Текст книги "Любовь на десерт"

Автор книги: Хеди Уилфер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

– И ты не сможешь откопать еще какой-нибудь злачный уголок? Так?

– Во всяком случае я хочу попытаться найти какое-то приличное заведение, где можно с удовольствием провести вечер, – не сдавалась она, хотя в глубине души понимала, что все ее торопливо выдвигаемые аргументы были неубедительны. – Ведь я еще не знаю настолько хорошо Нью-Йорк, чтобы с первого же захода попасть...

– В благопристойный ночной клуб? – Он ухмыльнулся и с издевкой добавил: – Не попадешь и с десятого. Благопристойных ночных заведений не бывает. И потом: в каком виде ты будешь являться на работу на следующее утро после таких ночных развлечений?

– Я никогда не допущу, чтобы моя частная жизнь неблагоприятно сказывалась на моей работе! И я...

– И ты утверждаешь это, уже имея плачевный опыт общения с Блэквудом! – прервал ее Джон. – Ведь из-за этого подонка ты потеряла работу на радиостанции и покинула Канаду. А кто может гарантировать, что подобный же негодяй не вползет к тебе в душу на беспорядочной сходке в каком-нибудь другом ночном заведении?

Это был удар ниже пояса, и Одри хорошо ощутила его. Проницательный босс попал в точку. Ей ничего не оставалось как мысленно согласиться с ним и ограничиться лишь примирительной фразой:

– Из этого опыта я уже давно извлекла урок... На этом, надеюсь, утренний инструктаж закончился?

Убрав с коленей папки, она встала и вопросительно посмотрела боссу в глаза. Его губы тронула легкая усмешка, но он тут же принял деловой вид и спокойным тоном сказал:

– Пожалуй... Одри, через час должны подойти Барри Кокпит и один из наших бухгалтеров. Не забудь распорядиться насчет кофе для них. Хорошо?

– Конечно, сэр.

Она безукоризненно справилась со всеми заданиями, которые ей дал Джон, а когда наступило время обеда, спустилась в столовую. Правда, сегодня ей пришлось немножко задержаться наверху: совещание, на котором она стенографировала выступления участников, закончилось не в час, как планировалось, а на пятнадцать минут позже. Присев за один из многих свободных столиков, девушка заказала тарелку супа, кисточку винограда и чашечку кофе. Этого будет достаточно, чтобы мне хватило энергии до конца рабочего дня, решила Одри.

Когда Джон предложил ей работу секретарши и в нагрузку – место няни в своем доме, это ничуть ее не испугало. Она любила детей, и после многих часов, проведенных в офисе, с удовольствием общалась с Эллис в домашней обстановке. Но Одри никак не предполагала, что, общаясь с маленькой дочерью босса, она постепенно многое узнает о нем самом, о его личной жизни. Девочка обожала отца и в незатейливых беседах со своей новой наставницей то и дело вспоминала о нем, непроизвольно раскрывала перед Одри все новые и новые черточки его характера, с детской наивностью выдавала секреты взрослой жизни.

Эллис сообщила ей, что разные женщины, которых ее папа приводил в дом, чтобы они нянчились с ней, отличались друг от друга только «прическами и цветом волос», но все были «скучными и чопорными». Из этой ремарки Одри заключила, что Джон пытался пристроить к дочери работающих у него женщин, но они не находили с восьмилетней малышкой общего языка. От Эллис она узнала, что когда с ней стала заниматься Алберта, отец поначалу хотел увеличить количество ее «нянечных» часов, чтобы она могла больше зарабатывать. Но потом, когда эта девушка «по уши влюбилась в папу», он «поступил наоборот» – уменьшил время ее пребывания в доме.

– Как тебе удавалось узнавать о таких вещах? – со смехом спрашивала ее Одри.

– Я догадывалась, – с серьезным и невозмутимым видом отвечала девочка. – Как только папа входил в комнату, она начинала как-то странно хихикать и находила всевозможные причины, чтобы задержаться в доме дольше, чем ей полагалось.

