Текст книги "Темные тайны"

Автор книги: Ханс Русенфельдт

Соавторы: Микаэль Юрт
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

~ ~ ~

Пока Харальдссон пытался оплодотворить жену, не покушаясь на ее ночной сон, человек, который не был убийцей, сидел в халате примерно в километре от него, в спорадически освещенном районе с частными домами, и следил за ходом расследования. По интернету. Он сидел в темноте, освещенный лишь холодным светом экрана, в помещении, которое гордо именовал рабочим кабинетом. Местная газета по-прежнему много писала о происшествии – он не мог заставить себя называть это убийством, – хотя теперь уже не столь часто сообщала новые подробности. Сегодня основное внимание уделялось «школе в шоке» с четырехстраничным репортажем из Пальмлёвской гимназии. Высказаться, похоже, дали всем, от персонала столовой до учеников и учителей. «Большинство из них вполне могли бы помолчать», – заключил человек, который не был убийцей, вчитываясь в каждую шаблонную строчку, в каждую полную клише цитату. У всех вроде бы имелось собственное мнение, но сказать им было нечего. Местная газета смогла также рассказать, что прокурор принял решение о задержании мальчика того же возраста при минимальной степени подозрения в причастности. Вечерние газеты сообщали больше. Знали больше. Освещали подробнее. На сайте «Афтонбладет» говорилось, что мальчик ранее терроризировал и избивал жертву и, очевидно, явился непосредственной причиной того, что убитый сменил школу. Автор статьи с фотографией в полный рост сделал и так трагическую историю еще более душераздирающей, написав о том, как затравленный мальчик, отделавшись от своих мучителей, поднялся и начал новую жизнь, обрел в новой школе новых друзей и уже начал смотреть в будущее с надеждой, когда подвергся бессмысленной жестокости. Все рыдают.

Человек, который не был убийцей, прочитал трогательный текст и предался воспоминаниям. Хотел бы он, чтобы этого не случилось? Определенно. Но так думать нельзя. Уже случилось. Значит, ничего не изменить. Раскаивается ли он? В общем-то нет. Раскаяние означало для него, что он поступил бы иначе, возникни та же ситуация снова.

А он не поступил бы иначе.

Просто не мог.

Слишком многое было поставлено на карту.

Он перешел на сайт газеты «Экспрессен». Там под рубрикой «В настоящий момент» имелась заметка с заголовком «Подозрения в отношении задержанного убийцы из Вестероса ослабли». Плохо. Ели полиция отпустит этого юношу, она начнет новые поиски. Он откинулся на спинку офисного кресла, как делал всегда, когда ему требовалось подумать.

Он думал о куртке.

О зеленой куртке «Дизель», запихнутой в коробку у него за спиной. О куртке Рогера. Допустим, ее нашли бы у арестованного молодого человека дома.

Мысль на первый взгляд эгоистичная, равно как и действие. Лжесвидетельство с целью переложить вину на ближнего. Аморальный прием с целью эгоистично избежать последствий собственных действий.

Но так ли это на самом деле?

Человек, который не был убийцей, мог бы помочь родным и друзьям Рогера. Они смогли бы перестать размышлять над тем, кто же погубил жизнь парня, и на сто процентов посвятить себя столь важной психологической переработке скорби. Он мог бы закрыть вопрос. Помочь всем жить дальше. Это дорогого стоит. В качестве бонуса он еще повысил бы процент раскрываемости дел у полиции Вестероса. Чем больше он думал, тем больше это представлялось ему неэгоистичным поступком. Просто благим деянием.

Ему не потребовалось долго стучать по клавишам, чтобы узнать, кого задержала полиция. Леонарда Лундина. Его имя широко обсуждалось в чатах, на форумах и в блогах. Интернет – это фантастика.

Вскоре он уже имел и адрес.

Теперь он может помочь всерьез.

