Текст книги "Эдик. Путешествие в мир детского писателя Эдуарда Успенского"

Автор книги: Ханну Мякеля

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

IV. Крокодил Гена и Дядя Федор, или Одинокие ищут друзей

1

Долгое время я даже не задумывался о том, на какие ухищрения приходилось идти Эдуарду в Советском Союзе, чтобы публиковаться. Я считал, что издание его книг – это дело само собой разумеющееся; может быть, поэтому и не спрашивал. Талантливый человек и замечательные произведения – такое всегда заинтересует издателя, думал я. Казалось, в большой стране и возможностей найдется больше, чем в маленькой. Но довольно быстро выяснилось, что Советский Союз в этом смысле – в смысле издательств – страна очень небольшая: ворота, за которыми открывался доступ к широкой публике, были тесным игольным ушком для верблюда, а пытающихся в эти ворота проникнуть – тьма-тьмущая. Поэтому, если удавалось прорваться в официальные писатели, жизнь сразу становилась лучше.

У писателей (особенно у политруков) было достаточно привилегий, вызывавших зависть: синекуры с ежемесячной оплатой в редакционных советах, издательствах и других ответственных организациях; путевки в советские санатории с условиями для занятий творчеством, дачи, рабочие кабинеты, бесплатное питание, роскошь и покой частного клубного ресторана Союза писателей; свободные столики отыскивались для этих орлов без очереди… Решения о предоставлении привилегий счастливчикам принимали люди, обладавшие в силу занимаемых постов всей властью – так и хочется сказать «самодержавной властью». Они не часто интересовались талантами: начиная приобретать успех и имя, те будут создавать (пусть даже воображаемую) угрозу их положению. А эти бюрократы беспокоились прежде всего о себе, а уж потом о своих покорных подхалимах-единомышленниках (подчиненных).

Они любили власть и любили этой властью пользоваться.

Кем же на самом деле были они, эти безликие члены тогдашнего Союза писателей? Имена-то, конечно, известны. В секции детской литературы среди самых активных противников Успенского были занимавшие ключевые посты Сергей Михалков и Анатолий Алексин. А в пособниках у них ходил, в частности, Альберт Лиханов. Детский писатель в Советском Союзе тогда ценился несколько иначе, чем в Финляндии – ведь речь шла о воспитании будущих коммунистических кадров, преданных советской власти. Старые и благосклонные высказывания Горького о важности книг для детей можно было всегда взять на вооружение, если в этой сфере необходима была поддержка авторитета. Горькому приписывают изречение: «Для детей нужно писать, как для взрослых, только еще лучше»; его Эдуард помнит хорошо. Горькому никто не смел возражать, он даже после смерти оставался и великой святыней советской культурной политики, и усердно поминаемым по поводу и без повода крестным отцом, от имени которого могли делать что угодно. И не только могли, но делали.

Эдуард, правда, смотрит на высказывание Горького по-своему: «Из этого следует, что для взрослых нужно писать, как для детей, только еще хуже».

Так, на самом деле, и поступали.

Когда у Эдуарда возникли трудности с Михалковым и Алексиным, эта парочка, с помощью своих невидимых подручных, выстроила непроницаемую стену, сквозь которую писателю по имени Эдуард Успенский многие годы было почти невозможно пробиться. Так было в конце 1970-х годов, а потом в 1980-е. Новые книги больше не публиковались. Огромная популярность Гены с Чебурашкой и Дяди Федора превратилась в результате для писателя в очевидное бремя.