Беседуя с Эллис, Одри узнала также, что Джон редко брал отпуск, а если все-таки брал, то всегда поддерживал рабочий контакт с офисом. Мысль о том, что трудоголик-отец не мог посвятить свой отпуск целиком и полностью маленькой дочке, сильно удручала сердобольную Одри. Тем более что Эллис, оставшись без матери, по-настоящему боготворила отца, обратив на него любовь, которой с лихвой хватило бы на обоих родителей.

Размышляя обо всем этом, Одри прихлебывала из тарелки суп и механически скользила глазами по лицам людей, входивших и выходивших из столовой. Вдруг за ее спиной раздался знакомый голос:

– Не возражаешь, если я присоединюсь к тебе?

Прежде чем она успела ответить, Джон уселся за стол напротив нее и поставил перед собой тарелку с салатом и стакан воды.

– Что ты здесь делаешь? – пробормотала его секретарша и нервно оглянулась вокруг. Слава Богу, никого из знакомых в столовой не было.

Этот мужчина, который с утра до вечера, как вол, пахал в своем офисе и которого, казалось, ничто, кроме работы, не интересовало, вряд ли даже догадывался, что среди сотрудниц компании у него было немало страстных поклонниц. И как бы она смогла потом доказать им, что он для нее просто босс, а не предмет обожания, если бы сейчас кто-то из них вдруг увидел их вместе за одним столом?

Но уже через минуту она осознала, что для ее опасений никаких оснований нет. Разве не могут коллеги по работе отлучаться на обед примерно в одно и то же время и случайно оказаться за одним и тем же столом? Боссы нередко спускались в столовую в обеденное время, и многие из них садились за любые свободные столики. Если же какой-нибудь руководитель обнаруживал в зале свою секретаршу, и за ее столом было свободное место, он обычно, не раздумывая, подсаживался к ней. Такая общепринятая практика отношений между начальником и подчиненными сразу пресекала любые сплетни и одновременно способствовала поддержанию в компании здорового климата.

– Как что? Хочу перекусить, – ответил Джон своей секретарше, вопрос которой показался ему странным. – И не смотри на меня такими удивленными глазами. Ведь ты сама говорила, что мне следует почаще бывать здесь, чтобы быть в курсе всех слухов и готовящихся заговоров против руководства компании. – Он весело улыбнулся и добавил: – Конечно, это не очень подходящее место для серьезных бесед... Почему ты перестала есть свой суп? Он, наверное, уже совсем остыл. Нельзя так издеваться над своим организмом. При таком питании будут исчезать не только твои калории. Так ты скоро исчезнешь сама. Просто испаришься. Улетишь в тартарары. Так что нажимай на супчик и все остальное... У меня такое впечатление, будто ты чем-то раздражена. Надеюсь, я не стал причиной перемены твоего настроения, когда подсел к тебе?

– Разумеется, нет! – Она рассмеялась и внимательно посмотрела на него. – С чего ты это взял?

Джон пожал широкими плечами и приступил к своей скромной трапезе. Он ел салат молча, и безмолвие, заполнившее теперь пространство между ними, показалось ей тягостным. Она сидела как на иголках. Почему? А ведь до его появления в столовой с ней все было в порядке. Или на ее нервную систему так действовало биополе этого мужчины, когда он находился совсем рядом?.. Да, ей надо сейчас успокоиться, взять себя в руки. Но каким образом? Как снять эту идиотскую нервозность, это тягостное ощущение, которое вызвал в ней бессловесный вакуум, воцарившийся между ними? Господи, да все просто – надо уничтожить этот вакуум, заполнив его словами! В момент разделавшись наконец с супом, Одри забросила в рот пару виноградинок и начала тараторить обо всем подряд.

Когда запас слов у нее иссяк или она просто устала от собственной трескотни, ее молчаливый слушатель отпил из стакана глоток воды и неожиданно спросил:

– А как ты решила с Рождеством?

– С Рождеством? Что ты имеешь в виду? – Одри была поражена его вопросом, не имевшим абсолютно никакого отношения к тому, о чем она так долго тараторила.