~ ~ ~

Себастиан посмотрел на часы – в который уже раз? Он не знал. 23:11. В прошлый раз было 23:08. Неужели время может так тянуться? Ему не сиделось на месте. Он не хотел оставаться в этом городе, в этом доме. Что же делать? Расположиться в кресле, читать книгу и чувствовать себя как дома. Невозможно. Это жилище он не воспринимал как дом, даже когда действительно жил в нем. Себастиан уже прошелся по всем ТВ-каналам, не найдя ничего интересного. Поскольку он не пил, бар его не интересовал. Не увлекала его и мысль покопаться среди оставшихся от матери флаконов и шариков с ароматическими маслами и скользнуть в расслабляющую/освежающую/гармоничную/энергетическую ванну в просторной и почти роскошной ванной комнате, служившей матери убежищем и являвшейся единственной комнатой, которую она (если Себастиану не изменяла память) заставила мужа дать ей обставить и оборудовать самостоятельно. Ее комната в Его доме.

Себастиан некоторое время побродил по вилле, открывая шкафы и ящики. Отчасти им двигало чистое любопытство – он всегда открывал шкаф в ванной у людей, у которых гостил, – но он был вынужден признать, что двигало им еще и желание посмотреть, что произошло в доме после того, как он его покинул. Складывалось определенное впечатление, что, по сути, ничего. Изысканный фарфор из Рёрстранда [7]7
  Имеется в виду знаменитая шведская фабрика по изготовлению фарфора, в настоящее время являющаяся частью финской фирмы «Литтала».


[Закрыть]стоял на своем месте в белой угловой горке, декоративные тканые украшения и скатерти для каждого торжества и времени года лежали в гардеробах отглаженными. Правда, имелась масса новых бессмысленных украшений из стекла и фарфора и разных сувениров, привезенных из поездок и отпусков, которые соседствовали на полках за закрытыми дверцами шкафов с подарками из совсем другой жизни: с подсвечниками, вазами – из другой эпохи – и пепельницами. Предметы, редко или никогда не использовавшиеся, сберегаемые лишь по той причине, что их принес в дом кто-то другой, – считалось, что невозможно избавиться от них, не показавшись неблагодарным или (упаси Господи!) не создав впечатления, будто ты обладаешь лучшим вкусом, чем даритель. Конечно, имелись вещи, которых он прежде не видел, но дух в доме оставался тем же. Несмотря на новую мебель, снесенные стены и современные элементы в освещении, в глазах Себастиана дом представлял собой море бессмысленности, которая создавала лишь впечатление, что жизнь у Бергманов текла так же спокойно, размеренно и с оглядкой, типично для среднего класса, как ему помнилось. Один вид оставленных вещей приводил его в еще большее уныние и вызывал ощущение невероятной усталости при мысли о том, что ему придется заниматься всем этим дерьмом. Отделываться от него.

Маклер позвонил около трех часов дня. Он казался немного озадаченным отношением Себастиана – ведь в настоящее время все рассматривают свои дома как инвестиции и обычно распоряжаются такими инвестициями с современным капиталистическим подходом. А Себастиан совсем не торговался. Он хотел продать в принципе за любую цену. Желательно сегодня же. Маклер пообещал заехать как можно скорее. Себастиан надеялся, что это произойдет уже завтра.

Он подумал о женщине из поезда. Записка с ее телефоном лежала у него возле кровати. Почему он не спланировал все получше? Не позвонил ей раньше, предложив поужинать в каком-нибудь приятном ресторане по ее выбору. Мог бы обстоятельно и хорошо поесть и выпить. Поболтать, посмеяться и послушать. Узнать ее за вечер. Сейчас они уже сидели бы в вестибюле отеля, опустившись в удобные кресла под звуки приятной фоновой музыки, каждый со своим бокалом в руке, и он смог бы осторожно, как бы ненароком, коснуться пальцами ее голых коленей, выступающих из-под края платья.

Соблазнение.

Игра.

Которую он непременно выиграет.

Победа.

Наслаждение.