Когда выходит дебютное произведение, опасность сразу не так заметна. И начинающий писатель ее тоже не осознает. Ему кажется, что он вступает на землю обетованную и получает пропуск на вечные времена. Заблуждение. Новое – всегда новое, похвалим его отсюда, с высоты нашего положения, проявим на мгновение благосклонность – мы можем себе это позволить. Эта позиция популярна сейчас и в Финляндии: награждают, возвышают, осыпают цветами, говорят тосты, а через пару лет предают полному забвению. Так чуть не случилось и с Эдуардом: его дебютная книжка вышла, получила хорошие отзывы и ушла – то есть пропала, заодно с другими новинками. Свежие таланты всегда востребованы, их любят, пока они невинны, смиренны и нуждаются в «защите» и «воспитании» – то есть, в хороших советах. Вот так хорошо, без нового нет преемственности. Но не дай Бог, эти жеребята встанут на ноги и останутся стоять на них и продолжат расти дальше самостоятельно, не слушая инструкций: тогда они постепенно надоедают, и в конце концов их бросают, отвергают и начинают чинить им препоны. Большинство дебютных публикаций, правда, забываются и уходят в историю сами по себе, самое позднее после выхода еще двух-трех книг.

Начало литературной карьеры Эдуарда происходило по принципу «мастер и ученик». Молодой человек начитался Есенина и начал сам писать стихи. Он попал в кружок, состоящий из подобных ему молодых людей, пробующих перо. Руководил ими известный детский писатель Борис Заходер.

В кружке занимались именно детской литературой, а к ней Успенский чувствовал природную склонность. Так он стал писать, обращаясь теперь напрямую к детям. Заходер ознакомился со стихами Успенского и дал о них отзыв, весьма критический и ясный. «Нет, не так. А вот так: в детских стихах должна быть история, по мере чтения стихотворение должно сразу пониматься, но своеобразным оно все-таки быть может и должно: ведь у каждого писателя свой индивидуальный почерк, если он талантлив».

Советы Заходера помогли. Эдуард вдруг сам понял, как писать. И вскоре все постепенно встало на свои места: мысль нашла и язык, и внутренний ритм, и только ему, Успенскому, присущую манеру выражения – повествование развивалось бойко, без замедлений, а язык был наполнен юмором. Ведь с помощью юмора можно было размышлять и о серьезных вещах. Эдуард и в обыденной речи блистал юмором.

Несколько лет в начале 1960-х годов он проработал в Москве по инженерной специальности, на секретном заводе, выпускавшем ракеты, и рассказал мне в конце 70-х годов байку о его секретности: «Кондукторша троллейбуса выкрикивала названия остановок, и когда дошла очередь до моего места работы, она выкрикнула: «Следующая остановка: Секретный ракетный завод». Эдуард рассказывал эту историю как анекдот, но говорят, на самом деле это быль. То есть, по крайней мере для местных жителей продукция этого завода загадкой не была. Не была, следовательно, и для шпионов, если таковые в этих краях водились.

Истина зачастую оказывалась удивительнее мифа, особенно в стране советов. Когда я приезжал в Москву и приводил иногда к нему случайного гостя – либо полузнакомого из ярмарочного отдела, либо же друга, господина Антти Туури, который тогда время от времени бывал в Москве на ярмарках полиграфических технологий, – Эдуард разражался все новыми историями о странностях своей страны. Он говорил нам, в частности, и о том, что финнам не следует бояться Советского Союза и производимых им ракет:

«Когда ракету собирали, многие провода часто оставались без соответствующих контрразъемов, к которым их нужно было подсоединять. В конце концов эти провода завязывали в красивый узел, привинчивали оболочку ракеты, и разводили руками. Даже если ракеты и полетят, за этим ничего не последует, по крайней мере, большого взрыва…»

Так обстояли дела тогда, когда Успенский с товарищами работали на заводах. Он был и остается человеком мирным. По нынешним временам функциональная способность этих ракет, возможно, уже иная, увы.

В конце концов, на этой штатной инженерной должности Эдуард находился лишь с 1961 по 1964 год. На заводе он занимался изготовлением автопилотов для ракет. И одновременно вместе с Феликсом Камовым писал тексты для эстрадных выступлений. На заводе ему увеличили объем обязанностей, пообещав повысить зарплату. Но повышения зарплаты так и не произошло: «Меня обманули. Я разозлился и ушел и думал сначала о поисках другой работы. Потом увидел, что деньги мне удается добывать и литературным трудом, так что я так и остался на свободе, на вольных хлебах».

