355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Хачик Даштенц » Зов пахарей » Текст книги (страница 7)
Зов пахарей
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 03:41

Текст книги "Зов пахарей"


Автор книги: Хачик Даштенц



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)

И ответил огненный конь: «Твоя печаль земная, а моя небесная. Если я останусь под солнцем, я переверну весь мир, и гора Андок снова сшибется с горой Маратук. Пусти меня, Мосе Имо, дай мне уйти».

«А как же мне своих птенцов спасти?»

И ответил конь: «Твоя рука коснулась моей гривы. В долине Семи Ложек старейшина айсоров дал Шапинанду жеребца. Ударь этого жеребца трижды по спине, и он станет сильным, как я, и проживет дольше, чем земная лошадь. А всадник на ней не будет знать поражения. Дракон будет побежден, и спасутся наседка с цыплятами. Пусти же меня, Мосе Имо, дай мне уйти. Глаз смертного ненавистен мне. А как мы ушли в подземелье, об этом рассказано в памятной книге дома Арабо. Найдите этот молитвенник и поклянитесь на нем».

«А где этот молитвенник?»

«В селе Татрак, Змо оно еще называется. Смоете скверну огнем Тахвдзора. Пусти меня, Мосе Имо, дай мне уйти».

И ушел, пятясь, огненный конь, сложил хвост в воде, как рыба, нырнул под Андок. И остался стоять Мосе Имо с пустыми руками возле Взрыв-родника. Словно видение было. Пришло и ушло.

В это время возле Взрыв-родника показался жеребец айсора, для которого я приготовил место в сарае Тер-Каджа. Я взял жеребца под узцы и подвел к Мосе Имо. Мосе Имо поднял правую руку, поглядел на нее и с силой ударил Аслана по спине. И второй раз ударил.

В ту же самую секунду жеребец преобразился. Сила огненного коня словно перешла к нему, и из простого коня стал он сказочным конем.

Старейшины Сасуна попробовали оседлать его. Первым подошел к нему Спаханац Макар, но конь сбросил с себя сасунского князя. Гале попробовал и тоже на землю скатился. Все князья по очереди попробовали – всех порасшвырял жеребец айсора.

Дошел черед Андраника. Геворг Чауш сказал ему:

«Поди оседлай своего коня». Андраник подошел к Аслану, хвост и гриву тетивою в руке собрал, трижды обвел его вокруг родника, потом отпустил хвост и гриву и взлетел в седло.

И всадник был смелый, и конь был ретивый. Всадник и конь нашли друг друга.

И погнал Алдраник своего коня и с Геворгом Чаушем спустился по склонам Цовасара в Мушскую долину, предварительно дав мне письмо чрезвычайной важности.

Мосе Имо затолкал письмо в палку, сказал мне: «В добрый путь». С этой палкой в руках пустился я на следующее утро в путь.

Мехмед-эфенди Имя Мехмеда-эфенди гремело по всей Мушской долине. В прошении, направленном наместнику Багеша, он выразил желание стать жандармом и служить в долине Муша. Просьба его была удовлетворена. За решительные действия, направленные против врагов султана, он был назначен в скором времени помощником начальника тайной полиции. Ходили слухи о том, что его прочат на место самого начальника – Хюсны-эфенди. Хюсны был известен своим варварским нравом. Каким же, значит, чудовищем должен был быть его преемник: так ведь оно водится, что каждый следующий на этом месте должен превосходить своего предшественника.

И стали люди интересоваться, откуда, дескать, взялся этот самый Мехмед-эфенди, так продвинувшийся за короткий срок, из какого он рода и что ему, собственно, нужно в Мушской долине.

Каких только версий не существовало на этот счет! Рассказывали, что это турецкий чиновник, присланный из Стамбула; им тут же возражали – нет, мол, это бедный турок из города Битлиса, некогда продававший огурцы на городском рынке. Одни утверждали, что мать его армянка, другие твердили, что как раз мать-то и турчанка. Находились и такие люди, которые клялись, что он в родстве с самим султаном. Наконец, один крестьянин, лично знавший Мехмеда-эфенди, заявил во всеуслышание на мушском рынке, что это армянин-вероотступник, звать его господин Аветис, и родом он из Манаскерта, из села Икна. И добавил: «Да он зятем приходится тамошнему ресу Погосу».

