Текст книги "Смерть моего врага"

Автор книги: Ханс Кайлсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

– Да хоть куда, – отвечал тот, уплетая бутерброды, – хоть куда. Моя нянька кому угодно фору даст. Она мне как мать.

– Когда переедешь? – спросил Атлет.

– Когда она помрет, – отрезал Младший, продолжая жевать. – Когда она помрет.

– Или когда ты помрешь!

– И то верно, – подтвердил Младший с набитым ртом.

– За едой нельзя говорить о смерти, – сказала она.

– О смерти вообще нельзя говорить. Не только за едой, но вообще. У людей, которые говорят о смерти, плохое пищеварение. Я считаю, твои бутерброды с сыром все еще отличные. Где ты их покупаешь? В своем универмаге?

– Да, – сказала она. – Там и покупаю.

– Я думал, у тебя сегодня вечерняя смена, – сказал Атлет, обращаясь к Брату.

Тот покачал головой и молча продолжал есть.

Теперь все молчали и ели. Их молчание и усердие, с которым они предавались поглощению пищи, действовали на меня угнетающе и вызывали ощущение, что причиной их молчания было мое присутствие, хотя люди, которые вместе сидят за столом и едят, могут внешне производить впечатление общности. Я чувствовал, что Угрюмый исподтишка наблюдает за мной, а другие, не обращая внимания на мое присутствие, заняты только едой. Девушка, казалось, тоже в чем-то изменилась, она с равнодушной любезностью потчевала всех и каждого из нас, но сама ела мало. Интересно, думал я, какое место она занимает в этом кругу. Они все относятся к ней с уважением, кроме ее Брата, которому, видимо, нравилось демонстрировать свое полное равнодушие. Но ее, похоже, это не волновало. Она оставалась твердой и невозмутимой, и ее степенность, так явно отражавшаяся на обстановке, в конце концов рассеяла и мои сомнения. Ко мне вернулось что-то вроде хладнокровия. После еды Брат встал и вернулся из своей комнаты с бутылкой виски и стаканами. Он расставил стаканы рядом с тарелками и принес содовую воду. Девушка тоже встала из-за стола и принялась убирать посуду.

– Ты что делаешь? – спросил Брат.

– Давай сначала уберем со стола, – сказала она. – А то будет неуютно.

Атлет помог ей составить тарелки на поднос, открыл дверь, и она ушла в кухню. Он был самым приятным из них, добродушным и услужливым. Его смех приглушал жесткость и убогость Брата и Угрюмого.

– Вы пьете виски? – спросил меня Брат.

– А вы ничего не пьете? – обратился я к его сестре, потому что он предложил налить сначала мне.

Она рассмеялась.

– Нет, спасибо! Только иногда!

Он налил мне и по очереди всем остальным.

– А ты не пьешь! – сказал он Младшему, подняв вверх бутылку.

– Я пью! – решительно возразил Младший.

– Вот как? С каких это пор?

– После дежурства я всегда пью, – отвечал тот. – Неделю пью, а потом это проходит.

– Ты был на дежурстве? – спросил Брат.

– На прошлой неделе.

– Значит, неделя почти прошла, – сказал Угрюмый и повернулся на своем стуле, чтобы оказаться лицом к Младшему. – А почему ты всегда пьешь после дежурства?

– Не знаю. Но так получается. После каждого дежурства я неделю должен пить.

– Значит, ты дежуришь не так уж давно, – продолжал Угрюмый.

– Нет, в третий раз.

– Третье дежурство? Поздравляю. Не знал, что ты уже дежуришь. – Он покровительственно похлопал Младшего по плечу. – Ну, рассказывай. Тебе нравится?

– Не особо, – буркнул тот.

– Не особо? – переспросил Брат. – А ты ожидал чего-то особенного, если тебя берут на дежурство?

– Все они одинаковые, – сказал Угрюмый. – Сначала не могут дождаться, что их возьмут на дежурство, а потом – «ничего особенного». А ты думал, что сразу получишь важное задание? Если ты столь высокого мнения о своей персоне, то служба напрочь вытравит из тебя подобные фантазии!

Младшему кровь бросилась в голову, он взял себя в руки, чтобы не выругаться.

