Текст книги "Осколки одной жизни. Дорога в Освенцим и обратно"

Автор книги: Хэди Фрид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

В этот вечер мы сидели за столом, накрытым белой скатертью, которую каким-то образом достала Сюзи, и в сумерках наблюдали за пламенем субботних свечей. Мы ели благословенную халу, Тери подала бульон и мясо. Мы ели и предавались воспоминаниям о довоенных субботних пиршествах, пели песни своего детства. Много плакали, тоскуя по своим родителям, обнимались, счастливые, что мы вместе.

Становилось теплее, сияло солнце, птицы пели нам о вновь обретенной свободе. Я опять была молодой девушкой. То же чувствовали и мои подруги. Мы весили не более шестидесяти пяти – семидесяти фунтов, у нас все еще не возобновилась менструация, но волосы выросли, и это было главное. Мы опять почувствовали себя женщинами, пользовались помадой и старались очаровать британских солдат. Все затмил интерес к мужчинам. Расцветали легкие романы, которые иногда приводили к небольшим трагедиям. Нас оторвали от наших семей и теперь, иногда сознательно, иногда нет, мы искали новые привязанности.

Несколько наших друзей находились в госпитале. Их ослабленные тела не могли сопротивляться различным болезням. У большинства были тиф или простуда, которая привела к воспалению легких, а то и к туберкулезу. Я мало думала о них. Я была эгоисткой. Единственная девушка, которую я иногда навещала, это Магда – у нее был дифтерит. Она так ждала свободы. Но изголодавшись, жадно ела калорийную пищу, и у нее начался понос, а затем она заболела дифтеритом. Магду поместили в военный госпиталь, где у нее обнаружили врожденную болезнь сердца. Она умирала. Когда я навестила ее, у нее было одно желание – передать привет Вере, которую она нашла незадолго до болезни. Вера была ее любимой кузиной и единственной в семье, кто уцелел. Я обещала, хотя знала, что Вера умерла от тифа днем раньше. Случилось то, что и со многими другими семьями, – никого не осталось в живых. Никто из них не вернется в Сигет, не расскажет о судьбе всей семьи и не начнет жизнь заново.

Но мы, которые уцелели, осуществим это. Я не думаю, что мы действовали сознательно, даже Божи вела себя необычно. Она была старшей среди нас и, по словам сестры Ольги, никогда раньше не интересовалась мальчиками. Она не была красивой. У нее было длинное худое веснушчатое лицо с остреньким носиком и впалыми щеками. Через редкие рыжие волосы просвечивала кожа, поэтому казалось, что она все еще лысая. Божи сильно сутулилась; когда она шла, ее тонкое тело походило на серп, который держит невидимая рука. У нас не было стульев, все мы сидели на своих кроватях, но никому не позволялось приблизиться к ее койке. Если кто-то из девушек – наших гостей – ненароком нарушал это правило, она визгливо ругала нарушителя. Но если садился мужчина, Божи расхаживала перед кроватью и флиртовала с ним. Она ничего не говорила, а только бросала на него счастливые взоры, ласкала его своими узкими, водянистыми глазами.

Многие добивались расположения Ольги. Ее прекрасные волосы отросли, округлились втянутые щеки, кожа снова блестела, ясные глаза горели, и ее веселый смех поднимал нам всем настроение. Естественно, ей льстило, что большинство мужчин приходили ради нее. Но она отвергала одно предложение за другим. Никто не знал, кому она благоволила. Ольга соглашалась встретиться с одним, а уходила с другим. Мы радовались ее победам, хотя некоторые и завидовали.

Жизнь в бывших бараках протекала легко. При поверхностном взгляде можно было подумать, что все идет почти нормально, – женский мир сплетен и интриг, все сосредоточено на пище и мужчинах. Мы не думали ни о прошлом, ни о будущем. Только сегодняшний день имел значение: полный желудок и небольшой роман. Но мы знали, что со временем вернемся в Сигет, вернемся к реальности.

Сюзи беспокоилась. Она не знала, как расплатиться за выигранное мною пари. Но она была больна, и я сказала ей, чтобы она не волновалась, – я охотно подожду.

