Текст книги "Миры Харлана Эллисона. Том 2. На пути к забвению"

Автор книги: Харлан Эллисон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц)

Так я ему устроил зец по тухесy. Свернул все левые ноги и ка-ак развернул их прямо ему в то место, которое щипец любит!

Тут он на меня глянул.

Мне чуть плохо не стало. Нос в дерьме с пола, половина глаз синими соплями залита, и пасть, которой только и петь языческую осанну идолу по кличке Шейгец или как его еще там.

– Ты меня пнул? – спрашивает.

– Сам сообразил, да? – отвечаю.

Он глянул на меня шестью, моргнул и начал было опять валиться пуним в грязь. Пришлось мне подогнуть ноги для такого зеца, чтоб его сразу на тот свет отправить.

– Мы, – говорит он, – не приемлем насилия.

– Это ты хорошо сказал, – отвечаю я. – А мне вот, например, не нравится тупо смотреть на твой тухес. Так что, если хочешь, чтобы я ушел и перестал тебя пинать и ты смог бы опять зарыться в дрек, встань-ка лучше и поговори со мной.

Он лежит. Я еще подогнул ноги – аж шарниры заскрипели, я уже немолод, знаете ли. Ну, тут он встал.

– Что тебе надо? Я молюсь Сеймулу.

Сеймул. И это Бог? Да я с таким именем на работу бы не взял.

– Потом помолишься, никуда твой буби не денется.

– Зато Зушшмун – денется.

– То-то и оно. Потому мне и надо с тобой поговорить. У меня, знаешь ли, совершенно времени не хватает.

– Так что вам надо конкретно?

Нет, ну, ребе, ей-Богу. Конкретно.

– Вот что, господин Конкретный, я вам конкретно и скажу. Нет ли в округе одного паршивого сопуна по имени Кадак?

Он на меня опять воззрился шестью, потом заморгал попеременно два-четыре, три-пять, один-шесть и в обратном порядке.

– Тошнотворное у вас чувство юмора. Да простит вас Сеймул.

И опять падает ниц, ноги дергаются, и нос в дрек.

– Я ему про Кадака, а он мне про Сеймула! Я тебе покажу Сеймула! – Я начал было сворачивать ноги для такого пинка, чтобы момзера забросило в следующий часовой пояс, но тут меня остановил женский голос с другого конца их вонючего Собора– а я уже желтеть начал от задержки дыхания.

– Выходи, я тебе расскажу о Кадаке.

Оглядываюсь, а там стоит этакая шикса, вся в разноцветных шматех и браслетах и побрякушках и дерьме с пола. "Гевалт! – думаю. – Таки не надо мне было из норы вылезать".

Но я все же вышел за ней наружу и-благодарение Господу! – вытянул нос во всю длину и так вдохнул, что у меня щечные мешки раздулись, словно там по бублику лежало.

– Так что ты хочешь от Кадака? – спрашивает меня эта буммерке, шлюшка эта размалеванная.

– Минуточку, – говорю я, – я толькв-встану от вас против ветра, а то, не сочтите за оскорбление, от вас несет, как от вашей церкви.

Я обошел ее, сделал пару шагов назад, чтобы можно было дышать свободно, и начал:

– Чего я хочу, это оказаться на Кае… на Бромиосе со своими соложницами, а что мне надо, так это найти Кадака. Он нам требуется для исключительно важного религиозного ритуала, вы меня, конечно, простите, но вам как еойке этого не понять.

Она потупила глазки (четыре) и похлопала накладными ресницами (на трех из них). Что вы хотите – нафке, дамочка легкого поведения, куртизанка помоечная, буммерке.

– А что вы могли бы предложить в качестве дара за поиски этого Кадака?

Вейзмир! Я так и знал. Я с самого начала знал, что эти чертовы поиски Кадака дорого мне встанут. Глядела она точно на мою сумку.

– Пара монет сойдет?

– Я не совсем об этом, – сказала она, не сводя взгляда с сумки, и тут я сообразил – и честно скажу, по мне мурашки так и забегали, – что она косит на четыре из шести передних глаз. Смотрела она на мой пупик.