– Ничего особого я не ожидал, служба как служба, когда учишься подчиняться и подавлять в себе бунтаря. Это и есть дежурство, и думаю, что в третий раз я показал себя вполне прилично.

– Подавлять в себе бунтаря, – сказал Брат. – Ишь ты, всего три раза дежурил и уже знает, в чем цель службы. Через два года поговорим еще раз, господин внутренний бунтарь. А пока ты новичок.

Младший, все еще сжимая губы, застыл на своем стуле, на его физиономии боролись ярость и покорность. Может, он думал, что эти нападки тоже относятся к службе и к тому, чему он должен научиться.

Атлет пришел к нему на помощь.

– Оставьте его, – сказал он примирительно. – Новички тоже нужны, все мы когда-то были новичками.

– И вовсе я не воображаю себя важной персоной и что все только меня и ждут. Я на дежурстве исполняю все, что положено, хотя в третий раз сделал больше, чем смел мечтать.

– Дежурил в зале с последующей потасовкой? – спросил Брат, смягчая тон.

– В зале тоже, но без потасовки, – ответил Младший. – Я имею в виду нечто другое, в чем участвовал вне службы.

Он вдруг замолчал, так что возникла пауза. Все с любопытством воззрились на него, ожидая продолжения.

– Рассказывай! – сказал наконец Угрюмый. – Что было дальше?

– Ничего! – сказал Младший и попытался принять независимый вид. Он явно чувствовал, что одержал маленькую победу.

Атлет, добродушно улыбаясь, развалился на своем стуле. Казалось, эти наскоки и оборона Младшего доставляли ему особое удовольствие. Он обменялся с ним коротким взглядом, словно говоря: «Ты хорошо держался, но будь начеку!»

Однако другие не отставали.

– Значит, у тебя было секретное задание! – сказал Угрюмый. – Не знал, что тебя уже на третьем дежурстве избрали для секретного задания.

– Лучше я не буду ничего рассказывать, – сказал Младший. – Я и так рассказал слишком много.

Но было видно, что он горел желанием продолжить свой отчет.

– Нечего тут секреты разводить, – рявкнул Брат. – Лучше бы сразу закрыл рот. Ну, рассказывай!

– Если ему приказано молчать, пусть молчит, – сказал Угрюмый. – Служба этого требует.

– Говорю же, это не по службе, – продолжал Младший. – Я вполне добровольно выполнил то, что сам посчитал своей обязанностью.

– Но как будто бы секретно, – сказал Брат. – Не думаю, что тебе уже поручают такие вещи.

Младший медлил с ответом и глядел на Атлета, ища поддержки.

– Считаю, ты можешь спокойно все рассказать, – добродушно сказал Атлет, бросив проницательный взгляд на меня.

И тут я понял, что отказ Младшего поведать о своем подвиге связан с моим присутствием, а не с приказом соблюдать секретность. Похоже, он слишком поздно подумал обо мне и уже зашел слишком далеко, чтобы незаметно дать задний ход. Внезапно я, хоть и держался в стороне, оказался в центре круга, от которого зависело, расскажет ли он свою историю. Я ожидал, что ко мне пристанут с вопросами, и представлял себе, что тогда я раскрою карты, встану и уйду. Я чувствовал, что у меня хватит на это духу.

Но в то же время меня удерживало любопытство и желание одурачить компанию. Я поведу себя решительно и мужественно: встану и уйду, чего они никак не ожидают. Вот и пусть чувствуют себя в полной безопасности среди своих. Должен признаться, что я имел бы право претендовать на проявление характера, если бы удрал. Один раз я так и поступил, тогда, с моим другом. Но это не избавило меня от сожалений и укоров самому себе. И наконец, меня соблазняла игра, та же самая, что соблазняла меня в проявочной и в случае с почтовыми марками, любопытство и этакое жульническое желание почувствовать себя самим собой, переходя на другую сторону. Сослужить кому-то службу, предавая его золотому тельцу – это ли не роскошь самоутверждения?

Я решил продержаться до последнего, любой ценой, даже ценой самоотречения, что, признаюсь, мне было не очень трудно. Я смотрел на девушку. Она сидела на тахте, подложив подушку за голову и прислонясь к стене. Заметив мой взгляд, она встретила его спокойно и дружелюбно. Если бы она знала, думал я, ответила бы она на мой взгляд с таким же дружелюбием? Но я не успел сказать того, чего от меня ждали. Угрюмый со странной решимостью в голосе опередил меня.