Новое начало

3 июня 1945 года

Мы сидим в поезде, идущем из Любека в Травемюнде.

Приближается ночь, и те немногие, кто еще не уснул, беседуют в вагоне. Поезд идет через Германию, и мы почти не замечаем озерные края, которые проезжаем. Что было, то прошло. Теперь нас манит будущее, ждет новая жизнь. Случилось невозможное: мы выжили.

Вошел кондуктор и спросил по-немецки:

– Как поживаете, девушки?

– Хорошо, – ответила я, – но было бы лучше, если бы можно было прилечь. Мы очень устали.

– Не знаю, есть ли свободные спальные места, но я посмотрю.

– Можно мне пойти с вами? – спросила я. – Там моя кузина. Я хотела бы проведать ее.

Мы прошли по вагонам. Больные лежали в спальных вагонах второго класса. Зеркало в углу, в которое не так давно смотрелись уверенные в себе офицеры, ехавшие в отпуск, теперь отражало изнуренные лица и безжизненные глаза. Наконец мы нашли Сюзи, лежавшую в одном купе с другой больной девушкой. Сюзи была бледна и слаба, лысая тень той тени, к которой я уже привыкла. Тиф отнял у нее волосы. Увидев меня, она попыталась улыбнуться, ее голос был еле слышен.

– Хорошо, что ты пришла. Скоро мы будем в Швеции?

– Мы приедем в Травемюнде утром, а оттуда на пароходе в Мальмё. Это займет несколько дней.

– Как ты думаешь, я выдержу?

– Конечно. Самое худшее уже позади. В Швеции о нас позаботятся. Скоро ты выздоровеешь.

– Какие у тебя прекрасные волосы. Посмотри на меня, у меня почти нет волос.

– Вырастут, когда поправишься. Вырастут заново.

– Ты, правда, так думаешь?

Я старалась придать уверенность своему голосу, хотя совсем не была уверена. Но разговор утомил Сюзи, и она замолчала. Я сидела на краю койки, держала ее руку и гладила сухую, как пергамент, кожу. Я не знала, о чем говорить. Я надеялась, что она выздоровеет. Подумала о Магде: Сюзи и Магда лежали в соседних палатах в госпитале в Берген-Белсене. Магда умерла второго июля, за день до нашего отъезда. Как будто прочтя мои мысли, Сюзи спросила:

– Как поживает Магда?

– Поправляется, – сказала я, не решаясь сказать ей правду. Она со временем все узнает, а пока ей необходимо беречь свои силы.

Раздался гудок, и поезд остановился на какой-то станции. Я встала и посмотрела на пустую платформу. Там стоял один рабочий с красным флажком и с любопытством смотрел то на меня, то на красный крест на поезде. Знал ли он, кто мы? Скорее всего, нет. Прозвучал гудок, и поезд тронулся. Я опять села на край койки, прислушиваясь к стуку колес, и старалась понять, о чем они говорят. «Она поправится, Она поправится, она выздоровеет, она выздоровеет», – отстукивали колеса, набирая скорость. Я посмотрела на Сюзи, собираясь рассказать ей, что услышала, но она уже уснула под монотонное перестукивание.

Я вернулась в свой вагон. Там все продолжали разговаривать, смеяться и мечтать. Им было о чем рассказать новым друзьям: о детстве, о любимых, о своих мечтах. Обо всем, кроме того, что они только что оставили за собой.

В нашем купе было шесть девушек. Двое из Сигета и четверо из Сату-Маре. Нас потянуло друг к другу, как только мы узнали, что поедем в одном поезде. Мы были примерно одного возраста, казалось, имели общие интересы и хорошо ладили между собой.

Аделя рассказывала нам о прочитанных книгах и о своих планах, когда она вернется в Румынию.

Иза рассказывала о своей работе в коммунистической ячейке, о том, что до депортации вела антифашистскую борьбу, которую она теперь собиралась продолжать. Она была старше всех нас, и эти идеи все еще вдохновляли ее. Она рисовала нам золотой век, который нас ожидает, и не уставала повторять: «Помните, девушки, то, что случилось, не должно повториться. Только коммунисты могут предотвратить это».

