Текст книги "Дневник (Ее жизнь, миссия и героическая смерть)"
Автор книги: Хана Сенеш
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)
От брата снова нет вестей. Но я жду его приезда. Он в Испании. Мне бы уже так хотелось его повидать.
От мамы нет ни одной весточки, но репатрианты рассказывают, что пока что в Венгрии положение вполне удовлетворительное.
Маленький опыт, который я приобрела, общаясь с новичками, прибывшими к нам, подтверждает, что я смогу справиться с предстоящим заданием. Но когда? Ведь может пройти и год и два года до того, как начну действовать.
Среди новеньких есть один, зовут его Эли.
{219} Вначале я говорила с ним, как и с другими товарищами. Спустя несколько дней я почувствовала, что он ищет встречи со мной. Сегодня он откровенно признался, что любит меня. Мы знакомы лишь две недели. Я уверена, что если бы парень был в состоянии быть только другом хотя бы полгода и не говорить в это время о любви, а находил бы другие темы, которые нас бы связывали, я бы могла полюбить его. Но если любовь это главная тема с первой минуты – нет у меня никакой возможности общаться с ним. Он несомненно интересный человек и мог бы меня заинтересовать, но из-за этого мне трудно познакомиться с ним поближе. Неужели все парни таковы, и так ведут себя все девушки? Или у меня одной такое счастье – этот "блиц-криг" ? Или я особенная и не знаю, как вести себя в подобных обстоятельствах?
25.12.1943. Кесария
Дорогой мой Гиора!
Есть письма, которые пишутся не для того, чтобы отослать. Их необходимо написать, не задавая вопроса: найдут ли они адресата или нет?
Послезавтра я начинаю нечто новое. Может быть, глупое, может быть, фантастическое, может быть, опасное. Может быть, один из ста, один из тысячи заплатит своей жизнью. Может быть, меньшим, чем жизнь, может быть, большим. Ничего не спрашивай. Когда-нибудь узнаешь.
Дорогой мой Гиора, я должна тебе кое-что {220} объяснить, оправдаться перед тобой. Я должна подготовиться к той минуте, когда ты появишься здесь, в нашей стране, в ожидании нашей встречи после шести лет разлуки, и ты спросишь: где она? – И тебе коротко ответят: нет, ее нет.
Поймешь ли ты? Поймешь ли ты, что нечто большее, чем страсть к приключениям, чем детская романтика привела меня туда? Поймешь ли, почувствуешь ли, что я не могла поступить иначе, что именно так я должна была действовать?
Есть события, в свете которых человеческая жизнь теряет свою ценность; человек превращается в жалкую игрушку, и возникает требование: необходимо что-то делать, даже ценою жизни.
Я боюсь, что чувства, которые меня гак сжигают, превращаются в пустые фразы, облекаясь в слова. Не знаю, ощутишь ли ты за ними наши тревоги, сомнения, а после каждого кризиса – обновленную решимость.
Тяжело мне, потому что я одинока. Если бы у меня был кто-то, с кем я бы могла говорить откровенно и просто, если бы не вся тяжесть лежала на мне одной – если бы я могла поговорить с тобой... Если кто-то способен понять меня – это ты. Однако, кто знает... Шесть лет – это так много времени.
Но довольно о себе – пожалуй, уж больше, чем нужно. Хочу сказать тебе несколько слов о новой родине, о новой жизни – так, как я {221} это вижу. Я не намерена влиять на тебя. Свои. ми глазами увидишь, какая это страна. Я хочу описать, какой я вижу ее.
Прежде всего – я люблю ее. Я люблю ее красочные пейзажи, ее разнообразный климат, богатство красок ее жизни; я люблю в ней новое и древнее, я люблю ее, потому что она наша! Нет, пока что еще не наша. Но внутри себя, в глубинах нашего бытия мы ощущаем, что она наша.
Во-вторых, я ценю ее. Не все. Я ценю и уважаю людей, которые во что-то верят, которые готовы во имя того, что им дорого, воевать а повседневной действительности. Я уважаю тех, которые живут не только ради сиюминутной жизни и не ради денег. А здесь таких людей больше, чем в любом другом месте.
