Текст книги "Миры Харлана Эллисона. Том 2. На пути к забвению"

Автор книги: Харлан Эллисон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 29 страниц)

Феникс

Я похоронил Таба в неглубокой могиле под текучим красным песком. Она не могла помешать ночным хищникам найти тело и разорвать его на части, но так я все же чувствовал себя лучше. Сначала я не мог смотреть на Маргу и ее скотину-мужа, но нужно было двигаться, и пришлось переложить большую часть того, что нес Таб, в наши рюкзаки. Нелегко было вынести их ненавистные лица, но еще десять миль по этой ненавистной пустыне сделали невозможное возможным. Они знали то же, что и я… нам нужно было держаться вместе. Это единственный шанс выжить.

Солнце висит над нами, как гигантский глаз, пронзенный острым пламенным лезвием… истекающий кровью глаз, окрашивающий пустыню в кровавый цвет. Вопреки всякой логике, мне захотелось кофе.

Воды. Я хочу и воды. И лимонада. Стакан лимонада со льдом. Мороженого. Можно на палочке. Я трясу головой… Начались галлюцинации.

Красные пески. Но это невозможно. Песок бывает желтый, коричневый, серый. Он не бывает красный. Если только не попадешь солнцу в глаз, и оно не зальет кровью весь мир. Я хотел бы оказаться в университете. Рядом с моим кабинетом – фонтанчик с охлажденной водой. Мне его так недостает. Я ясно его помню. Помню прохладу алюминия, нажатие на педаль и струю воды. О Боже, я ни о чем не могу думать, кроме этой прекрасной холодной воды.

Какого дьявола я здесь делаю?!

Ищу легенду.

Легенда уже стоила мне всех сбережений, всего отложенного на черный день. Это не черный день, это просто безумие. Безумие, которое уже унесло жизнь моего друга, моего партнера… Таб… смерть… тепловой удар… Тяжелое дыхание, выпученные глаза, высунутый язык, почерневшее лицо и взбухшие жилы на висках… Я пытаюсь не думать об этом, но ни о чем другом думать не могу. Вижу только его лицо. Оно висит передо мной в воздухе, как демон жары, мертвое лицо, которое я засыпал красным песком. И оставил его во власти ночных хищников пустыни.

– Мы остановимся когда-нибудь?

Я оборачиваюсь и вижу мужа Марги. У него есть имя, но я его забыл. Я сам захотел забыть его. Это глупый безвольный подонок, с длинными прямыми волосами, по которым стекает пот. Он отбрасывает волосы со лба, и они свисают гладким покровом, завиваясь на ушах. Его зовут Курт, или Кларк, или еще как-нибудь. Не хочу знать. Не хочу видеть его на ней в прохладной белой постели где-нибудь в комнате с гудящим кондиционером, где их тела переплетаются в страсти… Не хочу знать это ничтожество. Но вот он, тащится в десяти шагах за мной. Согнулся почти вдвое под рюкзаком.

– Скоро остановимся, – говорю я, продолжая идти.

Под укрытием причудливой скалы посреди безжизненного ничто мы устанавливаем переносную химическую печь, и Марга готовит ужин. Невкусное высохшее мясо – плохой рацион для подобной экспедиции. Это еще один пример глупости ее скотины-мужа. Я жую, жую и хочу забить мясом его уши. Десерт нечто вроде пирога. Немного воды. Последняя вода. Я жду, что эта свинья предложит вскипятить нашу собственную мочу, но, к счастью, он не знает о такой возможности.

– Что мы будем делать завтра? – ноет он.

Я не отвечаю.

– Ешь, Грант, – говорит Марга, не поднимая голову. Она знает, что я могу не выдержать. Какого дьявола она не говорит ему, что мы знали друг друга раньше? Почему не говорит хоть что-нибудь, чтобы нарушить это молчание? Сколько это может продолжаться?

– Нет, я хочу знать! – требует этот паразит. Он говорит, как капризный ребенок. – Это вы завели нас сюда! И должны вывести!..