Все это теперь оказалось недостижимым, потому что он не действовал как обычно. Он винил дом. Мать. Внезапное появление Торкеля из прошлого. Причины имелись, но Себастиана это все равно ужасно злило. Внешние обстоятельства обычно на него не влияли.

Жизнь подстраивалась под Себастиана Бергмана, а не наоборот.

Во всяком случае, так было раньше.

До Лили и Сабины.

Нет, по этому пути он не пойдет. По крайней мере сегодня вечером. Неважно, что произошло, кто под кого или подо что подстраивается или что некоторые, пожалуй, назвали бы его способ проведения дней существованием, а не жизнью. Не имеет значения, что он, казалось бы, утратил контроль. Он по-прежнему в силах извлекать из ситуации пользу.

Он из тех, кто выживает.

Во всех смыслах этого слова.

Себастиан пошел на кухню и снял бутылку с примитивной подставки для хранения вин, стоящей на кухонном шкафу. Посмотрел на этикетку. Сорт не играет никакой роли. Вино, красное, и оно выполнит свою функцию. Открывая дверь на террасу, он задумался над тем, как лучше подступиться.

С сочувствием.

( Мне подумалось, что вы, возможно, не хотите сидеть в одиночестве…)

С беспокойством.

( Я увидел, что у вас горит свет, вы в порядке?..)

Или решительно, но заботливо.

( В такой вечер вам никак нельзя оставаться одной…)

В любом случае результат будет тем же.

Он займется с Кларой Лундин сексом.

* * *

Краска на потолке над кроватью уже начала немного шелушиться, увидел Торкель, лежа на спине в постели в очередной безликой гостинице. За последние годы ночей, проведенных в гостиницах, было так много, что безликость стала нормой. Здесь простоту предпочитают оригинальности, а функциональность ставят превыше уюта. Впрочем, по правде говоря, особой разницы между двухкомнатной квартирой в южном пригороде Стокгольма, куда он переехал после развода с Ивонн, и обычным номером в гостиницах «Скандик» тоже не было. Торкель вытянулся и подсунул руки под подушку за головой. Душ по-прежнему работал. Она явно не торопится выйти из ванной комнаты.

Расследование. Что же у них имеется на настоящий момент?

У них есть место, где утопили тело, но нет места убийства. Есть отпечаток шины, который, возможно, оставил автомобиль убийцы, а возможно, и нет. Призыв к общественности сообщить, если кто-нибудь вспомнит что-либо необычное в вечер исчезновения Рогера Эрикссона или в последующие дни, результатов не дал. Они задержали юношу, но все больше аргументов утверждают, что уже завтра им придется его отпустить. К плюсам относится то, что Билли после бесконечных телефонных переговоров сумел выйти в интересующем их охранном предприятии на женщину, которая знала, с кем ему следует поговорить, чтобы получить доступ к видеозаписям с камер наружного наблюдения, установленных на Густавборгсгатан. Этот мужчина пребывает на праздновании пятидесятилетия в Линчёпинге, но по возвращении обещал заняться их вопросом – завтра до обеда, при первой же возможности. Правда, он не уверен в том, что записи с той пятницы сохранились. Некоторые пленки хранятся только сорок восемь часов. Так распорядилась местная администрация. Он проверит, когда вернется. Завтра в первой половине дня. Билли дал ему время до одиннадцати часов.