К этому решению его, таким образом, немного подвигнул «секретный завод». Но своей работы хватало – только успевай делать. Все, однако, как-то продвигалось само собой. Литературным трудом Эдуард стал, в конце концов, зарабатывать столько, что осмелился не искать работы с помесячным окладом. Но как детский писатель он пока еще свой хлеб не зарабатывал. Он писал главным образом юмористические тексты для различных эстрадных исполнителей – шоуменов. Он побывал на сотнях культмассовых мероприятий и выступал на самых разных концертах и конференциях, декламируя стихи и приобретая популярность. Он писал и декламировал много стихов и для детей. И именно здесь открылись ворота в будущее. Так Эдуард сам описывает свое развитие: «Мои стихи постепенно становились известными. У нас стал выходить новый журнал: «Детская литература». Поэтесса Ирина Токмакова написала про меня, что я свежий. Я вырос, развился и появился словно из ниоткуда, тайно и вдруг. Но «вдруг» было неправильное слово».

Эдуард к тому моменту писал уже много-много лет. Но этот детский журнал открыл путь, стихи Успенского печатались в прессе, и из них и остального его творчества начала собираться первая книга, вышедшая в том же году, что и мои дебютные публикации, – в 1965. Книга получила название «Один смешной слоненок». Опубликовало ее крупнейшее в стране издательство, уже упомянутая «Детская литература». Старшие коллеги из литературного истеблишмента не могли не увидеть, что нового писателя Успенского любят и говорят о нем.

«После публикации этих моих дебютных стихов рассердилась Агния Барто. Это потому, что в первом номере журнала не было ничего написанного ею, а написанное каким-то Успенским – было».

Барто была очень известной и влиятельной детской поэтессой, с которой встречался и я, как раз в том центре пропаганды советской идеологии – Доме дружбы, в том самом месте, где Успенский тогда ни за что на свете не соглашался появляться. Впечатление, которое произвела на меня Барто, я мог бы охарактеризовать, например, таким русским словом – «хищница».

Вступление на вольную писательскую стезю не пошло на пользу браку Эдуарда. Такая свобода первой жене Успенского Римме совсем не нравилась. Я помню несколько разговоров, которые мне как другу семьи довелось услышать. Только сумасшедший бросит хорошую работу и профессию! Ну, я и сам сидел в издательстве, потому что на писательские гонорары мне было бы не прожить, как я тогда думал, и это меня страшило. Работа моя мне нравилась, но она отнимала силы. А Эдуард по инженерству не скучал, он стоял на своем. Атмосферу в доме это не улучшало. Помню, как уже добившийся славы и денег Эдуард сокрушался, что Римма все еще хочет, чтобы он оставил свои детские затеи и вернулся к работе взрослого человека – инженером в инженерный коллектив.

Римма была такой. А с другой стороны, уже после развода, когда с момента официального расторжения брака прошло много-много лет, Римма послала Эдуарду письмо, в котором все еще читалось: «Перестань уже бродяжничать и вернись наконец домой!»

Трогательно – а еще немного печально. Хотя все меняется, не меняется ничего, если не меняется сам человек.

Стихи Эдуарда для детей были настоящими стихами, они рождались, жили и продолжают жить. Особенно тогда, когда Эдуард сам декламирует их в своем особенном ритме; это он действительно умеет. Но средствами к существованию они особо не обеспечивали. Следующая книга «Крокодил Гена и его друзья» стала первым подлинным успехом Успенского. Ее издательство «Детская литература» выпустило уже на следующий год после дебюта – в 1966 году. Но поначалу «Гену» почти не заметили. Тираж по финским меркам был головокружительным – 100 000 экземпляров. Но при этом следует помнить, что в Советском Союзе одних только библиотек было десятки тысяч. Так что в каждую библиотеку попало бы лишь несколько экземпляров, если бы книги распределяли только по ним. Что бы осталось тогда на долю книготорговой сети? Вот маленькое произведение и пропало, едва выйдя в свет, а к выпуску новых тиражей не приступали. Книга не выделялась и своим объемом, как отмечает Эдуард: «В ней было 50 машинописных страниц. То есть почти два авторских листа. Поскольку за лист платили 300 рублей, я получил в качестве гонорара за всю книгу 600 рублей. Тираж не имел никакого значения».