Я не обращаю на него внимания. Пирог по вкусу напоминает замазку.

Подлец швыряет в меня пустую жестянку:

– Отвечайте мне!

Я бросаюсь на него. Прижимаю коленом горло.

– Послушай, сопляк, – я не узнаю собственного голоса, – перестань зудеть мне в уши. Хватит с меня. Если мы вернемся с победой, ты же заявишь, что это ты все организовал. А если мы погибнем здесь, ты будешь обвинять меня. Теперь мы знаем, что нас ждет, и поэтому молчи. Ешь свой пирог, лежи или умирай, но не разговаривай, иначе я разорву тебе глотку!

Не знаю, понял ли он меня. Я чуть не сошел с ума от ярости, ненависти и жары. Его лицо почернело.

Марга оттащила меня.

Я возвращаюсь на свое место и смотрю на звезды. Их нет. Неподходящая ночь для звезд.

Несколько часов спустя она садится рядом со мной. Я не сплю, несмотря на пронизывающий холод и возможность забраться в спальный мешок с подогревом. Мне нужен холод – чтобы заморозить ненависть, сбить температуру убийственного гнева, кипящего во мне. Она сидит, глядя на меня, пытаясь разглядеть в темноте, открыты ли мои глаза. Я открываю их и говорю:

– Что тебе нужно?

– Я хочу поговорить с тобой, Ред.

– О чем?

– О завтра.

– Не о чем говорить. Либо доберемся, либо нет.

– Он испуган. Ты должен…

– Ничего я не должен. Ты не дождешься от меня благородства, которого нет у твоего мужа.

Она закусила нижнюю губу. Ей больно. Я знаю это. Я все отдал бы, чтобы коснуться ее волос.

– Ему так не везет, Ред. Любое дело оборачивается неудачей в его руках. Он думает, что это его последний шанс. Ты должен понять…

Я сажусь.

– Леди, я был как раб на галере. Ты ведь знала это. Ты знала, что я твой по самые уши. Но я недостаточно хорош для тебя… Подумаешь, ученый, профессор!.. Я не был одет в пурпурную тогу. Хороший парень, когда нет никого более подходящего. Но как только появилась эта скотина с золотыми зубами…

– Ред, прекрати!

– Конечно. Как прикажешь. – Я ложусь и отворачиваюсь к скале. Она долго не шевелится. Кажется, она уснула. Меня тянет к ней, но я знаю, что сам захлопнул дверь между нами. Но она делает новую попытку:

– Ред, все будет хорошо?

Я поворачиваюсь и смотрю на нее. Слишком темно, чтобы разглядеть ее лицо. Легче разговаривать с силуэтом:

– Не знаю. Если бы твой муж не сократил запасы… это все, что я просил у него за треть прибыли, ты помнишь? Только снаряжение… Если бы он захватил все необходимое, Таб не умер бы, и у нас сейчас было бы больше шансов. Он лучше всех знал, как пользоваться магнитной решеткой. Я тоже знаю, но это его изобретение, и он привел бы нас с точностью в четверть мили. Если нам повезет, если мы достаточно близки к цели, чтобы исправить мои ошибки в выборе курса, быть может, мы и придем. Или будет еще одно землетрясение, или мы наткнемся на оазис. Все возможно. Все в руках богов. Выбери десяток богов, печка послужит тебе алтарем, и начинай молиться. Возможно, к утру тебя кто-нибудь услышит и поможет нам выбраться.

Она уходит от меня. Я лежу, ни о чем не думая. Когда она ложится рядом с ним, он стонет и поворачивается к ней во сне. Как ребенок. Мне хочется плакать. Но такая ночь для этого совсем не подходит.