Ванья убеждена в том, что подружка Рогера лжет относительно временных параметров в вечер его исчезновения, но, как справедливо указал отец Лизы, тут получается слово против слова. Заказанные записи могли бы помочь им и здесь. Торкель мысленно вздохнул. Его несколько удручало, что успех расследования в настоящий момент, похоже, зависит от того, как долго служба безопасности Вестероса хранит записи, сделанные в общественных местах. Что произошло со старой доброй полицейской работой? Торкель незамедлительно отогнал эту мысль. Так рассуждают обожающие оперу, потягивающие виски старые комиссары в детективных фильмах. Использование техники и является новой доброй полицейской работой. ДНК, камеры наружного наблюдения, самые современные компьютерные технологии, сверки, прослушивания, отслеживание мобильных телефонов, восстановление стертых эсэмэс. Теперь преступления раскрывают так. Пытаться противостоять этому или не применять этого не просто бессмысленно – это все равно что встать и начать превозносить лупу как важнейший элемент полицейского оборудования. Глупо и ретроградно. А сейчас не время предаваться подобному. Убит юноша. Они находятся под неусыпным вниманием. Торкель только что посмотрел новости по четвертому каналу, а затем дебаты, посвященные увеличению насилия в молодежной среде: причина – следствие – выход из положения. И это несмотря на то, что все больше фактов указывало на невиновность Лео Лундина и Торкель с командой пытались ясно дать понять это, чтобы общественность и пресса не выносили Леонарду приговор. Впрочем, программа, возможно, имела в виду, что если жертвой становится молодой человек, то надо говорить о насилии в молодежной среде независимо от возраста преступника? Торкель не знал. Он знал лишь, что дискуссия не принесла ничего нового. Обвиняли отсутствующих отцов, отсутствующих родителей вообще, насилие в кино и прежде всего в играх, и под конец женщина с пирсингом лет тридцати высказала то, чего Торкель только и ждал, чтобы поставить галочку.

– Но не следует забывать о том, что общество стало гораздо более жестоким.

Вот и причины: родители, ТВ, игры, общество.

Выходы, как всегда, блистали своим отсутствием, если не считать решениями проблемы законодательно закрепленное разделение между родителями отпуска по уходу за ребенком, усиление цензуры и совет чаще обнимать детей. С обществом, очевидно, ничего сделать нельзя. Торкель выключил телевизор еще до окончания программы и заговорил о Себастиане. За последние годы он вспоминал старого коллегу нечасто, но тем не менее полагал, что встреча с ним произойдет по-другому.

Сердечнее.

Он испытал разочарование.

Тут-то она и ушла в душ. Теперь она появилась из ванной – обнаженной, не считая полотенца на голове. Торкель продолжил разговор так, будто пятнадцатиминутного перерыва и не было.

– Ты бы его видела. Он был довольно своеобразен, уже когда мы вместе работали, но сейчас… Казалось, он стремится со мной поссориться.

Урсула не ответила. Торкель проследил за ней взглядом – она подошла к ночному столику, взяла баночку с кремом для кожи и принялась его втирать. LdB Aloe Vera, Торкель знал. Ему уже несколько раз доводилось наблюдать за тем, как она это проделывает.

Несколько лет.

Когда же это началось? Он толком не знал. До развода, но после того, как его семейные отношения начали портиться. Все равно получался многолетний промежуток. Какая разница? Он ведь развелся. Урсула продолжала оставаться замужем и вовсе не собиралась оставлять Микаэля, это Торкель знал. Он плохо представлял себе отношения Урсулы с Микаэлем. У Микаэля бывали тяжелые периоды злоупотребления алкоголем. Запои. Однако, если Торкель правильно понимал ситуацию, в настоящее время подобные периоды возникали все реже и делались все короче. Может, у них свободный брак и они спят с кем хотят, когда хотят и как угодно часто? Возможно, Урсула изменяет Микаэлю с Торкелем. Торкелю казалось, что они с Урсулой близки, но о ее личной жизни, вне работы, он по большому счету ничего не знал. Поначалу он задавал вопросы, но Урсула явно считала, что его это не касается. Работая вместе, они искали общества друг друга – так вполне может продолжаться и дальше. К чему требовать большего? Большего ему знать незачем. Торкель предпочел оставить все как есть и не копать глубже из опасения, что потеряет ее окончательно. А этого ему не хотелось. Он толком не знал, чего хочет от их отношений, но явно большего, чем была готова дать ему Урсула. Поэтому он довольствовался тем, что имеет. Когда у нее возникало желание, они проводили ночи вместе. Как теперь, когда она отогнула одеяло и улеглась в постель рядом с ним.

– Я тебя предупреждаю. Если ты снова заговоришь о Себастиане, я уйду.