– Я имею в виду, где ты будешь праздновать его? – пояснил Джон. – Уедешь к своим в Канаду? Или останешься здесь? Я спрашиваю об этом, потому что Эллис хотела бы, чтобы ты встретила Рождество вместе с нами. Если, конечно, ты еще не определилась.

Встретить Рождество с ними! Он, должно быть, действительно очень любит дочку, если так внимательно прислушивается к ее пожеланиям. А ей самой тоже хотелось бы провести этот праздник из праздников с Эллис... с ними. Но она уже запланировала поездку на рождественские дни в Оуэн-Саунд и поэтому может сейчас честно отказаться от его предложения.

– Я бы с удовольствием присоединилась к вам, – сказала Одри, – но меня уже ждут дома. Я сообщила маме, что приеду на Рождество в Оуэн-Саунд. Наша семья никогда еще не отмечала этот праздник порознь. Даже тогда, когда Луис учился в Париже. Мне очень жаль. Если хочешь, я объясню все Эллис.

– Нет-нет, я сделаю это сам. Конечно, она расстроится.

– А у нее есть... бабушка с дедушкой? Может быть, тетушки? Двоюродные сестренки, братья?

– У нас семья в отличие от вашей очень маленькая... Ну, а теперь, полагаю, пора возвращаться наверх. Хотя... – Он вдруг улыбнулся и причмокнул языком. – Я бы сейчас с удовольствием совершил прогул.

– Я даже представить тебя не могу прогульщиком, – удивилась она.

– Какое жалкое воображение! – Джон лукаво усмехнулся. – Я уже заметил, что ты не можешь представить меня в целом ряде ролей. Во-первых, – и он стал загибать пальцы, – я не гожусь на роль злостного прогульщика. Во-вторых, не умею импровизированно дергаться на танцевальной площадке вместе с подростками. В-третьих, мне не к лицу бывать в общей столовой и вместе со всеми питаться... А ты не хотела бы узнать, в каких ролях я не представляю тебя?

– Нет-нет, этого не надо, – скороговоркой ответила она, отчего-то напуганная таким неожиданным поворотом разговора.

Джон рассмеялся, а Одри вся ушла в себя. Ей казалось, что он предвидел именно такую реакцию с ее стороны, когда задавал свой вопрос. Не будучи профессиональным психологом, он обладал сильной интуицией и мог почти безошибочно предугадывать (в чем она неоднократно убеждалась) не только ход всей беседы, но и реакцию собеседника.

– Я просто не могу представить, – прохладным тоном заметила она, – чем бы ты стал заниматься, если бы в самом деле сейчас махнул рукой на работу и вышел из здания. Может, отправился бы в Центральный парк и стал кормить уток? Или нырнул в один из затхлых кинотеатров на 42-й улице и посмотрел какую-нибудь порнуху? А возможно, тебе захотелось бы после нашей вполне приличной столовой заглянуть в первую попавшуюся забегаловку и насладиться полусырым гамбургером?

Вот так. Врезала ему по кумполу, с торжеством, но и с некоторым страхом подумала она. Теперь, может быть, перестанет подкалывать беззащитную девушку.

– Я бы предпочел прогулку по парку, – невозмутимым тоном ответил на ее тираду Джон и поднялся из-за стола. Вслед за ним встала Одри, и они не спеша направились к выходу. Пока ждали лифт, ее босс успел задумчиво повторить: – Да, просто расслабиться и, не ломая ни над чем голову, пройтись по предзимнему парку...

– Но ведь на улице такая холодрыга! Еще закоченеешь, – буркнула Одри и густо покраснела оттого, что с губ сорвалось такое неуместное, грубое слово.

– Справедливое замечание. К сведению принято. – Состояние задумчивости не покидало Джона. – Тогда, может, было бы неплохо расположиться перед огромным пылающим камином в какой-нибудь хижине, затерявшейся на краю света.

Перед ними открылись двери спустившегося лифта, они вошли внутрь кабины, и Одри нажала нужную кнопку. Когда двери закрылись, она сказала:

– Джон, ты оказывается фантазер и мечтатель. Почему бы тебе вместо прогула не взять короткий отпуск и не махнуть с Эллис, ну, если не на край света, то хотя бы в Скалистые горы, во Флориду или в какую-нибудь глубинку на Аляске?