Став помощником бешкомисера, Мехмед-эфенди прибрал к рукам всю сеть тайной полиции. Он руководил всеми сложными операциями полицейских отрядов и отвечал за продвижение правительственных войск в городе Муше и близлежащих селах. В Мушской долине и в Сасуне он был известен своей строгостью и беспощадностью.

Но было еще одно обстоятельство, о котором никто не знал. Мехмед-эфенди установил тайную связь с предводителями гайдуков. Как высший полицейский чин, он всегда был в курсе всех государственных мер и намерений в отношении армян-гайдуков. Он сообщал заблаговременно Геворгу Чаушу и Андранику о готовящемся нападении, но при этом жесточайшим образом пытал попадавших в руки полиции гайдуков, чтобы заручиться полным доверием в турецких кругах. В присутствии турецких чиновников Мехмед-эфенди изображал фанатичного мусульманина, ненавидящего армян больше самих турок. Армяне называли его «предателем», «вероотступником», «оборотнем» и считали самым заклятым врагом своим, а среди турок он снискал славу преданнейшего слуги султана. Это его вполне устраивало, он сам способствовал тому, чтобы среди армян постоянно велись разговоры, разоблачающие его как турецкого прихлебателя, потому что это служило той высокой цели, которой он себя посвятил.

Мехмед-эфенди договорился с фидаи, что он, дабы отличиться от Хюсны-эфенди и других жандармов, повяжет на шею белый шарф, чтобы гайдуки смогли издали приметить его и не стрелять. С этим опознавательным знаком на шее он прочесывал окрестности Муша и все подозрительные ущелья и пещеры Сасуна, где могли прятаться повстанцы-фидаи. Когда его лазутчики сообщали ему, что в том или ином краю объявились гайдуки, он немедленно направлял туда вооруженные отряды полицейских или же роту регулярного войска, заблаговременно предупредив об этом гайдукских руководителей.

Внешне Мехмед-эфенди был очень похож на немца. Поговаривали, что днем он ходит в мечеть, а ночью исповедуется священнику-армянину.

Раздумывая об всем этом, я дошел до Талворикских гор и вдруг заметил, что навстречу мне идут сам комиссар Мехмед-эфенди и два его жандарма. На шее у Мехмеда-эфенди был белый платок. Это был тот самый багешский вероотступник. Я сразу же узнал его. Это был могучего вида мужчина с чисто выбритым красивым лицом, в военной одежде, с кинжалом на боку и вовсе не походил на того презренного человека, которого я видел в тюрьме. Так вот он кто, этот самый знаменитый Мехмед-эфенди! А если он узнает меня? Тогда в тюрьме он метнул на меня один короткий взгляд, но все-таки… вдруг да узнает? Мне стало не по себе. Что бы там о нем ни рассказывали, а вид жандарма всегда внушает ужас.

Построенная наспех по приказу султана казарма от весенних дождей пришла в негодность и развалилась. Наверное, Мехмед-эфенди прибыл в Сасун по этому делу: мастеров-армян, строивших здание, должны были призвать к ответу.

Что мне было делать? При мне было письмо Андраника. Идти вперед нельзя, поворачивать назад – тоже. По левую руку от себя я увидел зажатую между двумя высокими утесами пещеру. Звалась она Орлиное Гнездо.

Это было одно из примечательных мест в Талворике и находилось близ села Харт. Спасаясь от преследователей, беглые сасунцы прятались в этой пещере. Здесь скрывался проповедник Мигран, до того как его поймали и привели в Муш. И Арабо здесь был вместе с Миграном. И я вместе с Арабо взбирался в отвесную эту пещеру раза два. Это была страшная зияющая дыра, над ней нависал островерхий утес, Мы привязывали веревку к дереву на утесе и по веревке проникали в Орлиное Гнездо.

Да, пожалуй, это был единственный выход: спрятаться в Орлином Гнезде. Я еще раз взглянул на приближавшихся жандармов и, ускорив шаги, свернул к спасительному утесу. Но как добраться туда? Под Орлиным Гнездом скалы расступаются, образуя пропасть, а у меня нет с собой ни кусочка веревки. Хоть бы огненный конь из Взрыв-родника объявился. Перенес бы меня на недосягаемую высоту, в поднебесье, выше облаков. Но в минуту опасности выход находится сам собой и, как огненный конь, встает рядом с тобой наготове: я увидел тонкую ветку, свесившуюся с утеса, схватился за нее и, раскачавшись что есть силы, прыгнул на скалу.