Что? Да я тебе втолковываю, бабочка ты этакая, что пялилась она вовсе не на сумку, которая спокойно висела себе на моем левом боку. Эта косоглазая всеми четырьмя глядела на мой маленький симпатичный пупик. Что? Ну, вы меня простите, господин Молчаливая-Бабочка-С-Очень-Тупой-Мордой, но мне надо было сообразить, что у бабочек пупиков нет. Пупок. Ямочка в животе. Теперь ясно? Что? Ну, может, мне совсем опохабиться и разъяснить бабочке, которая привыкла штапить цветочки, что мы совокупляемся пупиками? Женщина вставляет длинный средний палец нижней правой руки прямо в пупик и делает туда-сюда, и вот так мы штап. И тебе это обязательно было знать? Обязательно… Пошляк ты, и похабник.

Хотя все же не такой, как эта нафке, шлюха, блудница вавилонская.

– Слушайте, – говорю я, – вы таки меня извините, но я не из этой породы. Я себя для соложниц берегу. Ну, вы-то меня, наверное, поймете. Кроме того, опять же извините, но я с незнакомками не штап. И вы бы с этого большой радости не поимели, я вам точно скажу. С Евзисем штап никуда не годится, всякий подтвердит. Вам мой пупик вовсе не понравится, совершенно. Что бы вам не взять пару монет и не потратить их на Касри… на Бромиосе? Может, такая красотка там начала бы свое дело.

Слава Богу, Он не поразил меня громом в задницу за то, что я назвал красоткой эту пошлую косоглазую гойише нафке.

– Так тебе нужен Кадак или нет? – спрашивает она, глядя на две вещи одновременно.

– Пожалуйста, – всхлипнул я.

– Не плачь. Сеймул мой бог, я верую в Сеймула.

– А он-то здесь при чем?

– Мы последние из верных нашей Церкви. Мы намерены оставаться на Зушшмуне до Перемещения. Так приказал Сеймул. Мне этого не пережить. Я понимаю, какие катаклизмы творятся, когда планету выводят с орбиты.

– Ну так смывайся, – предложил я. – Что вы за дебилы такие?

– Мы – верные.

Это меня заткнуло ненадолго. Даже гои, даже психованные поклонники этого Шмуля таки должны во что-то верить. И это правильно. Но очень тупо.

– Ну а меня это каким боком касается, дамочка?

– Я хочу трахнуться.

– Ну так пойдите в Собор и штап кого-нибудь из своих собратьев!

– Они молятся.

– Кому? Статуе вроде ковыряющего в носу здорового жука, в грязи и дерьме и дреке?

– Не оскорбляй Сеймула.

– Да я лучше язык себе отрежу.

– Этого не надо, а вот пупок подставь.

– Что вы за похабень несете, дамочка?

– Тебе нужен этот Кадак или нет?

Не стану рассказывать о последовавших непристойностях. Мне стыдно даже думать об этом. Ногти у нее были грязные.

Скажу только, что, когда она кончила терзать мой пупик и я рухнул у стены из кизяка со стекающим по животу розовым шмуцем, я узнал, что Кадак оказался Отступником не менее паршивым, чем евреем. Как-то раз он взбесился, точно как тогда в синагоге, и принялся кусать статую ихнего жучьего бога. Прежде чем его оттащили, откусил Шмуглю коленную чашечку, так что из Церкви Кадака выставили. Нафке знала, что случилось с ним дальше, потому что он пользовался ее услугами (бреч от такой мысли можно) и кое-что ей задолжал. Так что она последовала за ним в надежде выколотить долг и видела, как его бросало от религии к религии, пока Кадака не приняли Рабы Камня.

Ну, я встал, как мог вымылся в фонтане, произнес пару кратких молитв, чтобы не заразиться от той грязи под ногтями, и пошел искать Рабов Камня, то есть этого проклятого Кадака.

Катился я неровно, прихрамывая. Знаешь, ты бы тоже хромал, бабочка, если бы тебя так изнасиловали. Только представь на секунду, как бы ты себя чувствовал, если бы цветочек взял тебя за тухес и загнал бы свои тычинкипестики тебе в пупик} Что? Ну, чудно. У бабочек нет пупиков.

Вот стою я тут в песках и болтаю с тобой, а ведь это далеко не самое приятное, что бывало со мной в жизни.

Рабы Камня собрались в лощине сразу за городской чертой Гумица. Губернаторы их в город не пускали. И не зря. Если вам кажется, что Отступники – настоящие ублюдки, то поглядели бы вы на Камни. Такие красавчики!..