Ее сестра Релла молчала. Она боготворила свою старшую сестру и не осмеливалась говорить в ее присутствии. Кроме того, она была слишком молода, и ей нечего было сказать такого, что произвело бы впечатление на старших девушек. Но у нее были свои мечты, которые она хотела осуществить. Она мечтала пойти в школу, чему-то научиться и стать самостоятельной личностью, а не тенью своей старшей сестры.

Кати говорила главным образом о своем брате Гиури, она надеялась увидеться с ним. Все ее мечты были сосредоточены на том, чтобы помочь ему и другим, нуждающимся в помощи. Кати всегда думала о других, она была альтруистка по сравнению с нами, эгоцентристами. Все мы были заняты своими проблемами.

Когда я вошла в купе, там обсуждали происшествие в Любеке, куда мы приехали из Берген-Белсена. Я вспомнила большую палатку, где работники шведского Красного Креста дали нам возможность принять душ и переодеться. Прежде, чем направить нас в Швецию, они должны были продезинфицировать всю нашу одежду и нас самих.

– Помнишь красивого шведа, который вошел в палатку, когда мы были в душевой? – спросила Ливи.

– Странно, что нас мыли мужчины. Мне было стыдно стоять голой перед мужчиной, – сказала Релла.

– Я разговаривала со шведкой Марианной, которая была с ними, – сказала я. – Она говорит, что в Швеции считается нормальным, когда девушки и парни купаются вместе голыми. У них в банях женщины моют мужчин, и довольно часто мужчины моют женщин. Очень странно.

– Что это за страна, в которую мы едем?

– Там, должно быть, хорошие люди. Их королева пригласила нас на отдых. Одна девушка в поезде слышала, что ее величество собирается встретить нас на границе и что она даст нам красивую одежду и каждой золотые часы. Даже вечерние платья.

– Но какая там будет еда? Эти шведы такие худощавые. Как ты думаешь, нам будет хватать еды?

– Они знают, что мы голодали. Нас будут хорошо кормить. Мы будем у них почетными гостями. Ведь они нас пригласили.

– Я буду брать двойную порцию и запасаться на случай, если будут кормить слишком редко.

– Как вы думаете, они умеют хорошо готовить, так же как у нас дома?

– Тебе больше не видать маминых фрикаделек, – сказала я, – но как только представится возможность, я постараюсь приготовить тебе такие же. Я помню, как мама их готовила.

– Как ты можешь это помнить? – удивилась Ливи. – Ты была тогда еще ребенком.

– А ты забыла, кто готовил еду, когда мама уезжала, а ты загорала у реки?

Она вспомнила и успокоилась.

– Где находится Швеция? – спросила Релла.

– По-моему, в левой половине того полуострова, который на карте похож на собаку, – сказал кто-то.

Что еще мы знали о Швеции? Что король играет в теннис и что люди там настолько честные, что можно оставить ключи от квартиры, вернуться через несколько часов и найти их на том же месте. Вот и все. Впоследствии мы убедились, что наши сведения были неверными. Королева не встречала нас, нам не дарили часы, она нас не приглашала в гости. Швеция не выглядит на карте, как левая половина собаки. Что касается честности, то с этим было покончено до нашего прибытия. Единственно верным оказалось сведение о том, что король играет в теннис.

Но какие красивые люди! Я с обожанием смотрела на кондуктора автобуса, который вез нас из Берген-Белсена. Если все шведы похожи на него, то мне грозит опасность: я влюблюсь во всех сразу. Он был высокого роста, широкоплечий с темно-голубыми глазами, очень приятный. К сожалению, мы не могли разговаривать, так как он знал только шведский. Когда я слышала их речь, она звучала как пение. Усвоим ли мы их язык? Но в этом не будет необходимости. Мы не останемся здесь надолго. Шесть месяцев, затем обратно в Румынию.