Легенды о погибшем континенте я слышал с детства. Легенды о золотых городах, о невероятных жителях этих городов, о поразительной науке, которая была навсегда потеряна для нас, когда континент затонул. Я был зачарован, как любой ребенок, необычным, неизвестным, волшебным. И в поисках ответа я занялся археологией. Наконец, я обнаружил теорию, утверждавшую, что в туманном и удивительном прошлом на месте этой пустыни было море. Мертвые пески – дно давно исчезнувшего океана.

Таб оказался первой реальной связью с мечтой. Он был одинок, даже в университете. Хотя у него была постоянная должность, его считали мечтателем: хороший специалист в своей области, он всегда выдвигал безумные фантастические теории о полях искривленного времени и о том, что прошлое никогда не умирает. Мы подружились. Ничего удивительного. Ему нужен был кто-нибудь… и мне тоже. Мужчины могут любить друг друга, и в этом нет ничего сексуального. Он был моим другом.

В конце концов Таб показал мне свой прибор. Темпоральный сейсмограф. Теория его была дикой, основанной на математике и сложной логике. Ничего подобного я не встречал. Он говорил, что время имеет. Что тяжесть столетий распространяется не только на живую материю, но и на скалы. А когда время испаряется – так он это называл, – могут подняться огромные континенты. Его теория объясняла постоянные изменения поверхности Земли. Я предположил, что, возможно, мы сумеем найти источник легенд…

Таб рассмеялся, захлопал в ладоши, как ребенок, и мы начали работу над проектом. Постепенно все вставало на места. В пустыне, которую я считал наиболее перспективной, были постоянные землетрясения.

В конце концов мы убедились: это происходит.

Погибший континент поднимается снова.

Нам необходимы были средства. Нам их не только не предоставили… нас сочли сумасшедшими, и наша карьера оказалась под угрозой. И тут появился этот скотина-муж. Казалось, все, до чего он дотрагивается, превращается в золото. Я не знал, на ком он женат. Мы заключили договор. Мы даем научное обоснование и составляем поисковую группу. Он финансирует. И когда мы отправились на раскопки, он привел ее.

Из-за Таба я не мог отказаться. Теперь Таб мертв, и я тоже на краю смерти с двумя людьми, которых ненавижу больше всего на свете.

Следующий день был не хуже предыдущего. Хуже быть не может.

Вскоре после полудня на нас напали звери.

Мы вступили в область наиболее сильных толчков, в соответствии с показаниями магнитной решетки. Я следил за данными прибора Таба – этого удивительного изобретения, за которое он поплатился жизнью, – когда Марга обратила мое внимание на черные точки на горизонте. Мы остановились и смотрели, как они медленно увеличиваются. Вскоре мы поняли, что это свора…

Еще позже с растущим страхом мы рассмотрели отдельные фигуры. Я был испуган и обрадован одновременно. На поверхности Земли таких существ не было, по крайней мере, в цивилизованные времена. Они с невероятной скоростью, скачками приближались к нам. И когда мы смогли лучше разглядеть их… Марга закричала ужасно. Волосы поднялись у меня на затылке. Ее муж пытался бежать, но бежать было некуда. Мы в ловушке на этой равнине. И тут они набросились на нас и начали рвать.

Я отбивался складной лопаткой, размахивая ею, и почти отрубил голову одному из отвратительных существ. Слюна, кровь и шерсть покрывали меня. Я ослеп от ужаса, и их свирепый лай заглушал все, кроме криков Марги, которую они рвали на части.

Каким-то образом мне удалось отогнать их. Трупы покрывали песок вокруг меня, а некоторые собакоподобные существа еще поднимали разбитые головы и рычали. Я добил их.

И тут увидел ее. Она еще жила… Успела сказать, чтобы я позаботился о нем… ее муже. И ушла от меня навсегда.

Мы двинулись дальше – ее муж и я. Уж не знаю, о чем я думал. Но мы пошли. И на следующий день нашли то, что искали.

Он поднимался из алых песков. Полгода назад мы прошли бы прямо над его башнями и куполами и не знали бы, что под нашими подошвами поднимается к свету забытый мифический город. Еще полгода – и его улицы полностью выйдут из-под песка. Он поднимался, как пузырь в воде.