И, в заключение, я верю, что это для нас единственное решение, и поэтому я ни на минуту не сомневаюсь в ее будущем, вопреки всем трудностям и помехам, которые лежат на нашем пути.
Что же касается кибуца – я не думаю, что он совершенен. Несомненно, он проделает еще много этапов развития. Но нет сомнения, что в сегодняшних условиях это самая подходящая форма для воплощения наших стремлений, наиболее соответствующая нашим взглядам.
Есть нужда в людях сильных духом, свободных от предрассудков. В людях, которые хотят и могут думать самостоятельно, а не в механических исполнителях чужих, застывших {222} мыслей. А это – самое трудное. Легко издать закон и сказать: живите по этому закону. Труднее жить по готовым жизненным стереотипам, но самое трудное – проложить себе самостоятельно дорогу жизни, пользуясь постоянно самокритикой. Мне кажется, что это единственно нравственный путь установления человеческих законов. И только на этом пути можно построить новую жизнь, более совершенную.
Иногда я спрашиваю у себя: каково будущее кибуца, когда испариться очарование стройки, когда останутся позади все тревоги, вся борьба за новую жизнь, и жизнь станет спокойной, организованной, планомерной? Что будет двигать человеком и чем будет наполнена человеческая жизнь? – У меня нет ответа. Но это видение еще так далеко, и стоит подумать о более актуальных вещах.
Только не подумай, что я вижу все в розовом свете. Моя вера определяется внутренними условиями и не является результатом существующей действительности. Я хорошо понимаю стоящие перед нами как внутренние, так и внешние трудности. Но я вижу и положительные стороны, и, как я уже сказала, это единственный путь, другого нет.
Я не писала о том, что меня особенно тревожит – о маме! Я не могу о ней писать.
Хватит на сей раз. Я надеюсь, что ты это письмо не получишь, а если получишь, то лишь после нашей встречи.
А если все получится иначе – с безграничной любовью.
Твоя сестра.
Дополнение:
Это письмо я писала перед курсами парашютистов. Когда я дала тебе его прочесть, ты не смог понять, о чем идет речь.
Прости, Гиори, что я вынуждена лгать тебе даже в счастливую минуту встречи. Ты был таким новичком в нашей жизни, что я не смогла сказать тебе правды. Я уверена, что сейчас ты меня поймешь.
(Хана приготовила это письмо для передачи его брату Гиоре, когда он прибудет в страну, на тот случай, если она не вернется с задания. Но так как брат прибыл в Палестину буквально накануне ее отъезда, она дала ему при встрече это письмо для беглого прочтения, скрыв от него те опасности, что поджидают ее при выполнении задания, и тут же попросила это письмо вернуть. И, действительно, при первом беглом чтении брат не понял смысла этого письма – письма прощального с извинением перед самыми близкими людьми за то, что она идет туда, откуда так мало шансов вернуться).
11.1.1944
На этой неделе поеду в Египет. Я мобилизована. Об условиях мобилизации, о своих чувствах в связи с этим, о том новом, с чем столкнулась, и о том, что предстоит – писать не хочется.
{224} Хочу верить, что я действовала и действую правильно. А остальное доскажет время.
(Эта краткая запись завершает дневник Ханы Сенеш.).
{227}
ПИСЬМА
17.9.1939, на борту парохода "Бессарабия"
(Все письма, где нет адресата, предназначались для матери.)
Наш пароход бросил якорь в Константинополе. У меня на коленях лежит пишущая машинка, и так я пишу. Надеюсь, что ты уже получила мою телеграмму из Констанцы и не беспокоишься обо мне. И, действительно, для этого нет никаких причин, все идет нормально. В Констанце мне не удалось повидать много, потому что поезд направился прямо в район порта. Кое-что видела с борта парохода, а тем временем стемнело, и видно лишь освещенное казино. В Константинополе увижу больше, потому что пароход будет стоять здесь около трех часов. Но запрещено сходить на берег. И все же можно видеть мечети, башни, узкие переулочки, базар, а на склоне горы – красивые современные здания. С другой стороны виднеются ветхие постройки. Видимо, здесь много социальных противоречий.