Вернулся проводник поезда, и пригласил нас в пустое купе, где мы сможем прилечь. Мы с Ливи улеглись вместе и начали засыпать. Я обняла ее и по глазам поняла, что она опять размечталась о своем Кареле. Карел – польский мальчик, в которого она влюбилась в последние дни нашего пребывания в Белсене и который уехал в Швецию раньше нас. Я поняла, что в своих мечтах она уже с ним. Это из-за него мы обе ехали сейчас в Швецию. Я не могла видеть, как она страдает, и потому исхитрилась получить разрешение поехать в Швецию, хотя мы обе были здоровы.

Когда распространился слух о том, что шведы пригласили больных для поправки, мы вначале не думали об этом. Мы с Ливи собирались поскорей вернуться в Румынию и продолжать свое образование. Наконец должно было осуществиться мое желание изучать медицину, а Ливи предстояло завершить среднее образование и поступить в высшее учебное заведение. Но наша кузина Сюзи была очень больна, и нам сказали, что ее отвезут в Швецию. Через несколько дней ко мне в слезах пришла Ливи и сообщила, что Карел тоже поедет в Швецию. Она не хотела расставаться с ним. Это была ее первая любовь, причем очень серьезная. Может быть, и мы что-нибудь придумаем? Почему бы и нам тоже не поехать?

Не думая особенно о том, какие могут возникнуть осложнения, я обратилась в Красный Крест Швеции и попросила разрешения сопровождать нашу больную кузину. Шведы были великодушны. Они не хотели разъединять родственников. И нас внесли в список.

Только тогда мы осознали, что расстаемся со своими друзьями – Тери, Ольгой, Божи, Рожи, которые оставались здесь. Это было нелегко, но мы утешались мыслью о том, что скоро все встретимся в Сигете.

Затем начались волнения. Вопросы, споры, слухи. Воображение не знало пределов. Так легко верить слухам, если они сулят что-то хорошее. Мы перестали стирать то немногое из одежды, что имели. Не стоило брать ее с собой, если нам дадут все необходимое, как только мы очутимся в Швеции. Кое-кто из девушек сумел достать новую одежду, они были сравнительно хорошо одеты. Но теперь, когда нам предстояло уехать в Швецию, можно было позволить себе выбросить все, что мы имели.

Когда мы прибыли в Любек, у нас оставалось только то, что было на нас надето. В основном, все ходили в той одежде, которая была на них при освобождении – грубая, рваная и грязная, с желтыми звездами на спинах. Все это сожгли в Красном Кресте во время санитарной обработки. Затем нам выдали нижнее белье, летнее платье и пару обуви. Не было вечерних платьев и ночных рубашек. С отсутствием вечернего платья мы примирились. Оно не было нужно при переезде; несомненно, нам его дадут на границе. Но ночная рубашка или пижама? В чем спать? К великому нашему удивлению работник Красного Креста сказал, что он всегда спит голым. Мы приняли этот довод как еще одну странную особенность новой незнакомой страны.

В Любеке я встретила британского сержанта средних лет. Он обрадовался, что я говорю по-английски, и пригласил меня погулять в парке. Я с благодарностью приняла это предложение, счастливая, что кто-то проявил ко мне интерес. Он расспросил меня о том, что со мною произошло, и рассказал о своей трагедии. Его жена умерла, и в Йоркшире его ожидал ребенок, лишившийся матери. Он сочувствовал мне и сам страдал. Он просил меня выйти за него замуж. Я чуть было не согласилась, сразу не подумав о том, что я его не знаю, что он намного старше меня и что мне ничего не известно о его прошлом. Я так скучала по семейной жизни, так хотелось иметь близкого человека, разделить с кем-то свою жизнь, что была готова на все. Но прежде всего мне хотелось обсудить это с Ливи. Это была счастливая мысль.

Ливи посмотрела на меня своими большими детскими глазами и спросила:

– Ты его любишь?

– Конечно, нет.

– Тогда зачем выходить за него замуж?

– Я хочу иметь свой дом.

– Мы вернемся в Сигет. Там наш дом.

Это решило все. На следующий день мы продолжали свой путь в Швецию.