Орлиное Гнездо было глубокой и путаной пещерой. Не успел я осмотреться, вдруг слышу совсем близко от себя:

«Вернись!»

Я выглянул и увидел Мехмеда-эфенди, стоявшего на самом верху утеса. Не иначе, он получил приказ арестовать меня, а может быть, подозревает, что в пещере прячутся фидаи. Меня удивило то, с какой быстротой добрался он до Орлиного Гнезда, ведь только что я видел его внизу. Да, видно, ошибся я, забравшись сюда. Как же мне теперь уйти от Мехмеда-эфенди?

Несколько лет назад правитель Муша и наместник Багеша подтащили сюда горные пушки – со стороны Габлджоза и Бсанка подошли – и обстреляли Орлиное Гнездо, хотели выкурить оттуда прятавшихся там армянских князей-повстанцев. Сейчас я видел следы этого обстрела. Само Орлиное Гнездо уцелело, но кругом было множество обломков. Для меня, конечно, пушек тащить сюда не будут. Достаточно нескольких выстрелов, и я полечу в пропасть, став поживой для орлов и ползучих гадов. Это мог сделать сам Мехмед-эфенди, который был в двух шагах от меня.

– Брось мне свою палку, – услышал я строгий голос.

– Нет у меня никакой палки.

– Если не хочешь распрощаться с жизнью, сейчас же брось мне палку.

Я вытащил незаметно письмо Андраника и бросил вверх пустую палку. Он проверил ее и увидев, что она пустая, быстро вложил в нее что-то и с сердитым видом швырнул назад: дескать, надо же, обманулся в своих ожиданиях. Палка упала мне прямо в руки.

Он еще немного постоял, наклонился, погрозил мне кулаком и, поправив кинжал, пошел обратно. Когда он скрылся с глаз, я снял затычку с палки и нашел свернутую в трубочку бумагу. Черным по белому было написано:

«Не думай, что я не узнал тебя. Ты тот самый парень, что сидел со мной в тюрьме в Багеше. Достаточно было одного взгляда, чтобы запомнить тебя навсегда. Тебя звать Смбат, ты спешишь по поручению Геворга Чауша и Андраника в Татрак – за молитвенником. Возвращайся поскорее и сообщи Андранику и Геворгу, что комиссар Мехмед-эфенди прочесывает горы. Я пришел в Сасун по делу арсеналов, но мне приказано найти их обоих. За голову каждого обещана тысяча османских золотых. Говори всюду, что Мехмед-эфенди верно служит султану, вылавливает повстанцев, забивает ими тюрьмы и отправляет их на виселицы. Это нужно для дела. Письмо уничтожь». Письмо я уничтожил.

Я провел эту ночь в Орлином Гнезде, а наутро, затолкав письмо Андраника в палку, осторожно выбрался из Орлиного Гнезда и поспешил в село Татрак.

Змо Если идти по сасунской дороге, увидишь село Татрак. Гора Чанчик надавила коленом на ее затылок, а возле ног ее раскинулся маленький лесок с аллеей из пирамидальных тополей.

Шел я, шел и уперся в это село.

Тут я и увидел Змо. Змо – они ведь повсюду есть. Мир не может существовать без Змо.

В воротах одного богатого дома стоял староста села – на голове черная войлочная шапка, талия затянута самым что ни на есть ярким поясом, и кисет за пояс заткнут.

Со всех сторон к старосте спешит народ, все больше женщины. До чего же хороши были здешние невестки! Они шли кто с поля, кто по воду, кто с родника, но, сойдя с дороги, все сворачивали к дому старосты, у всех на лице было недовольство и возмущение. Шли по одной и группами, с полными кувшинами и с пустыми, с вязанками сена на спине, с вилами и серпами в руках. Подошли близко, обступили старосту плотным кольцом.

– Ну что там стряслось, невестушки, жалуетесь на что? – спросил староста, с опаской оглядывая толпу.