– Можешь говорить спокойно, здесь все свои, не так ли?

При этом он посмотрел на девушку, которая медленно и одобрительно кивнула, и на Брата, который неподвижно сидел на своем месте, не подавая никаких знаков.

– Я люблю слушать интересные истории, – сказал я, чтобы снять напряжение. – Надеюсь, что ваша история достаточно интересна. По-моему, вы совершили убийство.

Все рассмеялись, даже Брат странно скривил рот, потом встал и снова налил виски Атлету и Угрюмому.

– И мне, – сказал Младший.

Я поблагодарил и отказался.

– Нет, не убийство, – сказал Младший. – Но то, что было со мной, имеет отношение к смерти, могилам и надгробиям. И к стене, куда вмурованы осколки стекла, чтобы никто через нее не перелез.

Лицо Угрюмого вдруг перекосилось, жестокость, подлость, скрытые под суровостью черт, выступили резче. Он круто развернулся на своем месте и, обращаясь к Атлету, сказал торопливо и раздраженно:

– Я об этом не знал. Пусть расскажет? Как ты считаешь?

– Конечно, пусть расскажет, – был ответ. – Я согласен.

Угрюмый помедлил, еще раз повернулся и сказал Младшему:

– Уж не собираешься ли ты рассказать, что ты?..

– Вот именно, – перебил его Младший. – Именно что собираюсь рассказать. Гробы и надгробия не лежат в универмаге или на танцплощадке. Это было настоящее кладбище.

– Черт возьми, – сказал Угрюмый.

– Если не веришь, спроси его, – сказал Младший, указывая на Атлета.

– Ты там был?

– Нет, не был, но я знал об этом деле.

Он добродушно рассмеялся.

– Он меня туда привел, – сказал Младший. – Один из участников не пришел, испугался, сестра у него неожиданно заимела ребенка, он должен был помочь ей пережить позор. Во всяком случае, меня взяли, – добавил он с ребяческим зазнайством.

– Может, лучше не рассказывать сейчас эту историю? – решительно сказал Угрюмый.

– Не рассказывать? Слушай, сначала ты меня заводишь, а как дошло до дела, то вдруг тормозишь.

Его тщеславие было уязвлено, он твердо намеревался рассказать.

– И все-таки я считаю, лучше ты расскажешь ее в другой раз, – стоял на своем Угрюмый.

– Дайте ему рассказать, – сказал я, не раздумывая.

Во мне поднимался безумный страх, и я должен был говорить, произносить слова, чтобы преодолеть его.

– Почему ты не даешь ему сказать? С чего бы вдруг? – спросил Брат.

– Потому что думаю, что эта история – только для мужчин, – сказал Угрюмый.

– Ах так, – сказал Атлет. – Только, значит, для мужчин. Прекрасно, мне-то что. Понимаю, некоторые анекдоты нельзя рассказывать в женском обществе. Но разве женщины не умирают, не стареют, не дурнеют, их не кладут в гроб и не хоронят? – обратился он к Брату. – Так может он рассказать или нет?

– Не знаю, – безучастно ответил тот. – Спроси ее сам!

– Скажи сама, хочешь послушать эту историю? – сказал Младший девушке. – Давай решай, ты хочешь, можешь слушать?

Что она скажет, как решит, думал я, положит ли конец этому омерзительному кривлянию? Я надеялся, что так она и сделает, решительно объявив, что она думает об истории, которую он собрался нам рассказать.

– До сих пор вы не спрашивали меня, хочу ли я слышать ваши истории, – сказала она. – Почему же сегодня спрашиваете?

– Хочешь слушать? – спросил Младший. – Да или нет?

– Могу посидеть в соседней комнате, если вы не хотите, чтобы я ее слушала.

– Нет, – сказал Младший. – Никто не собирается выживать тебя в соседнюю комнату. В конце концов это твоя комната.

– Или сами перейдите туда, а я останусь здесь, – сказала она невозмутимо.

Такую выдержку не часто встретишь.

– Нет, мы и этого не хотим, – сказал Атлет. – Это было бы невежливо. Ты такая гостеприимная хозяйка.