– Все дело во времени, которого мне никогда не бывает достаточно, – сухо ответил он.

– Да, кстати, я упомянула об Эллис. Через пару недель ее класс будет ставить в школе спектакль... Пьеса не имеет прямого отношения к Рождеству, но все равно в ней есть религиозные мотивы. Начало постановки в два часа после полудня. Твоя дочка запрыгает от радости, если ты пообещаешь ей прийти на спектакль.

Наконец лифт, останавливавшийся чуть ли ни на каждом этаже, добрался до двадцатого. Когда они вошли в приемную «Моррисон энд кампани», Джон спросил Одри:

– А ты сама не собираешься посмотреть этот спектакль?

Ее щеки вспыхнули, она опустила глаза и сказала тихим голосом:

– Мне бы, конечно, хотелось пойти к ней в школу... Мое сердце разрывается, как только я представлю какую-нибудь кроху, которая играет на сцене выученную назубок роль, а в зрительном зале нет ни ее родителей, ни подружек, ни одного знакомого лица. Неужели всем этим людям не стыдно перед ней? В восьмилетнем возрасте дети очень болезненно воспринимают подобные испытания.

Одри заняла место за своим рабочим столом и принялась было разбирать бумаги, но Джон развернул ее вращающийся круглый стул таким образом, чтобы они смотрели друг на друга, и спросил:

– Что ты еще знаешь о ее участии в этой постановке?

Джон стоял, слегка склонившись над ней, и кончик его галстука скользил по глубокому вырезу ее блузки, щекотал кожу... Она опять покраснела, опустила голову и, аккуратно подбирая слова, стала отвечать на вопрос:

– Эллис получила в этом спектакле одну из главных ролей. Для нее это, разумеется, большая честь. Других детей просто переодевают в разных зверюшек и отводят им место лишь на задворках сцены. Твоя дочь будет говорить перед залом, общаться с ним, а вот первой выскочке в ее классе, девочке по имени Джулия, придется напялить на себя балахон верблюда и разгуливать вдоль кулис в глубине сцены. – Одри весело ухмыльнулась. – Эллис радует еще и то, что недавно на ученом совете школы были особо отмечены ее математические способности, а позавчера перед учениками младших классов было зачитано ее собственное стихотворение.

Джон выслушал эту информацию о дочери с нескрываемой гордостью. Хотя, с другой стороны, он уловил в ней и намек на критику в собственный адрес. Его секретарша дала ему понять, что он недостаточно уделяет внимание ребенку. На этот счет у хозяина «Моррисон энд кампани» были свои соображения, поэтому, как только она кончила говорить, он не замедлил дать ей ответ:

– Я не виноват в том, что мне приходится уделять так много времени работе, а не дочери. Значит, так распорядился Господь.

– Нет, именно ты виноват в этом! – чеканным голосом отрубила Одри. – Ты мог бы уделять ей больше внимания и времени. И, пожалуйста, не рассказывай мне сказки про субботы и воскресенья. В эти дни, которые должны полностью посвящаться Эллис, ты без конца висишь на телефоне и решаешь бесконечные проблемы своего бизнеса.

– Я занимаюсь бизнесом по телефону? В выходные дни? – Джон вытаращил на нее глаза.

– Именно так. – Ее тон был тверд и неумолим. – Мне сказала об этом Эллис. Мы с ней иногда откровенничаем чисто по-женски.

– И о чем же еще идет речь между вами девушками, когда меня нет рядом?

– О многом. В том числе о разных деталях этого спектакля, в котором она с удовольствием участвует. – Одри задержала на боссе прямой, немигающий взгляд. – Так ты идешь или не идешь в школу, чтобы увидеть свою дочь на сцене? Как я уже сказала, Эллис запрыгает от радости, если узнает, что ее отец придет на спектакль.