Писатель получал то, что получал; в случае Эдуарда – в размере нескольких месячных окладов. Зарабатывать советскому писателю удавалось на повторяющихся новых изданиях (в том числе и на переводах в разных союзных и автономных республиках), а особенно на побочных доходах. Поскольку оплата производилась в зависимости от количества печатных листов (печатный лист – 16 страниц), многие писали пространнее, чем нужно. Помнится, я слышал, что за миллионные тиражи все же полагалось небольшое дополнительное вознаграждение. Но к Эдуарду это не относилось. Главным было то, что книга издана. Она исчезла из продажи, и на этом история «Гены» могла бы закончиться. Но писателю Успенскому повезло:

«Ее заметили в писательских кругах. В частности, известный поэт Юрий Энтин удивился, прочитав книгу: «Как можно так свободно писать. Без славословий власть предержащим и восхваления здорового образа жизни». И он сам начал писать так же».

На этом успех «Гены», однако, иссяк бы, если бы маленький сын Алексея Аджубея, влиятельного зятя Хрущева, не принес отцу книгу про Гену и не сказал: «Вот книжка, по которой нужно сделать мультфильм». У Аджубея как раз тогда был в гостях режиссер Роман Качанов, который услышал разговор, увидел книгу и взял ее в руки:

«Отсюда все и началось. Мультфильм сделали, и в 1969 году он завоевал большой успех».

В то время Успенский начал приобретать известность еще и потому, что выступал на радио. Он разработал тип радиопередачи, который, думается, пользовался бы спросом и сейчас. Передача называлась «Радионяня». Это название трудно перевести на финский одним словом: няни ухаживают за детьми, чем и занималась эта самая няня с помощью радиопередачи: окрыленная музыкой, она учила детей русскому языку и разъясняла трудные математические проблемы. Передачу слушала и говорила о ней «вся страна», как кратко упоминает Успенский. Если так, то популярность была огромной. Другая разработанная Эдуардом передача, пропагандирующая хорошую литературу и призывающая ее читать, называлась «АБВГДейка» – по первым буквам русского алфавита. Эта передача тоже стала подлинной классикой.

Новые книги у Эдуарда выходили не сразу, просто не могли выходить. В очереди на публикацию перед ним стояли другие. В конце концов в 1971 году, пять лет спустя после «Гены», через сито прошла и увидела свет книга «Вниз по волшебной реке», черпающая темы в русском фольклоре и сказках. Вероятно, в этом случае помогла тематика. Опять же: только преданные партии авторы могли рассчитывать на постоянные публикации и мягкий хлеб.

Но Успенского это не останавливало и не могло остановить. Помимо книг имелись многие другие жанры, основанные на слове, нуждавшиеся в слове как опоре и источнике действия. Так, его начали интересовать детские театры, а особенно театры кукол. За первым спектаклем последовал второй, за ним третий. В театры детей привлекали ставшие благодаря мультипликации знакомыми персонажи – крокодил Гена и особенно маленький Чебурашка.

Цена входных билетов и вся детская культура широко дотировались государством, но из скудных копеек вырастал тем не менее тот поток рублей, который поддерживал жизнь семьи. Эти доходы даже позволили Успенскому вступить в писательский жилищно-строительный кооператив – проект, с помощью которого артисты и писатели получали как квартиры, так и мастерские для работы: однако это было невозможно для совсем безденежного автора. Когда я познакомился с Успенским, он жил по советским меркам очень хорошо, в кооперативном доме на улице Усиевича. Дом там по-прежнему стоит, и населяют его отчасти и писатели, такие как Эдвард Радзинский, Виктор Мережко и Георгий Вайнер. Первая жена Успенского Римма, однако, уже давно переехала, квартиры продавались, как и везде. Каждому пришлось после наступления нового времени обходиться своими силами. И с исчезновением поддержки со стороны государства судьбы писателей складывались очень по-разному.