– Тогда придется всем остаться здесь. И вам решать, хотите вы слушать или нет!

– Дело не в нас, – слегка раздраженно сказал Угрюмый. – Вопрос в том, хочешь ли этого ты!

– Говорю же, я не знаю, о чем он хочет рассказать. Как же я могу сказать заранее, могу я слушать эту историю или нет?

– Хорошо, пусть тогда сегодня он не рассказывает, поговорим о чем-нибудь другом, подходящем для всех, а эту историю оставим на потом.

– Жаль, – сказал Младший, – я как раз собирался начать, прямо вижу перед собой, как все происходило, у меня самое подходящее настроение для рассказа.

– Вам решать, – сказала она. – Меня в расчет не принимайте.

– По-моему тоже, не нужно тебе ничего рассказывать, – сказал Атлет. – Я хорошо себе представляю, как все было.

– А ваше мнение? – вдруг обратился ко мне Угрюмый.

Я не участвовал в этой нелепой перепалке, где каждый, кроме Угрюмого и Младшего, говорил прямо противоположное тому, что думал и чувствовал. Мне казалось, что обо мне забыли. В конце концов, мне было все равно, расскажет он свою историю или нет, потому что я знал, что речь идет о кладбище, где мы хороним своих мертвых. Они разорили кладбище, все они, кто сидел здесь, даже если это сделал только один из них. Заданный вопрос был мне очень кстати. Что еще тут было скрывать? И я с ожесточенным упрямством и решительностью, удивившей меня самого, сказал:

– Хотелось бы послушать!

Младший вздохнул с облегчением.

– Хорошо, – сказал Угрюмый, затеявший обсуждение вопроса. – Валяй, рассказывай!

– Рассказывай, – сердито огрызнулся Младший. – Как будто это так просто, если ты только начал, а тебя ни с того ни с сего заткнули. Оборвали нить. Я не водопровод, повернул кран – и готово, история польется сама собой.

– Ты же еще не начинал, – сказал Атлет. – Пожалуйста, соберись и рассказывай, сколько можно ждать!

– Но я и собирался начать, совсем уже завелся.

– Ты болтал что-то о могилах, смерти, о стене, утыканной осколками стекла, – сказал Угрюмый. – И каждому было понятно, что ты хотел сказать. Может, не надо уточнять? У нас хватит фантазии вообразить, о чем речь. И каждый сможет слушать твой рассказ, не испытывая рези в животе.

– С чего бы ей взяться, рези в животе? – возразил Младший. – У меня там не было никакой рези. А ведь я сначала не знал, в чем дело. Кто-то не пришел на дежурство, и меня спросили, хочу ли я разок показать, чего стою. Ладно, говорю, скажите мне, что надо сделать, и я сделаю. Ступай, говорят, к тому-то и тому-то, лучше я не буду называть имен, чтобы не уточнять, ступай, значит, к тому-то и тому-то, и тебе скажут, что делать дальше.

– Сколько вас было? – перебил его Угрюмый.

– Со мной пятеро.

– Глупо, – сказал Угрюмый. – Это слишком много, только повышает риск.

– Дай же мне рассказать. Ну вот, я иду к уполномоченному и говорю…

– Ты его знал?

– Нет!

– У тебя было удостоверение?

– У меня оно есть, но при мне не было.

Угрюмый поглядел через плечо на Атлета и сказал вполголоса, но так, что мне было слышно каждое слово:

– Невероятно, ошибка на ошибке. Он не прошел инструктаж, прежде чем начать. Он мог оказаться шпионом, это никуда не годится!

Атлет только молча кивнул в сторону Младшего, которого постоянные вопросы выводили из себя.

– Если будете все время перебивать, – заявил тот, донельзя раздраженный, – не буду рассказывать!

– Не дури, нам нужно было только по-быстрому кое-что обсудить. Вы наделали ошибок, грубых ошибок, представь, все могло пойти вкривь и вкось.

– Это не моя вина, – сказал Младший.

– А ты соображай. Если уж тебя избрали для такой важной акции, нужно соображать головой, это твой первый долг. Рассказывай дальше!

– Ну вот. Я ему говорю, что пришел вместо… ну, того, который не явился. Я уже сказал вам, что лучше не называть имен. Знаю, отвечает уполномоченный и смотрит на меня, как на экзамене. Слышал про тебя. Удостоверение при тебе?