– Просто мне казалось, что я его знаю, и…

Урсула приложила к его губам палец и склонилась над ним, опершись на локоть. Она смотрела на него с решительным видом.

– Я серьезно. У меня есть свой номер. Я уйду туда, а тебе этого не хочется.

Она права.

Этого ему не хочется.

Он умолк и погасил лампу.

Себастиан очнулся от сна. Распрямляя пальцы правой руки, он быстро сориентировался.

Соседний дом.

Клара Лундин.

Неожиданно хороший секс.

Тем не менее проснулся он с чувством разочарования. Все получилось так просто. Слишком просто для того, чтобы он проснулся с ощущением кратковременного удовлетворения.

Себастиан Бергман умел соблазнять женщин. Всегда. За прошедшие годы другие мужчины не раз удивлялись его успехам у противоположного пола. Красавцем в классическом смысле слова он не был. Всегда балансировал между излишним и почти избыточным весом, а в последние годы остановился где-то в промежутке; черты лица у него не были правильными или резкими, скорее бульдог, чем доберман, если проводить сравнение с собаками, волосы начали отступать назад, выбор одежды всегда больше определялся образом профессора психологии, чем модными журналами. Конечно, имелись женщины, падкие до денег, внешности и власти. Но такими были только некоторые. Для успеха у всехженщин требовалось нечто иное. То, чем обладал Себастиан. Шарм – интуиция и некий регистр. Понимание того, что все женщины разные, и, как следствие, способность варьировать тактику. Пробовать одну, менять посередине, вникать и при необходимости снова менять.

Тактичность.

Внимательность.

Когда удавалось лучше всего, соблазнительницей чувствовала себя женщина. Ощущение, которого богатым мужчинам, щеголяющим в баре платиновыми карточками American Express, понять не дано.

Оно приносило Себастиану ментальное удовлетворение – управлять процессом, парировать, регулировать и под конец, если он правильно разыгрывал свои карты, дополнять физическим удовлетворением. Но с Кларой Лундин все вышло слишком просто. Словно шеф-повара пятизвездочного ресторана попросили поджарить яичницу. Ему не удалось показать своих умений. Получилось скучно. Только секс.

По пути к соседнему дому Себастиан избрал вариант с сочувствием и, когда она открыла дверь, протянул ей бутылку вина.

– Мне подумалось, что вы, возможно, не хотите сидеть в одиночестве…

Она впустила его, они уселись на диван, открыли вино, и он выслушал то же, что слышал за обедом, только в чуть более длинной, переработанной версии, где больше внимания уделялось ее неудаче как родителя. Он в нужных местах поддакивал и кивал, снова наполнял бокалы, слушал дальше, иногда отвечал на вопросы чисто полицейского свойства: о способах задержания, о том, чего следует ждать дальше, что означает степень подозрения и так далее. Когда она уже больше не могла сдерживать слезы, он утешающе положил ей руку на колено и с сочувствием прислонился к ней. Он прямо физически ощутил, как ее тело словно ударило током. Молчаливые всхлипывания прекратились, и дыхание изменилось, стало тяжелее. Она повернулась к Себастиану и посмотрела ему в глаза. Он даже не успел толком среагировать, а они уже целовались.

В спальне Клара приняла его в объятия с полным самоотречением. Потом она снова поплакала, поцеловала его и захотела снова. Заснула она, прижавшись к нему всем телом.

Когда Себастиан проснулся, она по-прежнему лежала, положив руку ему на грудь и уткнувшись головой в углубление между его головой и плечом. Он осторожно высвободился из ее объятий и встал. Клара не проснулась. Тихонько одеваясь, он смотрел на нее. Настолько же, насколько Себастиана увлекала фаза обольщения, его не интересовало продолжение общения после секса. Что оно могло ему дать? Только повтор. Чуть больше того же, но без напряжения. Совершенно бессмысленно. Он покинул достаточно много женщин после подобного приключения на одну ночь, чтобы знать, что такой взгляд на вещи лишь в исключительных случаях является обоюдным, а в отношении Клары Лундин он не сомневался, что она ожидает продолжения в какой-либо форме. Не просто завтрака и болтовни, а кое-чего большего.