Они превратились в большие камни. С языками, как веревочки, футов по шесть-семь, свернутыми внутри. И когда мимо, жужжа, пролетает крендл, или знай, или бычья муха хлюп! – выстреливает этот уродливый язык и хватает муху, и заматывает в себя, и возвращается, и размазывает муху по камню, и камень становится мягким и пористым, как гнилой плод, и всасывает в себя весь дрек и всю мерзость. Такие лапочки, эти Камни. Я так и ожидал, что Кадак превратится во что-нибудь этакое, когда ему станет тошно быть собой. Ох, спасибо ребу Иешае за прогулочку.

Нашел я в конце концов главный Камень, торчащий в этой долине, а вокруг остальные Камни делают "хлюп!" и "фьють!" и всасывают жучков. Не лучший день в моей жизни, скажу я вам.

– Как поживаете? – Я решил, что так обратиться к камню будет вежливее всего.

– Откуда вы узнали, что я главный Раб? – спросил Камень.

– У тебя самый длинный язык.

"Хлюп!" Летел себе знай, жужжал песенку, никому не мешал – и получил в пуним; длинный такой язык, как мокрая лапша, подхватил его за пуним, развернул и размазал по Камню. И разбрызгал на меня. Нет, этого парня я бы на обед не приглашал.

– Извините за беспокойство, – сказал главный Раб. Похоже было, что ему действительно неловко.

– Ничего, – ответил я. – Здорово вы его развернули в последнюю секунду.

Кажется, я ему польстил.

– Вы заметили, да?

– Как же тут не заметить? Высший пилотаж.

– Знаете, вы первый. Тут к нам много ученых приезжало, с других планет, даже из других галактик, и никто прежде не замечал этого разворота. Как, вы сказали, вас зовут?

По животу у меня стекали жучьи сопли.

– Зовут меня Евзись, и я ищу одного типа, которого раньше звали Кадак. Мне дали понять, что несколько лет назад он стал Камнем.

– Послушайте, – сказал главный Раб (пока остатки зная просачивались сквозь пористую поверхность), – вы мне нравитесь. Вы никогда не думали о том, чтобы обратиться?

– Ни за что!

– Нет, я серьезно. Почитание Камня весьма обогащает внутренний мир, и не стоит отбрасывать его, даже не попробовав. Что скажете?

Я решил, что пришла пора химичить – совсем немножко.

– Скажем так – хотелось бы. Вы даже не представляете, какое лестное предложение вы мне делаете. Я бы, наверное, прямо сейчас его и принял, но есть одна проблема.

– И какая же?

Камень-психиатр. Только этого мне не хватало.

– Я жучков боюсь.

– Действительно сложно, – промолвил Камень после небольшой паузы. Жучки являются важной частью нашей религии.

– Я вижу.

– Да, очень жаль. Вас. Ну, посмотрим, чем я могу вам помочь. Как, вы сказали, имя этого типа?

– Кадак.

– О да. Теперь вспомнил. Ну и урод.

– Да-да, значит, это он.

– Дайте припомнить, – сказал Камень. – Если я не ошибаюсь, мы его вышвырнули из ордена лет пятнадцать назад за раскольнические действия. Он издавал самые омерзительные звуки, какие я только слыхивал от Камня.

– Сопел.

– Простите?

– Он сопел. Хлюпал носом – влажный такой звук, аж тошно становилось.

– Вот-вот.

– Страшно спросить, но что с ним стало?

– Он перестроил свои атомы и снова стал вроде вас.

– Извините, не вроде меня!

– Ну, я имел в виду того же вида.

– И ушел?

– Да. Сказал, что намерен податься в развратисты.

– Лучше бы я этого не слышал.

– Извините.

Я сел, пристроил тухес между ободов, а голову подпер шестью руками. Я скорбел.

– Может, присядете на меня? – спросил Камень.

Неплохое предложение.

– Спасибо, – вежливо ответил я, косясь на последние склизкие остатки зная, – но мне сейчас слишком плохо, чтобы стремиться к уюту.

– А для чего вам понадобился этот Кадак?

Я, как мог, объяснил ему – в конце концов, он же камень, кусок скалы, хотя и говорящий – о миньяне из десяти евреев. Главный Раб спросил, почему из десяти.

