Текст книги "Время страстей"
Автор книги: Хэдер Позессер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)
Глава одиннадцатая
Зима была длинной и холодной. В декабре Шеннон исполнилось восемнадцать, а в январе Кристин отметила свое девятнадцатилетие. Зима оказалась не только холодной, но и спокойной – зловеще спокойной.
В конце февраля к ним наведывались юнионисты и забрали пахотных мулов. Молодой капитан, возглавлявший отряд, дал Кристин за них доллары янки. Капитан привез письмо от Мэтью, – письмо, которое передавалось от солдата к солдату, пока не пришло к ней.
Видимо, Мэтью не получил письмо, которое Кристин послала ему через Томми, – он никак не отреагировал на сообщение о ее за мужестве. Не знал он ничего и о набеге Зика Моро на ранчо после смерти их отца.
Грустно было читать это письмо. Сначала Мэтью писал, что он молится, чтобы у них с Шеннон все было благополучно. Затем шел долгий рассказ о трудностях военного быта: сон в палатках, подъем в пять утра, бесконечная муштра и в дождь, и в снег. Далее он рассказывал о первом большом сражении, в котором принимал участие. Страх ожидания, грохот пушек, ружейные залпы, крики и стоны умирающих. Хуже всего было ночью, когда пикеты находились так близко, что с ними можно было перекликаться. Он писал:
«Кристин, мы их предупреждаем, чтобы прятались, иначе наши снайперы перестреляют их. В прошлом месяце мы стояли лагерем на реке; днем сражались, ночью торговали с противником. У нас кончился табак, но оставалось много кофе, а эти ребята с Миссисипи, наоборот, имели полно табака и совсем мало кофе, так что мы исправляли эту ситуацию. А потом была перестрелка. Я столкнулся лицом к лицу с Генри – мы с ним только перед этим сделку совершили, если можно так сказать. Я не мог ни нажать на курок, ни поднять палаш. Вдруг раздался выстрел, и Генри повалился на мою лошадь и посмотрел на меня, перед тем как умереть, и сказал, чтобы я забрал его табак – не хочет огорчать мать, она не знает, что он курил. А потом спросил: «А что, если тебя убьют?» Я попытался засмеяться и сказал ему, что моя мать умерла, и отец тоже, а мои сестры все поймут, так что ничего, если я умру, и при мне будут и карты, и табак, и все такое. Он тоже попытался улыбнуться. Потом закрыл глаза и упал. Я был потрясен. Иногда и те, и другие пристают ко мне: что, мол, парень из Миссури делает в синей форме? Я могу им ответить только одно: они все равно не поймут. Самое худшее вот что: война – это, конечно, ужас но, но это все-таки лучше, чем находиться дома. Это лучше, чем Куонтрилл, и Джим Лейн, и Док Дженнисон. Здесь мы убиваем людей, но убиваем в бою, а не нападаем на безоружных, не убиваем хладнокровно. Мы не грабим, не насильничаем и не устраиваем резни. Иногда с трудом вспоминается, что я был хозяином приграничного ранчо и вообще не хотел никакой войны и что не питал особых симпатий ни к одной из сторон. Только Джейк Армстронг из Канзаса это понимает. Если джейхокеры забирают твое добро, убивают твоих близких, тогда ты становишься конфедератом. А если бушхокеры сжигают твою ферму, тогда ты присоединяешься к юнионистам, и никакого значения не имеет, где ты родился.
Вот так, сестренки. Я вовсе не хотел огорчать вас. Снова молю Бога, чтобы мое письмо застало вас здоровыми и благополучными. Кристин, еще раз прошу: возьми Шеннон и уезжай с ранчо, если почувствуешь хоть малейшую опасность. Они убили отца, они этого хотели, но я все еще волнуюсь за вас обеих и молю Бога, чтобы получить отпуск и поскорее повидаться с вами. За меня не беспокойтесь – у меня все хорошо. Пишу незадолго до Рождества 1862 года. С любовью, ваш брат Мэтью».