– То-то, – с облегчением сказал Угрюмый.

– Чепуха, – сказал Младший. – Сущая чепуха, удостоверение тоже можно подделать.

– Это верно, – сказал Угрюмый и махнул рукой, словно хотел сказать: бывает, это нужно учитывать. – И что он сделал, когда ты не предъявил удостоверения?

– Он поступил намного разумнее. Позвонил ему, – сказал Младший, указывая пальцем на Атлета.

– Это в самом деле разумно, – сказал Брат, раскачиваясь на своем стуле.

Младший продолжил:

– Через минуту он вернулся, сказал, что все в порядке, так что сегодня вечером, в семь, Южный вокзал, выход на второй путь, и имей в виду, ты никого не знаешь, понятно?

Южный вокзал, подумал я, куда же они ездили делать свое черное дело?

– Прихожу на Южный вокзал ровно в семь, у второго выхода толпа народу. Я стою, как водится, осматриваюсь, а там, среди пассажиров, стоят трое, которых я уже видел раньше, и делают вид, что не знакомы друг с другом. Они не кучковались, нет, они рассыпались в толпе, а то вы опять подумаете, что мы наделали ошибок, но никаких ошибок мы не наделали, ни единой за весь вечер, насколько я в этом разбираюсь. Я чуть было не кинулся к ним, но потом передумал. Мы ехали порознь в поезде на Л.

– Билеты брали? – спросил Брат.

Что за дурацкий вопрос, подумал я, не вопрос, а допрос.

– Билеты мы получили у него заранее, – сказал Младший. – Поехали мы, значит, в Л. Никто никого не знал, ни на вокзале, ни по дороге, я понял это по тому, как они на меня пялились. Ехали мы часа полтора, и, когда прибыли в Л., уже сгущались сумерки. Все еще поврозь прошли по городу, Вожак впереди. Мы все еще не знали, чего тут ищем, но все доверяли Вожаку. Выходили из города по улицам, где лес спускается с холмов до самых домов и доходит до сторожевой башни. Я эту местность знал и раньше, жил там с родителями полтора года. Вечер был холодный, темный, все-таки сентябрь, я мерз в своем плаще. Место глухое, захолустное, если б я не хотел показать, чего стою, не затащили бы меня в эту дыру даже десять скорых поездов. Когда идет дождь, в сточных канавах воняет коричневая жижа. Дороги такие скверные, что в эту деревню, хоть она и считается городом, автомобиль может заехать разве что по ошибке. Впрочем, местечко живописное. Мы прошли метров десять, остановились у железных ворот. Они были когда-то деревянные, но их проел жучок, вот их и обили железными листами. Но мы все еще не знали, зачем нас послали и почему мы пробирались через весь город на опушку леса, под покровом темноты. Стояли у ворот, пока до нас постепенно не дошло, что послали нас на это кладбище как следует навести порядок.

– Послали? – сказал Угрюмый, мрачно взглянув на него. – С чего ты взял, что вас послали?

– Я не знаю.

– А сказал, что послали.

Угрюмый огляделся вокруг, мы все кивнули, да, мол, он это сказал.

– Если я так сказал…

– Вы отправились добровольно, – решительным тоном заявил Угрюмый. – Так что не рассказывай, что вас послали, если вы отправились добровольно. Это некорректно!

– Это было кладбище, – продолжал Младший. – Мы очутились ночью у кладбища, огороженного невысокой каменной стеной, через нее можно было туда заглянуть. У входа деревянные ворота, обитые железом. На кладбище всегда жутко, даже днем, а уж ночью… Ты его не видишь, везде мрак и какие-то сгустки темноты среди надгробий и земляных горок, которые бугрятся во мраке и так тесно прилегают друг к другу, что кажется, будто сама тьма отбрасывает тень в ночи. Кладбище лежит у подножия холма, на краю леса, протянувшегося вверх по холму на восток на много километров, в детстве мы часто играли там. С трех сторон кладбище окружают деревья, склонившиеся над невысокой стеной, так что кончики веток почти касаются плюща и песка могил. Только ворота были свободны. Отовсюду надвигалась тишина и тьма, с кладбища, из леса и из ночи. Мы прошли вдоль стены, вдоль каменного прямоугольника, двигаясь на ощупь, спотыкаясь о корни деревьев и проваливаясь в песчаные ухабы. Потом вдруг остановились, построились в ряд, замерли и заглянули через стену на это поле.