– Как-то на Земле, – начал я, – давным-давно… Знаете о Земле, да?.. Прекрасно. Так вот, на Земле, давным-давно, Господь решил устроить жуткий зец местечку под названием Содом. А этот Содом был городом, полным развратистов. Не самое приятное место.

– Представить себе не могу полный город развратистов, произнес Камень. – Отвратительная мысль.

– Вот и Богу так показалось.

Мы немного помолчали, размышляя об этом.

– Так что Аврам, благословенно будь имя его, – продолжил я, – а он был наисвятейший из евреев, хотя и не синий, это его не портило, не думайте…

– Я и не думаю.

– Что? Ах да. И вот Аврам взмолился Богу о спасении Содома.

– Да зачем?.. Полный город развратистов. Бр-р!

– Да я откуда знаю зачем? Он же был святой. Так вот Бог, наверное, решил, что это немного мешуге – глупо. Господь же не дурак, сами понимаете… и заявил Авраму, что пощадит Содом, если Аврам найдет в городе пятьдесят праведных мужчин…

– А как насчет женщин?

– В Писании об этом не сказано.

– Мне кажется, что ваш Бог – сексист.

– Ну, простите мою прямоту, он по крайней мере не штуковина, которая лежит в лощинке, чтобы на нее птички гадили.

– Не грубите!

– Извините, конечно, но не надо обзывать единого истинного Бога нехорошими словами.

– Я же только спросил.

– Так не надо камню задавать такие вопросы! Хотите услышать эту историю или нет?

– Да, конечно, но…

– Что еще за "но"?!

– Зачем этот ваш Бог торговался с Аврамом? Надо было сказать просто "Я так решил" и не валандаться.

Я уже здорово взъелся, ну, вы понимаете?

– Потому что этот Аврам был менч, потрясающий тип, и одевался стильно, вот почему, ясно, да?

Камень промолчал. Дулся, наверное. Ну, пускай дуется.

– И тогда Аврам сказал: "Хорошо, а что, если я найду сорок праведников?" И Господь ответил: "Ладно, пусть будет сорок". Аврам спросил, а как насчет тридцати, и Господь сказал: "Ну ладно, пускай тридцать", и Аврам поинтересовался, а если двадцать, и Господь заорал: "Кончай нудеть, пусть будет двадцать…"

– Позвольте я продолжу, – предложил Камень. – Аврам сказал десять, и ваш Бог встал на уши и сказал: "Десять, и хватит!", и так получилось, что для молитвы нужно десять человек.

– Нет, вы определенно слышали эту историю, – пробурчал я.

Камень опять замолк.

– Слушайте, – произнес он наконец, – мне нравится ваша вера. Мне в общем-то надоело быть Рабом Камня, даже если я главный Раб. Что, если я обращусь в вашу веру, пойду с вами и буду десятым для миньяна?

Я поразмыслил над этим.

– Ну-у, Талмуд определенно гласит: "Девять свободных и раб вместе могут считаться миньяном". Но на это можно возразить, что когда реб Елиезер, войдя в синагогу, не нашел там десяти евреев, он освободил своего раба, чтобы тот стал десятым, однако, будь в синагоге лишь семеро и освободи ребе двух рабов, это не было бы кошерно. Так что с одним освобожденным рабом и раввином был миньян, а с восемью свободными и двумя рабами – нет, это ясно. И ты поставь себя на мое место, ты же не мой раб, ни в каком смысле. Ты Раб Камня. Да и на обращение уходит время. Ты на иврите не говоришь? Хоть немножко?

– А что такое иврит?

– Ладно, забудь. А как насчет придерживаться кошера?

– Это кто? Если надо, буду придерживать. В конце концов, столько времени питаясь жучками, к каким только зверушкам не привыкнешь.

Безнадежно. На минуту я решил "может быть" – ну, вы меня поймете. Но чем дольше я об этом думал, тем лучше понимал, что, даже если у меня достанет чуцпа вернуться к ребу Иешае с камнем за пазухой вместо Кадака, ничего не выйдет. Этот Камень был неплохой парень, но, пока я сидел и думал, он опять выплюнул свой клейкий язык, подхватил бычью муху, перевернул (он таки полагал, что это потрясающе), размазал по себе и принялся жрать. А ведь Бытие (9:4) запрещает всему семени Ноеву употреблять в пищу кровь животных, так как я мог привести этот Камень и сказать: "Вот, я освободил этого Раба Камня и он у нас будет десятым", а посреди «Адонаи» вылетает этот мерзкий язык и слизывает мошку со стены. И думать забудьте.