Жизнь на пароходе протекает приятно, и каюта у меня очень уютная. Я выбрала себе верхнее ложе, возле окна. Спала хорошо, видимо, частично сказалась усталость. Мои спутники по каюте – люди милые, точнее сказать это женщины из Палестины и Польши. Я много {228} говорю на иврите и использую также свои знания французского. Утром я встала рано, так как не могла оставаться в постели, когда увидела великолепное зрелище восхода солнца. Я побывала во всех уголках палубы и во всех отделениях. Я уже хорошо ориентируюсь на пароходе, и все же иногда случается, что не могу сразу найти свою каюту среди такого скопления людей. Большинство пассажиров – евреи из Палестины, возвращающиеся домой после посещения родных, но есть немало пассажиров из Польши и Словакии. Много детей из Эрец-Исраэль, очень симпатичные рожицы. Они говорят только на иврите, и у меня есть возможность попрактиковаться в разговорной речи. Вообще, тут многие говорят на иврите, и я использую любую возможность, чтобы привыкнуть к новому языку.
О жизни в стране у них разные мнения и взгляды. Некоторые пойдут в кибуцы, другие же – горожане, они возвращаются в свои дома в разных городах. Люди воспринимают все трудности, как должное, и довольны своей жизнью. Факт, что все с нетерпением ждут момента прибытия в страну. Это вовсе не означает, что дорога малоприятная. Я очень довольна. Сейчас, например, без четверти семь, и я сижу в шезлонге на палубе и временами отрываю свой взор от письма, чтобы полюбоваться великолепным видом. Я отлично экипирована. Стараюсь всегда быть не слишком растрепанной, но только потому, что считаюсь с твоим желанием. Но не сердись, пожалуйста, я не могу больше писать, {229} вокруг так красиво, что жаль терять даже минуту. Скоро будем в Афинах.
Октябрь, 1939 г. [открытка из Нахалала]
Возможно, что мне следовало бы еще обождать, потому что трудно по прошествии месяца нарисовать общую картину, но я попытаюсь.
Скажи, пожалуйста, учительнице Розе, что мой идеализм еще силен, он не испарился. Верно, что те вещи, которые я рисовала только в своем воображении, сейчас приобретает конкретную форму. Тут меньше и реже говорят о сионизме. Тут ведь живут в соответствии с этим идеалом. Могу подчеркнуть, что только и исключительно в соответствии с идеями сионизма.
Октябрь 1939
Дорогой Гиора,
Я знаю, что мама пересылает тебе мои письма, и все же вот пишу непосредственно тебе. Ибо о многом надо мне сказать. Прежде всего, попрошу тебя, мой Гиора, писать мне правду о твоем положении и твоей жизни, даже если в письмах маме ты немного приукрашиваешь действительность, пытаясь создать хорошее настроение. Из твоих писем я почувствовала, что ты очень одинок, друг мой, и жизнь у тебя не слишком веселая. Это все понятно в атмосфере войны. Пиши чистосердечно обо всем. Ведь ты знаешь, как я в этом заинтересована. А, может быть, и ты себя почувствуешь лучше, когда с кем-то поделишься откровенно своими мыслями {230} и делами. Я знаю, что и тебя очень заботит тот факт, что мама наша одинока. Можешь себе представить, как это меня угнетает. И все же, мой Гиора, мама будет рада, если ты останешься и продолжишь учебу. Ты ведь знаешь, что такое эта война. Как счастлива была бы мама, если бы могла увидеть тебя хоть на минутку!