Джон выпрямился, изучающе посмотрел на свою собеседницу и сказал:

– Приду обязательно. Тем более что ты так подробно проинформировала меня обо всем, что касается этой постановки и моих отношений с дочерью. – Он скрестил на груди руки, улыбнулся ей и добавил: – Но я хотел бы, чтобы и ты взглянула на свою воспитанницу, так сказать, со стороны, из зрительного зала. К тому же ведь ты и сама собиралась пойти на спектакль, не так ли? Думаю, моя могущественная корпорация обойдется без нас, если мы отлучимся на пару часиков. Как ты считаешь? Мы посмотрим эту пьесу с участием Эллис, а после спектакля можем пригласить молодую дебютантку в кафе-мороженое или даже в ресторан. Договорились?

Он снова улыбнулся ей, и когда она увидела его сияющее лицо, то сразу поняла, что для какого-то маневра в ее сердце не оставалось места.

Неделю спустя Одри почувствовала, что все больше и все безнадежнее запутывается в сетях, которые сама же расставила. Сети уверенно тянул Джон, а она с каждым днем неумолимо притягивалась к нему, не смея и (о, эти каверзные тайны сердца, эти необъяснимые движения чувств!) не желая противиться этому притяжению, потому что проснувшаяся вдруг в мужчине решимость практически следовать ее совету и больше времени уделять дочери начала приносить желанные плоды. По крайней мере для Эллис. Теперь девочка общалась с отцом гораздо чаще и дольше, а в выходные дни они проводили вместе столько часов подряд, сколько, наверное, не провели в общей сложности за все ее предыдущие годы.

Однажды Джон с нехарактерной для него откровенностью сказал Одри:

– Знаешь, моя дочка в восторге оттого, что ты приезжаешь к нам, делишься с ней своими мыслями, впечатлениями, сомнениями и даже порой советуешься с ней о чем-то. Эллис относится к тебе как к старшей сестре или... Словом, я хочу сказать, что ты все больше и больше становишься для нее кумиром, образцом для подражания, неким побудительным стимулом. Своими беседами, поступками, всем поведением и, может быть, даже внешним видом ты создаешь вокруг нее естественную, жизнерадостную атмосферу, а это для Эллис очень важно. А что важно для моей дочери, важно и для меня.

Эти слова показались Одри очень искренними и в какой-то степени даже взволновали ее. Но потом, проанализировав их на досуге, она поняла, что за проникновенным монологом босса скрывается определенная цель: он хочет окончательно опутать ее льстивыми речами и покрепче привязать к дому, чтобы тем самым облегчить жизнь себе и своей маленькой дочери. Когда его исполнительная, трудолюбивая секретарша после работы являлась к нему домой, чтобы присмотреть за Эллис, он мог по-настоящему расслабиться – выпить бокал вина или рюмку-другую виски, почитать газеты, обменяться несколькими фразами с дочерью и ее наставницей и понаблюдать, как они играют в гостиной или готовят ужин на кухне.

Такая уютная домашняя обстановка все глубже затягивала, увлекала, влекла Одри. В доме Джона Моррисона она никогда не уставала, не раздражалась и чувствовала себя необыкновенно спокойной, почти умиротворенной. С другой стороны, эта расслабляющая атмосфера несколько настораживала и порой даже пугала ее. Но когда она обращалась к своей душе и пыталась докопаться в ее глубинах до истоков этой настороженности и страха, перед ней всегда вставала, как заградительный барьер, лишь глухая стена непонимания...

Мысли о Джоне, его дочери и о собственной судьбе посещали Одри почти каждый день. Не давали они ей покоя и в этот вечер, пока она занималась разными разностями с Эллис, а потом добиралась в одиночестве до своей безлюдной окраины.

Когда она вышла из дома Моррисонов на улицу, часы показывали половину девятого. Было уже совсем темно. В лицо плеснул пронизывающий, обжигающий ветер, и через минуту ее нос, уши, пальцы стали деревенеть от холода. На мгновенье ей почудилось, будто она шагает не по нью-йоркской улице, а по какой-то промерзшей, дикой дороге в Сибири.

От станции метро до ее дома идти пешком было не больше пятнадцати минут. Но это если идти нормальным шагом. А поскольку сегодня ее гнал не только обычный страх перед темнотой и безлюдьем улиц, но еще и холод, она не шла, а бежала вприпрыжку и уже через семь минут увидела впереди смутные очертания знакомого подъезда.

