Текст книги "Зов пахарей"

Автор книги: Хачик Даштенц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)

Еще одно серьезное обвинение выдвигалось. Спаханац Макар, происходя от старинного талворикского рода, считал Сасун сердцем Армении, а Талворик – сердцем Сасуна. Он был из тех фидаи, кто считал, что оружие для фидаи должны изготовлять сасунские кузнецы-армяне и не стоит его привозить из Дамаска или еще откуда-нибудь. Восточную Армению, за исключением Карабаха и Зангезура, Макар презрительно называл «страной красоток».

Положение было серьезное. Ведь это я, пробираясь сквозь снег и вьюгу, принес-доставил отряду оружие из «страны красоток». Это я дошел с мущцем Тиграном до Карса и Александрополя, выполняя приказ Геворга Чауша. Так что упрек Макара отчасти и ко мне был направлен, хотя он и любил меня за то, что я совсем еще юным пареньком пошел в фидаи, искренне желая отдать себя священной борьбе за свободу.

Да что я – весь отряд лихорадило, все потеряли сон и покой.

Но вот однажды, когда все мы были в сборе, пришел к нам на лесную нашу стоянку Утес. И был он на сей раз неузнаваем – ни бурдюка за плечами, ни лохмотьев дервишских.

Он был одет в одежду фидаи строгих тонов, а в руках держал оружие.

Против бывшего воина Арабо, того самого предводителя гайдуков, знаменитого Геворга Чауша затевался бунт, Утес пришел наказать зачинщиков бунта и восстановить единство среди повстанцев.

Кто же был самый главный зачинщик? Спаханский князь Макар. Опустив головы, молчаливые стояли фидаи под дубами. Все здесь были. Один только Чоло отсутствовал… И никак не верилось, что найдется такой, кто осудит Макара и свершит над ним суд.

Но Утес принял решение – обезоружить спаханского князя.

– Если ты тот Макар из Спахана, что свыше двадцати лет носишь оружие, если ты нарушил дисциплину фидаи и попрал честь своего начальника, приказываю тебе сдать оружие. Брось его на землю, – сказал Утес, обращаясь к князю-сасунцу.

Макар стоял сумрачный рядом с Гале – крупная, вся седая уже голова, налитые кровью глаза, губы белые, усы спутались.

Он стоял растерянный, ни слова не говорил.

– Ты, спаханский хозяин, – продолжал Утес, – опасен всем нам сейчас. С тобою несколько талворикских князей только, а с Геворгом Чаушем – весь Тарон и вся Армения. О какой еще «стране красоток» толкуешь ты? Нет такой страны, чушь это. Есть одна Армения, один армянский народ. И я, и Геворг Чауш, и еще некоторые наши фидаи бывали там. И мы никогда не забывали, что гнездо наше – наша земля армянская и что никогда наше яичко не падало в чужое гнездо. Конечно, всюду есть такие негодные курицы – те, что бросают яйцо где попало, – таких кур хозяйка мигом ощипывает и спускает в тоныр. Ты сам из села, знаешь, о чем говорю. Да будет тебе известно – мы не враждуем со своими братьями; напротив, рука об руку должны действовать мы, чтобы освободить страну от султанского ига и занять достойное место рядом с другими свободными народами. А ты этими своими вредными речами наносишь урон нашему делу. Один кузнец Амзе не в состоянии обеспечить оружием всех повстанцев. И поэтому, хотим того или не хотим, мы должны обращаться за оружием в Дамаск или же, как вы говорите, в «страну красоток». Что касается женитьбы Геворга, я согласен, это позорное пятно, но ошибка Геворга не освобождает тебя от ответственности. Повторяю: сложи оружие, если клятва фидаи свята для тебя.

Макар молча отстегнул кобуру, снял с себя кинжал, снял патронташ, что десятки лет с честью носил, и, поглядев с обидою на товарищей, отделился от них, поцеловал оружие и бросил к ногам Геворга Чауша и Утеса.

Быть лишенным оружия – самое тяжкое наказание для фидаи. И мы, cдepживaя жалость, смотрели на своего старшего товарища, подвергшегося этой тяжкой участи. Смотрели на широкоплечего седовласого князя спаханского: склонив голову, он стоял перед нами безоружный.

Утес прикзал обезоружить также дружков Макара – лачканского Артина, Гале и шеникца Манука. Первые двое безропотно подчинились, а шеникец Манук восвротивился приказу, прижал к себе ружье и говорит: «Не дам! Лучше пулю в лоб получить! Ты что, с моей честью играешь?!»

