала.
– Ну, дальше. Пишущая о моде журналистка, которая...
– Я не пишу о моде!
– Ну, о духах – какая разница? Пишущая о духах и являющаяся в то же время лингвистом?
– В нашейстране, – сказала Оливия, вскидываясь от возмущения, – мы понимаем необходимость изъясняться на разных языках. Мы понимаем, что кроме нас существуют и другие народы. И мы рады, если можем общаться с ними на равных, а не орать.
– Интересно, на каких таких языках? На тарабарском? На балаболкином? На индюшачьем? Или на языке любовных жестов?
Тут она не удержалась и захихикала.
– Ну хватит, Мортон, перестань размахивать оружием. Не думаю, что твоему боссу понравится, если он узнает, что ты тыкал в меня дулом пистолета.
– Пусть это тебя не волнует.
– А речь сейчас не обо мне. Что ты делал в том туннеле?
– В каком туннеле?
– Только не притворяйся, что не понимаешь. Зачем ты убил Дуэйна? Этого безобидного хиппи – как ты мог?
Он посмотрел на нее с угрозой.
– Зачем ты преследуешь Феррамо?
– А зачем тыпреследуешь меня? Ты ведь не очень умело заметаешь следы. Взять хотя бы эту фальшивую бороденку и усы, что ты наклеил в «Стандарде», – большей гадости я за всю жизнь не видела. А когда в Тегусигальпе ты задумал спрятать пакет с кокаином в моем номере, то это был не лучший способ: за пять минут до того сидел строил мне глазки, потом вдруг исчез, потом снова вернулся,,.
– Ты заткнешься наконец? Я спросил, зачем ты преследуешь Феррамо.
– Ты что, ревнуешь?
Скептическая улыбка тронула его губы.
– Ревную? Тебя?
– Ну, извини. Я забыла. Я думала, что ты целовал меня потому, что я тебе нравилась. Но я забыла, что ты циничный, хитрый, бессердечный негодяй.
– Ты должна отсюда уехать. Я здесь, чтобы предупредить тебя. Ты впуталась в опасное дело, затянет – не выпутаешься.
Оливия смотрела, как он барахтается у плота.
– Сдается мне, это все равно что чайник говорит сковороде: «У тебя дно закопченное».
Он покачал головой:
– Я же говорю: балаболка. Послушай. Ты симпатичная английская девчонка. Езжай домой. Не лезь туда, где ничего не смыслишь. Уноси отсюда свою задницу.
– Что?
– Оливия-а-а-а-а!
Она оглянулась на зов. Это Феррамо шел к ней по мелководью, вода была ему по пояс.
– Подожди меня! – кричал он. – Я сейчас!
Она обернулась к Мортону Си, но от него остались одни лишь пузыри.
Феррамо плыл вольным стилем, двигаясь по-акульи расчетливо, а подплыв к плоту, атлетическим движением подтянулся. Торс был загорелый, идеально треугольный, чистая оливковая кожа и тонкие черты лица были неотразимы на фоне голубой воды. «И тот и другой – человек дождя»,– пронеслось у нее в голове, и она пожалела, что Мортон так быстро исчез, а то бы они сидели по обе стороны от плота – один темный, другой светлый, оба красивые до невозможности, а она бы тогда выбирала, кто из них лучше.
– Оливия, ты отлично выглядишь, – Феррамо не удержался от комплимента. – Отлично.
Похоже, синяя вода и ей была к лицу.
– Позволь мне вызвать лодку с полотенцами, – сказал он, доставая из кармашка водонепроницаемый бипер.
А уже через пару минут с ними поравнялась моторная лодка. Гибкий юноша-латиноамериканец с аквалангом на спине заглушил мотор, передал им пушистые полотенца и помог Оливии взойти на борт.
– Это все, Хесус, – сказал Феррамо, вставая у руля. При этих словах Хесус прошел на корму и просто шагнул за борт, держась прямо, как будто решил походить по воде.
Феррамо обернулся и, убедившись, что она устроилась на пассажирском сиденье, осторожно повел лодку по широкой дуге через весь залив и дальше – за мыс.
– Прошу простить меня, что на целый день оставил тебя одну, – сказал он.
– О, не беспокойся. Я тоже довольно поздно встала. У тебя было похмелье?
Оливия надеялась уловить его настроение, пытаясь найти какую-нибудь зацепку, с помощью которой можно было бы надавить на него – и вырваться на свободу.
– Нет, похмелья не было, – буркнул он. – У меня было такое чувство, будто меня отравили. В живота все крутилось, как в кишках у обезьяны, и так болела голова, будто ее сдавили металлическим обручем.
– Ох, Пьер. Это у врачей и называется «похмельный синдром».
– Не будь смешной. Этого не может быть.
– Почему?
– Если таково похмелье, – произнес он многозначительно, – то ни один из тех, кто его перенес, не взял бы в рот ни капли спиртного.
Оливия отвернулась, чтобы скрыть усмешку. Совсем как жена, муж которой заявляет уверенно, что знает дорогу, а сам при этом идет совсем не в ту сторону. Она почувствовала себя уверенней. Он же всего-навсего мужчина. Теперь у нее два пути. Либо она думает о том, чтобы собрать больше информации, либо о том, чтобы собраться и унести отсюда ноги. Элементарная психология подсказывала, что чем больше информации удастся собрать, тем меньше у нее будет шансов выбраться.
– Мне надо уехать, – выпалила Оливия.
– Это невозможно, – сказал он, не сводя глаз с горизонта.
– Остановись же, – сказала она, на сей раз капризно. – Мне надо уехать.
И вдруг она поняла, что нужно делать. Надо расплакаться. При других обстоятельствах Оливия ни за что не опустилась бы так низко, но: а) обстоятельства были не совсем обычные; б) умирать ей не хотелось; в) у нее было такое чувство, что единственное, с чем Феррамо не умеет сладить, – это женские слезы.
Она вспомнила ту злополучную историю с суданской саранчой, тогда ей пришлось вместо одной истории писать другую – про голодающих животных. Служащий из Суданского министерства информации долго и упорно отказывался пропускать ее в зоопарк, пока она случайно не расплакалась от отчаяния, и тогда тот сдался, распахнул ворота и устроил ей подробную экскурсию, словно она трехлетний ребенок, у которого сегодня день рождения. Но то была, прямо скажем, случайность. Вообще же Оливия в своей работе придерживалась принципа, что ни в коем случае нельзя использовать слезы в корыстных интересах, и потому, если ей случалось вдруг заплакать, стремглав летела в туалет – не дай Бог кто увидит ее плачущей. Но в зоопарке Хартума не было женского туалета, в том-то все и дело.