Поднимаясь по лестнице на свой шестой этаж, Одри неожиданно подумала о том, что когда ей около года назад втемяшилось в голову покинуть родной Оуэн-Саунд, она могла бы уехать не в холодный и взбалмошный Нью-Йорк, а в какую-нибудь теплую европейскую страну, где солнце светит и греет с раннего утра до позднего вечера, а не появляется в небе лишь на несколько часов, как торопливый гость. Например, можно было бы попытать счастья новой жизни в Испании. Может быть, там ей удалось бы устроиться на работу няней или воспитательницей. Но тогда ей пришлось бы выучить испанский язык. Что ж, не такое уж это было бы страшное жертвоприношение. Зато, живя в этой стране, она смогла бы собственными глазами увидеть настоящую корриду, полюбоваться темпераментным цыганско-испанским танцем фламенко и послушать не в записи, а прямо на улице или в концертном зале знаменитую испанскую гитару. И при этом она каждый день смогла бы вдоволь наслаждаться ласковым южным солнцем.

Несбыточные фантазии, закружившиеся в голове молодой женщины, помогли ей незаметно и легко преодолеть двенадцать лестничных пролетов, повернуть закоченевшими пальцами ключ в замке и юркнуть через замызганную дверь в свое жалкое обиталище. Не снимая пальто, она быстро включила электрообогреватель, плюхнулась на диван и, поджав под себя ноги, несколько минут полежала не двигаясь, чтобы хоть чуточку согреться.

Это не жилое помещение, а самая настоящая тюремная камера, неожиданно для себя подумала Одри, с отвращением оглядывая комнату. Ей уже осточертело выискивать хоть какие-то положительные черты, связанные с ее американским жильем, но она механически продолжала делать это, раздражаясь с каждым разом все больше и больше. Дом, в котором она снимала «тюремную камеру», находился не так далеко от метро – это был первый положительный факт. Второй: небольшой холодильник, плита и духовка, хотя и не отличались свежестью или современным дизайном, в общем и целом выполняли свои обязанности вполне исправно. Третий: в отличие от большинства сдаваемых комнат в этой была отдельная ванная с туалетом, так что в случае надобности не нужно было выскакивать в коридор и бежать в санузел общего пользования.

Денег на более приличное жилье у Одри пока не накопилось, и именно поэтому она сразу согласилась с предложением Джона уделять после работы какое-то время его дочери.

Было полдесятого, когда комната более или менее прогрелась, и Одри смогла расслабиться, прийти в себя после холодной улицы. Она приняла душ, надела фланелевую ночную рубашку и сунула голые ноги в пушистые теплые шлепанцы. Никакой заранее приготовленной еды в холодильнике не было, а стоять у плиты целых полчаса или даже час в конце удлиненного рабочего дня, чтобы сварить себе что-то, ей просто не хотелось. Чувствуя накопившуюся усталость, она решила ограничиться кружкой горячего какао и поставила вскипятить воду. Этот напиток Одри часто приготовляла вместе с Эллис и уже успела привыкнуть к нему.

Поначалу ужин для них готовила миссис Бригвилль. Но уже через пару дней девочка и ее приходящая няня сговорились крошить, варить и жарить все сами. Они находили в этом занятии забавное развлечение и получали от него огромное удовольствие. Холодильник всегда был забит всевозможными свежими овощами и прочими продуктами, так что проблем с выбором блюд у них никогда не было. Все закупки делала миссис Бригвилль. Эта женщина была не только искусной кулинаркой, но и опытной покупательницей.

Одри включила телевизор и стала было смотреть последние известия, как вдруг раздался стук в дверь. Кто-то отчетливо и довольно резко стукнул три раза. Но кто? Девушка совершенно не представляла, кто бы это мог быть, и у нее не возникло ни малейшего поползновения открыть дверь. А может, это был какой-нибудь пьянчужка, который по ошибке забрел в чужой дом и принял ее «камеру» за жилище своего собутыльника? Нет, лучше уж она останется сидеть на диване и будет спокойно, по глоточку допивать горячее какао, пока непрошеный гость не уберется восвояси.