Разрушенный, опустошенный, разбитый, огромный молчаливый свидетель расы, жившей до нас. Доказательство того, что несмотря на свое могущество, раса эта кончила свои дни в пыли и забвении. Я понял, что случилось с собакоподобными существами. Не природный катаклизм погубил этот удивительный город. Всюду виднелись бесспорные следы войны. Наш дозиметр бешено трещал. Я не смог сдержать сухой усмешки над их глупостью. При виде этого великолепия, так бессмысленно отброшенного в сторону, у меня перехватило дыхание. Да, время циклично. Человечество повторяет свои ошибки.

Ее муж уставился на удивительный город.

– Вода! – хрипло пробормотал он. – Вода!

И побежал к городу.

Я окликнул его. Негромко. Пусть идет. Пусть торопится к миражу. Я медленно пошел вслед за ним.

Возможно, его убила радиация, или ядовитый газ вырвался из подземного кармана под мертвой улицей волшебного города. Когда я наконец нашел тропу в город, при помощи дозиметра обходя места с сильной радиацией, я нашел его. Раздувшегося, почерневшего в предсмертной агонии, которая все же была недостаточна, чтобы я был доволен его последними минутами.

Я подобрал несколько неоспоримых доказательств: реликты, предметы, приборы, неизвестные даже самым мудрым в университете. И пошел назад. Я доберусь. Я знаю, что доберусь. Теперь я один. И должен дойти. Ради Таба, ради нее… даже ради него. Я вернусь в Атлантиду и докажу, что время циклично. Что из песков поднимается легендарный Нью-Йорк.

Разбит, как стеклянный гоблин

Руди нашел ее восемь месяцев спустя, в огромном уродливом доме на Вестерн-авеню в Лос-Анджелесе. Она жила со всеми – не только с Джонахом, а именно со всеми.

Был ноябрьский вечер, необычайно холодный для этого города, всегда находящегося рядом с солнцем. Руди остановился на тротуаре перед домом. Мрачное готическое сооружение, трава на лужайке подстрижена не везде, среди зарослей застряла заржавевшая косилка… Траву, похоже, пытались стричь для умиротворения возмущенных жильцов двух соседних домов, нависших над приземистым строением. (Как, однако, странно: многоквартирные дома были значительно выше сгорбившегося старинного здания, между тем оно доминировало над всей округой.)

Окна верхних этажей забиты картоном.

Сгущалось дыхание темноты.

Руди поправил на плече брезентовый рюкзачок. Дом вселял в него страх. Он задышал учащеннее, и ужас, которому не находилось объяснения, сжал мышцы спины. Руди поднял голову, словно в темнеющем небе был выход… но идти следовало только вперед. Кристина там.

Дверь открыла другая девушка и молча уставилась на него из-под грязной копны белокурых волос. После того как он второй раз повторил имя «Крис», она облизнула уголки губ, а щеку ее передернула судорога.

Руди скинул на пол брезентовый рюкзак.

– Крис, позовите Крис, пожалуйста.

Белокурая девушка развернулась и исчезла в глубине старого дома. Руди стоял на пороге – и вдруг, словно блондинка служила барьером, на него как удар обрушился едкий запах. Марихуана.

Он рефлективно вдохнул, и голова закружилась. Он отступил назад, куда еще попадали последние лучи заката, однако солнце скрылось, и пришлось сделать шаг вперед.

Руди не помнил, закрыл ли он за собой дверь, но, когда несколько минут спустя он оглянулся, дверь была закрыта.

Крис лежала у темного шкафа рядом с чуланчиком на третьем этаже, левой рукой она поглаживала блеклого розового кролика из плюша, правая была у лица – мизинец изогнут в жадном кайфе от последней затяжки. В комнате царило разнообразие запахов. Грязные носки с ароматом застоявшегося рагу, промокшие овечьи полушубки, окаменевшая от грязи метла и над всем этим запах травы, которой Крис поклонялась уже не первый год. Трава ее не отпускала.