Он также прислал ей свое жалованье, выплачиваемое в Армии Союза. Кристин пересчитала деньги и вышла из дома. Неподалеку от амбара у нее был устроен маленький сейф, там хранилось золото, вырученное от продажи скота, и доллары, которые ей дал капитан-янки за мулов. Туда она добавила деньги, присланные Мэтью. Она чувствовала себя подавленной, волновалась, но теперь, несмотря на содержание письма Мэтью, она ощутила прилив новых сил. Ей надо продолжать бороться. Когда-нибудь Мэтью вернется домой. А до этого она сохранит ранчо.
К апрелю Кристин не удалось купить мулов, поэтому распахивать поле пришлось им самим – ей, Шеннон и Самсону. Работа была тяжелая и изнурительная, но Кристин знала, что, поскольку доставать продукты становится все труднее и труднее, им необходимо выращивать собственные овощи. Они с Шеннон по очереди шли за плугом, в то время как Самсон тянул плуг спереди. Стадо у них было небольшое, но вскоре должны были появиться на свет новые телята. По утрам Кристин планировала с Питом работу на день, потом работала без отдыха возле дома и садилась ужинать, только когда темнело. К вечеру Кристин так уставала, что думать о войне уже не было сил.
Она не позволяла себе вспоминать о Коуле, хотя иногда он являлся ей во сне. Порой, ложась спать, она представляла себе, что он с ней рядом. В такие мгновения она забывала, что он был одним из рейдеров Куонтрилла, она помнила только, что это был человек, который разбудил в ней женщину, вспоминала его прикосновения…
Но… Коул был когда-то одним из бандитов Куонтрилла, как и Зик Моро. Узнав та кое, она уже не сможет относиться к нему как прежде. Кто знает, чем он занимался в банде Куонтрилла? Жег, грабил, убивал, мародерствовал, а может быть, и насиловал женщин? Ей оставалось только догадываться. Он пришел к ней как спаситель, это так, но она знала, что людям Куонтрилла неведомы законы морали и порядочности. Она хотела, что бы он вернулся к ней и сказал, что все это неправда.
Но он не мог ничего опровергнуть, потому что это была правда. Так сказал Малакай. Он знал, что ее это ранит, но не посмел ей солгать.
Весна тянулась медленно. Как-то в мае, когда Кристин с Самсоном работали на южном поле, к ним внезапно прискакал с северного пастбища Пит.
– Он вернулся, миз Слейтер, вернулся. Говорят, что Куонтрилл и его отряд снова здесь хозяева!
До дома было еще далеко, когда Коул остановил лошадь и стал вглядываться. Пейзаж вокруг казался вполне мирным. Возле крыльца росли маргаритки, и кто-то – Кристин или Шеннон – повесил маленькие цветочные горшки над входной дверью.
Все выглядело мирно, вполне мирно. Его сердце забилось, он вдруг осознал, каким долгим было его отсутствие. Коул даже не знал почему, но его возвращение затянулось. Его это не волновало до той поры, пока он не узнал, что Куонтрилл решил вернуться на прежнее место. Всю зиму и ранней весной Коула не покидали мысли о Кристин. Он хотел ее. Хотел со страстью, которая обжигала его, заставляла подолгу мечтать, глядя на ночное небо. Иногда ему казалось, что стоит только протянуть руку, и он коснется ее. И тогда он видел как наяву ее волосы, спадающие на плечи, удивительную голубизну глаз…
А иногда по ночам ему снились кошмары: запах дыма, звуки выстрелов; его жена – его первая жена, – убегающая от грозящей ей опасности…
Коул страдал, находясь вдали от Кристин. Он нуждался в ней. Он желал ее. Со слепой, обжигающей страстью желал ее. Но он знал, что ночные кошмары не оставят его до тех пор, пока жив убийца его жены. Не оставят, пока идет война.
Он снова натянул поводья и медленно поехал к дому. Дыхание его становилось чаще, сердце колотилось сильнее. Казалось, кровь быстрее течет по жилам. Ему стало жарко, он нервничал. Он так давно не видел ее. Почти полгода.
Но она его жена.
Коул глотнул воздуха и стал представлять себе их встречу. Он вспомнил ночь перед своим отъездом, возбуждение, огнем горевшее в его теле, – огнем, обжигавшим его сердце, проникавшим в легкие, жегшим кончики его пальцев.