– Велим тебе выставить Змо. Не было еще в мушской стране подобной потаскухи, староста. Избавь нас от нее! – крикнула одна крестьянка, смело выступив вперед.

– Прогони ее из нашего села! – потребовала другая, опуская кувшин на землю.

– Змо шлюха! – послышался еще один голос. – В своем доме святую книгу держит, чтобы грехи свои замаливать.

– Молитвенник! Из дома Рыжего попа!

– Ославили на весь мир наше село, – затараторили со всех сторон женщины!

Более или менее складно определила поведение Змо одна женщина по имени Финджо: Змо самая беспутная женщина в селе, но громче всех вопит о чужих грехах. Обзывает людей, натравливает их друг на друга, всех в селе перессорила. Идут, скажем, невестки по воду, а Змо им вслед: «Бесстыжие, одна из вас сегодня блудила, которая же?» Идут доильщицы в горы – кричит вслед: «Эй, приглядывайте за той малявочкой, не то худо будет, ославит она нас!» Несут жены обед в поле мужьям своим, остановит какую-нибудь и говорит ей шепотом: «Ахчи*, до чего же твой пострел похож на, нашего ночного сторожа Антевана…» А то вдруг потянет кого-нибудь за платок да завопит: «Жена деверя, подколодная змея!»


____________________

* Ахчи – простонародное обращение к женщине.


____________________

– Надоела она нам, староста, сил нет. И снова:

– Дай продохнуть от нее!

– Гони ты ее из села!

– Да молитвенник отбери!

– Ее сила в святой книге!

– Или мы, или Змо, выбирай, староста!

Староста сердито поискал кого-то глазами.

– Где глашатай? – спросил он.

Глашатай явился.

– Парень Мхто, поди-ка приведи эту бесстыжую сюда.

– Кого это?

– Змо, кого же еще! Скажи, староста зовет.

Пошел глашатай Мхто вперевалку и вскоре вернулся, и женщина с ним пришла. Это и была Змо.

Двух детей имела Змо, но мужа у нее не было. Одного сына звали Канон, другого Анканон. Канон означает – закон, законный, выходит, а Анканон – незаконный, значит.

Мальчишки эти, когда вперед хотели идти, пятились, когда пятиться надо было – вперед шли, зад и перед путали, то и дело падали и расшибались, но духа не теряли.

При виде Змо молодые невестки стыдливо опустили головы, а пожилые женщины отвернулись. Змо пришла с насурьмленными глазами, лицо в красной краске, на ногах зеленые чувяки, а на голове желтый платок.

Пришла, встала перед толпой, бросила на женщин презрительный взгляд, уперла руки в бока и говорит:

– Ну так я пришла, староста, зачем звал?

– Вижу, что пришла. Подойди ближе. Змо сделала несколько шагов.

– Слушай, Змо, вот уже три тысячи лет село наше Татрак стоит в долине Муша на этой прохладной горе, по дороге в Сасун. Но такого беспутного существа, как ты, наш край еще не видел.

– Полегче рот свой раскрывай, староста.

– И впрямь бесстыжая! – рассердился староста. – Не хватит тебе наше село позорить? Народ весь, видишь, собрался, требуют гнать тебя из села.

– Вот эти шлюхи?

– Молчи! Скажи-ка лучше, что тебе сделали эти смиренные молодые невестки, эти невинные армянские женщины, для чего ты день и ночь поливаешь их грязью? Это что же получается – воровка ты сама, потаскуха сама, а их обзываешь? Что же ты им свои клички даешь? Насколько мне известно, ни свадьбы у тебя не было, ни мужа. А у них свои законные мужья, и брак их записан в нашей церковной книге. Достойные, прилежные люди, чтущие свой дом и род. Трудолюбивые, все село как один-единый улей работает. Да погляди ты, что это за женщины! В присутствии мужчин воду отвернувшись пьют. Так зачем же смущаешь покой нашего замечательного народа, наших славных людей? И без того у нас мучителей немало. Может, ты жена султана, так иди садись рядом с ним. А если ты возлюбленная бека, ступай к своему беку, что тебе делать среди нас, тружеников. Погляди на смуглые эти, пригожие лица. У всех свой естественный цвет, и пахнут наши невестки цветами и травами наших лугов и полей, а ты… что за пакость размазала по своему лицу, что это за краска на нем? Откуда ты эту погань сюда принесла? Душою нечистая, с виду сатана, а в доме святую книгу держишь! Отвечай мне перед всем народом – куда тебя отправить, как нам от тебя избавиться?