Даже та мастерская, в которой я впервые встретил Эдуарда, по-прежнему существует; только теперь ею владеет Толя. Он не знал, что значит бояться балконных перил и падения. Когда строился БАМ, Байкало-Амурская магистраль, и в этом участвовала вся страна, Толя тоже внес в общее дело свой вклад. В течение месяца он красил железнодорожный мост через сибирскую реку и качался на высоте в многие десятки метров, сидя на маленькой дощечке. Так что перила балкона на головокружительной высоте для такого, как он, – детская забава.

О Советском Союзе можно говорить плохое сколько угодно, но в этом государстве было и кое-что хорошее. Если хотели построить что-нибудь гигантское, этого добивались с помощью рук народа, за счет использования масс. Одной из традиций были субботники; другой – командировки на месяцы. Так, правда, создавалось и все ужасное: в частности, приведшие к экологическим катастрофам грандиозные проекты типа изменений течения рек для создания дополнительных хлопковых полей… Обдумывался и поворот сибирских рек на юг. К счастью, эта идея все-таки осталась мечтой; причиненная ею катастрофа значительно превзошла бы все остальные. Но железная дорога (БАМ, или Байкало-Амурская магистраль) остается, поезда ходят. Хорошим было также еще и то, что культура предлагалась народу практически в любом объеме, бесплатно или по дешевым ценам, и уровень этой культуры старались поддерживать в принципе высоким. Поэтому даже симфонические оркестры бесплатно играли классическую музыку в парках и поддерживали этим давнюю традицию. И простой народ слушал, а однажды в Иркутске слушал и я. Это было чудесно, небесное парение Моцарта, «Пражская симфония». А на небе облака пронзал самолет, правда, не паря, а грохоча, в лучшем случае в такт с литаврами.

Культуру стремились держать в почете – по крайней мере, в принципе. Это же касалось детской литературы. Ее защищал даже Ленин. Этот основатель концентрационных лагерей, насколько мне помнится, произнес подобные слова: «Детям нужно предлагать только лучшее». Правда, когда я пытался выяснить происхождение фразы, это удалось не сразу. Даже Успенский не помнил источника, хотя фраза казалась ему знакомой.

Где установить происхождение этого выражения? Я обратился к Пулму Маннинен и по ее совету написал в музей Ленина. И в самом деле получил ответ от директора музея Аймо Минккинена:

«Я задал твой вопрос в том числе и персоналу музея, чтобы они поразмышляли, и это принесло результат. Заведующая нашей библиотекой магистр философии Эмилия Марттунен в самом деле нашла это ленинское высказывание. В русской книге Константина Душенко «Русские политические цитаты от Ленина до Ельцина» («Юрист», Москва, 1996). На странице 59 приводится следующая цитата: «Все лучшее детям». Ленин произнес эту фразу в беседе с руководительницей дошкольного отдела Наркомпроса Д. А. Лазуркиной (в ноябре 1917 г.). В воспоминаниях Лазуркиной фраза приводится в следующей форме: «Помните, все лучшее, что у нас есть – детям!» (Опубликовано в книге «Подписано Лениным», 1968)».

Значит, мне не приснилось; и этими словами защищались дети и детская литература, правда, зачастую лишь в угоду собственным целям. Речь шла о создании нового человека, и дети были подопытными кроликами. Дети воспитывались отдельно от родителей. Именно это обеспечивало, с точки зрения государства, наилучший конечный результат.

Это мы наконец увидели: государства и самого уже нет.