Не так уж плохо все у них было, подумал он. В подобных обстоятельствах могло быть и хуже. Вот когда кончится война…
Коул снова остановился, гадая, кончится ли вообще когда-нибудь эта война. Начиная с 1855 года в Канзасе и Миссури люди жили в условиях непрекращающихся перестрелок, первое сражение за форт Самтер произошло только в апреле шестьдесят первого. Затем Коул мрачно вспомнил, как повстанцы думали, что смогут наголову разбить янки за две недели, и янки перед битвой при Манассасе считали, что легко расправятся с конфедератами. Но Север был более непреклонен, чем это воображал Юг, а Юг – более полон решимости бороться, чем Север считал возможным. И война все тянулась и тянулась. Уже два года… и конца не было видно.
Состоялось немало крупных сражений. Восточный фронт, Западный фронт. Флот юнионистов, флот конфедератов, морские бои бронированных судов[27]27
Бронированное судно – военное судно с деревянным остовом, обшитым железными листами. Первый в истории морской бой между такими судами произошел 9 марта 1862 года, во время Гражданской войны.
[Закрыть]. Пал Новый Орлеан, в осаде Виксберг. В памяти людей все еще битва при Антиетаме, когда на земле лежали горы трупов и текли реки крови.
Коул взглянул на свои потертые перчатки. Он был в полной форме. На серой шерстяной накидке и куртке сверкали золотые кавалерийские эполеты; теперь он официально считался разведчиком, приписан к кавалерии, и никто больше не мог его назвать шпионом. Это важное различие, подумал Коул. И особенно важно, что в качестве разведчика он мог проводить много времени, наблюдая за обеими сторонами границы, проходящей между штатами Миссури и Канзас. Он уныло вспомнил, чего это стоило. В январе он предстал перед Кабинетом правительства конфедератов и честно доложил о своих наблюдениях; так честно, как только мог, рассказал о действиях джейхокеров. Джим Лейн и Док Дженнисон, которые командовали джейхокерами, – красноногие, как их называли иногда из-за их формы, – были настоящие звери.
До конца своих дней Коул будет ненавидеть джейхокеров. До конца своих дней будет мстить им. Но ненависть его поутихла, когда он увидел, что идет настоящая война, в ходе которой люди в синем и люди в сером сражаются с определенной долей человечности и порядочности. Отдельные могущественные политики и военные руководители юнионистов осознавали жестокость джейхокеров, и люди, подобные генерал-майору Хэллеку, научились их контролировать.
Но никто не контролировал Куонтрилла.
Этой весной генерал Роберт Ли стал командующим Армией Конфедерации. Когда Коул познакомился с этим высоким, исполненным достоинства человеком, то высказал все, что думал по поводу войны: война отвратительна, отвратительны кровь и смерть, отвратительны стоны и крики солдат, искалеченных и умирающих на искореженной снарядами земле. Но ничего нет более отврати тельного, чем пренебрежение гуманностью, бесчеловечность, царившие на границе Канзаса и Миссури. Генерал Ли долго и внимательно слушал Коула, его сообщения выслушал и президент Конфедерации Джефферсон Дэвис. Джуда П. Бенджамин, военный министр, прислушался к советам Коула, и когда Куонтрилл попросил содействия и признания, его просьбу отклонили.
Коул думал о том, прекратится ли когда-нибудь насилие, о том, сможет ли он когда-нибудь очистить свое сердце от ненависти.
Внезапно он забыл о войне, забыл обо всем. Он увидел колодец слева от дома и Кристин, набиравшую воду. Она только что вытащила ведро воды.
Волосы ее были заплетены в косы, но несколько золотистых прядей выбились из плена заколок и упали на плечи. На ней была простая льняная юбка без кипы нижних юбок, верхние пуговицы блузки расстегнуты. Зачерпнув ковшом в ведре, разгоряченная, она жадно пила холодную воду, затем, откинув назад голову, стала лить воду из ковша прямо на лицо и шею.
У Коула засосало под ложечкой, сильнее забилось сердце. Она казалась ему сейчас та кой соблазнительной, такой чувственной… Он пришпорил лошадь.
Коул скакал галопом. Кристин обернулась, удивленная. Вода текла по блузке, и мокрая ткань обрисовывала ее грудь. При виде его глаза Кристин расширились – сначала от замешательства, как он думал, затем от радости узнавания. Он подъехал, спрыгнул с лошади. Ее лицо было влажным, губы приоткрыты. Она была сейчас изумительно хороша.