Однако стук повторился; теперь он прозвучал громче и более настойчива, а через несколько секунд Одри уже слышала, как в дверь тарабанили изо всех сил. Она не выдержала, вскочила с дивана, ринулась к двери и, не вынимая из металлического паза толстую цепочку, резко распахнула ее. Перед ней стоял Джон Моррисон.

– Ты не впустишь меня? – сказал он.

Одри была настолько поражена, что, казалось, проглотила язык. Она молча уставилась на него, а потом в замешательстве спросила:

– Что ты здесь делаешь? Кто остался с Эллис?

– Миссис Бригвилль. Позволь же мне войти наконец.

– Как ты узнал, где я живу?

– На этот и другие вопросы я отвечу чуть позже. Точнее, сразу, как только ты впустишь меня.

– Минутку, – сказала Одри и, захлопнув дверь перед самым носом босса, убежала в ванную.

5

Из ванной Одри вернулась через несколько секунд, только уже не в ночнушке, а в плотном махровом халате, подняла дверную цепочку и впустила босса в комнату. Он сразу направился к окну, а его секретарша прислонилась спиной к двери и спросила:

– Так как все-таки ты узнал мой адрес?

Джон был такой высокий и плечистый, что, когда он вошел, ее комната, казалось, уменьшилась до размеров спичечной коробки. Исходивший от него смешанный запах бодрящего холодного воздуха и тонкого лосьона, применяющегося после бритья, щекотал ей ноздри, как благовоние фимиама.

– Я всегда знаю все, рыжик. Разве ты еще не убедилась в этом? – Он лукаво усмехнулся. – Если говорить без обиняков, я заглянул в твое личное дело в отделе кадров. Хочешь, верь, хочешь, не верь, но кадры для того и существуют, чтобы собирать и хранить полезную информацию о сотрудниках своего учреждения. И отойди, пожалуйста, от двери – ты вся дрожишь. Могла бы и предложить мне что-нибудь выпить. Как подобает гостеприимной хозяйке.

– Уже поздно. И я устала.

– После посещения того злосчастного ночного клуба близ Таймс-сквер ты сказала мне, что можешь выдержать любую вечеринку от зари до зари и что это не отразится на следующий день на твоей работе. – Он опять ухмыльнулся и лукаво взглянул на нее. – Можно мне снять пальто?

Одри молча пожала плечами, и Джон снял с себя пальто, сложил его пополам и небрежно набросил на спинку одного из двух стульев, которые обнаружил в комнате.

– Ага, значит, тебе нравится какао? – сказал он, заметив на столе почти опустошенную кружку с остывающим напитком. – Я его не пил уже, наверное, лет сто. Очень любил какао в детстве. Хотя бы одну чашку в день, но всегда выпивал.

Он взглянул на нее с веселой, согревающей улыбкой, и она, оторвавшись от двери, прошла мимо него со словами:

– Располагайся за столом или на диване, где тебе удобнее, а я сейчас вернусь.

Девушка скрылась в маленькой кухне, и через несколько минут вышла оттуда с кружкой горячего какао. Джон сидел за столом и бесцеремонно перебирал ее семейные фотографии, которые снял со стены.

– Кто эти люди? – спросил он и взял в руки снимок в красивой деревянной рамке.

Одри была вынуждена подойти к Джону поближе, чтобы лучше разглядеть лица, запечатленные на фото. Передав ему кружку с напитком, она сказала:

– Это мои братья и сестры.

– А как их зовут?

Одри перечислила всех по именам, начиная от самого старшего из всех детей – Симора и кончая самым младшим – Томми. Пока она называла своих братьев и сестер, Джон не спеша потягивал какао и подробно расспрашивал ее об их наклонностях, увлечениях, учебе или работе. Покончив с напитком, он аккуратно развесил все фотографии на те же гвоздики, где они висели, и задумчиво произнес:

– Наверное, все они очень близки и дороги тебе. Разумеется, как и ты им?

– Конечно.