– Крис?

Голова девушки медленно приподнялась, и она его увидела. Спустя некоторое время ее зрение сфокусировалось. Крис расплакалась.

– Уходи.

В прозрачной тишине наполненного шепотом дома откуда-то сверху донеслось хлопанье кожаных крыльев, потом все затихло.

Руди опустился рядом с ней на корточки. Сердце его увеличилось в два раза. Ему отчаянно хотелось до нее докричаться, поговорить с ней.

– Крис… пожалуйста…

Она отвернулась – и свободной рукой, той, что гладила кролика, попыталась его ударить, но промахнулась.

На мгновение Руди показалось, что он слышит звук пересчитываемых золотых монет – доносится откуда-то справа, от лестницы на третьем этаже. Но когда он обернулся и замер, прислушиваясь и вглядываясь в темноту, все стихло.

Крис заползла поглубже в чуланчик. Она пыталась улыбнуться.

Он опустился на колени и втиснулся следом за ней.

– Кролик. Смотри не раздави кролика.

Руди опустил глаза и увидел, что правым коленом упирается в тряпичную голову розового кролика. Он выдернул его из-под ноги и отшвырнул в угол чулана.

Она смотрела на него с негодованием:

– Ты не изменился, Руди. Уходи.

– С армией покончено, Крис, – мягко сказал Руди. – Меня уволили по состоянию здоровья. Я хочу, чтобы ты вернулась. Пожалуйста, Крис.

Она не слушала. Отвернувшись, она заползла в чулан еще глубже.

Руди пошевелил губами, словно припоминая только что произнесенные слова, но не издал ни звука и закурил. Он ждал ее уже восемь месяцев, с того дня, когда его призвали, а она написала ему письмо: "Руди, я буду жить с Джонахом на Холме".

Со стороны лестничной площадки, из непроглядной тьмы раздался тихий шорох, какой мог исходить только от крошечного существа. Потом существо захихикало – со стеклянными, гармоничными переливами. Руди понимал, что смеются над ним.

Крис открыла глаза и с отвращением на него посмотрела.

– Зачем ты сюда явился?

– Мы собирались пожениться.

– Убирайся.

– Я люблю тебя, Крис. Пожалуйста.

Она пнула его. Больно не было, хотя она старалась.

Руди медленно выбрался из чулана.

Джонах был в гостиной. Блондинка, которая открыла дверь, пыталась стянуть с него штаны. Он монотонно тряс головой и пытался отогнать ее, размахивая слабой кистью. Автоматический проигрыватель крутил сингл Саймона и Гарфункеля "Большая яркая зеленая машина радости".

– Тает, – тихо произнес Джонах, показывая на огромное мутное зеркало над камином. Камин был забит непрогоревшими пакетами из-под молока, обертками для печенья, подпольными газетами и кошачьим дерьмом. Само зеркало было мутное и холодное.

– Таю! – заорал вдруг Джонах, закрыв глаза рукой.

– Да чтоб тебя! – проворчала блондинка и швырнула его на пол, по-видимому окончательно отчаявшись.

– Что с ним? – спросил Руди.

– Опять глюки. Господи, как же его развозит!

– Что с ним?

Она пожала плечами:

– Он видит, как тает его лицо. Во всяком случае так он говорит.

– Марихуана?

Блондинка посмотрела на Руди с неожиданной неприязнью:

– Мари… а ты кто такой?

– Я – друг Крис.

Девушка изучала его еще несколько мгновений, потом расслабилась, плечи ее опустились, и она сказала примирительно:

– Мало ли кто сюда может зайти, сам понимаешь. Бывает, и полиция наведывается.

За ее спиной на стене висел плакат, изображающий Землю. В том месте, где на него падали прямые лучи солнца, краски выгорели. Руди напряженно огляделся. Он явно не знал, что делать.