– Коул… – пролепетала она.
Он с силой притянул ее к себе. Отыскав ее губы, жадно поцеловал, и поцелуй этот оказался слаще, чем он мог себе представить. Она была так женственна… Он расстегнул блузку и дотронулся до ее груди, нащупав твердый, как камешек, сосок. Она обмякла в его объятиях. Она задыхалась и дрожала от его прикосновений. Губы раскрылись шире, впустив его язык в жаркую влажность ее рта.
И вдруг Кристин стала вырываться. Он, изумленный, ослабил объятия. Она попятилась назад, вытирая рукой рот, словно выпила яда. Ее широко открытые глаза горели ненавистью.
– Негодяй! – выдохнула она. Оглядев его с головы до ног, добавила: – В форме конфедератов! Разве ты не знаешь, что весь наш край кишит янки?!
– Я сейчас сниму форму, – пожал Коул плечами.
Она упрямо качнула головой. Ее все еще била дрожь, и он это видел. Ее пальцы теребили ткань юбки, то собирая, то отпуская ее. Влажная блузка все еще четко обрисовывала груди и маленькие бугорки сосков. Коул сделал шаг вперед.
– Ради Бога, Кристин, что с тобой? Ты моя жена, ты помнишь это?..
– Не притрагивайся ко мне!
– Почему, черт возьми?
– Ты бушхокер! – выпалила она. – Ты такой же, как Зик!
Коул застыл на месте, размышляя, как она узнала об этом. Легкий туман застлал его глаза, холодный туман отчужденности. Но это же в действительности не имеет значения. У него на то были свои причины. Он презирал Куонтрилла. Хотя, попадись ему в те времена, когда он был в его банде, те люди, которым он хотел отомстить, Коул вряд ли уступил бы кому-либо из молодчиков Куонтрилла в жестокости.
– Твой приятель заезжал к нам осенью, вскоре после твоего отъезда, – сказала Кристин. – Билл Андерсон. Ты помнишь его? Он тебя хорошо помнит.
– Я давно расстался с Куонтриллом.
– О, я это вижу. У тебя настоящая форма конфедерата. Красивая форма, Коул. И ты красиво ее носишь. Но она не скрывает твоего истинного лица! С кого ты ее стянул? С какого-нибудь убитого бедняги?
Он занес руку, но вовремя остановился.
– Эта форма – моя, – ответил он сквозь зубы. – Это правда, как, правда и то, что ты моя жена.
Кристин побледнела. И вздрогнула, когда он взял ее за плечи.
– Кристин… – начал, было, он, но мужской голос оборвал его на полуслове:
– Оставь ее в покое!
Коул развернулся, выхватив кольт.
– Нет! – услышал он крик Кристин. – Нет, Мэтью, не надо! Коул, нет! – Она метнулась к руке Коула, и он не успел выстрелить, а затем она заслонила его собой от высокого юноши в синей форме Армии Союза, который уже вскинул винтовку.
Прозвучал выстрел. Все произошло слишком быстро. Коул почувствовал, как пуля задела его голову. Теплая кровь обожгла висок. Глаза его затуманились. И все это из-за Кристин, подумал Коул. Если бы не стычка с ней, он не утратил бы бдительности и услышал приближающуюся опасность. Сквозь туман до него донеслись слова человека, который выстрелил в него:
– Ты сошла с ума, пусти! Я хочу избавить тебя от этого шакала.
– Мэтью, этот шакал – мой муж!
Коул постепенно приходил в сознание. Он был ранен и потерял много крови. Прошло уже немало времени, понял он, потому что за окном уже стемнело. Рядом с ним на столике стояла масляная лампа, ее мягкий свет озарял комнату.
Он находился в спальне, их спальне. Он несколько раз моргнул, чтобы сфокусировать взгляд. Он мог видеть окно и тонкую струйку лунного света. Дотронулся до головы – она была перевязана. Кто-то снял с него мундир, смыл дорожную грязь, положил на прохладные чистые простыни.
Кто-то. Его жена. Нет, не его жена. Кристин. Да, она его жена. Он женился на ней. Теперь она его жена.
Кристин остановила его, не дала убить человека. Но она остановила и этого человека, не дала убить его, Коула.