– Прогнать Змо, прогнать из села! Не хотим ее, не желаем! – закричали женщины в один голос.

В это время на горе Чанчик показалась бедно одетая женщина и, оступясь на каменистом склоне, сошла в село.

Самой бедной жительницей села была Фидо, муж ее давно умер, дом стоял пустехонький. Топлива у нее никогда не было. Обед готовила у соседей. Детей своих кормила похлебкой из крапивы. Набирала в поле крапиву, тем и пробавлялись.

Пришла Фидо, в переднике крапива, в руках нож держит. Увидела, что все женщины кричат: «Не хотим, не желаем!» – и сама еще издали стала кричать: «Не желаем, не хотим!»

Староста ее спрашивает:

– Тетушка Фидо, эти люди знают, для чего они горло дерут. А ты что кричишь, ты-то чего хочешь?

– Не знаю, почему они так кричат, но зря народ голосить не станет. Где весь народ, там и Фидо.

– О Змо разговор, – объяснил староста. – Народ хочет прогнать ее из села. А ты что скажешь?

– Да разве ты не знаешь, староста, что Змо шлюха? Креста на ней нет. Двое детей у нее, оба полоумные. Позавчера я чуть глаза ей не выколола! Говорит мне: «Фидо, ты что каждый день в горы таскаешься? Смотри, там под деревьями фидаи прячутся. Ежели понесешь, кто ребенка твоего крестить станет?» Это мне-то! Нет, староста, или я останусь в селе, или Змо. Побойся, бога ради. Ты что же, спрашивается, свои грехи на меня взваливаешь, а?! Возьму да и пожалуюсь на тебя самому главному фидаи – Роднику Серобу!

– Родник Сероб давно уж мертв.

– Геворгу Чаушу пожалуюсь. Тебе дело говорю, староста, – или я, или Змо.

– Не велика беда, уходи, – фыркнула Змо. – Одной нищенкой меньше будет.

– Лучше нищей быть, чем бесстыжей, – и Фидо плюнула в лицо Змо, повернулась и ушла.

– Получила? Ну что теперь скажешь? – обратился к Змо староста.

– Что говорить-то, староста? Разгони их всех, тогда и скажу, – ответила Змо, вытирая лицо.

– Ступайте, невестушки, ступайте по домам. Посмотрим, что Змо мне скажет.

И все женщины, старые и молодые, разошлись, пошли по домам.

– Ну, староста, чтоб тебя землей засыпало, – сказала Змо, когда все разошлись. – Я-то думала, ты умный человек. Ты и сам знаешь, что беспутней меня на свете нет бабы. Что же мне еще остается, как не обзывать всех? А святая книга… так я ею грехи свои замаливаю.

– Как она к тебе попала?

– Один знакомый курд нашел в ущелье Красного Дерева. Ночью пришел ко мне и принес в подарок молитвенник.

– Когда это было?

– Тому уж семь лет.

– За то, что призналась, оставляю тебя в селе, но книгу у тебя отберу. Это молитвенник «Кочхез» из дома Рыжего попа, тот самый, что Арабо потерял в брнашенском лесу. В нем пергаментные листы и серебряный оклад, седьмого века эта книга.

– И обернута в платок. На платке нарисована соха, мужчина с сохой, поле пашет.

– Быстрей иди домой, принеси мне эту книгу.

– Воля твоя, староста.

– Парень Мхто!

– Чего желаешь, староста?

– Пойдешь с Змо, возьмешь молитвенник «Кочхез», принесешь мне.

– Иду, староста.

Мхто принес молитвенник, и я, попрощавшись с селом Татрак и его старостой, взял книгу дома Арабо и пустился в обратный путь.

Вот вам и Змо. Я увидел ее в селе Татрак. Такие Змо повсюду есть. Мир не может существовать без Змо.