Князь Макар молча поглядел на Манука; тяжело ступая, приблизился к нему, отнял ружье, ударил Манука прикладом по спине и сердито бросил его оружие на землю.

Утес приказал мне и артонскому Джндо пойти ночью в Шеник и разоружить Чоло – он лежал там раненый.

Послышались шаги – великан в громадных трехах прошел рядом с Геворгом Чаушем и двинулся к лесу. Вот он обнял ствол могучего дуба, медленно опустил постаревшую голову на грудь. Это был князь спаханский Макар. Он плакал, как ребенок, отверженный и одинокий. На всех нас подействовали его слезы; угрюмо потупившись, стояли мы опечаленные.

Сердце Геворга Чауша и без того было переполнено. Он подошел к старому Макару, обнял его и опустился перед ним на колени.

– Ударь меня, отведи душу, дядюшка Макар. Грешен я, знаю, и бог не простит меня. Но воинский грех тяжелее всякого другого.

– Ох, сынок мой, родимый! – прорвало Макара, и он обнял Геворга, прижал к груди его голову.

Оба они были сасунцы и теперь плакали как дети, горькие проливали слезы, потрясшие суровых солдат.

Ровно месяц спаханский Макар был лишен права носить оружие. Он был наказан за нарушение фидаистской дисциплины и за неподчинение гайдукскому своему предводителю.

Сулух Возле деревни Сулух есть старый мост. На одиннадцати сводах держится. А течет под ним речка Арацани. Река в этом месте довольно широкая, весной же, когда она разливается, ее невозможно одолеть вплавь. 26 мая 1907 года мы с Геворгом Чаушем отправились в Сулух. Днем раньше прибыли сюда алваринчский Сейдо и остальные фидаи. Утром 27 мая сидели мы все в доме моего знакомого сулухца Месропа. Того самого Месропа, чья мать вылечила меня ивовыми прутьями.

Один из наших ребят видел накануне во сне Геворга Чауша в епископском одеянии, на голове – корона в жемчугах. Вдруг, говорит, Геворг исчез, осталось одно только одеяние.

– Небось, ночью голый спал, вот и приснилось невесть что, – рассмеялся Геворг.

Шеникец Манук и ализрнанский Муко разогрели воду, и мы с мушцем Тиграном отвели видевшего сон в хлев и посадили в корыто. Пришел Геворг Чауш, вылил на него кувшин холодной воды. Фидаи вскочил и, выхватив из моих рук ковш с горячей водой, плеснул Геворгу на голову. Стали мы все водой друг друга обливать. Один только спаханский Гале не принимал участия в нашем веселье, сидел себе в комнате и спокойно попыхивал трубкой. Вдруг вбегает в хлев хозяин дома, бледный как покойник, и говорит: «Со стороны Муша войско движется».

– Большое? Малое? – спрашивает Геворг.

– Все поле в Хопере черное.

Взял Геворг Чауш бинокль, поднялся на кровлю, а я отдал приказ подготовиться к бою. Все забегали. И только Гале продолжал сидеть спокойно. На редкость медлительным был Гале. Рядом могла пушка выстрелить, а он и бровью бы не повел.

– Эй, Гале, вставай, ты что расселся? – говорю.

– А что, куда торопиться-то? – отвечает Гале, разжигая потухшую трубку.

Пришел Геворг Чауш, озабоченный.

– Сам Скопец Бинбаши идет на нас, – объявил он и распорядился немедленно седлать коней и покинуть Сулух, потому как невозможно десятку людей вступать в бой с целой армией.

Но где взять столько лошадей?

И тут алваринчский Сейдо решительно заявил, что не оставит село. К нему присоединились еще несколько фидаи и курд Хасано.

Гале продолжал невозмутимо курить свою трубку.

Геворг увидел, что мы окружены и боя не миновать, сдернул с плеча винтовку и на ходу стал распределять позиции, где кому встать.

Мне он приказал залечь в старых развалинах за селом. Сам занял высоту, с которой обозревалось все поле Хопера. А защиту моста поручил курду Хасано и еще одному парню из Мушской долины.

Нескольких ребят он отправил к недостроенной церкви – откуда хорошо просматривался большак.

Я взял с собой алваринчского Сейдо, ализрнанского Муко, мушца Тиграна и пошел к развалинам. Несколько сулухцев присоединились к нам. А Геворг со спаханцем Гале, сулухцем Месропом и его сыном Хуршудом, прихватив десяток местных смельчаков, залегли на кровле.