– Послушай, – сказал я как мог мягко, я ведь не хотел его обидеть, ты сделал очень благородное предложение, и при других обстоятельствах я бы его не задумываясь принял. Но прямо сейчас меня здорово поджимает время, а учить иврит долго, так что давай отложим это дело. Я потом вернусь.

Его это здорово огорчило, но это был настоящий менч – он заявил мне, что понимает, и пожелал счастья с развратистами, и позволил быстренько укатиться. Жаль, что он нам не подходил. Я что имею в виду – как бы вам понравилось жариться весь день на солнце, чтобы птички вам гадили на лицо, а самой большой радостью в жизни был сочный жучок?

Но если бы я знал, что будет дальше, сколько цорес я поимею, я на спине бы отволок с собой этот Камень, с радостью и счастьем, вместе с жучьим дреком. Поверьте, насекомоядный камень – не самое худшее на свете.

Ладно, не будем размазывать кашу по тарелке. Я шел по следу этого поца Кадака через катакомбы развратистов (где я лишился способности использовать свой пупик, всех денег, зрения на задний глаз, второй левой руки и ярмулке), через посадочный док в космопорту, откуда отправлялась на Бромиос какая-то секта очернителей (там меня так избили, что я еле живым уполз), через лавовые поля, где проходили последние ритуалы перед отлетом Истинные Почитатели Страдания (там я пострадал по первому классу, вы даже представить себе таких мучений не можете), через Скинию Рта (тамошний пророк – с виду одни зубы – откусил мне кончик антенны, Бог знает зачем, наверное, просто обиделся, что его оставили), через Закрытую Скачку Уродов (там я пришелся как раз ко двору, так я был к тому времени изувечен и окровавлен), через Гнездилище Благословенной Глубины Непроизносимого Трихлла (я бы его не смог произнести, даже будь у меня несколько ртов… но эти веселые ребята меня тоже побили) к архидруиду Пустоты, следуя за несчастным поцем Кадаком от секты к секте – и, поверьте мне, никто, даже самый отъявленный язычник, не сказал о нем доброго слова, – пока архидруид не заявил мне, что последний раз видел Кадака десять лет назад, когда превратил того в бабочку и отправил в пустыню, чтобы тот и подох там от жары.

Вот потому я и стою, наконец, перед тобой, тупая ты ползучая бабочка. Я рассказал все, все, и ты теперь видишь, в каком я дреке сижу, и не думай, что Аврам или все остальные мне спасибо скажут, они только нудеть будут, что я так долго возился. И вот поэтому ты пойдешь со мной.

Ни слова. Ни звука ты не издал. Ни крылом махнуть, ни сказать: "Привет, как ты, Евзись?" Ничего.

Ты думаешь, я тут перед тобой распинался по ободья в песке ради того, чтобы рассказать веселую историю? Да я знаю, что ты Кадак! Откуда знаю?

А ты хлюпни носом еще разок и спроси, откуда я знаю!

Пошли. Или ты сам пойдешь, или я тебя за крылья отволоку, знаешь, для бабочки ты довольно-таки уродлив, нет?

Урод ты, вот кто. А что до того, что ты еврей по рождению, так это цорес для всех зушшмунских синих евреев.

Видишь, я уже разозлился. Из-за тебя меня изнасиловали, обгадили, сделали инвалидом, ослепили, обожгли, оскорбили, ограбили, покрыли жучиным шмуцем, несчастный и жалкий, я слонялся среди язычников и получил солнечный ожог, и я честно скажу тебе – ты пойдешь со мной, Кадак, или я тебя придушу прямо посреди этой фарблонджен пустыни!

И что ты теперь скажешь?

Ну, я так и знал.

– Вот и он.

Янкель не поверил. Хаим рассмеялся. Шмуль заплакал, и нос у него позеленел. Снодль закашлялся. Реб Иешая повесил голову.

– Надо было послать Аврама, – сказал он.

Аврам отвернулся. Чтоб у него все, как лист, отсохло.

– Вот он, я вам говорю, и это все, что от него осталось, заявил я. Вот ваш Кадак, чтоб ему сгнить в куколке.

И я рассказал им всю историю. По крайней мере у них хоть хватило совести изумиться.

– И с этим у нас будет лшньям? – спросил Мойше.