... Несколько слов обо мне. Я очень занята. И сейчас мне лишь случайно удалось урвать время для письма, потому что не состоялся один урок. Но все это, так сказать, внешние обстоятельства. Главное, что я очень довольна и даже на мгновение не раскаиваюсь, что сюда приехала. Знай же, что когда человек возвращается после работы домой, а на его плече мотыга или заступ, и он окидывает взором долину и знает, что это еврейская земля, что тридцать лет назад тут были страшные болота, а сегодня – самый красивый и плодородный уголок долины, – то у него хорошее самочувствие, очень хорошее. Но я хочу быть до конца честной. У этой работы есть не только романтическая сторона. В то время, когда я взрыхляю почву или чищу хлев, или стираю, или разбрасываю навоз, должна сознаться, что иногда в мозгу появляется мысль: я стремилась к чему-то большему; может быть, мне не удалось точно выразиться, потому что теперь я вижу, что в действительности эти работы не такие простые, требуется понимать их значение. Но, с другой стороны, – пойми, мой родной Гиора, что я хочу сказать, – думаю, что, может быть, на другой работе я бы больше преуспела.
{231} Но – и об этом я пишу серьезно и совершенно откровенно – только изредка я об этом думаю, так как знаю, что это лишь начало – простой "автоматический" труд, а затем будут более интересные работы. Но эти, нынешние, хороши тем, что посредством их человек узнает здесь жизнь такой, как она есть, и заново формируются его взгляды и оценки. С точки зрения физических нагрузок работа для меня не тяжелая, поверь мне, как правило, я выполняю ее с желанием. До сих пор я много училась и думаю, что возможность учиться со временем будет все возрастать.
7.11.1939
Дорогой Гиора!
... Я много думаю о тебе и твоем одиночестве. Ты знаешь, в прошлом, когда я жила дома, я только представляла, как тебе тяжело одному на чужбине, но сейчас я хорошо понимаю твое настроение. Мне, видимо, значительно легче, потому что я не в чужой стране и, к тому же, не одна. И все же, временами и мне трудно, и тогда я вспоминаю тебя, мой родной Гиора. И хотя ты об этом никогда не писал и даже не намекал, я знаю, что этот год был для тебя нелегким. И даже сейчас в последние месяцы, тебе нелегко. Ведь с тобой нет даже твоих друзей. Из-за войны, а также в силу других причин, жизнь там труднее. Из своего опыта я знаю, как радуешься каждой весточке из дома или от тебя, я поэтому я полагаю, что на марках, во всяком случае, я не буду экономить.
{232} Мое материальное положение сейчас вполне удовлетворительное. Есть у меня, примерно, пять фунтов, не считая карманных денег, которые я получаю в школе. И есть шанс на получение солидной суммы. Я знаю цену денег, которые у меня есть, и расходую их очень экономно, ибо это первые мои средства для осуществления хороших планов на будущее. Дело тут не во мне, а в возможности приезда в страну – твоего и мамы.
Вот видишь, Гиора, от самых сентиментальных ноток я пришла к делам сугубо прозаическим и материальным. Вероятно, нет никакого смысла выражать свод чувства в письмах. Хорошо бы посидеть с тобою рядом и долго, долго разговаривать, и в процессе беседы само собой нашло бы выражение все то, о чем человеку трудно писать – и потому, что не хватает слов, и потому, что человеку свойственна глупая скромность, и он стесняется выражать свои чувства к самым близким ему людям. Так, например, я стесняюсь писать, что я всплакнула возле своей пишущей машинки, а почему – и сама затрудняюсь сказать. Я люблю это место, мне здесь хорошо, и ни в чем я не разочаровалась. Но я уверена, ты меня поймешь, что есть, все же нечто, чего мне очень не достает: мамы и тебя, Гиора. Я бы даже могла сказать, что ее я видела два месяца назад, а с тобой уже очень давно мы не были вместе, ибо те дни в Лионе, как они ни были хороши, были слишком коротки, чтобы они могли как-то {233} сократить огромное разделяющее нас пространство.
Не сердись на меня, милый Гиора, что я так эгоистична. Желая облегчить свою душу, порчу тебе настроение. Прошу тебя поверить мне, что не всегда я в таком настроении. Уж так тебе "повезло", что именно в такой час я взялась писать тебе письмо...
18.12.1939 [Кружку "Макабия" в Будапеште].