Утром мы с Ливи вернулись в купе, в котором были прошлой ночью. Там же оказались и другие девушки, более или менее отдохнувшие. Я села у окна и наблюдала открывающийся передо мной пейзаж. Повсюду руины, – свидетельства того, что и здесь бушевала война. Мне пришло в голову, что и другие страдали, но я не испытывала жалости к людям, которые жили раньше в этих разрушенных домах. Я видела части уцелевших домов: спальня, в которой еще стояла кровать, перевернутый туалетный столик, разбитое зеркало; кухня с кастрюлей на плите; остаток гостиной, где кто-то когда-то читал газету и слушал радио. Может быть, эсэсовец? Мне хотелось думать, что это так. Я подозвала остальных, и мы начали фантазировать о людях, которые жили в этих домах.

Чем больше мы разговаривали, тем яснее становилось, что у нас много общего. Я опасалась, что по прибытии нас могут разлучить, и другие тоже беспокоились. Поэтому мы поклялись, что всегда будем держаться вместе, помогать друг другу. Мы будем друг другу родителями, сестрами, друзьями. Мы всемером будем жить вместе, конечно, Сюзи присоединится к нам. Когда я ей об этом сказала, она улыбнулась и кивнула в знак согласия. У нее не хватало сил, чтобы принимать участие в наших мечтах.

Время бежало, мы все еще планировали свое будущее, когда поезд прибыл в Травемюнде. Там мы пересели на паром, который должен был перевезти нас в Швецию – белый голубь на пути в рай. Я сидела на палубе, смотрела на море и не хотела уходить. Но это не разрешалось.

Надо было спуститься вниз и отдыхать. Нам дали позавтракать и предоставили кровати, застланные бумажными простынями. Улегшись в такую шуршащую постель, я испытала странное ощущение: как будто я – дорогая шоколадка. Будет ли жизнь и дальше такой же? Будут ли со мной и в дальнейшем обращаться, как с дорогой вещью, завернутой в целлофан?

Швеция

9 июля 1945 года.

Мы высадились в Швеции.

Где это было – в Истаде или в Мальмё? Должно быть в Мальмё. Я помню только, что когда мы высадились, нас встретили женщины в униформах – после я узнала, что это были представительницы WAAC, которые предложили нам горячий шоколад. С тех пор горячий шоколад для меня навсегда связан с Швецией. Все были доброжелательны, заботливы и внимательны к нашим физическим потребностям. Но нам хотелось еще любви и нежности. Конечно, и эти запросы будут удовлетворены в скором будущем.

Больных отправили в санаторий, а нас, здоровых, разместили в школе, где мы должны были пробыть шесть недель в карантине.

У каждой из нас была кровать и туалетный столик. Мы расположились в больших, светлых классных комнатах.

Первые несколько дней мы только ели и спали. Мы ели, ели, а в промежутках говорили о еде. Большинство из нас таскали еду из столовой и прятали, на случай если опять проголодаемся. Вскоре от наших кроватей запахло испорченной пищей, и нам запретили выносить еду из столовой. Но этот запрет нарушался. Тогда нам выдали карманные деньги и взяли с нас обещание, что если нам понадобится еда, мы будем покупать ее в киоске. Большую часть этих денег мы тратили на покупку белого хлеба. Прошло много времени, прежде чем мы убедились, что еды вполне достаточно, и перестали прятать куски под подушками. Но некоторые так никогда и не избавились от этой привычки.

Мы находились в изоляции, пока выяснялось, не заражены ли мы чем-нибудь. Любопытные жители Мальмё толпились у школьной ограды и глазели на нас, как будто мы прибыли с Марса. Их лица выражали сострадание и недоверие. Мы были благодарны за каждое адресованное нам слово, за любое выражение внимания. Нам не разрешалось подходить к ограде из опасения, что бактерии могут распространиться за ее пределы, но любопытные горожане приходили ежедневно. В конце концов мы перестали считаться с запретом. Здесь собирались люди, которые думали о нас. Завязалась дружба. Они передавали нам адреса и брали с нас обещание, что мы навестим их, как только кончится карантин.