Внезапно он почувствовал острую боль в виске. Но понял и то, что пуля лишь слегка задела его.
По ступенькам лестницы застучали быстрые шаги, остановились возле двери в спальню. Коул быстро закрыл глаза. Кто-то вошел в комнату. Это оказалась Далила. Она говорила шепотом:
– По-прежнему без сознания. – Она потрогала его горло, потом грудь. – Живой, да и лихорадки нет, Бог миловал.
– Слава Богу! – услышал он еще один голос – Кристин. Коул почувствовал слабый запах ее легких духов, ощутил прикосновение ее пальцев, прохладных и нежных, к своему лицу. Затем зазвучал мужской голос. Мэтью… Она назвала его Мэтью. Конечно, это ее брат. Тот самый, кому он просил ее написать обо всем. Если б она написала, ничего бы не произошло.
– Он же мятежник, Кристин… После всего, что произошло…
– Да, черт возьми, после всего, что произошло, – прошептала молодая женщина. – И не пытайся меня осуждать! Ты уехал, присоединился к армии! Шеннон и я не имели такой возможности. К нам снова наведывался Зик…
– Моро вернулся? – ужаснулся Мэтью.
– Не так громко, – попросила Кристин. По ее голосу чувствовалось, что она очень утомлена. Коулу захотелось открыть глаза, обнять ее, отогнать все ужасы, которые принесла ей война. Но он не мог, что-то внутри не позволяло ему сделать это.
А может быть, она и не хотела этого. Может быть, она никогда не простит ему то, что он воевал в отряде Куонтрилла. Да он и не нуждается, чтобы ему это прощали, будь он проклят, если станет ей объяснять. И все же…
– Кристин, – севшим голосом попросил Мэтью, – расскажи, что у вас здесь случилось?
– Ничего не случилось. Но могло. Зик со своими головорезами хотел тут поразвлечься со мной, а потом, скорее всего, пристрелить. Еще он собирался продать Самсона и Далилу. Но ему не удалось, и все благодаря вот этому человеку. Он, к счастью, проезжал мимо, и Зику не повезло.
– Зик убит?
– Нет. Ему пришлось убраться. – Она помолчала. – Понимаешь, Мэтью, он не убивает людей просто так, хладнокровно. Я хотела, чтобы Коул убил его, но он не сделал этого. А потом… Ну, в общем, это долгая история. Но с тех пор как он на мне женился, здесь стало спокойнее. Они все… боятся его.
– Черт подери, Кристин… – Он осекся. Коул слышал, что Кристин тихо плакала, а Мэтью утешал ее. Коул сжал зубы: ее слезы были ему больнее, чем боль раны. Коул чуть приоткрыл глаза и искоса взглянул на Мэтью Маккайи. Это был высокий молодой мужчина с рыжеватыми волосами и голубыми, как у его сестер, глазами.
Коул пошевелился и широко открыл глаза. Брат и сестра отпрянули друг от друга. Кристин склонилась над Коулом и потрогала лоб. Ее мягкие волосы упали ему на грудь.
– Коул?
Он ничего не ответил, только кивнул. И увидел беспокойство в ее глазах. Это обрадовало его. Она ненавидит его за прошлое, но, по крайней мере, смерти его не желает.
– Познакомься, это Мэтью, мой брат. Я писала ему, но письма моего он не получил. Он не знал, что… что мы поженились.
Коул снова кивнул и перевел глаза на юношу. Тот все еще был в форме. От Коула не ускользнуло, что форма Мэтью Маккайи была куда лучше сшита, чем его собственная, и куда в лучшем состоянии, чем у большинства солдат-южан. Кольцо блокады сжималось. На Юге всего не хватало – лекарств, одежды, амуниции, продуктов. Всего. Он горестно улыбнулся. Юг гордился своим великолепием, своим блеском. Ли был великолепен, Джексон был великолепен, Стюарт был тоже великолепен. Но когда южанин погибал в бою, его некем было заменить. На войне люди самое ценное, а Конфедерации явно не хватало людей.
Юнионисты же, напротив, казалось, имели неистощимый запас солдат, добровольцев, наемников. И внезапная мысль, как вспышка молнии, мелькнула в голове Коула: южанам никогда не выиграть эту войну.