... Если я мало пишу, то это вовсе не значит, что я мало о вас думаю. Во вторник вечером я всегда вспоминаю, что вы сейчас, вероятно, беседуете о нас – о стране израильтян. Какое чудесное ощущение, когда ты и себя можешь включить в их число! Я должна откровенно признаться, что лишь очень немного занималась здесь вопросами истории сионизма и его идеологии – не так, как дома. В то же время, я очень много говорю на иврите и очень близки мне сейчас халуцианские идеи и другие практические дела. И это вполне естественно. Дома планируют алию и закладывают фундамент для строительства, которое должно продолжаться. Я чувствую, что привезла с собой достаточно твердые основы, на которых смогу построить красивую и полезную жизнь.
Эти основы позволяют мне также принимать участие в совместных работах, которые здесь продолжаются.
После моих взволнованных эмоций дома вы, пожалуй, не почувствуете в этом письме прежнего вдохновения. Может быть, вы даже подумаете, что я отчаялась или, во всяком случае, {234} улетучился мой идеализм. Но я отнюдь не разочаровалась, и моя вера в страну не ослабла. Верно, я сейчас нижу, что не следует говорить о Палестине, как о стране грез. Многие не могут представить себе эту страну иной, чем с вечно голубым небом и, понятно, они испытывают впоследствии разочарование, когда убеждаются, что она подлинно земная, как, скажем сегодня: льет дождь, дует ветер и достаточно холодно. Да, погоды здесь не всегда хорошие. Есть экономические трудности, было много ошибок. На мы дома, мы свободны, у нас есть цель и будущее. Пожалуй, лишнее писать о том, что страна нам может дать, зачем мы сюда прибыли и что мы здесь получили.
Декабрь 1939
Мама, ты, вероятно, думаешь, что те письма, которые я тебе посылала до сих пор, немного поверхностные. Я всегда пишу только о своей работе, о месте, в котором живу, и о том, что видят мои глаза. Я уверена, что тебе очень хочется услышать от меня ответ на вопрос, который витает в воздухе. Ведь ты принесла жертву, когда меня отпустила, а я – когда рассталась с тобой. И ты, несомненно, жаждешь узнать: А стоило ли?
Возможно, что я еще не смогу дать окончательный ответ. Но вопреки всему, я попытаюсь откровенно сказать тебе, что я чувствую сейчас, в эту минуту. Мой ответ, дорогая мама, – да, стоило! Не стану отрицать, бывают минуты, {235} когда я готова уплатить очень дорогую цену за короткую встречу с тобой. Если бы я хотя бы чувствовала, что вы близко от меня. Но в трудные минуты я думаю о том, что год или два, которые мне суждено быть далеко от вас – это цена за мое право жить здесь. В своем воображении я представляю, как будет хорошо, когда мы снова будем вместе. Понятно, не легко мне без вас, и это вполне естественно. Я все это знала заранее и все это учитывала. Но, поверь мне, мама, это совершенно серьезно, что ни о чем другом из моей прежней жизни дома я не тоскую. Удивительно быстро я приспособилась к среде, к новому образу жизни и к своей работе. И если бы не слишком короткое время моего пребывания здесь, я бы даже осмелилась утверждать, что я научилась любить все это. Ясно, что нельзя говорить так обобщено, потому что любить можно лишь отдельных людей в определенную работу.
Но во всем этом нет пока ответа на вопрос: а стоило ли? Положительный ответ вытекает из моей непоколебимой веры в то, что из многих путей – это путь истинный. Всей душой и всем сердцем верю, что только Эрец-Исраэль единственное и подлинное решение для меня и всех нас. Да, стоило сюда приехать, ибо тут я приобрела удивительное чувство, что я – равноправный человек и живу у себя дома (другое дело, что пока – лишь в ощущениях). Стоило сюда приехать, чтобы обрести эту уверенность, и когда я иду по улице, я не должна {236} думать о том, еврей или нееврей – человек, идущий мне навстречу. И как хорошо, что я не должно по каждому пустяковому делу мысленно взвешивать – разрешено это евреям или нет.