– Возможно, этой привязанностью и любовью к самым близким для тебя людям на земле – родителям, сестрам и братьям – объясняется такая неподдельная естественность в твоем поведении, когда ты общаешься с Эллис. – Джон помолчал, устремив взгляд куда-то далеко в сторону, а потом неожиданно спросил: – А где твой отец? Я не заметил его на фотографиях.

– Он умер несколько лет назад. А фотографий нет, потому что папа не любил фотографироваться.

– Мне жаль слышать о твоей потере, – с искренним сочувствием сказал Джон. – Прими мои запоздалые соболезнования.

Одри терпеливо ждала, пока неожиданный гость наконец угомонится, сядет на стул и ответит на приготовленные ею вопросы. В частности, о том, почему он оказался здесь в такой поздний час. Но Джон самостоятельно закончил осмотр комнаты, бесцеремонно проверил состояние кухни и, вернувшись с хмурым видом к хозяйке, спросил:

– А где же спальня?

– А в чем дело? – Одри вдруг охватил какой-то необъяснимый панический страх. – Почему тебя заинтересовала спальня?

– Потому что в любом нормальном жилье должна быть спальня. Разве нет?

Мужчина-громадина подозрительно посмотрел на стул в углу комнаты, будто сомневаясь, что он выдержит его вес, затем приблизился к нему и осторожно опустился на истертое сиденье.

– Здесь нет спальни. Я сплю на диване. – Одри уже успела успокоиться и говорила уравновешенным, лаконичным тоном. – Перед сном я застилаю его простыней, а под голову подкладываю большие, диванные подушки. И чувствую себя на этом ложе вполне нормально.

– Выходит, ты спишь на... большом стуле?

– На диване! – твердым голосом поправила она его. Насмешливый тон, каким он произнес слова «спишь на большом стуле» возмутили ее до глубины души.

– Мы платим тебе не так уж мало, и ты могла бы расширить свое жилищное пространство. – Она следила за его взглядом, скользившим по жалкой обстановке в комнате. – Или я не прав?

– Жилье в Нью-Йорке стоит очень дорого. – Одри прекрасно осознавала, что, кроме общих слов, ничего не может сказать в свое оправдание. – И мне еще повезло, что я сняла эту комнату не так далеко от метро...

– Нет, тебе не повезло. Тебя просто угораздило снять эту дыру...

Девушка бросила на него негодующий взгляд, но ничего не сказала в ответ. Потому что ей нечего было сказать.

– Извини, конечно, – Джон смягчил тон, – но...

– Объясни, пожалуйста, каким ветром занесло тебя в эти края? – решительно прервала его Одри.

– Я оказался здесь по делам и подумал: почему бы...

– ... не заглянуть на чашечку кофе к своей секретарше и не поболтать с ней о том о сем, так?

– Не совсем так, – сказал он. – Я специально проехал на машине от станции метро до твоего дома, чтобы прикинуть, сколько времени ты тратишь каждый раз на эти жуткие прогулки по темным, пустынным улицам. Ведь в течение всех этих пятнадцати-двадцати минут, пока ты добираешься до дома, тебе наверняка приходится не шагать, а бежать вприпрыжку, без конца шаря глазами по сторонам и то и дело оглядываясь назад. И все это время твое сердце бешено колотится от страха, а нервная система трещит по швам...

– Прекрати! – вскрикнула она и глубоко, порывисто вздохнула. – Неужели я, по-твоему, такая неопытная и глупая, что неспособна постоять за себя? Уверяю тебя, вполне способна! Даже на улице! И даже в темноте!

– Прости, если я выражаю свои мысли резко и прямо, – уже более спокойным тоном сказал Джон. – Но ведь ты живешь сейчас не в Оуэн-Саунде, а в Нью-Йорке, причем живешь в районе Бронкса, а не вблизи здания ООН на Ист-ривер, где полно полицейских. Да я бы с ума сошел, если бы Эллис вдруг решила навестить тебя здесь без моего ведома даже в дневное время. А если бы она, став уже взрослой, вдруг поселилась в этом квартале, но нашелся бы человек, который стал убеждать ее немедленно выехать отсюда, я был бы только благодарен ему.