– Ваше имя – Коул, правильно? Коул Слейтер? – Мэтью обошел кровать и сел в изножье. Неловко глотнул воздуха. – Вы спасли жизнь и честь моих сестер, и я благодарен вам за это. Ни за что бы не выстрелил, если б знал. Виновата форма. Я с северянами. – Он говорил это, как бы оправдываясь. Нелегко было жителю Миссури воевать за северян.
– Вы имели на то причину. – Голос Коула звучал глухо.
Мэтью кивнул:
– Да, причина была. – Он колебался. – Сейчас я приехал домой в отпуск; наверное, и вы тоже?
– Что-то вроде того, – ответил Коул. Кристин вздохнула, но ничего не сказала. Коул не смотрел в ее сторону. Он улыбнулся Мэтью и потянулся к ее руке. Он знал, что Кристин разыгрывает из себя любящую жену перед братом, и гадал, как далеко она зайдет. Она позволила ему взять свою руку, обнять.
– Нам надо поладить, пока мы оба здесь, – проговорил Мэтью. Он протянул руку Коулу, и тот пожал ее. – Вам это подходит, мятежник?
– Вполне подходит, янки. Мэтью вдруг залился краской.
– Мне, пожалуй, лучше уйти, оставить вас вдвоем. – Он быстро встал.
Кристин тоже вскочила.
– Подожди! Я с тобой!
Мэтью подозрительно взглянул на нее.
– Но…
– Дорогая… – жалобно протянул Коул.
– Что, милый? – с невыразимой нежностью отозвалась Кристин. Казалось, сладкий сироп капал с ее уст. – Я не хочу беспокоить тебя сегодня. Тебе нужно отдыхать.
Поцеловав его в лоб, она выбежала из комнаты.
Мэтью улыбнулся.
– Скверная штука война, верно?
– Чертовски скверная, – согласился Коул.
– Она упрямая, – сказал Мэтью.
– Пожалуй, тут я согласен с тобой, янки. Мэтью засмеялся и вышел, закрыв за собой дверь.
Прошло три дня. Коул уже чувствовал себя почти здоровым и как никогда одиноким. Кристин ухитрялась избегать его, ссылаясь на то, что ему нужен покой. А ночи проводила в своей спальне. Но на третью ночь Коул проснулся, услышав, как Кристин вошла к нему.
Она стояла, прислонившись спиной к двери, и прислушивалась, не спит ли он.
Коул тихо поднялся и подошел к ней, закрыл ладонью ее рот и притянул к себе. Она попыталась крикнуть и высвободиться из его объятий.
– Тише! – остановил он ее.
Она укусила его руку, и он тихо выругался.
– Пусти меня! – сдавленным шепотом произнесла она.
– Ни за что на свете, миссис Слейтер!
– Бушхокер!
Коул усмехнулся.
– Не забывай, ты моя жена, Кристин.
– Если попытаешься взять меня силой – закричу, и Мэтью убьет тебя.
– Если я захочу приласкать тебя, кто же назовет это насилием? – возразил Коул.
– Пусти…
Но Коул и не думал отпускать ее. Он прижался к ее губам, держа так крепко, что она не могла пошевелиться. Затем поймал кисти тонких рук и сцепил их за ее спиной, прижимаясь нагим телом к ней все крепче. На Кристин была легкая ночная рубашка, не скрывающая от Коула все соблазнительные изгибы ее тела.
Наконец он оторвался от ее губ, и она смогла вздохнуть. Он стал целовать ее грудь через тонкую ткань.
– Я закричу! – прошептала она.
– Кричи, – ответил Коул, поднял ее и понес в постель, лихорадочно нащупывая за стежку ее рубашки. Когда усилия его увенчались успехом, он принялся целовать ее всю, и его поцелуи оставляли жаркий след на ее коже. Она умоляла его остановиться, а потом обвила руками его шею и притянула его голову к себе, покрывая поцелуями. Она вновь и вновь целовала его, говорила, что он негодяй, и вздрагивала от наслаждения, когда он лас кал ее бедра. Его ласки становились все более интимными, все более требовательными.
– Ну же, кричи, – шептал он ей. – Кричи, если ты чувствуешь, что должна…
Она вскрикнула, когда он овладел ею, но его рот заглушил ее крик.