Ясно, что отрицательного аргумента – отсутствия антисемитизма, – еще недостаточно. Решающий ответ заключается в том факте, что здесь, в стране развивается новая здоровая еврейская жизнь.
Я бы это выразила так: евреи в диаспоре печальны, когда у них нет особых причин для веселья. Здесь же, как и у всех здоровых наций, царит веселье и радость, когда нет причины для печали.
10.1.1940
Моя работа очень приятная. Когда я мою коров, – облачаюсь в брюки, надеваю резиновый передник и обуваю сапоги. И не страшно. Ты бы не узнала меня, мама. Я представляю себе, какие кривые улыбки появились бы на лицах моих прежних подруг по школе, если бы они увидели меня за этой работой, которая для меня вполне естественна. А если корова упрямится и не хочет вставать, поднять ноги или подчиниться моей просьбе, несмотря на пинки и жесты, я пользуюсь тем, что никто вокруг меня не знает венгерского, и обращаюсь к ней с такими выражениями, которые пока не в состоянии произнести на иврите (я еще не научилась ругаться на нашем родном языке). К счастью, и коровы не понимают моих проклятий, {237} и посему между нами царят дружеские отношения.
Сегодня на работе у меня произошла неприятность, когда я чистила отсек для телят. Мне надо было перевести их из одного отсека в другой. Потом мне объяснили, что обычно это делают вдвоем, чтобы телята не разбегались. Но я, ничего не подозревая, открыла калитку и начала выгонять их. Не прошло и минуты, как пять моих телок разбежались в пять разных концов сарая и начали соревноваться в беге... Вместе с подружкой по комнате, которая тоже здесь работает, мы десять минут гнались за ними, пока нам, наконец, удалось собрать их вместе и привести в нужный отсек. Мы как следует попотели, но это хорошо. Не столь хорошо было, когда мы начали толкать вагонетки с навозом. Мы вывозили его из трех хлевов прямо в бетонное навозохранилище. Все делается автоматически – есть рельсы, поворотные круги, опрокидыватели вагонеток. Но, понятно, и для нас остается немало работы. Короче говоря, когда я ступила в навозную массу, мой сапог так глубоко в ней застрял, что я с трудом вытащила ногу.
Тут есть три бетонных хлева, рассчитанных на 70 и более голов скота. Всюду водоводы и автоматические поилки, так что нетрудно соблюдать чистоту. По-видимому, чистота, царящая здесь, не уступает чистоте в столовой. Коров мы моем ежедневно. Место, где они стоят, мы чистим, когда меняем подстилку, так что не {238} увидишь здесь и соломинки. Каждые два дня мы моем корыта щеткой, а стены и пол – ежедневно. В каждом углу есть, разумеется, краны, резиновые шланги – очень хорошая и гигиеничная оснастка. Понятно, что такую чистоту можно соблюдать лишь в учебном заведении, а в реальной жизни многим приходится жертвовать. Но тот, кто приучится к чистоте в школе, будет стараться и потом всегда соблюдать ее.
В это письмо я вложила цветок – не только для того, чтобы показать тебе, что у нас уже весна, но и взамен цветов, которые я положила бы на могилу отца, если бы была сейчас дома. 18-го января (День рождения отца.) я буду думать о тебе, маме, больше чем всегда, если это вообще возможно.
28.2.1940. Нахалал
Далеко... В эти дни уже нельзя пользоваться словами, время которых прошло.
Многие слова получили в наши дни совсем другой смысл, поэтому надо осторожно пользоваться словом "далеко". Ведь целые миры разделяют сейчас людей, которые тесно связаны между собой узами родства. И все же любовь между людьми-братьями прокладывает мост даже над океаном! Очень возможно, что в километрах путь между нами очень долгий, да еще границы к тому же серьезная помеха. Но всякий раз, когда я вижу в зеркале свои растрепанные {239} волосы, я как будто чувствую на себе твой осуждающий взгляд. Когда я знакомлюсь с новым человеком, сразу в моем мозгу всплывает вопрос: что бы ты сказала о нем, мама? Если я делаю какое-то хорошее дело, я знаю, что ты меня одобряешь. Я чувствую, что наши мысли как будто встречаются где-то там, посередине моря. Я хорошо знаю, что излишне об этом писать, ведь ты сама все понимаешь. И после всего этого, можно ли говорить, что мы далеки друг от друга?