– Мы с Крис собирались пожениться, – сказал он. Восемь месяцев назад.

– Хочешь трахнуться? – спросила блондинка. – Когда у Джонаха приход, он никакой. А я с утра пью кока-колу и сейчас на взводе.

Очередная пластинка упала на диск, Стиви Уандер заиграл на губной гармошке и запел "Я был рожден любить ее".

– Мы с Крис были помолвлены, – .произнес Руди, чувствуя себя очень несчастным. – Собирались расписаться после того, как я пройду базовую подготовку, но потом она вдруг заявила, что будет жить здесь с Джонахом. Я не мог настаивать… И вот я ждал восемь месяцев, но теперь с армией покончено.

– Так ты хочешь или нет?

Под столом на кухне.

Она подложила под спину сатиновую подушечку с надписью "Сувенир о Ниагарском водопаде, Нью-Йорк".

Когда он вернулся в гостиную, Джонах сидел на диване и читал "Игру в бисер" Германа Гессе.

– Джонах? – позвал Руди.

Джонах поднял голову. Прошло некоторое время, прежде чем он его узнал. Когда это произошло, он похлопал по дивану, и Руди присел.

– Эй, Руди, где ты был?

– В армии.

– Ух ты!

– Да, это ужасно.

– Отслужил? Я имею в виду, совсем?

Руди кивнул:

– Да, по здоровью.

– Эй, это хорошо.

Они еще посидели. Джонах начал кивать головой и под конец пробормотал сам себе:

– Ты вовсе не устал.

– Послушай, Джонах, – сказал Руди. – Что происходит с Крис? Мы же собирались пожениться еще восемь месяцев назад.

– Она где-то здесь, – ответил Джонах.

Из кухни, где спала под столом белокурая девушка, донеслись странные звуки, словно какой-то зверь рвал зубaми мясо.

Это продолжалось довольно долго, но Руди смотрел в окно – большое, панорамное окно. На тротуаре перед парадным входом мужчина в сером костюме разговаривал с двумя полицейскими. Он показывал на большой старинный дом.

– Джонах, можно Крис уйдет?

– Эй, парень, здесь никто ее не держит. Она тащится вместе с нами, и это ей нравится. Можешь спросить у нее, а меня не доставай! – Джонах разозлился.

Двое полицейских подошли к входной двери.

Руди встал и пошел открывать.

Увидев его форму, полицейские улыбнулись.

– Чем я могу вам помочь? – спросил Руди.

– Вы здесь живете? – поинтересовался первый полицейский.

– Да, – ответил Руди. – Меня зовут Рудольф Бекл. Чем могу вам помочь?

– Мы бы хотели войти и поговорить.

– У вас есть санкция на обыск?

– Мы не собираемся ничего искать, мы хотим просто поговорить. Вы служите в армии?

– Только что уволился. Приехал проведать семью.

– Мы можем войти?

– Нет, сэр.

– Это и есть так называемый Холм? – Второй полицейский явно нервничал.

– Кем называемый? – поинтересовался Руди.

– Соседями. Они называют это место Холм и говорят, что здесь устраивают дикие вечеринки.

– Вы слышите дикую вечеринку?

Полицейские переглянулись.

– Здесь всегда очень спокойно, – добавил Руди. – Моя мать умирает от рака желудка.

Руди пустили жить, поскольку он умел говорить с людьми, подходившими к двери снаружи. Кроме Руди, который приносил еду и раз в неделю отмечался в очереди по трудоустройству, из Холма никто не выходил. Здесь было действительно спокойно.

Разве что иногда с лестницы, ведущей в бывшие помещения прислуги, доносилось рычание, а из подвала слыша

лись звуки, как будто чем-то мокрым хлестали по кирпичам.

Это была маленькая замкнутая вселенная, ограниченная с севера кислоткой и мескалином, с юга – марихуаной и пейотом, с востока – ханкой и красными шариками, с запада – крэком и амфетамином. На Холме проживали одиннадцать человек. И Руди.