Чего-то настоящего.

Поэтому он ушел.

Муки совести обычно не входили в регистр чувств Себастиана, но даже он понимал, что пробуждение станет для Клары Лундин тяжелым ударом. Собственно говоря, он понял, как она одинока, еще утром в саду и позже получил подтверждение этому на диване. По тому, как ее губы прикасались к его губам, как судорожно ее руки обхватили его голову и как она прижималась к нему телом. Ей просто до отчаяния хотелось близости. Во всех отношениях, не только в физическом. После лет, когда кто-нибудь в лучшем случае только отмахивался от нее или полностью игнорировал ее мысли и чувства, а в худшем – ругался и угрожал ей, она изголодалась по нежности и заботе. Она напоминала песок в пустыне – впитывала в себя все, что походило на обычное сочувствие. Его рука на колене. Контакт. Отчетливый сигнал, что она желанна. Он словно бы открыл шлюзные ворота потребности.

В коже.

В близости.

В ком-то.

«Здесь-то и заключалась ошибка», – думал Себастиан, преодолевая короткий путь к родительскому дому. Все произошло слишком быстро, и она была благодарна. Он легко переносил большинство эмоций своих «завоеваний», но благодарность всегда вызывала у него некоторое отвращение. Ненависть, презрение, печаль – все было лучше. Благодарность наглядно проявляла то, что все происходило на его условиях. Разумеется, он это знал и так, но куда приятнее было уговаривать себя, что существует некое равенство. Тешить себя иллюзией. Благодарность ее разрушала. Превращала его в мерзавца, каковым он и являлся.

Когда Себастиан пришел домой, было всего без четверти четыре утра, но ему совершенно не хотелось снова ложиться спать. Чем же заняться? Хотя он не испытывал ни малейшего желания заниматься шкафами и ящиками и надеялся, что все как-нибудь образуется само, он сознавал, что рано или поздно ему придется за них взяться. Если откладывать, лучше не станет.

Себастиан пошел в гараж и нашел несколько сложенных коробок, прислоненных к стене перед старым «опелем». Взяв три из них и вернувшись в дом, он снова остановился. С чего начать? Решил – с бывшей гостевой комнаты, а теперь кабинета. Письменный стол со старыми пишущими машинками он оставил на потом, развернул одну из коробок и принялся сгребать в нее книги с покрывавших стену полок. Тут оказалась смесь художественной литературы, справочников, энциклопедий и учебников. Все уехало вниз. С книгами, наверное, так же, как со стоящим в гараже «опелем», – стоимость при перепродаже равна нулю. Когда коробка наполнилась, Себастиан попытался ее закрыть. Не получилось. «Пусть это будет проблемой какого-нибудь грузчика», – подумал он, с трудом подтаскивая коробку к дверям. Затем он развернул новую коробку и продолжил очистку. К пяти часам Себастиан принес из гаража еще четыре коробки и опустошил почти весь стеллаж. Оставались только две полки с правого края. С фотоальбомами, аккуратно датированными годами и снабженными кратким комментарием. Себастиан поколебался. На этих полках все же стоит так называемая жизнь родителей. Сбросить ее в коробку и отправить на переработку мусора? Может ли он так поступить? Себастиан отложил решение: с полки их надо снимать в любом случае, а куда их потом девать, он подумает позже.