Огонь в Тахвдзоре Но ведь я должен смыть скверну с молитвенника Арабо, так мне наказал огненный конь из Взрыв-родника. В конце молитвенника был ишатакаран – памятные записи. На первой страничке этих записей я прочел: «Если увидишь меня у мерзкого человека или в кощунственном месте, смой с меня скверну тахвдзорским огнем». Я вспомнил, что в Хутском краю есть село с таким названием, и, не долго думая, направил шаги в сторону Хута.

Село это находилось над самым обрывом, тянулось вдоль глубокого оврага. Напротив возвышалась гора Маратук. Тут же протекала брнашенская речка. В селе этом жили армяне вперемешку с курдами из рода Шеко. Дома армян были каменные, добротные. Земля была полюбовно поделена между армянами и шекоевскими курдами.

Вдруг я услышал за собой чьи-то шаги. Какой-то мужчина обогнал меня – на меня он не обратил никакого внимания. Под мышкой он держал белый холщовый мешок и какой-то инструмент, какой – я не разглядел. Он шел, чуть подавшись вперед, не отрывая глаз от земли, словно бы отсчитывал свои шаги.

На лице его было выражение крайнего отчаяния. Видно было, что его мучает совесть. То ли он уже убил кого-то, то ли шел убивать, такая в нем была решимость.

Он пересек просяное поле и постучался в первую же дверь. Дверь ему открыла женщина из хутских армян.

Мужчина сложил к ногам женщины кусок холста, который держал под мышкой, и что-то вроде молота и опустился на колени.

– Вот та кувалда, которой я убил вашего мужа, и вот тот саван, в котором я хочу лечь в землю. Я совершил преступление, которому нет прощения, и потому я сам своими ногами пришел к вам и саван с собой принес. Я хочу пролить свою кровь взамен пролитой мною крови. Вверяю вам свою жизнь. Убить меня или миловать – вам решать.

– Мое горе велико, но я армянка и не оскверню своего порога бесчеловечным поступком, – ответила женщина. – За смерть моего мужа я бы потребовала десятки жизней даже через много лет, но раз ты сам с саваном пришел в мой дом, готовый принять от меня смерть, мне нечего сказать. Прощаю тебя.

– Если прощаешь, позволь мне причаститься перед твоим очагом и взять из него огня, чтобы разжечь мой угасший очаг.

– Для причащения лучше пойти в дом деда Хонка, – сказала уроженка Хута. – Я в этом году еще не обновила свой огонь.

Мужчина взял свой саван и инструмент, и они пошли на северную сторону села.

Я понял, что мне нужен тот же самый дом, вернее – огонь из его очага, и решительно последовал за ними.

Дом деда Хонка стоял, опершись о скалистый холм. За домом виднелся лесок.

Семья деда Хонка в Тахвдзоре происходила от знаменитого рода хутца Ована. Перед этим домом, согласно преданию, захоронена соха пахаря Ована, и каждый год, перед тем как отправиться на весеннюю пахоту, землепашцы приходят к этому дому в знак уважения к памяти хлебороба Ована.

Об очаге этого дома рассказывали чудеса. Говорили, будто впервые огонь в этом доме разжег сам пахарь Ован, высек его своим кремнем и поднес к очагу. И с того самого дня огонь этого дома считается священным и почитаем не только тахвдзорцами, но и жителями окрестных деревень, армянами и курдами.

Возле очага всегда сидит самый престарелай член семьи – следит, чтобы огонь в нем никогда не гас. Если огонь слабеет и вот-вот должен сойти на нет, страж огня спешит в лес за хворостом или же, притащив громадную, долго тлеющую корягу, бросает ее в очаг. На протяжении тысячи лет сменяли друг друга мужчины и женщины – до глубокой старости стерегли они огонь, некогда зажженный землепашцем Ованом. Ныне за стража здесь был дед Хонка, белый как лунь, и борода белая-белая.

У хутцев было принято раз в году обновлять огонь в очаге. Происходило это всегда 14 февраля. В этот день каждая семья разжигала перед своим домом или на кровле праздничный костер – назывался он «тэрындэз», – и, взяв из него несколько горящих головешек, люди заменяли ими старые головешки в очаге.