В идеологии коммунизма содержалось много искренней веры и усилий. Даже Маяковский написал для детей поучительные стихи с меткими рифмами: «Что такое хорошо и что такое плохо?» И в стихотворении, и в вопросе Маяковского нет ничего предосудительного – напротив. И этот же самый вопрос можно по-прежнему задать так же громогласно, как в России, так и в Финляндии.

От этой веры и общего стремления к культуре (хотя и принуждающей к схеме) до досадного мало осталось в том вульгарном капитализме, под ярмом которого в России теперь, словно для разнообразия, приходится жить. Хотя у людей есть духовная свобода, которая дороже золота (если понимать необходимость не выступать против путинского режима), добывание денег, то есть средств к повседневному существованию, привязывает их к системе по-другому. Выпадение из нее может привести к гибели или изолировать по модели бывшего Советского Союза. Хотя пенсии и зарплаты опять выплачиваются, социальная политика в России, насколько я слышал, по-прежнему в немалой степени опирается на добрую волю, чувство долга и человеколюбие благотворительных некоммерческих организаций, а также родственников, друзей и знакомых.

2

Гена пришел в 1966 году к русским детям таким, какой он есть: самоуверенным и симпатичным крокодилом, который знает, что делает. Гена жил, таким образом, своей жизнью. И привнес в мир детей, помимо самого себя, целый новый спектр жизни. В самом начале книги Успенский представляет будущих героев своей истории и, как это положено в биографиях, рассказывает об их корнях. Речь идет, по словам писателя, о его старых игрушках. Точнее говоря, об игрушках не гражданина Успенского – таких игрушек у него не было, – а рассказчика, того «я», от лица которого ведется повествование.

Речь шла не о каких попало игрушках, а о тех, которые были самыми приятными.

Успенский определяет их так: «…громадный резиновый крокодил по имени Гена, маленькая пластмассовая кукла Галя и неуклюжий плюшевый зверек со странным названием Чебурашка».

В этом еще нет ничего необычного. Об игрушках написаны бесчисленные, многократно читанные книги, а в этих книгах игрушки всегда пробуждают к жизни и заставляют вести себя по-человечески. Так происходит и в «Гене» Успенского: «А в книге они, конечно, настоящие, взаправдашние, а никакие не игрушки».

Тем не менее, уже даже начало книги оказывается необычным, потому что она начинается, вместо представления эпонима, давшего имя книге, то есть Гены, с рассказа о совсем другом персонаже – Чебурашке, в финском переводе – Muksis. Кажется, что Успенский, начав с Чебурашки, интуитивно понимал, что именно он со временем завладеет детским вниманием и превратится в объект нежности, простирающейся в мир снов.

Так необычно книгу начинать нельзя, особенно книгу детскую, скажем мы, знающие, как следует поступать. В начале важно, чтобы маленький читатель познакомился именно с главным персонажем книги и привязался к нему так, чтобы хотелось читать дальше!

Эдуард не прислушался к этому ворчанию, когда писал. Он действовал интуитивно, и хорошо, что так. Потому что благодаря Чебурашке ожидание продолжения истории лишь растет; чтение вовсе не останавливается. Напротив. Ведь Чебурашка – это что-то новое, прежде невиданное: он не только тропический, но и вообще поистине удивительный зверек. Науке подобный зверь по-прежнему не известен. Свое имя Чебурашка получил, разумеется, от людей, потому что ведь это же люди дают зверям имена: «Это они сказали слону, что он слон, жирафу – что он жираф, а зайцу – что он заяц. Сами зайцы, слоны и жирафы и понятия не имели о том, что у них такие имена».

А путешествие из Африки в Россию происходило так: Чебурашка будто бы нечаянно очутился в ящике, в котором были апельсины. Вкусные, потому что Чебурашка начал их есть. А когда поел, то так насытился, что заснул.

Оказывается, конечно, так, что ящик привозят в магазин, а когда продавцы в магазине его наконец открывают, апельсинов уже совсем нет. А вместо них – съевший все апельсины сонный и толстый-претолсгый Чебурашка.