22.7.1940
... Ты спрашиваешь, в связи с днем моего рождения, удовлетворена ли я сейчас больше, чем год назад в этот же день. Если отвлечься от самого трудного для меня пункта – вашей отдаленности от меня, – со спокойным сердцем я могла бы ответить: да! Я чувствую, что за истекший год очень многому научилась, даже сверх общепринятого учебного материала. И если бы я снова должна была выбирать между алией в Эрец-Исраэль и учебой в школе, – я бы без колебаний поступила точно так же. Я рада, что мне дана возможность жить здесь, и я сейчас знаю, что когда я называла Палестину домом, это не было риторическим выражением.
12.8.1940
Я еще не знаю, что у меня получится с работой в сельском хозяйстве. Пока могу рассказать в общих чертах лишь о физической работе {240} и о деревенской жизни, связанной с сельским хозяйством. Что же касается простого физического труда, я должна отметить, что произошли изменения в моих позициях по этому вопросу. Разумеется, трудно утверждать, что такая работа увлекает меня. Я ее выполняю механически. Часто ловлю себя на том, что думаю во время работы о вещах, которые не имеют к ней никакого отношения. Верно, что это исключается во время интенсивной работы, но есть и такие работы, которые делают возможным это. С другой стороны, я нахожу именно сейчас большой интерес для себя даже в самых простых работах, и поистине счастлива, когда мне удается закончить их быстро и хорошо. Это свидетельствует о том, что у меня выработалось уже определенное отношение к работе. Я ее выполняю не только в силу необходимости, чтобы прошел рабочий день. Чувствую себя физически значительно окрепшей. Слава Богу, в течение года я и дня не болела. Лишь немногие могут этим похвастаться. Но несмотря на то, что я способна к любой физической работе – по состоянию здоровья и с моральной точки зрения, – я уверена, что такая работа не могла бы меня надолго удовлетворить. Поэтому я постараюсь, чтобы моя работа в будущем была более содержательной и была связана с приобретением профессии. Пока что, мне кажется, я остановила свой выбор на птицеводстве. Я еще не отчаялась и не отказалась от осуществления былой мечты – изучить и эту специальность.
{241} Правда, это еще не обрело у меня конкретной формы.
Трудно в наше время строить планы.
Что же касается сельской жизни – она мне по душе. Я люблю тишину, люблю простоту нравов. Правда, мне пока не хватает узкого круга близких людей, но я совсем не ощущаю потребности в городе. Во время больших каникул мне даже в голову не пришла мысль посетить города, хотя большинство моих знакомых живет там. Верно, что и за границей я в большой мере жила "по-деревенски". Все, что символизирует город, не очень уж давало о себе знать в окрестностях нашего дома. Я считаю, что сельское хозяйство – это главная отрасль народного хозяйства у нас в стране, хотя и имеется большая нужда в хороших специалистах и в других областях. Но основа страны – это сельское хозяйство, и она к тому же так богата хорошими природными условиями, что не приходится сомневаться в ее сельскохозяйственном характере. Промышленность займет в ней лишь второе место, и ее будущее, по моему мнению, – в тесной связи с сельским хозяйством.
13.8.1940
Третьего дня побывала в хлебопекарне. Очень интересно. Работа красивая, хоть и нелегкая. Можно многому научиться, а работать – одно наслаждение. Вручную приготовляют и пекут в электропечи 30-60 кг. муки в день. Две девушки ежедневно работают здесь, и они {242} трудятся совершенно самостоятельно, хотя инструктор Леа имеет обыкновение присутствовать во время особо сложных работ. Мы с ней в хороших отношениях и любим друг друга, что делает работу очень приятной. Думаю, что в течение двух недель мое мнение об этой работе не изменится, и под руководством Леи я усовершенствуюсь в новом деле так, что смогу состязаться с профессиональным пекарем. Кроме выпечки хлеба и изучения иврита я занята также подготовкой представления (точнее сказать – выпускного вечера). Это большая нагрузка, и, видимо, Гиора прав, когда сказал, что только дураки возятся с такими делами. Я трачу на это много времени и опасаюсь, что результаты будут плачевные.