Мужчины из дома деда Хонка первые разжигали костер «тэрындэз» перед своим домом. Это был сигнал – следом разжигали свои костры все остальные жители села. Первым через огонь в костре прыгал сам дед Хонка, потом сын его ткач Акоп, потом внуки Симон, Давид и Мушег. К вечеру по всему селу ярко пылали костры. Когда огонь затихал, сын и внуки деда Хонка, выхватывая из костра горящие головешки, кидали их на свои поля, приговаривая: «Слава верхнему полю, да уродится в нем много хлеба!» Или же: «Слава просяному полю, да пребудут в нем колосья большие-пребольшие!» Под конец прямо с кровли кидали последнюю головню в заснеженную стену своего хлева – чтобы их упряжный был сильным, чтобы коровы обильное молоко давали.

На одной из свадеб дома Хонка играл знаменитый Натора Арен, тот самый, что за год до этого во время жертвоприношения на горе Маратук дал обет и двадцать четыре часа непрерывно дул в свирель, – семь свирелей из самшита загубил, подыгрывая для пляски «Зовынд». И это еще более прославило патриархальный дом деда Хонка.

Огонь в очаге деда Хонка ярко горел, когда мы переступили порог дома. Рядом с очагом на лисьей шкуре сидел дед с белой бородой. В доме, в отдельном закуточке, рядом с насестом, разгоряченный работой, вертел свой челнок ткач Акоп.

При виде пришельцев – женщины в, черном и мужчины с саваном в руках – глава старинного рода поднялся.

– Дед Хонка – святой нашего села, и этот огонь – священный огонь. Покайся в грехах перед этим очагом, – сказала женщина совершившему убийство.

– Большой грех я совершил, дед, и пришел расплатиться за пролитую кровь собственной кровью. Клянусь этим священным огнем, убийство это не было преднамеренным, так случилось. Если хотите, убейте меня, а если жизнь даруете, дайте заодно и уголек от вашего огня, чтобы я снова зажег огонь в своем очаге, – сказал горец, складывая к ногам старца свой саван и кувалду.

Дед Хонка, знавший про это убийство, наклонился и, взяв из очага головню, протянул ее пришельцу,

– Ступай, разожги огонь в своем очаге.

Мужчина принял головню, поднял с земли саван с кувалдой и вместе с женщиной в черном вышел из дома деда Хонка, унося с собой огонь Тахвдзора.

Дошел черед до меня. Я ведь тоже за этим огнем пришел сюда. Не будь я невольным свидетелем этой сцены, навряд ли поверил бы, что есть на свете огонь, который может снять скверну. Значит, правду говорил огненный конь Взрыв-родника.

Молча протянул я молитвенник «Кочхез» деду Хонка.

– Сколько лет уже, как осквернена сия книга? – спросил дед, догадавшись, в чем дело.

– Семь лет.

– Мужчина осквернитель или женского рода особа?

– Женщина дурного поведения по имени Змо, из села Татрак.

Дед Хонка положил книгу Арабо в корзину и подвесил под самый ердык*.


____________________

* Ердык – отверстие посреди потолка, служащее одновременно окном и дымоходом.


____________________

Семь дней синий дым из тахвдзорского очага окуривал книгу. На седьмой день дед Хонка спустил корзину и отнес, положил ее на камень, под которым была захоронена соха хутца Ована. На рассвете дед позвал своего сына, ткача Акопа, и внуков Симона, Давида и Мушега и, вызволив из корзины молитвенник «Кочхез», по очереди приложил его к груди каждого, после чего положил себе на грудь, и в таком положении они семь раз дошли до дремучего бора – впереди дед, за ним сын и внуки.

Потом он сорвал семь разных цветков и семь листьев с семи разных деревьев и заложил их между страницами на равном друг от друга расстоянии. Когда небо затянули облака, он дождался, пока семь раз вспыхнет молния и озарит страницы, при этом он сказал семь разных заклинаний, ему одному понятных. Последнее, что он сделал, – зашел в дом и высыпал цветы и листья из книги в огонь.

И когда книга полностью очистилась от скверны, я взял ее и поспешил к монастырю Аракелоц.

Битва в монастыре

Стояла душная осень.

Оба моих любимых героя со своими солдатами засели в монастыре Аракелоц. Багешский Али-паша с трехтысячным войском окружил монастырь, решив выловить гайдуков. И уже было несколько тяжелых сражений между горсткой гайдуков и многочисленным войском Али-паши.