За церковью устроился шеникец Манук с несколькими вооруженными крестьянами. Хасано со своими ребятами поспешили к мосту.

Скопец Бинбаши был из кубанских татар, хотя кое-кто утверждал, что он кабардинец. В 1878 году он участвовал в русско-турецкой войне как доброволец. Воевал и под Шипкой. В йеменской и македонской войнах стал сотником. Последние годы жил в Муше и подавлял волнения в Сасуне. Он был самым влиятельным военачальником в Багеше. Вообще-то Скопец не имел ничего против фидаи. Он даже симпатизировал Геворгу Чаушу и любил повторять: «Если б я был армянином, то уж как Геворг Чауш». Каждый раз, когда поступал приказ выступить против гайдуков, Скопец через Мехмеда-эфенди или других доверенных людей предупреждал Геворга, чтобы тот принял меры и скрылся.

И вот этот старый воин, кого природа жестоко наказала, поскупившись хотя бы единым волоском украсить его лицо, двигался сейчас с несметным войском к Сулуху.

Это был первый случай, когда Скопец не предупредил Геворга Чауша.

Кругом была голая равнина, и я со своих развалин видел, как движется по большаку рота за ротой в четыре колонны. В глазах моих почернело. Впереди войска вышагивал Скопец Бинбаши собственной персоной, с ружьем на плече, с саблей наголо. Рядом с ним аскяр – телохранитель, наверное. Войско поравнялось с нами. Слышался тяжелый топот ног – тысячи ног. Пыль столбом стояла. А вот и конница показалась, устремилась к церкви св. Геворга.

Но тут раздались выстрелы с кровли. Следом мы ударили. Неприятельский рожок протрубил тревогу, и султанское войско, наслышанное о «новейшем» оружии гайдуков, в ужасе бросилось врассыпную. Аскяры залегли в ямах. Кое-кто ползком добрался до наших развалин. Кое-кто мертвым прикинулся. А два-три аскяра забрались на стену и нацелились на нас. Один из них даже свесился, хотел схватить за дуло ружье Сейдо.

– Сдавайся! – заорал турок хриплым голосом.

Мой выстрел свалил его. И второго та же участь постигла.

Скопец Бинбаши вдруг повернулся на месте и с ружьем в руках растянулся на земле. Попытался было встать.

Не смог. Перевернулся и скатился в канаву – голова во рву, ноги на большаке.

Увидев падение Бинбаши, султанское войско обратилось в бегство, оставив тело своего тысячника на сулухском поле.

Так бесславно кончил жизнь самый смелый воин султана Гамида.

Трубач-аскяр вскочил на лошадь и хотел было уже бить отбой, но пуля ализрнанского Муко поразила его и, пролетев через трубу, вылетела из затылка. Трубач растянулся рядом с тысячником – голова на большаке, ноги в канаве.

Вдруг мы заметили, что на кровле Геворга Чауша подозрительно тихо. Не видно Гале, а один из сулухцев, встав на колени, склонился над раненым – кто-то из наших ранен, значит.

– Геворга подбили, – прошептал Сейдо.

Я кинулся туда. Гале, ослепший на оба глаза, лежал возле колодца. Геворг Чауш, раненый, сидел рядом. Пуля врага пробила навылет грудь Геворгу, другая застряла в левом колене, когда он перезаряжал ружье.

К вечеру мы были вынуждены оставить Сулух: из Муша на нас двигались новые силы.

Сойдя с кровли, я в последний раз зашел в дом, где лежали Геворг Чауш и Гале. Шеникец Манук скорбно сидел возле них. Сейдо с кремневкой на плече стоял, облокотившись о стену. Он был ранен в руку. Мушец Тигран и ализрнанский Муко сидели тут же.

– Гале кончился, а Геворг еще жив, – доложил шепотом шеникец Манук.

Я приказал срочно покинуть Сулух. Все встали.

– Геворга привязать к спине лошади, а Гале бросить в реку, – приказал я.

Все чувствовали, какое это тяжелое решение, но другого выхода у нас не было. Шеникец Манук взял своего старого товарища за руки, поцеловал его окровавленное лицо; ализрнанский Муко взял Гале за ноги, и они, раскачав, бросили его в Арацани. Только мгновение видели мы, как приняли мутные воды Арацани тело нашего героического товарища. Никогда еще не был Гале таким быстрым – течение подхватило его, умчало. Куда унесло, куда умчало – бог весть.