– Так превратите его обратно, и дело с концом, – ответил я. – А я умываю руки. – Отошел в угол шулы и сел. Это уже была их проблема.

Они терзали его часами. Они перепробовали все. Угрожали ему, просили его, умоляли его, стыдили, обхаживали, шмахель, оскорбляли, колоти-та, гонялись за его тухес по всей шуле…

Конечно. Можно подумать, я не знал. Этот поганец Кадак не менялся. Он наконец-то стал тем, кем желал. Тупой ползучей бабочкой!

И сопел. Все еще сопел. Вы хоть представляете, насколько омерзительнее человека сопит бабочка?

Плоц от этого можно.

И наконец, когда они отчаялись превратить его обратно – а, между нами говоря, не думаю, чтобы его можно было превратить обратно, после того как этот шизанутый буби архидруид его изменил, – беднягу схватили, и реб Иешая изрек раввинистическое решение: учитывая критическую ситуацию, присутствия его будет достаточно. Так что мы наконец сели шиве по Зушшмуну и по Снодлю.

И тут реб Иешая скорчил жуткую рожу и вскричал:

– Боже мой!

– Что?! Что еще?! – взвыл я. – Что теперь еще?!

– Евзись, – мягко спросил меня реб Иешая, – когда архидруид превратил Кадака в эту штуку?

– Десять лет назад, – ответил я, – но…

И тут я заткнулся. И сел. И понял, что мы проиграли и все еще будем торчать здесь, когда эти ганефы выдерут планету с орбиты, и мы умрем вместе с психами в Соборе Отступников, и нафке, и Камнем, и архидруидом, и всеми прочими придурками, у которых не хватило здравого смысла убраться на Касрилевку.

– А в чем дело? – спросил этот ойзвурф Мейер Кахаха. – В чем проблема? Ну и пусть он был бабочкой десять лет.

– Только десять лет, – сказал Шмуль.

– Не тринадцать, шмак, только десять, – простонал Янкель, тыча Мейеру Кахахе пальцем в девятый глаз.

Мы смотрели на Мейера Кахаху, пока не дошло даже до него.

– О Боже мой, – выдавил он и упал на бок.

А эта бабочка, этот ублюдок Кадак, взлетел и запорхал по синагоге. Никто не обращал на него внимания. Все было впустую.

В Писании ясно сказано, что все десять участников маньяка должны быть старше тринадцати лет. В тринадцать лет еврейский мальчик становится мужчиной. "Сегодня я стал мужчиной", – как в той старой шутке. Ха-ха. Очень смешно. Все устраивают бар-мицва. Тринадцать. Не десять.

Кадак был слишком молод.

Лежащий на животе мертвый Снодль зарыдал. Реб Иешая и остальные семеро, последние синие евреи на Зушшмуне, обреченные погибнуть, даже не приклеив напоследок своих согнездных наложниц, – все они уселись и принялись ждать гибели.

Мне было еще хуже. У меня все тело болело.

А потом я поднял голову и заулыбался. Я улыбался так долго и громко, что все повернулись ко мне.

– Он свихнулся, – сказал Хаим.

– Оно и к лучшему, – отозвался Шмуль. – Ему будет не так больно.

– Бедный Евзись, – промолвил Ицхак.

– Дураки! – заорал я, вскакивая, и прыгая, и катаясь, точно тумлер. Дураки! Дураки! И даже вы, реб Иешая, все равно дурак, потому что мы все дураки!

– Это так ты разговариваешь со своим ребе? – укорил меня реб Иешая.

– Конечно, – взвыл я, раскачиваясь и бегая, – конечно, конечно, конечно, конечно…

Но тут подошел Мейер Кахаха и сел на меня.

– Сойди с меня, шлемиль, Я знаю, как нам спастись, это же было ясно с самого начала, и нам вовсе ни к чему эта тупая сопливая бабочка Кадак!..

Мейер Кахаха слез с меня, и я с огромным удовлетворением оглядел всех, потому что собирался лишний раз доказать, что я чистой воды фольксменш, и произнес:

– Согласно трактату «Берахот», девять евреев и ковчег завета, в котором хранятся свитки Торы, могут вместе – эй, слышите, поняли, нет? могут вместе считаться одним минъяном.

И реб Иешая расцеловал меня.