Через несколько недель мы настолько окрепли, что заявили протест против того, что нас не выпускают за ограду. Мы вновь чувствовали себя узниками. Администрация старалась нас успокоить, что карантин для нашей же пользы и что нас ограждают от слишком любопытных людей. Нам было трудно примириться с этим. Мы так долго находились в изоляции и жаждали свободы. Мои товарищи обнаружили, что можно легко пролезть под оградой, и начали выходить на прогулки в город и посещать друзей.

Две сестры, шведки Ингрид и Барбо, стали приходить к ограде, чтобы поговорить с Ливи и со мною на общем для нас немецком языке. Они были одного с нами возраста, и мы скоро подружились. Нам хотелось узнать подробнее об их семье. Однажды Ингрид спросила, не хочу ли я навестить их, как только это будет дозволено. Я сказала, что хочу сейчас же, и не дав ей опомниться, пролезла под забором.

Очутившись на улице, я огляделась. Сделала несколько неуверенных шагов, обернулась и увидела, что я одна. Оглянулась еще несколько раз. Трудно было поверить, что меня не сопровождает эсэсовец с ружьем, что не последует окрик и никто не прикажет мне остановиться. В этот момент я наконец поняла, что свободна и Что это означает. Меня больше не охраняют солдаты и не унижают. Больше никогда никто не будет распоряжаться моей жизнью. Меня больше не будут преследовать за то, что я еврейка. Это никогда не повторится. Весь мир получил урок. И он будет усвоен.

Я пошла увереннее, почти вприпрыжку бежала за Игрид. Мы шли по направлению к окраине Мальмё, мимо веселых вилл и цветущих садов. Куст сирени свесился через забор, и я сорвала веточку. Ингрид посмотрела на меня с неодобрением и предупредила по-немецки: в Швеции так не принято.

Мы подошли к желтому дому, где нас встретили родители Ингрид, чета среднего возраста, напоминавшая моих родителей. Ингрид представила меня, и ее мать пригласила меня в гостиную. Она угостила меня горячим шоколадом и сэндвичами. Мы разговорились. Но когда она узнала, что я ушла к ним без разрешения, ее сердечный тон сменился холодным и тревожным. Мне опять напомнили о том, что в Швеции так себя не ведут. Мне дали понять, что если я хочу остаться в этой стране, то должна уважать ее законы. Но любопытство взяло верх над недоверием и, поскольку я уже была здесь, меня стали расспрашивать о том, что мне пришлось пережить.

С чего начать? Освенцим? Поймут ли они?

– Я еврейка.

– Но почему вас отправили в концлагерь? Вы, должно быть как-то провинились?

Что ответить на это? Что мы ничего не сделали? Что поэтому мы попали в заключение? Если бы мы что-нибудь совершили, нас бы расстреляли. Надеясь избежать такой участи, мы выполняли то, что от нас требовали. Поколение за поколением нас учили слушаться и покоряться. Нам твердили: отец знает лучше; если ребенок непослушен, его наказывают; если он придерживается правил, то ничего плохого с ним не случится; если соседи недоброжелательны, то всегда есть отец, который защитит. И в новой ситуации надо придерживаться старых правил. Только немногие могут себе представить какую-то неожиданную ситуацию. И этим немногим никто не верит.

Со смешанными чувствами я выпила шоколад и попросила Ингрид проводить меня обратно в школу, где мы жили.

Август 1945 года

Прекрасный летний день в Стокгольме. Полуденное солнце, отраженное в водах озера Маларен, слепит прохожих, пыхтящие велосипедисты вытирают пот со лба. Кажется, что пешеходы никуда не спешат. Слышны только слабые звонки ползущих трамваев. Не видно автомобилей.

Я стою на мосту, облокотившись на перила. Худая девушка с копной волос и голодным взглядом. На мне зеленое платье, которое я сшила из старой занавески по моде начала сороковых годов. Оно немного выше колен. Я себя чувствую в нем очень нарядной и надеюсь, что никто не смотрит на мои ноги. Мне немного стыдно за свои черные ботинки на шнурках и короткие белые носки. Красивее было бы в шелковых чулках и кожаных туфлях.