Бродя по комнатам, он иногда натыкался на Крис, которая отказывалась с ним разговаривать и лишь один раз поинтересовалась, не перемыкает ли его на что-нибудь, кроме любви. Руди не знал, как ответить, и произнес: «Пожалуйста»; она обозвала его придурком и ушла на чердак.

С чердака иногда доносился писк, будто визжали разрываемые на части мыши. В доме водились коты.

Руди не понимал, зачем он здесь, разве что из желания разобраться, почему она не хочет уходить. Голова его гудела, ему все время казалось, что, если он найдет нужные слова и правильно их скажет, Крис согласится.

Он начал ненавидеть свет. Резало глаза.

Много не говорили. Но все старались, чтобы не пропадал кайф. Чтобы все ловили как можно больше кайфа. В этом отношении они заботились друг о друге.

А Руди стал единственным связующим звеном с внешним миром. Он написал письма – родителям, друзьям, в банк, еще кому-то, – и стали приходить деньги. Не много, но достаточно для покупки еды и выплаты ренты. А он только настаивал, чтобы Крис была с ним вежлива.

Все жители дома требовали, чтобы Крис была с ним вежлива, и она спала с ним в маленькой комнате на втором этаже, где Руди хранил свои газеты и брезентовый рюкзачок. Там они и валялись целыми днями, если Руди не бегал по делам Холма. Он читал маленькие заметки об автомобильных катастрофах или издевательствах в пригородах. Крис приходила к нему, и они вроде как занимались любовью.

Однажды ночью она убедила его, что ему стоит попробовать "хорошенько протащиться на кислотке", и он проглотил полторы тысячи единиц метедрина в двух больших капсулах. Она растянулась как сладкое тесто на шесть миль, а он был тонкой медной проволокой под напряжением и пронзил ее тело. Она извивалась под его током и стала еще мягче. Он погрузился в эту мягкость и внимательно наблюдал за кругами, расходящимися По воде от ее слез. Он плыл по течению, постепенно разворачиваясь. Вел его голубой шепот, исходящий из собственного тела. Звук ее дыхания во влажной пещере, уходящей вниз и вниз, был звуком самих стен, и, когда он прикасался к ним пальцами, она глубоко вздыхала, отчего воздух поднимался вверх, а сам он опускался, плавно вращаясь в покрывале терпкой свободы.

Откуда-то снизу шел шум – тонкий писк предмета, который вот-вот разобьется. Нарастающая вибрация пугала. Руди впал в панику. Паника смяла сердце, сдавила горло; он вцепился в покрывало, а оно распалось под его пальцами. Он полетел вниз, все быстрее и быстрее и боясь все больше и больше.

Вокруг вспыхивали фиолетовые разрывы, кто-то громко рычал, преследовал его и пульсировал в горле, как зверь, имя которого никак не вспомнить. Он слышал, как она закричала, задергалась и забилась под ним, пока изнутри не раздался страшный треск…

И наступила тишина, длящаяся мгновение.

Затем полилась тихая, расслабляющая музыка. Так они и проспали несколько часов, прижавшись друг к другу в жаркой комнате.

После этого случая Руди редко выходил из дома при свете. Покупки он совершал ночью, укутавшись в тень. Ночами выносил мусор, подметал дорожку и подрезал ножницами траву на лужайке. Шум косилки вызвал бы недовольство жильцов, которые теперь перестали жаловаться на Холм оттуда не доносилось ни звука.

До Руди вдруг дошло, что он давно не видел многих из одиннадцати обитателей Холма. Между тем звуки сверху, снизу и вокруг него становились привычным явлением.

Одежда висела на Руди как на вешалке. Он старался ходить в трусах. Кисти рук и стопы болели. Костяшки на пальцах распухли и все время были пунцовыми. Голова постоянно гудела. Запах марихуаны пропитал деревянные стены и стропила. Уши чесались с внешней стороны, и зуд этот никогда не унимался.