– На поле? – перебил Угрюмый. – Поле мертвых? Звучит весьма патетически, я думал, вы поехали туда, чтобы основательно перекопать это поле, а ты мне рассказываешь какую-то романтическую историю про лес, ночную тьму и прочую белиберду. Ближе к делу!

– Ну, зачем ты все время меня перебиваешь? – не сдержался Младший. – Говорю же тебе, когда мы там стояли, каждый хоть на мгновение наверняка почувствовал, будто сам стоит на краю могилы. В конце концов ситуация была для нас совершенно новой. Мы совсем не были готовы, ведь каждому из нас уже приходилось хоронить своих покойников.

– И все-таки, – продолжал Угрюмый холодным, злобным тоном, – вам следовало бы знать, почему вы там оказались. Ваше чутье должно было подсказать вам, что то, ради чего вы приехали, необходимо и потому…

– Все это я знаю, можешь не объяснять, – отрезал Младший. – Я только рассказываю, что там произошло. Со мной рядом стоял парень, маленький такой, приземистый. Он толкает меня в бок и спрашивает шепотом: «Ты об этом знал?» Я качаю головой и шепчу: «Нет», потому что подумал, что в темноте он неправильно истолкует мое движение. «Я круглый сирота, – шепчет он. – Понимаешь?» – «Да, – говорю, – понимаю, но так нужно».

Младший сделал паузу и вопросительно поглядел на Угрюмого. Но тот и бровью не повел. Сидел, готовый к прыжку, чтобы перебить его в любой момент. Увидев, что Угрюмый не собирается его хвалить, Младший продолжал:

– Парень испугался. «Да, – говорит, – так нужно, и я не отказываюсь». Бедняга. Он говорил так жалобно, словно ему поручили совершить убийство. И в сущности, это и было чем-то вроде убийства, то, что мы задумали. Только там были уже не люди. Живые люди, когда на них нападают, могут защищаться и кричать. А тут было то, что от них осталось, кости, прах. Мы пришли, чтобы убить мертвых. Я в этом участвовал и горжусь, что мне разрешили участвовать. Но если вы меня спросите, то я скажу, что убить мертвого намного труднее, чем живого.

– Почему? – вдруг вырвалось у Брата, который все время был погружен в мрачное молчание. – Почему?

– Вы когда-нибудь убивали человека? – вмешался я, внешне совершенно спокойно, как будто мне было просто интересно узнать, успел ли он за свою короткую жизнь заиметь на своей совести убийство.

– Вздор, – сказал Угрюмый. – Кроме того, я считаю, ты слишком много философствуешь.

– Я только хотел сказать, что творилось во мне и в других, когда мы разоряли могилы. Но зато убийство живого человека мне стало более понятным и не таким отталкивающим.

– Брось, – возразил Угрюмый. – Ты слишком усложняешь дело. Так оно и бывает, когда новичков ставят перед проблемами, до которых они не доросли. Вот почему я считаю акцию проваленной. Ваш главный не говорил с вами об этом?

– Нет, – сказал Младший. – Он сильно поранил себе глаз.

– Как это?

– Налетел в темноте на торчащий сук, но это еще не все несчастья.

– Были и другие?

– Да.

– Рассказывай по порядку, – приказал Угрюмый. – Вы пришли, чтобы растоптать могильные холмы и свалить камни, и все. Остальное забудь, как будто больше ничего не было.

– Верно, – сказал Младший. – Пришли для этого. Но мы делали и совсем другие вещи.

– Какие?

– Мы убивали мертвых. Наверное, они заметили наш приход, встали из своих могил и боролись с нами. В конце концов мы их поубивали.

– Фантазируешь, – громко сказал Угрюмый и обратился к Атлету: – Скажи ему, чтобы прекратил.

– Зачем? – возразил тот. – Если у него и у прочих было такое чувство, что мертвые вышли из могил и их пришлось убить, значит, он это пережил и имеет право рассказать.

– Бред, – сказал Угрюмый.