Я смотрю, пораженная красотой пейзажа. Внезапно что-то заставляет меня оглянуться. Нет, позади не стоит вооруженный охранник из СС. На тротуаре нет никого. Под мостом только блестящее зеркало воды, на котором играют лучи солнца.

Где я? Как я попала сюда? Сейчас я этого не знаю. Меня наполняет радостное сознание, что я одна, свободна, свободна идти, куда хочу, свободна делать, что хочу, могу наслаждаться этим днем, сколько вздумается. Я жажду выпить эту зелень, солнце, хочется быстро проглотить все это, так же быстро, как я поглощала хлеб в последние недели, спеша, чтобы у меня его не отняли.

Я смотрю в сторону старого города, расположенного за мостом. Невероятно красивый, он поднимается из воды. Дома, как заколдованные, остановились на берегу и подмигивают мне своими окнами. Те, что сзади, наклоняются вперед и как бы манят к себе. Они напоминают мне волшебные замки моего детства. Дворец переливается рубиново-красным, его позолоченный купол блестит, соревнуясь с водой. Чайка кружит вокруг башни, и три короны образуют печать под невидимой надписью на синем небе. Я упиваюсь этим зрелищем, не желая расставаться со сказкой.

Медленно поворачиваюсь на звук трамвая, показавшегося из-за поворота. Из его окон на меня смотрят с любопытством. Мужчины и женщины, довольные, упитанные, кажутся счастливыми. Они едут куда-то, к кому-то, кто ждет их: отец, мать, друзья. Солнце на минуту закрывается тучей. Никто не ждет ни Ливи, ни меня. Но эта мысль проходит, не задерживаясь. В данный момент я ощущаю только удивительное, странное чувство, такое непривычное, что я едва узнаю его. Радость? Счастье?. Так ли оно ощущается?

Навстречу мне идут смеющиеся девушки. Их юбки немного ниже колен. Мимо проезжает тандем. Отец в клетчатой рубашке и красной кепке с кисточкой, мать в шортах, ребенок на руле, другой в корзинке. Какой у них смешной вид.

Под мостом сидят два маленьких мальчика. На них тоже красные кепки, в руках удочки. Один наживляет червя на крючок, другой широкой петлей забрасывает удочку. Около них ведро, и я гадаю, есть ли у них улов. Я хочу спуститься вниз и спросить, нельзя ли мне присоединиться к ним, рассказать им, что я тоже давным-давно вот так же стояла под мостом. С тех пор прошло, наверное, сто лет, или же это было в другой жизни. До того, как исчез мой мир, или, вернее, я исчезла из своего мира.

Но теперь я вернулась. Осколок женщины в коротенькой юбке. И я действительно не понимаю, почему все смотрят на меня. Я не понимаю, что это именно я отличаюсь от других, что я кажусь странной. Кем-то с другой планеты. Торопясь жить, я воображаю, что могу начать оттуда, где я остановилась, в юбочке выше колен. Я не поняла, что невозможно продолжать жить так, как если бы ничего не случилось, даже в отношении длины юбки. Пройдет много времени, прежде чем я пойму это.

Сегодня меня переполняет восторг от того, что я вижу. Швеция, Стокгольм. Так много воды, много мостов. Высокие здания. Трамваи проезжают среди травы. Собаки, которые никогда не лают. Дети, которые никогда не плачут. Соседи, которые никогда не ссорятся. Почти не видно полицейских. Тихо. Чисто. Порядок.

В той стране, где я жила, все было иначе. Людские толпы, звуки и запахи, беспорядок, грязь на улицах. Там не было высоких зданий. Очень мало велосипедов. Я никогда не видела тандема. Летний день там мог быть таким же чудесным, но все же другим. Когда я мысленно возвращаюсь в прошлое, я чувствую запах пыли и вижу небо, которое кажется более низким и голубым. Может быть, потому, что детский рай всегда голубее?