Себастиан снял больше половины, взялся за верхнюю полку и дошел до альбома «Зима/весна 1992 года – Инсбрук», когда его рука наткнулась на что-то, стоявшее позади толстого альбома. Коробка. Он добрался до нее, ухватился и спустил вниз. Это оказалась небольшая коробка для обуви, голубая, с солнцем посередине крышки. Для детской обуви, предположил Себастиан. Странное место для хранения туфель. Он уселся на кровать и с известным любопытством открыл крышку. Коробка оказалась заполненной меньше чем наполовину. Игрушка для занятий сексом времен «детства» подобных штуковин, аккуратно убранная в коробочку с карандашным рисунком из чего-то вроде «Камасутры». Ключ от банковского сейфа и несколько писем. Себастиан достал письма. Три штуки. Два из них были адресованы его матери. Женский почерк. Третье – от матери какой-то Анне Эрикссон из Хегерстена. Письмо вернулось обратно, «адресат неизвестен», значилось на имеющемся на конверте штампе. Судя по почтовому штемпелю, корреспонденция тридцатилетней давности. Из Хегерстена и Вестероса. Коробка, похоже, содержала тайны, которые его мать скрывала от остального мира. Она явно считала важным их сохранить, но в тайнике. Что же она такое натворила? От кого они? Любовница? Маленькое амурное приключение помимо дома и его отца? Себастиан открыл первое письмо.

Здравствуйте.

Я не знаю, по адресу ли обращаюсь. Меня зовут Анна Эрикссон, и мне необходимо связаться с вашим сыном Себастианом Бергманом. Он преподавал психологию в Стокгольмском университете, там я с ним и познакомилась. Я пыталась найти его через университет, но он там больше не преподает, и у них нет его нового адреса. Его коллеги, с которыми я разговаривала, говорят, что он переехал в США, но я не нашла никого, кто бы знал, где он там живет. Под конец, кто-то рассказал, что он родом из Вестероса и что его мать зовут Эстер. Я отыскала вас по телефонному справочнику и надеюсь, что пишу той, кому надо, и что вы поможете мне связаться с Себастианом. Если вы не приходитесь матерью Себастиану Бергману, то я прошу прощения за беспокойство. Но вы это или нет, будьте так добры, ответьте, мне действительно очень нужно связаться с Себастианом и важно знать, по адресу ли я послала это письмо.

С уважением,

Анна Эрикссон.

И адрес. Себастиан задумался. Анна Эрикссон. Осень после переезда в США. Ее имя никаких ассоциаций не вызывало, но, может, это и не удивительно. Дело было тридцать лет назад, а за университетский период через его жизнь прошло много женщин. Сразу после блестящего окончания университета ему на год предложили временную ставку на кафедре психологии. Он был минимум на двадцать лет моложе коллег и чувствовал себя щенком в комнате со скелетами динозавров. Если как следует напрячься, он, возможно, вспомнит хоть чье-нибудь имя из тех, с кем тогда переспал, но скорее всего нет. Во всяком случае, не вспомнит никакой Анны. Может быть, что-нибудь прояснит следующее письмо.

Здравствуйте.

Спасибо за ваш быстрый и любезный ответ и извините, что я снова вас беспокою. Я понимаю, что вам должно казаться странным давать адрес сына совершенно чужому человеку, но мне действительно НЕОБХОДИМО найти Себастиана, и побыстрее. Наверное, неправильно писать об этом вам, но я чувствую, что вынуждена, чтобы вы поняли, что дело действительно важное.

Я жду ребенка от Себастиана, и мне необходимо с ним связаться. Поэтому, пожалуйста, если вам известно, где он, сообщите мне. Как вы понимаете, для меня это безумно важно.

Там было еще что-то – о переезде и обещании написать, – но Себастиан дальше не продвинулся. Он снова и снова перечитывал то же предложение. У него есть ребенок. Или по крайней мере мог быть. Сын или дочь. Возможно, он опять отец. Возможно. Возможно. От внезапного осознания того, что его жизнь могла бы быть совершенно иной, он чуть не лишился чувств. Он наклонился вперед, зажал голову между коленей и постарался дышать глубже. Мысли путались. Ребенок. Она его ликвидировала? Или он жив?