– Ой, Евзись, Евзись, как ты только это запомнил? Ты же не знаток Талмуда, как ты только вспомнил такую замечательную вещь?! – бормотал он мне в лицо, обнимая и слюнявя меня.

– Это не я вспомнил, – ответил я скромно. – Это Кадак.

И все поглядели вверх, как это сделал я, и там сидел в конце концов не такой и бесполезный Кадак, сидел на ковчеге завета, арона-кодеш, святом ларце, содержащем священные свитки писаний Господних. Он сидел там бабочкой, отныне и навсегда бабочкой, и отчаянно махал крыльями, пытаясь высказать кому-нибудь то, о чем забыли все, даже раввин, а он помнил.

И когда он слетел вниз и пристроился на плече Иешаи, мы все сели и передохнули минутку, и реб Иешая объявил:

– Теперь мы будем-таки сидеть шиве. Девять евреев, ковчег завета и бабочка составляют миньян.

И в последний раз на Зушшмуне (эй, ищите меня где-нибудь в другом месте) мы произнесли святые слова, в последний раз – по дому, который покидали. И во время всех молитв с нами сидел Кадак, хлопая своими тупыми крылышками.

И знаете что? Даже это было мехайе – что значит огромное удовольствие.

Эллисоновский словарь и грамматический справочник для гоев

Есть два способа написать рассказ с использованием иностранных слов. Первый – объяснить каждое использованное слово прямо в тексте или надеяться, что читатель поймет смысл из контекста. Второй – попытаться передать колорит диалекта и языка чисто синтаксическими средствами и выкинуть все иностранные слова вообще. А третий – это приложить словарик и надеяться, что читатель не такой дурак, чтобы обидеться на автора, который ведь хотел, как лучше.

Кроме того, автор, потрясающий парень, хочет, чтобы вы до конца насладились этим рассказом, и позвал на помощь своего друга, мистера Тима Кирка, который, хоть и гой, но все-таки трижды лауреат «Хьюго», и тот нарисовал вам зушшмоида Евзися. Которого и прилагаем.

Автор (еврей)

Адонаи – святое имя Господа.

Авейра – букв. «грех», но употребляется также в значении «непристойность», "преступление".

Бар-мицва – церемония инициации в иудаизме; проводится, когда еврейскому мальчику исполняется тринадцать лет, и после нее он принимает на себя обязанности мужчины.

Бреч – блевать.

Буби – обычно ласковое слово без определенного значения, однако иногда употребляется иронически.

Буммерке – шлюха, девица легкого поведения; нафке.

Вейзмир – почти то же, что «гевалт».

Ганеф – жулик, вор; иногда употребляется одобрительно в значении «умник».

Гевалт – восклицание, выражающее страх, изумление, потрясение.

Глич – темное, не кошерное дело.

Гой – не еврей.

Голос – изгнанник.

Голдене медина – буквально, "золотая страна"; первоначально так называли Америку спасающиеся от погромов европейские евреи страна свободы, справедливости и огромных возможностей. Два из трех, чтоб я так жил…

Дрек – дрянь, отбросы, мусор, экскременты, дерьмо.

Евзись – обитатель шестой планеты Теты-996 в скоплении Мессье-3 в созвездии Гончих Псов (см. картинку).

Зец – сильный удар, пинок.

Зушшмоид – абориген шестой планеты Теты-996 скопления Мессье-3 в созвездии Гончих Псов, вроде Евзися (см. Евзись).

Иешива – религиозная школа.

Йорцейт – годовщина чьей-либо смерти, когда положено зажигать свечки и читать молитвы.

Кадиш – молитва во славу Господа, одна из самых древних и торжественных еврейских молитв; поминальная молитва.

Кайн-агора – восклицание, означающее, что похвала является искренней и не содержит зависти.

Кике – слово, которого в этой истории нет.

Кошер, кошерный – в идише означает только одно: подходящий для употребления в пищу, «чистый» согласно религиозному канону. В американском сленге значит также "правильный, настоящий, надежный, законный".

Кренк – болезнь. Также может означать «ничего», например: "Он у меня просил полсотни одолжить, так кренк он от меня получит!"

Менч – выдающаяся личность, пример для подражания, потрясающий тип. Я всегда представлял это себе как человека, который точно знает, сколько даевых надо дать.

Мешигина, мешуге, мишугасс – сумасшедший, безумный, абсурдный, экстравагантный. Есть, собственно, мужская и женская форма, но я записал это так, как слышал от матери в свой адрес. «Мешуге» значит быть «мешигина», а «мишугасс» – то, что при этом получается.

Миньян – десять евреев, требуемых для религиозной службы. Допустима и молитва в одиночестве, но считается, что среди миньяна незримо присутствует Господь.

Момзер – ублюдок, упрямец, недостойный человек.

Нахес – удовольствие, смешанное с гордостью.

Нафке – проститутка.

Нудеть – занудствовать, изводить, доставать, бурчать: "Доешь спаржу", или "Проснись и отвези меня домой", или что-нибудь подобное.

Ойзвурф – мошенник, паршивец, ничтожество.

Пишер – юнец, мальчишка.

Плоц – лопнуть, взорваться (в том числе от злости).

Поц – буквально «член» (половой), но, как правило, употребляется в переносном значении: задница, придурок, дурак, обормот, охламон и оболтус. Намного оскорбительнее, чем «шмак». Не употребляйте это слово, не изучив предварительно какое-нибудь из восточных мордобойных единоборств.

Пупик – пупок.

Пуним. – лицо.

Реб (ребе) – раввин.

Талес – молитвенный плат, который используется иудеями в религиозных службах.

Талмуд – монументальный труд, состоящий из 63 книг: споры, диалоги, комментарии, выводы и т. п. ученых, на протяжении тысячи лет интерпретировавших Тору, то есть Пятикнижие Моисееве. Талмуд – это не Библия и не Ветхий Завет. Его не читают, а изучают.

Тиш Беав – самый черный день еврейского календаря. Обычно приходится на август, завершая девять дней плача, когда не заключаются браки и не едят мясо. Отмечается в память Первого (586 г. до н. э.) и Второго (70 г. н. э.) разрушения Иерусалимского Храма. День полного траура.

Тумлер – (правильнее атумлер) человек, который создает много шума из ничего; весельчак, шут, «живчик». Видели, как Джерри Льюис на своем ток-шоу начинает грызть занавески, бегать и визжать так, что вы переключаете канал? Так это он пгумл.

Тухес – задница.

Шабес – суббота.

Шиве – семь дней поминовения по усопшему.

Шиккер – напиваться.

Шикса – не еврейка, гойка, особенно молодая.

Шлемиль – дурак, простак; вечный неудачник; неуклюжий человек, у которого "руки не тем концом вставлены"; в этом слове больше сочувствия, чем в «шлимазле», и намного больше приязни, чем в «шмаке».

Шлимазл – почти то же, что «шлемиль», но немножко в другом роде. Шлимазл верит в удачу, но ее не имеет. Люди несведущие часто эти слова путают.

Шма Исроэль – первые слова самой распространенной еврейской молитвы: "Слушай, Израиль, Бог наш Господь, Господь един!"

Шмак – буквально «член», но обычно означает: придурок, урод и сукин сын.

Шматех – буквально «лохмотья», но обычно обозначает дешевое, дрянное платье.

Шмахель – льстить, обхаживать, дурить кому-то голову, обычно ради собственной выгоды.

Шмуц – грязь.

Шпилькес – моя мать употребляла это слово в значении "хворь, болезнь". Хотя мне говорили знающие люди, что основное значение – "шило в заднице".

Штуми. – еще один синоним «шлемилю», но более бытовой и менее оскорбительный; вроде как муху отгоняешь.

Штап – трахаться.

Шула – синагога.

Цорес – беды, горести, неприятности.

Фарблонджен. – потерявшийся, заблудившийся (совсем).

Фаркахда – обалдевший, запутавшийся, дурной.

Фе! – восклицание отвращения.

Фольксменш – очень многозначное слово. В этом рассказе оно обозначает человека, ценящего еврейскую жизнь, опыт, традиции и желающего их сохранять.

Чуцра – наглость, самоуверенность, дерзость, самодовольство и еще много чего, что ни один другой язык вместить в одно слово не способен.

Ярмулке – ермолка; маленькая шапочка, которую правоверные евреи носят на темени.

Примечание. Автор хотел бы отдать должное кому следует.

Слова идиш – мои, они пришли из моего детства, от моих предков, но некоторые определения адаптированы из чудесной и совершенно незаменимой книги Лео Ростена "Радости идиша", которую я вам советую пойти и купить прямо сейчас.