Но детские годы прошли. Я выросла, и жизнь ждет меня. Я еще не знаю, выживу ли, но знаю, что хочу этого. То, что произошло, невозможно забыть, но и вспоминать об этом пока не надо. Лучше думать о нашем пребывании в прекрасном Ельмареде, где мы вновь соприкоснулись с природой, которой нам так долго не хватало. Мы жили в школе, гуляли в лесу, плавали в озере, загорали и ели.

Самым главным была еда. Многие из нас все еще по-прежнему припрятывали еду. Это и было причиной скандала с нашим смотрителем Калле. Да еще наша привычка все «добывать». У нас пока было всего несколько вещей, которые нам выдали по прибытии в Любек. При взгляде на простыни и клетчатые чехлы-наматрасники возникало желание пополнить свой гардероб. Мы изрезали большую часть из них и вовсю занялись шитьем. Вскоре у нас появились новые летние рубашки, шорты, юбки, платья. Калле сочувствовал нам, но не мог спокойно смотреть как мы уничтожаем имущество школы. Он провел собрание, на котором упрекал нас. Мы могли понять его точку зрения, но привычка «добывать» что-то вошла в нашу плоть и кровь, трудно было избавиться от нее. Гораздо позже, уже живя в Стокгольме, в так называемых нормальных условиях, я все еще ловила себя на желании «добыть» что-нибудь. Однажды бесцеремонно захватила, по-видимому, бесхозное ведро угля в подвале и только через несколько месяцев поняла, что я наделала. Быстро протекли несколько недель в Ельмареде, и в августе нас переселили в лагерь на остров Лювё неподалеку от Стокгольма. Лагерь состоял из нескольких бараков, отделенных от остального острова оградой из колючей проволоки. Сюзи поправилась, и мы – семеро друзей, подружившихся в Берген-Белсене, – поселились вместе в бараке № 7.

Здесь мы пробудились к действительности. Лето подходило к концу, вместе с ним приближался конец нашего отдыха. Нам дали ясно понять, что мы больше не являемся гостями. Мы – беженцы. Это новое для нас слово звучало неприятно. Из временного гостя, у которого где-то как-будто есть свой дом, я превратилась в беспомощное, маленькое и беззащитное существо, полностью зависимое от чужой доброй воли. Целыми днями, сидя в бараке, мы обсуждали вопрос о том, вернуться ли в Сигет или остаться в Швеции. За исключением Сюзи, ни у кого из нас не осталось семьи в Сигете. Вернуться в пустой дом, в город, из которого нас выгнали, было так же тяжело, как оставаться здесь. В конце концов мы решили остаться – по крайней мере на время.

Жизнь в лагере вызывала у меня постоянное беспокойство. Мне хотелось выйти на свободу. Я хотела избавиться от клейма беженки, приложить все силы к тому, чтобы уйти из Лювё как можно скорее, и начала выяснять возможности для этого. Мне опять пригодилось знание английского языка. Единственной возможностью получить разрешение на проживание в Стокгольме была работа в чьем-то доме. Я нашла место преподавательницы английского языка в одной шведской семье. Так я навсегда рассталась с лагерной жизнью.

15 июня 1949 года

Мы встретились перед зданием регистратуры. На мне было синее шерстяное платье с длинной юбкой по последней моде из «Нового взгляда», короткий закругленный жакет и белая соломенная шляпа вроде мельничного колеса. Я считала себя очень нарядной в новом платье, на которое потратила всю месячную зарплату, и не могла нарадоваться на шляпу, одолженную у подруги. Михаил выглядел элегантно в новом сером в полоску костюме и серо-голубом галстуке, который я ему подарила. Он обнял меня, посмотрел на меня своими большими серо-зелеными глазами и улыбнулся. Солнце выглянуло из-за туч; исчезли все мои печали и страдания. Хотелось погладить его темные, густые брови. Я была готова следовать за ним на край света, я чувствовала, что наконец обрела дом, обрела мужа, отца, брата – всех в одном лице, товарища на всю жизнь. Он принес кольцо, но не было цветов.

– Хочешь цветы?