Сулухец Месроп привел нам лошадь. Мы привязали Геверга к спине этой лошади.

Шеникец Манук пошел впереди, следом двинулся я с несколькими гайдуками. За нами – алваринчский Сейдо, взявшись раненой рукой за уздечку. С одной стороны лошади шел мушец Тигран, с другой – ализрнанский Муко. Шествие замыкали жители Сулуха во главе с Месропом.

Темень стояла непроглядная. Аскяры подумали – мы из их войска, пропустили нас; под конец только сообразили, в чем дело, стрельбу подняли. Попали в лошадь Геворга. Я успел подхватить Геворга и потащил его на себе. Лошадь скатилась в Арацани.

Курд Хасано, который с несколькими ребятами охранял мост, сильным огнем обеспечил наше отступление. И мы, по очереди неся Геворга Чауша на спине, доставили его в село Хашхалтах.

Я подошел к Геворгу Чаушу, последний отрезок пути его нес Сейдо.

– Рана у тебя легкая, Геворг, – обнадежил я товарища, помогая опустить его на тростник.

– Мое дело конченое, и это божья кара, – слабым голосом прошептал гайдукский предводитель. – Из-за одного человека не стоит всех подвергать опасности. Оставьте меня здесь, а сами идите дальше. Ехсо и Вардгеса оставляю вам.

Возле Хашхалтаха Медовая речка, соединяясь с Драцани, образует треугольник. Мы решили оставить Геворга в зарослях тростника, но не одного, а с сулухцем Месропом. Мы оттащили Геворга в глубь зарослей, устроили ему подстилку из тростника, устлали ложе свежей травой. В последнюю минуту Геворг показал глазами на свое оружие и бинокль. Бинокль я взял, а оружие оставил при нем.

Два солдата попробовали глубину реки в этом месте. Вода доходила до подбородка, а местами покрывала с головой. Два пловца перевели шеникца Манука, а потом меня и остальных гайдуков.

На нашей дороге лежало небольшое село Сндзнут. Мы спрятались в часовенке при кладбище. На рассвете в часовенку пришел сельский звонарь. Увидев нас, он страшно удивился и сказал, что в селе войско султана и потому нам не следует выходить из часовни. Звонарь поднял каменную плиту в алтаре, и мы спрятались в подполе, тесно сгрудившись. Шеникец Манук был опытный человек, самый бывалый среди нас; он почувствовал, что звонарь, видать, трусливый и может выдать нас, и потому не дал звонарю уйти, стащил его к нам и медленно опустил каменную плиту.

Звонарь думал, что мы беглые каторжники, и в качестве новости поведал нам, что вчера в сулухском поле была большая битва между султанским войском и фидаи. И что в битве этой погиб сам Скопец Бинбаши.

– От чьей пули? – спросил шеникец Манук.

– Геворг Чауш убил его.

Воодушевленный нашим вниманием, звонарь поведал, что на поле брани осталось много сотников, тысячников, а уж воинов султанских, полегших на поле брани, не счесть.

– Все поле сулухское в трупах, – сказал он, – а конники султана рыщут по селам, Геворга Чауша хотят найти, ранен он, говорят, и жену его с ребенком приказали найти.

Фидаи, усталые, заснули, а звонарь продолжал рассказывать, сидя на коленях у шеникца Манука.

С наступлением сумерек мы покинули часовню. Перед тем как уйти, мы связали звонаря и закрыли его в часовне, чтобы он не знал, в каком направлении мы уходим.

Я отправил своих гайдуков с шеникцем Мануком в Красное Дерево, приказав ждать меня в кленовом леске. Алваринчского Сейдо я поставил замыкающим. Впереди должен был идти Хасано. Я вручил им бинокль Геворга Чауша, свою сумку, одежду и оружие и, одевшись турком – погонщиком быков, пошел обратно в Сулух. Я переплыл вновь реку Арацани и добрался до тростников в ту минуту, когда аскяры выносили оттуда тело Геворга Чауша, чтобы везти в Муш.

Сулухца Месропа среди них не было.

Геворг Чауш умер 28 мая на рассвете, сжав в руке сорванные в агонии травинки.

Аскяры отправили меня за подводой. Я пошел в село и, взяв из первого армянского дома подводу с упряжкой быков, вернулся в заросли тростника. Я обнял мертвое тело своего любимого предводителя, положил в телегу и, медленно погоняя быков, повез Геворга Чауша к Мушу.

Я доехал до местечка Сломанные камни. Это рядом с Мушем. В Муш я не вошел.