Зверька вытаскивают, сажают на стол и удивляются ему. Что за зверь такой? Что с ним делать?

Чебурашка так устал, что падает со стола на пол: чебурах! От этого он и получит свое имя. Русское имя Чебурашка описывает того, кто именно вот так падает – чебурахается. Я не нашел этого глагола в обычном словаре, но, например, Толковому словарю русского языка под редакцией Д. Н. Ушакова в четырех томах и словарю Владимира Даля глагол был знаком: «чебурахнуться». Он означает падение с грохотом (грохнуться), падение с глухим звуком, шлепком (шлепнуться); или вообще падение с шумом (упасть с шумом). Этот глагол в свое время употребляли люди, которых эвакуировали с Волги. Эдуарду и его дочери Тане он запал в память. А заодно и деревянная игрушка по имени Ванька-встанька: когда ее толкаешь, эта деревянная матрешка с мужским лицом, резко качнувшись, не падает, а снова принимает вертикальное положение – в ее округлое основание заливают свинец.

Для сравнения можно вспомнить нашего отечественного Лиллери Лаллери, поднимающегося словно сам собой – хотя он и не удержался на месте, тем не менее смог встать: «Лиллери Лаллери на доске лежал. / Лиллери Лаллери с доски упал. / Во всей Финляндии нет, похоже, /того, кто Лиллери Лаллери исцелить сможет».

С Чебурашкой дела обстояли не так плохо; об этом позаботился Успенский. Побеспокоился об «исцелении» Чебурашки – ведь он был большим поклонником Чуковского и его доктора Айболита.

Чебурашка получает от директора магазина не только имя. Ради него предпринимаются и другие хлопоты. В зоопарк, правда, его брать не хотят, потому что никто не знает, куда его поместить: «то ли к зайцам, то ли к тиграм, то ли вообще к морским черепахам». И директор в недоумении: не продавать же зверька вместо апельсинов, как с ним поступить? Он вспоминает о дальнем родственнике, тоже директоре магазина, в котором продают уцененные товары, и тот соглашается взять Чебурашку на работу: он может привлекать в магазин покупателей, стоя в витрине.

Как будто покупателей в Советском Союзе нужно было привлекать… Если только в магазине реально было что купить, по сути дела, что угодно, весть об этом быстро распространялась и выстраивалась и росла очередь, и все с магазинных полок и из кладовых сметали подчистую. Это я десятки раз видел собственными глазами. Даже научился технике стояния в очередях: когда однажды я стоял в очереди, подошла какая-то женщина с авоськой (авоська, или сетчатая хозяйственная сумка, чаще всего была у женщин, а портфель – у мужчин), постучала меня по плечу и сказала: «Я за вами», – и поспешила в другую очередь таким же образом занять место. Ей только нужно было помнить лицо того, за кем она занимала, но в этом она была специалист. Бывалый стоялец в очередях, она следила, как они продвигаются, и сразу втискивалась в одну из них, как только прилавок оказывался в зоне видимости: «Вы меня помните?» И затем она, не дожидаясь ответа, ныряла в начало очереди и всегда что-нибудь приобретала. Если продавалось что-то такое, что ей было не нужно, то все равно: все можно было продать, или обменять, или даже отдать.

В основных продуктах питания недостатка не было, хлеб был прекрасным, и его хватало, как и картошки, и мороженой рыбы из разных морей мира, но приличное мясо и особенно потребительские товары были в дефиците. Их тайком продавали из-под прилавка знакомым. Но тем не менее весть распространялась, и вскоре в магазине, в который поступила, к примеру, партия телевизоров, не оставалось ничего, кроме стояльцев в очереди.

Значит, разговор о рекламе – это тонкая ирония книги? Похоже на то. Примеры того же жанра следуют и дальше, поскольку Чебурашка сразу получает жилье: старую телефонную будку у входа в магазин. И хотя домик маленький, но это собственная и отдельная квартира, что само по себе большое чудо. Ибо одинокий человек собственную квартиру не получал, если только не был любимчиком партии.