– Вполне могу себе представить, – сказал Атлет, – что так оно и произошло. Конечно, ночное кладбище – не самое приятное место, чтобы проводить там вечера и ночи, там могут прийти в голову и более бредовые идеи.

– Ты прав, – продолжал Младший. – Мне приходили в голову совсем другие идеи. Сначала нам пришлось убить и многое другое.

– Что? – спросила девушка.

Все мы посмотрели на нее.

«Сначала ночь, потом тишину и, наконец, лес. Сперва нам нужно было убить эту троицу, сначала порознь, потом вместе. Я вам расскажу. Мы, значит, стояли у стены и перешептывались, потом кто-то выругался вполголоса. Это был… но я ведь хотел не называть имен… В общем, это был один такой крепкий парень, гимнаст, он вдруг начал ругаться.

– Заткнись, – сказал Вожак. – Не устраивай спектакль, что с тобой?

– Моя рука, – сказал парень. – Смотрите, эти собаки утыкали стену осколками стекла. Вся стена утыкана. Нам не перелезть.

– Предоставь это мне, – сказал Вожак, – сильно кровавит?

– Вся ладонь ободрана, есть у кого-нибудь бинт?

Но бинта ни у кого не было.

– Возьми носовой платок, – сказал Вожак и перевязал ему руку.

Было жутко тихо и темно, ни зги не видно, там, где росли деревья, сплошная тьма, и все пространство между стволами тоже было заполнено тьмой, как если бы взбили тесто, и в нем образовались дыры, и началось брожение. И было страшно тихо, тишина повисла над кладбищем и вышла из леса, и ночь была глубокой тишиной. Как будто вынули оттуда три тишины, связали в одну и поставили здесь стеной, эту глубокую тишину ночи, леса и кладбища. Эта стена была крепкая, тяжелая, она высилась перед нами и давила на наши плечи тяжелее, чем стена из камня. Никогда не думал, что на земле может быть так тихо.

– Интересно знать, насколько там глубоко, – сказал кто-то.

Вожак исчез в лесу, мы услышали треск сучьев, потом он вернулся с длинной палкой. Палку он опустил за стену, чтобы замерить глубину.

– Полтора метра, – сказал он.

Он проверил в другом месте.

– То же самое, – сказал он.

– Стой, не шевелись, – сказал он и вскочил на стену, оперевшись на спину пятого парня, о котором я вам еще не рассказывал. Собственно, он был больше похож на девчонку, с мягкими волосами, светлыми, как лен, с прозрачной кожей и женственными движениями. Увидев его, я не понял, почему его избрали для задания.

– Нормально? – спросил я стоявшего на стене.

Из-за стекол он стоял, расставив ноги по самым краям стены. Потом повернулся вполоборота, спиной к нам, и посмотрел вниз.

– Черт, слишком темно. Я прыгну, подай мне руку! – сказал он, заглядывая вниз.

Он подождал, присел и спрыгнул, мы услышали глухой звук удара о песчаную почву и шелест листвы.

Потом мы все, как стояли, по очереди, опираясь один на другого, забрались на стену и спрыгнули вниз, во тьму. Но это было так, словно глубина и тьма упали нам навстречу и внезапным ударом сотрясли наши тела. Я прыгал последним, опереться было не на кого, поэтому я немного разбежался, перескочил через осколки и спрыгнул в темные голоса, которые встречали меня приглушенным шепотом. Холодная сентябрьская ночь мазнула меня по лицу. Я упал на что-то мягкое, оно сразу подалось, человеческое тело.

– Черт тебя возьми, – крикнул искаженный болью голос.

Я пытался его удержать, но мы оба повалились на землю. Это был тот парень вроде девки.

– Идиот, – сказал я.

– Не орите так, – разозлился Вожак. – Вставайте. Быстро.

– Он мне ногу отдавил, – захныкал парень, похожий на девку.

– Тихо, не реви, – сказал Вожак.

Остальные тихо засмеялись.

– Первый труп, – прошептал чей-то голос, это был Гимнаст.