Сколько раз она мечтала вновь оказаться в его объятиях!.. Он ласкал ее, и она ощущала сладостное волнение, ожидание, облегчение. Затем он вдруг отодвинулся от нее, и ей стало холодно и одиноко. Но он вновь стал целовать ее лоб, щеки, грудь, бедра… Он осторожно перевернул ее, и его жаркие губы проложили огненную дорожку на ее спине. И снова она лежала на спине, и его отливающие серебристым блеском глаза оказывались над ее глазами, и она стонала от удовольствия, когда их тела сливались…
Проснувшись среди ночи, Кристин начала яростно корить себя за то, что изменила своим принципам. Ведь Коул участвовал в налетах Куонтрилла! Она чуть не плакала от ярости, от злости на него и на себя.
Остаток ночи она провела, повернувшись к нему спиной, и он не пытался дотронуться до нее. Утром Кристин ушла в свою спальню. За обедом она была вежлива, хотя ей хотелось кричать. Ее раздражало то, что ее брат и Коул беседуют о скоте, о делах на ранчо так, словно они старые друзья. Шеннон в разговорах с Мэтью не переставала восхищаться Коулом, он для нее был герой несмотря ни на что.
Но он же бушхокер! – хотелось крикнуть Кристин, но она не могла сделать это. Мэтью убил бы Коула, если б узнал.
Вечером, когда все расходились отдыхать, Мэтью поднялся наверх вместе с ними, и Кристин ничего другого не оставалось, как последовать за Коулом в родительскую спальню. Едва дверь закрылась, Кристин обернулась к Коулу. Он стоял так близко, что она могла чувствовать его теплое дыхание.
– Я ненавижу тебя, – проговорила она. Он долго молчал. Ей хотелось убежать, но она сдержалась.
– Сомневаюсь, Кристин, – произнес он, наконец. – Но если тебе так угодно думать…
Он снял с себя одежду и бросил там, где стоял. Потом лег в постель. Кристин осталась стоять неподвижно у двери. Он загасил лампу, а она все продолжала стоять. Потом, наконец, разделась и, оставшись в рубашке, робко прилегла на краешек кровати. Она знала, что Коул не спит, но он не сделал попытки дотронуться до нее. Так она лежала долго, пока сон не сморил ее.
Проснувшись, Кристин обнаружила, что ее рубашка соскользнула, открывая плечи и грудь, а Коул не отрываясь, смотрит на нее. Он подвинулся к ней медленно, очень медленно. При желании она могла бы убежать, но она лежала не двигаясь. Каждая клеточка ее тела была полна ожидания, желание наполняло всю ее, и, когда он накрыл ее своим те лом, она задрожала от восторга.
Она не знала, что сказать ему, как начать разговор. Быстро поднявшись с постели, она оделась, зная, что он не сводит с нее глаз.
– Где ты был? – наконец спросила она.
– В Ричмонде.
– Не с…
– Ты знаешь, что я не был с Куонтриллом. Ты видела мою форму.
Кристин пожала плечами.
– Некоторые из них тоже носят форму конфедератов.
– Я не был с Куонтриллом.
Кристин колебалась. Она стояла, теребя пуговицы. Коул встал и подошел к ней сзади.
– Ты долго у нас пробудешь?
– Еще неделю.
– Так же, как Мэтью, – пробормотала она.
– Так же, как Мэтью.
– И куда ты направишься теперь?
– В часть, где служит Малакай.
Она стояла в замешательстве. «Ты лжешь!» – хотелось ей крикнуть. Слезы навертывались на глаза. Она не знала, верить ему или нет.
Он повернул ее лицом к себе.
– Я специальный атташе генерала Ли, Кристин. Официально я в кавалерии. Я майор, но единственный человек, перед которым я в ответе, – это сам великий старик Ли. И по возвращении я постараюсь ему как можно точнее рассказать, что происходит там, где я был.
Кристин вскинула голову.
– И что же ты расскажешь ему?
– Правду.
– Правду?
– Да. Правду, как я ее вижу.
Какой-то миг они смотрели друг на друга.
Враждебность застыла в глазах Кристин.
– Мне очень жаль, Коул, – проговорила она. – Я не могу тебя простить.
– Черт возьми, Кристин, я никогда и не просил тебя об этом! – сказал он и отвернулся. Он хочет, чтобы я ушла, подумала Кристин. Закусив губу, она покинула комнату.