Прослышал я, что из Муша парламентеры должны пойти в монастырь, и среди них священник Хесу. Поведут переговоры от имени султана с Андраником и Геворгом Чаушем. Всего парламентеров должно было быть – два высокодолжностных турецких чиновника и один армянин, известное духовное лицо.

В мирской одежде войти в монастырь было невозможно, поэтому я переоделся служкой и с молитвенником «Кочхез» под мышкой встал на дороге, по которой должны были пройти парламентеры с отцом Хесу.

Жду я, жду. Наконец парламентеры показались. Все трое на лошадях. Впереди – начальник полиции Багеша Мухти-эфенди с белым флагом в руках, за ним Мехмед-эфенди с белым платком на шее, на покрасневшем лице свежий шрам. Последним ехал архимандрит Хесу на гнедой лошадке. Хесу был мужчина крепкого сложения, на широкой груди окладистая белая борода.

– Святой отец, – обратился к нему я, – я из здешних монахов, ходил в село Татрак, чтобы разыскать там утерянный молитвенник рода Арабо. Вернулся вот, хочу войти в монастырь, но божий храм осажден.

– Идем, сын мой, идем со мной, – сказал Хесу и взял у меня молитвенник.

Я молча присоединился к парламентерам. Увы, я нашел свое старое пристанище изменившимся. Накануне резко похолодало, снег завалил вход в монастырь.

К югу от монастыря было большое гумно. Здесь я в детстве пускал голубей – они летели на колокольню. Все это пространство заполнено было сейчас вооруженными всадниками. Увидев, что осажденные не сдаются, Али-паша и его сотники привели из Муша мастеров-армян и на расстоянии двухсот шагов от ограды построили каменные баррикады, решив таранить стены монастыря.

Возле часовни парламентеры спешились. Женщина-гонец с поднятыми руками прошла в монастырь и вернулась с ответом Андраника: «Можете войти». Оставив лошадей возле часовни, три парламентера направились к монастырю.

Впереди по-прежнему вышагивал Мухти-эфенди с белым флагом в руках. За ним Мехмед-эфенди шел. Шествие замыкал отец Хесу. Я шел рядом с Хесу в одежде молодого послушника.

Со стороны монастыря послышался залп – на снег попадало несколько десятков фесок. Сидевший на дереве аскяр упал мне прямо под ноги. Сначала феска упала, потом он сам.

Монастырь Аракелоц имел два входа: одна дверь поменьше, другая – двустворчатая с аркой. Двустворчатая дверь намертво была забита. Перед малой дверью было множество искусственных заграждений, и вокруг были вырыты окопы. Девять армянских солдат защищали вход в монастырь – на каждого воина приходились три позиции. Они стреляли, быстро перебегали на другую позицию, снова стреляли, потом перебегали на третью позицию, создавая видимость большого войска. Неподалеку от них две женщины и один вооруженный священник строили новые укрепления.

Всего же осажденных было около тридцати человек, и было у них на всех про всех тридцать семь винтовок, из них две кремневки. Пули, выпущенные из тысячи вражеских винтовок, со свистом впивались в стены монастыря; в ответ летели считанные пули осажденных.

При виде белого флага в руках начальника жандармов в войске протрубили «отбой», и мы, пройдя сквозь ряды аскяров, победно приблизились к входу.

Мухти-эфенди, сняв феску, трижды поклонился монастырю и, поднявшись на цыпочки, постучал древком по маленькой двери.

– В монастырь нельзя, – послышался угрожающий голос.

– Мы от султана, парламентеры! Паша поручил нам войти в монастырь под прикрытием белого флага! – прокричал начальник жандармов.

Дверь открылась. По обе стороны входа стояла стража – четверо мужчин могучего сложения. У каждого в руке по зажженному полену, от которого они то и дело прикуривали, С усов их свисали сосульки. Вода с сосулек с шипением капала на огонь. Мухти-эфенди в ужасе попятился.

– Почему опаздывают, приказ ведь дан, – послышался голос Андраника откуда-то сверху.

– Приказ дан, да гости боятся входить, – доложил один из стражи, с головешкой в руках двигаясь к лестнице»


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю