Текст книги "Ромовый дневник"

Автор книги: Хантер С. Томпсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

В одну из суббот в конце марта, когда туристский сезон почти закончился и торговцы собирались с духом перед удушливым и неприбыльным летом, Сала получил задание отправиться в Фахардо, на восточную оконечность острова, и сделать там несколько фотографий нового отеля, что возводился на холме с видом на залив. Лоттерман думал, что «Ньюс» сможет выдать радостную ноту, если укажет, что в следующем сезоне дела пойдут еще лучше.

Я решил сопровождать его в этой поездке. С тех самых пор, как я прибыл в Сан-Хуан, мне хотелось выбраться куда-нибудь дальше по острову, но без машины это было невозможно. До сих пор мишенью самой дальней моей вылазки был домик Йемона, милях в двадцати от Сан-Хуана, а Фахардо располагался вдвое дальше в том же направлении. Мы решили запастись ромом и заехать к Йемону на обратном пути, надеясь попасть туда в тот самый момент, когда он пригребет от рифа с пухлым мешком омаров.

– Теперь он, наверное, здорово их ловить насобачился, – предположил я. – Один бог знает, на чем они там живут, – надо полагать, у них строгая диета из кур и омаров.

– Еще чего, – отозвался Сала. – Куры безумно дороги.

Я рассмеялся.

– Только не там. Йемон их из подводного ружья лупит.

– Боже милостивый! – воскликнул Сала. – Тут же вудуистская страна! Его как пить дать прикончат!

Я пожал плечами. Мне с самого начала представлялось, что Йемона рано или поздно прикончат – кто-то один или какая-нибудь безликая толпа. Невесть почему, но это казалось неизбежным. В свое время я был таким же. Я хотел всего, хотел очень быстро – и никакое препятствие не было достаточно серьезным, чтобы меня отвадить. С тех пор я усвоил, что некоторые вещи на самом деле больше, чем кажутся на расстоянии, и теперь я уже не был уверен, что именно я должен получить или даже что я действительно заслужил. Я не гордился тем, что это усвоил, но никогда не сомневался, что знать это стоило. Йемон либо усвоит то же самое, либо его непременно угрохают.

Вот что я втолковывал себе в те жаркие дни в Сан-Хуане, когда мне было тридцать лет, когда рубашка липла к сырой спине и я чувствовал себя на большом и одиноком перевале – когда позади, на подъеме, оставались годы упрямства, а все остальное лежало на спуске. В те зловещие дни мой фаталистический взгляд на Йемона был не столько убеждением, сколько необходимостью, ибо надели я его хоть малейшим оптимизмом мне пришлось бы признать массу печальных вещей про самого себя.

После часовой поездки под жарким солнцем мы добрались до Фахардо и немедленно остановились выпить у первого же попавшегося бара. Затем мы проехали вверх по холму в предместьях городка и оказались на месте, где Сала битый час топтался со своим фотоаппаратом, выискивая всевозможные ракурсы. Вис зависимости от того, какое презрение он испытывал к своему заданию, Сала всегда оставался невольным педантом. Ему казалось, что он, как «единственный профи на острове», должен сохранять определенную репутацию.

Когда Сала закончил, мы купили две бутылки рома и поехали назад к той развилке, откуда дорога должна была привести нас прямиком к пляжному домику Йемона. Дорога эта была заасфальтирована до самой Ривер-ат-Лойсы, где два аборигена управляли паромом. Они запросили доллар за машину, затем шестами перетолкали нас на другую сторону, не сказав за все это время ни единого слова. Стоя под солнцем у машины и глядя на воду, я чувствовал себя паломником, переправляющимся через Ганг, пока паромщики налегали на шесты и толкали нас к пальмовой рощице на другом берегу. Мы ударились о причал, и аборигены пришвартовали паром к столбу, пока Сала выводил машину на твердую почву.

Добираясь до жилища Йемона, нам пришлось одолеть еще пять миль по песчаной дороге. Сала всю дорогу матерился и клялся, что повернул бы назад, если бы там его не ограбили еще на один доллар за обратную переправу через реку. Небольшая машинка с трудом продвигалась и подпрыгивала на ухабах, и я думал, что она вот-вот развалится. Однажды мы миновали стайку голых ребятишек, которые, стоя у дороги, увлеченно швырялись камнями в собаку. Сала остановился и сделал несколько снимков.

– Черт возьми, – пробормотал он. – Нет, ты только посмотри на этих мелких ублюдков! Нам очень посчастливится, если мы выберемся отсюда живыми.

Добравшись наконец до домика Йемона, мы обнаружили его в патио, все в тех же черных трусах. Из выброшенных на берег кусков древесины он мастерил книжную полку. Все жилище теперь смотрелось симпатичней; часть патио была накрыта тентом из пальмовой листвы, а под тентом стояли два брезентовых шезлонга, судя по виду, явно уворованные из лучшего пляжного клуба.

– Слушай, приятель, – спросил я, – где ты такие оторвал?

– Цыгане притащили, – ответил он. – По пять долларов за штуку. Надо полагать, они их в городе стырили.

– А где Шено? – поинтересовался Сала.

Йемон указал на пляж.

– Наверное, вон у того бревна загорает. Она тут шоу для аборигенов устраивает – они от нее в восторге.

Сала достал из машины ром и ведерко со льдом. Йемон радостно улыбнулся и вылил лед в бачок у двери.

– Спасибо, – поблагодарил он. – Эта бедность меня с ума сводит – мы даже льда себе позволить не можем.

– Черт возьми, приятель, – сказал я. – Ты уже до дна добрался. Тебе надо работу найти.

Йемон рассмеялся и наполнил три бокала льдом.

– Я тут все Лоттерманом занимаюсь, – рассказал он. – Похоже, все-таки смогу получить мои деньги.

Тут с пляжа пришла Шено в том же самом белом бикини и с большим пляжным полотенцем в руках. Она улыбнулась Йемону:

– Они снова заявились. Я слышала, как они переговариваются.

– Проклятье, – рявкнул Йемон. – Чего ради ты без конца туда шляешься? Что у тебя, черт возьми, с головой?

Шено улыбнулась и села на полотенце.

– Это мое любимое место. Почему я из-за них должна от него отказываться?

Йемон повернулся ко мне.

– Она ходит на пляж и раздевается – а аборигены прячутся за пальмами и глазеют.

– Не всегда, – быстро уточнила Шено. – Обычно только по выходным.

Йемон подался вперед и заорал на нее:

– Черт бы тебя побрал! Больше туда не ходи! Отныне, если захочешь поваляться голой, будешь здесь торчать! Будь я проклят, если буду тратить все время на заботы о том, как бы тебя не изнасиловали! – Он раздраженно покачал головой. – В один прекрасный день они тебя достанут! Если не прекратишь терзать этих несчастных ублюдков, я, черт возьми, позволю им тебя взять!

Шено уставилась на бетонный пол. Мне стало ее жалко, и я встал, чтобы сделать ей выпивку. Когда я дал ей бокал, Шено подняла глаза и сделала долгий глоток.

– Вот-вот, выпей, – проговорил Йемон. – А потом мы пригласим кое-кого из твоих дружков и закатим настоящую вечеринку. – Он откинулся на спинку шезлонга. – Блин, ну и житуха, – пробормотал он.

Какое-то время мы просто сидели и пили. Шено молчала, говорил в основном Йемон. Наконец он встал и принес из песка по ту сторону патио кокосовый орех.

– Ну, – предложил он, – в футбол, что ли, поиграем.

Я был рад всему, что хоть чуть-чуть развеяло бы атмосферу, а посему отставил бокал и неуклюже пробежал вперед в ожидании паса. Йемон дал идеальный пас, но кокос, будто свинец, скользнул сквозь пальцы и упал на песок.

– Давайте на пляж пойдем, – крикнул Йемон. – Там куча места, где побегать.

Я кивнул и махнул рукой Сале. Но тот покачал головой.

– Идите играйте, – пробормотал он. – Нам тут с Шено надо кое-что важное обсудить.

Шено равнодушно улыбнулась и махнула нам рукой.

– Идите, – сказала она.

Я сбежал по утесу на плотный песок пляжа. Йемон вскинул руку и побежал под углом к линии прибоя. Я швырнул кокос повыше и подальше и стал смотреть, как он с резким всплеском плюхается в воду. Йемон подхватил его и побежал дальше.

Я рванулся в другую сторону, видя, как кокос выплывает ко мне из жаркого голубого неба. Он больно ударил по рукам, но на сей раз я его удержал. Приятно было поймать хороший пас – пусть даже и кокосом. Руки все краснели и все сильней болели, но это было славное, чистое ощущение, и я не обращал внимания. Мы бежали недалеко друг от друга, обмениваясь пасами через центр и длинными забросами к боковым линиям, и вскоре я уже не мог удержаться от мысли, что мы ввязались в нечто вроде священного ритуала, в новую переигровку всех суббот нашей юности, ныне изгнанные из отечества, потерянные и отрезанные от тех игр и пьяных стадионов, глухие к шуму и слепые к фальшивым краскам тех счастливых зрелищ. Спустя годы насмешек над футболом и всем, что футбол для американца значит, я оказался на пустом карибском пляже, бегая по тем идиотским узорам распасовки со рвением нормального футбольного фаната с городского пустыря.

Пока мы бегали взад-вперед, падая и ныряя в прибой, я вспомнил субботы в Вандербилте и математическую красоту движений защитника Технологического института Джорджии, что оттеснял нас все дальше и дальше в той жуткой серии схваток – гибкая фигура в золотистой фуфайке, рвущаяся сквозь дыру в наших рядах, – вот уже свободная на свежей траве наших тылов – и матерный выкрик с трибун – наконец-то свалить гада, увернуться от блокировщиков, что летят на тебя будто пушечные ядра, снова выстроиться в линию и встретить ту кошмарную машину. Все это было крайне мучительно, однако в своем роде красиво; там были люди, которые уже никогда так не сработают и даже не поймут, как это у них получилось так сработать сегодня. По большей части это были болваны и костоломы, массивные куски мяса, до предела накачанные, – но странным образом они осваивали эти сложные узоры и розыгрыши, а в редкие моменты действовали как подлинные артисты.

Наконец я совсем вымотался от беготни, и мы вернулись в патио, где Сала и Шено все еще беседовали. Оба казались порядком нетрезвыми, и после нескольких минут разговора я понял, что у Шено совсем слетела крыша. Она все хихикала себе под нос и передразнивала южный акцент Йемона.

Мы пили еще около часа, снисходительно посмеиваясь над Шено и наблюдая, как солнце катится вниз по наклонной к Ямайке и Мексиканскому заливу. «А в Мехико еще светло», – подумал я. Я никогда там не бывал, и меня вдруг одолело жуткое любопытство по поводу этого места. Несколько часов рома вкупе с растущим отвращением к Пуэрто-Рико привели меня на самую грань того, чтобы немедленно отправиться в город, собрать манатки и улететь на первом же отправляющемся на запад самолете. «Почему бы и нет?» – подумал я. Зарплату за эту неделю я еще не получил; стало быть, несколько сотен в банке, ничто меня не связывало – так почему бы и нет? Наверняка там не хуже, чем здесь, где моей единственной опорой была малооплачиваемая работа, которая к тому же грозила вот-вот накрыться. Я повернулся к Сале.

– Сколько отсюда до Мехико?

Он пожал плечами и глотнул рома.

– Прилично, – ответил он. – А что? Ты туда снимаешься?

Я кивнул.

– Пока еще думаю.

Шено подняла на меня глаза, лицо ее вдруг посерьезнело.

– Тебе, Пол, понравится Мехико.

– Ты-то что о нем знаешь? – рявкнул Йемон.

Она сверкнула на него глазами, затем сделала долгий глоток из своего бокала.

– Так-то лучше, – сказал он. – Сиди и посасывай – а то еще мало напилась.

– Заткнись! – выкрикнула она, вскакивая на ноги. – Оставь меня в покое, дурак надутый!

Рука Йемона взлетела так быстро, что я даже не заметил движения. Раздался шлепок, когда тыльная сторона ладони треснула Шено по щеке. Жест вышел почти обыденным – ни гнева, ни напряжения, – и к тому времени, как я осознал, что произошло, Йемон уже опять откинулся на спинку шезлонга, бесстрастно наблюдая, как Шено, шатаясь, отходят на несколько футов в сторону и заливается слезами. Какое-то время все молчали, затем Йемон велел ей идти в дом.

– Иди туда, – рявкнул он. – Ложись в постель.

Шено перестала плакать и оторвала ладонь от щеки.

– Будь ты проклят, – всхлипнула она.

– Пошла, пошла, – подогнал ее Йемон.

Она еще мгновение посверкала на него глазами, а потом повернулась и забрела в дом. Мы услышали скрип пружин, когда она упала на кровать, затем рыдания возобновились.

Йемон встал.

– Н-да, – произнес он. – Простите, ребята, что приходится вам такие сцены показывать. – Он задумчиво кивнул, глядя на хижину. – Пожалуй, съезжу с вами в город. Там сегодня вечером что-нибудь ожидается?

Сала пожал плечами. Я видел, как он расстроен.

– Да ничего особенного, – сказал он. – Впрочем, поесть так и так охота.

Йемон повернулся к двери.

– Погодите, – бросил он. – Сейчас оденусь.

Когда он исчез в доме, Сала повернулся ко мне и грустно покачал головой.

– Он с ней как с рабыней, – шепнул он. – Она очень скоро сломается.

Я смотрел на море, наблюдая, как исчезает солнце.

Мы слышали, как Йемон ходит по дому, но никаких разговоров не доносилось. Когда он вышел, на нем был знакомый коричневый костюм, а на шее свободно болтался галстук. Он плотно закрыл дверь и запер ее снаружи.

– Чтобы она тут по округе не шлялась, – пояснил он. – Хотя она все равно скоро вырубится.

Из хижины послышался внезапный всплеск рыданий. Йемон безнадежно развел руками и швырнул свой пиджак в машину Салы.

– Я возьму мотороллер, – сказал он. – Чтобы не пришлось в городе оставаться.

Мы дали задний ход к дороге и пропустили его вперед. Его мотороллер походил на одну из тех штуковин, которые во Второй мировой войне использовали для парашютирования за линией фронта, – скелетное шасси с жалкими остатками красной краски, давно слезшей вместе со ржавчиной, а под сиденьем – маленький моторчик, откуда раздавался треск наподобие автоматной пальбы. Никакого глушителя не имелось, а шины были лысее Лоттермана.

Мы следовали за Йемоном по дороге, несколько раз чуть в него не врезавшись, когда он буксовал в песке. Он взял резвый темп, и нам пришлось прилично нажимать, чтобы не отстать и в то же время не порвать машину на составные части. Когда мы проезжали мимо аборигенских хижин, детишки выбегали на дорогу, чтобы нам помахать. Широко ухмыляясь, Йемон махал в ответ, а затем вытягивал правую руку в нарочитом салюте, едва заметный в облаке шума и пыли.

Мы остановились там, где начиналась асфальтовая дорога, и Йемон предложил нам отправиться в одно местечко примерно в миле оттуда.

– Классная еда и дешевая выпивка, – сказал он. – А кроме того, мне там в кредит дают.

Мы проследовали за ним по дороге, пока не прибыли к вывеске, где значилось «Каса Кабронес». Стрелка указывала на грязную дорогу, что ответвлялась в сторону пляжа. Дорога эта проходила через пальмовую рощицу и кончалась на небольшой автостоянке по соседству с захудалым рестораном со столиками в патио и музыкальным автоматом у бара. Если забыть про пальмы и пуэрториканскую клиентуру, заведение напомнило мне третьесортную таверну на американском Среднем Западе. Цепь синих лампочек висела на двух шестах по обе стороны патио, и примерно каждые тридцать секунд небо над нами разрезал желтый луч от башни в аэропорту около мили отсюда.

Когда мы сели и заказали выпивку, я вдруг понял, что мы единственные гринго в заведении. Все остальные были местные. Они производили приличный шум, крича и распевая вместе с музыкальным автоматом, и все как один казались при этом усталыми и подавленными. То была вовсе не ритмическая печаль мексиканской музыки, а воющая пустота, которую я слышал только в Пуэрто-Рико, – сочетание стона и нытья, поддержанное мрачным стуком и голосами, словно бы тонущими в отчаянии.

Все это было ужасно тоскливо – даже не столько сама музыка, сколько то, что ни на что лучшее эти люди способны не были. Большинство мотивов представляли собой изрядно переработанные версии американских рок-н-роллов, откуда ушла вся энергия. Один я опознал как «Мейбеллин». Оригинальная версия была хитом, когда я учился в старших классах. Этот мотив вспоминался мне простеньким и энергичным, однако пуэрториканцы умудрились сотворить из него занудную панихиду – столь же пустую и безнадежную, что и лица тех мужчин, которые теперь распевали ее в одиноком убожестве придорожной закусочной. Эти люди вовсе не были наемными вокалистами, и тем не менее возникало чувство, что они дают представление, – я всю дорогу ожидал, что они вот-вот погрузятся в молчание и пустят по кругу шляпу. Дальше они допьют свой ром и вытряхнутся в ночь, словно труппа усталых клоунов в конце безрадостного дня.

Внезапно музыка прекратилась, и несколько мужчин бросились к музыкальному автомату. Завязалась ссора, послышался всплеск оскорблений – и тут, откуда-то издалека, подобно национальному гимну, который играли, чтобы утихомирить разбушевавшуюся толпу, донеслось медленное бренчание «Колыбельной» Брамса. Ссора прекратилась, на какой-то момент повисла мертвая тишина, затем несколько монеток полетело в нутро музыкального автомата, и он разразился надсадным воем. Смеясь и хлопая друг друга по спинам, мужчины вернулись в бар.

Мы заказали еще три рома, и официант их притащил. Мы решили пока просто выпить, откладывая обед на потом, но к тому времени, как мы собрались заказать еду, официант сообщил нам, что кухня закрылась.

– Нет, черт возьми! – воскликнул Йемон. – Там сказано – в полночь. – Он указал на табличку над стойкой.

Официант покачал головой.

Сала поднял на него глаза.

– Пожалуйста, – попросил он. – Ведь вы мой друг. Я больше этого не выдержу. Я чертовски проголодался.

Официант снова покачал головой, не свода глаз с зеленого блокнота для заказов у себя в руке.

Внезапно Йемон треснул кулаком по столу. Официант явно испугался и засеменил под защиту стойки бара. Все в заведении повернулись та нас насмотреть.

– Дайте нам мяса! – заорал Йемон, – И еще рома.

С кухни прибежал невысокий толстяк в белой рубашке с короткими рукавами. Он похлопал Йемона по плечу.

– Хорошие парни, – с нервной улыбкой произнес он. – Хорошие клиенты – нет проблем, ага?

Йемон мрачно на него посмотрел.

– Мы только хотим мяса, – любезно произнес он, – И еще выпить.

Коротышка покачал головой.

– После десяти нет обеда, – объяснил он. – Видите? – Он ткнул пальцем в часы. Там было десять двадцать.

– На табличке сказано – в полночь, – возразил Йемон.

Мужчина покачал головой.

– А в чем проблема? – спросил Сала. – На бифштексы уйдет минут пять. Черт с ней, с картошкой.

Йемон сжал в руке стакан.

– Дайте три рома, – потребовал он, показывая бармену три пальца.

Бармен взглянул на нашего собеседника, который, похоже, был тут администратором. Тот быстро кивнул и пошел прочь. Я подумал, что кризис миновал.

Но администратор почти тут же вернулся с маленьким зеленым чеком, где значилось 11.50. Он положили его на столик перед Йеменом.

– Об этом не беспокойтесь, – сказал ему Итон.

Администратор хлопнул в ладоши.

– Ну все, – злобно проговорил он, – Платите. – Он протянул руку.

Йемон смахнул чек со стола.

– Я же сказал – без паники.

Администратор подобрал чек с пола.

– Платите! – заорал он. – Платите сейчас же!

Лицо Йемона побагровело, и он привстал со стула.

– Я заплачу по этому чеку так же, как и по всем остальным, – выкрикнул он. – А теперь убирайтесь отсюда к черту и принесите нам наше мясо!

Администратор поколебался, затем подался вперед и шлепнул чек на стол.

– Платите сейчас же! – завопил он. – Платите сейчас же и убирайтесь! Или я позову полицию!

Не успел он договорить, как Йемон схватил его за грудки.

– Ах ты сволочь мелкая! – прорычал он. – Кричи дальше – и вообще ни хрена не получишь!

Я наблюдал за мужчинами в баре. Они выпучили глаза и напряглись, как псы. Бармен замер у двери, готовый та ли сбежать, то ли выскочить наружу и выхватить мачете – я не был уверен.

Администратор, к тому времени совсем не в себе, погрозил вам кулаком и заверещал:

– Платите, проклятые янки! Платите и выметайтесь! – Он волком на нас досмотрел, затем подбежал к бармену и что-то шепнул ему на ухо.

Йемон встал и натянул пиджак.

– Идем, – сказал он. – С этим ублюдком я потом разберусь.

Администратора, похоже, не на шутку напугала перспектива того, что от него скроются неплательщики. Он последовал за нами на стоянку, попеременно ругаясь и упрашивая.

– Платите сейчас же! – выл он. – Когда же вы заплатите? Вот увидите, полиция непременно прибудет… нет, никакой полиции, только заплатите!

Я ничуть не сомневался, что коротышка рехнулся, и единственным моим желанием стало сбросить его с хвоста.

– Черт возьми, – выругался я. – Давайте расплатимся.

– Ага, – поддержал меня Сала, доставая бумажник. – А то мне тут что-то не по вкусу.

– Ничего, ничего, – возразил Йемон. – Он знает, что я заплачу. – Он швырнул в машину пиджак, затем повернулся к администратору. – Ну ты, сволочь гнойная, возьми себя в руки.

Мы забрались в машину. Как только Йемон завел мотороллер, администратор немедленно ринулся назад и принялся что-то кричать мужчинам в баре. Его вопли сотрясли воздух, когда мы вслед за Йемоном покатили по длинной подъездной аллее. Йемон нарочито отказывался спешить, медленно продвигаясь по аллее, подобно человеку, заинтригованному развитием сюжета, – и считанные секунды спустя две машины, полные орущих пуэрториканцев, уже нас догоняли. Я подумал, они вполне могут нас задавить. На своих здоровенных американских машинах они в два счета могли расплющить старенький «фиат» как окурок.

– Черт побери, – все бормотал Сала. – Нас же убьют.

Когда мы выехали на асфальтовую дорогу, Йемон взял немного в сторону и дал нам проехать. Мы остановились в нескольких ярдах впереди него, и я крикнул:

– Вперед, черт возьми! Сваливаем отсюда! Другие машины поравнялись с Йемоном, и я заметил, как он выбрасывает руки по сторонам, будто его толкнули. Затем он соскочил с мотороллера, позволив ему упасть, и схватил мужчину, чья голова торчала из окна машины. Почти в тот же миг я увидел, как подъезжает полиция. Четверо полицейских выскочили из маленького синего «фольксвагена», размахивая увесистыми дубинками. Пуэрториканцы буйно обрадовались и тоже повыскакивали из машин. Мне страшно хотелось сбежать, но нас мгновенно окружили. Один из полицейских подбежал к Йемону и резко толкнул его в грудь.

– Вор! – заорал он. – По-твоему, гринго в Пуэрто-Рико на халяву пьют?

В то же самое время дверцы «фиата» резко раскрылись, и нас с Салой оттуда вытащили. Я попытался вырваться, но несколько человек держали меня за руки. Где-то сзади Йемон без конца повторял:

– Блин, этот мудак на меня плюнул, этот мудак на меня плюнул…

Внезапно все разом перестали орать, а потом вскипела перебранка между Йемоном, администратором и тем, кто, похоже, был у полицейских главным. Меня перестали держать, и я подошел послушать, что происходит.

– Черт побери, – говорил Йемон. – Все остальные счета я оплатил – почему он думает, что я не оплачу этот?

Администратор что-то буркнул про пьяных, заносчивых янки.

Прежде чем Йемон успел ответить, один из полицейских подскочил к нему сзади и треснул дубинкой по плечу. Йемон вскрикнул и отшатнулся вбок – как раз на кого-то из тех людей, что приехали за нами в машинах. Тогда тот мужчина, бешено взмахнув бутылкой, двинул Йемона по ребрам. Последнее, что я увидел перед тем, как осесть на землю, был свирепый бросок Йемона на мужчину с бутылкой. Послышалось несколько увесистых ударов кости о кость, а потом краем глаза я заметил, как что-то опускается мне на голову. Я вовремя пригнулся, так что главный удар пришелся мне по спине. И только это что-то приложилось мне по хребту, я рухнул на землю.

Где-то надо мной как резаный вопил Сала, а я угрем крутился на спине, пытаясь увернуться от ног, что колошматили по мне будто молотки. Прикрыв голову руками, я отбрыкивался, но жуткое избиение продолжалось. Боль была не такая сильная, однако даже несмотря на пьяную анестезию я понял, что меня как пить дать на славу отделают, – а потом вдруг обрел твердую уверенность, что вот-вот загнусь. Я был все еще в сознании, и при одной мысли о том, что меня насмерть забьют ногами в пуэрториканских джунглях за какие-то одиннадцать долларов и пятьдесят центов, пришел в такой ужас, что взвыл как дикое животное. Наконец – в тот самый миг, когда я уже подумал, что вырубаюсь, – я почувствовал, как меня заталкивают в машину.