По субботам, в послеобеденные часы, мы играем в ручной мяч. По вечерам мы идем на прогулку, иногда удается немного поговорить с венгерскими ребятами, которые здесь находятся. Я вынуждена была их оставить, так как они говорят только по-венгерски. Некоторые из них стараются ради меня изъясняться на иврите, но большинство иврита еще не знает. Временами между нами велись острые дискуссии. Они были настроены агрессивно, и я должна была многое защищать от их нападок. У них есть претензии к нашей стране. Они надеялись на что-то другое. По-видимому, они стали жертвами романтического сионизма диаспоры, который только обещает и ничего не требует. Действительность тут совсем иная. Жизнь иногда {243} требует значительно больше, чем мы можем дать, во всяком случае, по ходячим представлениям, бытующим в диаспоре. Трудно человеку, который хочет только брать и ничего не давать.
Я хорошо понимаю, что на душе у этих парней. Они умеют работать и хотят работать, но у них нет должного терпения. Им трудно понять наши цели по овладению землей, которые достигаются при организации кибуцов и новых поселений. Им кажется, что все это, якобы, направлено против них. Они не понимают, что в стране трудно устроиться только из-за тяжелого экономического положения, которое здесь царит. Очень плохо, что ошибки они видят, как бы глазами контролера из-за границы.
Жаль, что они не делают единственно верного вывода: не повторять чужих ошибок. Вместо этого многие довольствуются констатацией фактов, замыкаются в своей скорлупе, ворчат и зло критикуют. Когда я им об этом откровенно говорю, они членораздельно отвечают: не дают нам занять в стране подобающее место. Каждый из них ищет возможность подняться вверх по общественной лестнице и не думает о наших небольших возможностях, которые имеются для этого. Неужели все такие, без исключения? Нет и нет! Только те, которые относятся к определенному виду, и к нашему счастью, всех их можно отнести только к одной социальной прослойке. Жаль, что многие выходцы из Венгрии принадлежат к ней. Эти парни работают здесь у крестьян. Они не получают заработной {244} платы, а лишь то, что нужно для существования. Это будет длится до тех пор, пока они не освоятся со всеми сельскохозяйственными работами. Можно сказать, что здесь место их профессиональной подготовки. Потом они будут получать заработную плату, понятно, если в них будет нужда. Цель мероприятия – подготовка сельскохозяйственных рабочих, которые могли бы поселиться в этом поселке. Несомненно, среди них будут и такие, которые затем уйдут в город.
Сентябрь 1940 г.
Прошел год со дня моего прибытия в страну. Помнишь ли ты, мама, вокзал? Это были очень трудные минуты. Я тогда не могла думать ни о своих планах, ни о будущем, я видела только тебя одну, и в сердце было ощущение, что я очень эгоистична и легкомысленна по отношению к себе самой. Одно как будто противоречит другому, но это противоречие есть во мне: одна нить связывает меня с этой страной (еще до того, как я сюда приехала), другая же, очень прочная, связывает меня с тобой. И если бы не сильная вера в то, что, вопреки всем трудностям и преградам, мы когда-либо встретимся все трое здесь, – кто знает, смогла ли бы я все это выдержать. Как тяжело говорить, а тем более, писать об этом. Мне кажется, будто я пытаюсь оправдаться перед тобой, но ведь в этом нет нужды. Я ведь знаю, что если есть человек на свете, который меня понимает, {245} согласен с моим шагом и все мне прощает, – так это ты, дорогая мама. И все же я испытываю потребность поблагодарить тебя сегодня – спустя год после того, как мы расстались – за твое геройство, которое дало мне возможность достичь своей цели. О чем еще писать? – Мне бы очень хотелось поцеловать твои руки.