И вот мы все оказались на кладбище, можно было начинать представление. Но в темноте так сразу не начнешь. Есть вещи, которые в темноте происходят сами собой. Когда темно, их, так сказать, и начинать не нужно, эти вещи сами начинаются, темнота их запускает. Темнота тебе помогает, она твой друг, твой союзник, товарищ. Но мы все стояли там, сбившись в кучу, как коровы перед дойкой, и ждали, пока начнем. Ночь делала все невидимым, она хоть и прикрывала нас, но не давала так просто начать, она была наш противник, мы чувствовали, что ночь – наш враг.

– Так, – сказал Вожак. – Пошли.

И мы в кромешной тьме попытались следовать за ним. Но если вы думаете, что мы с ходу начали свою работу, то ошибаетесь. Мы послушно крались за ним гуськом. Сначала он попробовал выйти на главную дорожку, чтобы как-то сориентироваться. Кладбище было небольшое, и все расстояния довольно маленькие. Потом он свернул на боковую тропинку, словно искал определенную могилу, с которой хотел начать.

В детстве родители часто брали меня с собой на кладбище, когда ходили на могилу сестры. Наше кладбище намного больше. Они всегда двигались по средней дорожке, а оттуда сворачивали на боковую тропу, хотя наша могила была у стены, и до нее лучше было идти по внешней дороге.

Сирота держался поближе ко мне.

– У нас в приюте каждое третье воскресенье был поход на кладбище, на могилу наших родителей, – прошептал он. – Распоряжение директора. А твои еще живы?

То ли говорил он очень тихо, то ли голос у него дрожал от нетерпения?

– Живы, – сказал я и как-то немного застеснялся.

– Ты тоже в первый раз участвуешь?

– Да.

Потом мы оба молчали, пока он не сказал:

– Такая темень.

– Да.

– Кладбище небольшое.

– Да.

– Ты тоже считаешь, что здесь красиво?

– В каком смысле? – спросил я.

– Ну, что здесь красивое место для кладбища, – пояснил он. – На опушке леса.

– Не знаю, – ответил я коротко.

– Большие кладбища не так красивы, – продолжал он. – Они в центре города, там так неспокойно, их и найдешь-то не сразу. Один мальчишка из нашего приюта…

– Тихо, – шикнул на него я. – Сказано, не шуметь.

– Да, – ответил он и замолчал.

Мы потопали дальше. Справа и слева от нас были холмики, маленькие темные кучки земли, они бугрились в ночи, как будто земля, где лежали эти мертвые, отрастила живот и забрала кости обратно, в свое лоно. Мы шагали между ними, как похоронная процессия, которая тайно уносит покойника в ночь и туман.

– Силы небесные, – сказал чей-то голос, это был Гимнаст.

– Что с тобой? – спросил Вожак, он шел рядом с ним.

– Я больше не выдержу.

– Чего ты больше не выдержишь?

– Живот болит.

– Вот как?

– Мне приспичило.

Вожак рассмеялся.

– Иди присядь где-нибудь, подыщи себе красивую могилку и дрищи на нее, только целься лучше.

– Сил нет терпеть, – сказал Гимнаст и скрючился.

– Так иди и сядь в семейном склепе, дрищи ему прямо в морду».

– Извини, – сказал Младший, прерывая свое повествование и обращаясь к девушке. – Извини, Лиза. – Точно, Лиза, ее звали Лиза, наконец-то я вспомнил имя, так долго не мог вспомнить, но почему теперь? – Но он правда так сказал. Кроме того, в определенных ситуациях такие слова действуют благотворно, придают мужество, ты чувствуешь, что способен на подвиги, если выпустишь наружу всю застрявшую в тебе свирепость и грязь. Только тогда и чувствуешь, что можешь совершить самые благородные поступки.

Девушка рассмеялась, то есть Лиза, ее зовут Лиза, она рассмеялась и спокойно сказала:

– Ну рассказывай дальше.

«Гимнаст перепрыгнул через могилу, еще через одну, так берут барьеры, и исчез. Мы слышали, как он с облегчением закряхтел. Потом он вернулся, застегивая штаны, которые только что натянул.

– Теперь можно приступать, – сказал он.

Мы все еще довольно бесцельно топали по центральной дорожке, время от времени пинали могилы, расшатывали какую-нибудь ограду или хватали надгробный камень, что бы ее свалить. Но мы расшатывали и хватали бестолково, это было лишь начало, проба сил, первый раунд того, что было потом.