Весь день она избегала встреч с Коулом. За обедом была как никогда молчалива. Мэтью, обеспокоенный, спросил, не заболела ли она. Кристин ответила, что просто устала. Она рано пошла наверх в спальню.
Кристин разделась и легла в постель. Она лежала без сна и ждала. Когда Коул лег рядом с ней, она придвинулась к нему. В ту ночь, показалось ему, она была более страстной, чем всегда. Отдавалась ему с нежностью и отчаянием.
Так проходили день за днем, ночь за ночью, пока не настало время отъезда.
Коул и Мэтью стояли перед домом, готовые вскочить на лошадей, два человека, которых Кристин любила: один – одетый в серую, другой – в синюю форму. Оба красивые, молодые, оба уносили с собой частицу ее души.
Кристин молчала. Шеннон плакала и обнимала то одного, то другого. Кристин поцеловала и обняла брата, затем ей нужно было попрощаться с Коулом. Она вдруг подумала обо всех, кто погиб в эти дни и кто погибнет потом. Кристин не хотела отпускать Коула. Она не могла объяснить ему, не могла сказать, что ненавидит и любит его одновременно.
Она обняла его и страстно поцеловала. И они стояли так, задыхаясь от волнения, глядя друг на друга. Потом он вскочил на лошадь.
Шеннон и Кристин стояли и смотрели, как мужчины пожали друг другу руки. Один из них поехал на запад, другой – на восток. Коул – в Канзас, Мэтью – в Миссури.
Шеннон была готова заплакать.
– Они снова покинули нас, – вздохнула Кристин и прижалась к сестре. – Пойдем. Надо прополоть огород. Сейчас жарко, и работа будет не из легких. Мы и думать о них забудем.
– Мы будем о них думать, – возразила Шеннон. Глаза ее блестели от слез.
И это Шеннон, подумала Кристин, всегда такая непримиримая, категоричная. Она знала, если Шеннон даст волю слезам, то проплачет целый день.
– Ладно, пойдем работать.
Едва они принялись за прополку, как услышали приближающийся цокот копыт. Кристин обернулась в смутной надежде, что это возвращается Коул или ее брат. Шеннон ей что-то крикнула.
Неужели Зик? – мелькнуло в голове Кристин.
Но это был не он. Они увидели отряд юнионистов. Впереди скакал капитан в такой же форме, как у Мэтью. Перед домом они остановились, но не спешились.
– Кристин Слейтер! – позвал капитан.
Он, наверное, ровесник Мэтью, подумала Кристин.
– Да? – ответила она, подходя к нему.
Он неловко сглотнул.
– Вы арестованы.
– Что? – переспросила она, скорее удивленная, чем испуганная.
Его кадык смешно подпрыгивал.
– Да, мэм. Сожалею. Вы и ваша сестра арестованы по приказу генерала Хэллека. Я в самом деле сожалею, но нам велено арестовать всех женщин в округе, которые помогали Куонтриллу и его людям, оказывали им содействие.
– Помогали и оказывали содействие?! – вскрикнула Кристин.
Она начала смеяться так, что не могла остановиться.
– Возьмите ее.
– А ну-ка подождите! – крикнула с крыльца Далила.
Капитан покачал головой.
– Возьмите миссис Слейтер и ту, что помоложе, тоже.
Один солдат слез с лошади и потянул Кристин за руку. Она с силой вырвалась.
Молодой солдат беспомощно взглянул на капитана:
– Сэр…
– Мой брат в Армии Союза! – выкрикнула Кристин. – Моего отца убили бушхокеры, и вы арестуете меня за… за помощь Куонтриллу? Какого!..
Солдат снова протянул к ней руку, и она ударила его в живот. Шеннон закричала, Далила сбежала по ступенькам крыльца со скалкой в руках.
– Помоги нам Бог, – проговорил молодой капитан. – Мало нам мятежников, так Хэллек подкинул еще эту работенку с женщинами! – Он спешился и подошел к Кристин. – Возьмите же ее…
Двое солдат схватили Кристин за руки. Она со злостью посмотрела на капитана.
– Очень сожалею, мэм, – искренне проговорил он, затем ударил ее в подбородок, и она, как подкошенная, упала ему на руки.