Руди регулярно читал газеты. Старые газеты, содержание которых отложилось в его памяти. Порой он вспоминал, как когда-то работал в гараже, но это казалось делом невероятно давним. Когда отключили электричество, Руди только обрадовался, поскольку предпочитал темноту. Но нужно было рассказать остальным одиннадцати жителям дома.

Он не мог их найти.

Все пропали. Даже Крис, которая всегда должна быть рядом.

Он услышал доносящиеся из подвала мокрые звуки и спустился в шерстистую темноту. Подвал затопило. Один из одиннадцати был там. Его звали Тедди. Он был подвешен к покрытому слизью потолку и тихо пульсировал, излучая слабый фиолетовый свет, цвет боли. Тедди уронил в воду резиновую руку, и она безвольно колыхалась в бесприливной волне. Потом что-то проплыло рядом, он сделал резкое движение и вытащил из воды извивающееся существо. Поднес к влажному пятну на своем теле, вокруг которого бугрились вены… Раздался леденящий душу звук, чавканье; что-то проглотили.

Руди пошел наверх. На первом этаже он натолкнулся на ту, что раньше была белокурой девушкой по имени Адрианна Бледная и тонкая, как простыня, она лежала на обеденном столе, а трое других, кого Руди не видел уже давно, вонзили в нее зубы и через длинные полые резцы высасывали желтую жидкость из гнойных мешочков ее грудей и ягодиц. Лица их были очень бледны, а глаза напоминали пятна сажи.

На втором этаже Руди едва не сбило с ног существо, которое раньше было Виктором. Оно пронеслось мимо, хлопая тяжелыми кожаными крыльями. В зубах существа извивался кот.

Наконец Руди увидел того, кто издавал звуки, похожие на пересчет золотых монет. Никаких монет он не пересчитывал. Руди не мог на него смотреть, ему стало дурно.

Крис оказалась на чердаке. Забившись в угол, она раздробила череп и высасывала влажный мозг у существа, хихикавшего как клавесин.

– Надо уходить, Крис.

Она протянула руку и дотронулась до него длинными грязными пальцами. Руди зазвенел как кристалл.

Среди стропил чердака водосточной трубой застыл Джонах. Он спал. Между челюстей у него торчало что-то зеленое, а когти запутались в пружинах.

– Крис, пожалуйста, – произнес Руди требовательно.

Голова его гудела. Уши чесались.

Крис дососала последние сладкие крохи из черепа затихшего существа и лениво почесала волосатой рукой мягкое тело. Потом села на корточки и вытянула вверх длинное волосатое рыло.

Руди бросился прочь.

Он несся со всех ног, падая и разбивая костяшки пальцев о пол чердака. Позади рычала Крис. Он добежал до второго, потом до первого этажа. Там попытался забраться на стул, чтобы в свете луны взглянуть на свое отражение в зеркале. Но свет луны загораживала Наоми, которая сидела на подоконнике и ловила языком мух.

Он все-таки полез, отчаянно желая взглянуть на себя.

А когда оказался перед зеркалом, увидел, что стал прозрачным и внутри у него ничего нет, зато уши выросли, заострились и обросли шерстью. Глаза стали огромными, как у лемура, и отраженный свет был неприятен.

Затем снизу и сзади донеслось рычание.

Маленький стеклянный гоблин обернулся, оборотень поднялся на задние лапы и прижался к нему, после чего Руди зазвенел, как чистый хрусталь.

А оборотень безразлично поинтересовался:

– Ты когда-нибудь тащился от чего-нибудь, кроме любви?

– Пожалуйста, – произнес маленький стеклянный гоблин, и в ту же секунду волосатая лапа разнесла его на тысячи сверкающих осколков радуги, разлетевшихся по плотной маленькой вселенной, что называлась Холм. Мелодичный звон прокатился по темноте, которая начала просачиваться наружу сквозь молчаливые деревянные стены.