В сказке, однако, все возможно. А что было внутри домика, в котором жил наш герой?

«Безусловно, этот дом был не самый лучший в городе. Но зато под рукой у Чебурашки всегда находился телефон-автомат, и он мог звонить кому хочешь, никуда не выходя из собственного дома».

Так скрытая сатира возводится уже в третью степень.

Ведь добиться установки телефона в Советском Союзе было очень и очень трудно, когда – или правильнее «если» – квартира вообще была получена. Только живущий в телефонной будке мог при этом быть уверенным в наличии телефона…

Ход сюжета еще не совсем раскрылся, но первый намек на будущие события сообщается в самом конце главы: «Правда, пока ему (Чебурашке) некому было звонить, но это его нисколько не огорчало». Телефонных книг не было, но на углах улиц здесь и там попадались справочные киоски, в которых можно было все-таки хотя бы осведомиться о возможных номерах людей.

Только теперь, когда Чебурашка обеспечен жильем, может наконец появиться и представиться сам герой, давший имя книге, – Гена. У крокодила уже наготове и имя, и профессия, что само по себе совсем неудивительно. Зато удивительно то, что и у Гены была собственная квартира: «Каждое утро он просыпался в своей маленькой квартире, умывался, завтракал и отправлялся на работу в зоопарк». Зачем? И ответ следует незамедлительно: «А работал он в зоопарке крокодилом».

Гениально! Хочется сказать по-русски: просто гениально. Не указывает ли имя «Гена» и на эту характеристику – а вообще это просто одна из уменьшительно-ласкательных форм имени Геннадий: Генка, Гена.

В зоопарк Гена ходит как солидный гражданин, с тросточкой, в собственной одежде. Только придя на место, он облачается в рабочую униформу, то есть раздевается. И затем начинает работать: идет в вольер и ложится на краешке бассейна.

На его клетке висит табличка с надписью: «АФРИКАНСКИЙ КРОКОДИЛ ГЕНА. ВОЗРАСТ ПЯТЬДЕСЯТ ЛЕТ. СМОТРЕТЬ РАЗРЕШАЕТСЯ».

Вот так. А когда рабочий день заканчивается, Гена одевается и идет обратно домой, как все остальные граждане. А чем наш крокодил занимается дома? Читает газету, пускает мыльные пузыри из курительной трубки и играет сам с собой в крестики-нолики.

Теперь начинают разворачиваться события. Когда в крестики-нолики слишком долго играешь один, когда других соперников нет, игра в крестики-нолики начинает надоедать. И Гена понимает, чего ему не хватает. Так Гена пишет на листке объявление, и не одно, а много. Ключевая фраза объявления такая: «МОЛОДОЙ КРОКОДИЛ ПЯТИДЕСЯТИ ЛЕТ ХОЧЕТ ЗАВЕСТИ СЕБЕ ДРУЗЕЙ». Потом Гена развешивает объявления по городу и начинает ждать, что за этим последует.

3

Откуда взялся образ Гены? Крокодилы встречаются в любимой еще отцом Успенского книге Брема, еще и с картинками, а резиновый игрушечный крокодил мог быть родом из детства Успенского. Хотя когда я об этом спрашиваю, выясняется, что дело обстояло не так: «У меня в детстве не было крокодила. И других игрушек вообще». Значит, превращению персонажа в игрушку помогла чистая фантазия. Да и образ Чебурашки продиктован случайностью. Эдуард рассказывал, что увидел однажды, бродя по Одессе, в ящике с бананами хамелеона, который, повидав мир, оказался в России. Или же это было какое-то другое, местное существо, просто нашедшее дорогу к пище. Это не имеет значения. Именно хамелеон лучше всего вписывается в эту историю: ведь это создание обладает особенной способностью к трансформациям.