Себастиан судорожно пытался сообразить, кто такая Анна. Подставить к имени какое-нибудь лицо. Но никаких воспоминаний не всплывало. Может, ему трудно сконцентрироваться? Он сделал глубокий вдох, чтобы мобилизовать память на лица. По-прежнему ничего. Противоречивые ощущения счастья и шока на мгновение заслонила внезапная злость. У него, возможно, есть ребенок, а мать ничего ему об этом не сказала. На него накатило знакомое чувство, что мать предала его. В животе все перевернулось. А ведь ему уже захотелось было простить ее. Или по крайней мере утихомирить ту борьбу, которую он в глубине души неизменно вел с ней. Это желание исчезло. Теперь противостояние сохранится навсегда, осознал он в эту минуту, до конца его жизни.

Он должен узнать больше. Должен вспомнить, кто такая Анна Эрикссон. Себастиан встал. Прошелся по кругу. Вспомнил про последнее письмо – ведь в коробке лежало три письма. Возможно, в нем содержатся еще фрагменты мозаики. Себастиан достал письмо со дна коробки. Круглый почерк матери – на секунду ему захотелось выбросить конверт. Исчезнуть, так и не оглянувшись. Оставить эту тайну, навсегда похоронить там, где она уже так долго хранилась. Однако сомнения вскоре сменились действием, иначе и быть не могло, и дрожащими руками Себастиан осторожно извлек из конверта письмо. Почерк матери, ее построение фраз, ее слова. Поначалу он не понимал, что там написано, его мозг был слишком перегружен.

Здравствуйте, Анна.

Я не сообщила вам адрес Себастиана в США не потому, что вы чужой человек, а поскольку, как я уже написала в первом письме, мы не знаем, где Себастиан живет. Мы не поддерживаем с сыном никаких контактов. Уже много лет. Вы должны поверить, что я говорю правду. Я немного расстроилась, узнав, что вы беременны. Это полностью противоречит моим убеждениям, но я все-таки чувствую, что обязана дать вам совет, а именно – если это еще возможно, прервите беременность. Постарайтесь забыть Себастиана. Он никогда не возьмет на себя никакой ответственности ни за вас, ни за ребенка. Мне больно об этом писать, и вас, вероятно, заинтересует, что же я за мать, но большинству людей лучше не впускать Себастиана в свою жизнь. Я надеюсь, что все постепенно устроится к лучшему для вас.

Себастиан прочел письмо еще раз. Мать в точности следовала сценарию их отношений. Даже после смерти она умудрилась ранить его. Себастиан снова попытался успокоить мысли. Сконцентрироваться на фактах, а не на мыслях. Абстрагироваться. Действовать профессионально. Что же ему известно? Тридцать лет назад, когда он работал в Стокгольмском университете, от него забеременела некая Анна Эрикссон. Возможно, она сделала аборт, возможно, нет. В любом случае она переехала с (он посмотрел на адрес Анны) улицы Васалоппсвеген, 17 примерно тридцать лет назад. Он спал с ней. Она была одной из его бывших учениц? Вполне вероятно. С несколькими из них у него был секс.

В телефонном справочнике ему удалось найти хотя бы номер вышедшего на пенсию заведующего кафедрой Артура Линдгрена. После трех попыток и более двадцати пяти сигналов Артур все-таки ответил. Он по-прежнему жил на Сюрбруннсгатан и, немного проснувшись и поняв, кто ему звонит в половине шестого утра, проявил на удивление откровенную готовность помочь. Он обещал поискать Анну Эрикссон в имеющихся у него дома бумагах и папках. Себастиан поблагодарил его. Артур всегда относился к числу немногих людей, кого он уважал, и уважение носило обоюдный характер – Себастиан знал, что Артур даже защищал его, когда руководство университета впервые попыталось его выгнать. Под конец, правда, ситуация сделалась невыносимой даже для Артура. Истории Себастиана с женщинами перестали быть незаметными мелкими приключениями, и о нем ходило столько слухов, что руководству с третьей попытки удалось-таки его уволить. Тогда-то он и уехал в США, в Университет Северной Каролины. Он стал понимать, что время уходит, и подал документы на стипендию Фулбрайта.