Мехмед-эфенди вышел с оркестром встретить тело Геворга Чауша. Он увидел меня на подводе, сердито выругался в адрес фидаи, но, сняв шапку, молча встал рядом с телегой, словно в траурном карауле.

Он по-прежнему был в жандармской своей форме, с белым платком на шее. Накануне в Муше с почестями и музыкой похоронили Скопца Бинбаши. Тот же военный оркестр проводил тело Геворга Чауша на кладбище возле Сачки-Дурана. Здесь хоронили всех фидаи, которые после смерти попадали в руки султанских чиновников. У меня на глазах Геворга опустили в могилу, и солнце Тарона закатилось.

Мехмед-эфенди, облокотившись на облучок, стоял рядом со мной, внимательно следя, чтобы не было беспорядков.

– Ступай, мой сын, – тихо сказал мне Мехмед-эфенди, когда рядом с нами никого не было. – Ты то монах, то погонщик быков. Господь с тобой. Битва в Сулухе потрясла весь Муш. Всю ночь я оплакивал в одиночестве Геворга, но днем я должен изображать жандарма, такова моя участь, что поделаешь. Есть приказ султана найти и уничтожить всех фидаи, велено хоть из-под земли достать жену и ребенка Геворга Чауша. Для этого специально вызван в Муш Мхе-Чауш. Возвращайся к своим, придумайте что-нибудь, чтобы спасти Ехсо и ребенка Геворга. Хотя бы у поливальщика Фадэ спрячьте на первое время. Он живет среди снегов и облаков, туда солдаты не сунутся.

Я погнал пустую телегу в Сулух. Печально возвращался я той же дорогой. На мосту я остановился. Волны Арацани, как черные буйволы, толкаясь, катили вперед. Я оставил быков на мосту и с криком: «Ах, чтоб дом твой рухнул!» – бросился в обезумевшие волны. Я переплыл Арацани и снова добрался до села Сндзнут, пошел к знакомой часовне.

Звонаря давешнего там не было.

Той же ночью я прошел горами в Красное Дерево.

Макар и Манук После смерти Геворга Чауша его отряд остался на мое попечение. Мало было воинов наших, но все закаленные в боях верные парни.

Добравшись до Красного Дерева, до лесочка кленового, я первым делом распорядился спрятать жену и сына Геворга Чауша в монастыре св. Карапета.

Вскоре мы узнали про приказ наместника Багеша и управляющего Муша объявить по всей стране розыск. В приказе было сказано: если кто посмеет спрятать семью преступника, будь то целое село, монастырь или церковь, – все без различия подвергнутся уничтожению.

А еще через два дня пришел к нам архимандрит Хесу. Я глазам своим не поверил – святой отец плакал. Он просил забрать из монастыря семью Геворга Чауша. «Правильно ли из-за одной женщины и ребенка подвергать опасности целый монастырь и село?» – сказал старый священник.

Что делать? Надо было спасать Егинэ и Вардгеса любой ценой. Собрались мы все, стали совещаться.

Артонка Джндо предложил переправить Егинэ и Вардгеса в Хут к курду Гасимбеку и его жене. Хасано и Аладин Мисак проводят их. Хутский бек, можно сказать, названый брат Геворга, он сам себя так называл еще совсем недавно.

Фетара Ахо и Град Тадэ предложили отвезти Егинэ к архимандриту Мкртычу, родному ее дяде. А один из фидаи сказал: «Кто совершил этот позорный обряд, кто обвенчал их, тот пусть и отвечает теперь за их жизнь», – и предложил поручить дело спасения Егинэ Фетара Мануку и отцу Степаносу.

Спаханац Макар, опустив голову, молча перебирал четки. Рядом с ним сидели шеникец Манук, Борода Каро и Чоло.

Я прочел на лице дядюшки Макара: «Верно, что я был против женитьбы Геворга, я взбунтовался против него и понес за это наказание, но жена Геворга моя дочь, свет моих очей Ехсо. Геворг – половина моей души. Теперь, когда Геворга нет, его честь – моя честь, его наследник – мой наследник. И если Макар не поможет Егинэ, значит, нет у Макара совести».

И поднялся с земли спаханский исполин, надел на себя оружие, опустил тяжелую руку на мое плечо и сказал:

– Я пойду спасать Егинэ и малого Вардгеса. Отведу их в Сасун. Живой вернусь – честь нации спас, значит; а умру – не велика потеря. Дед Макар стар уже. Одна у меня только просьба будет: положите меня рядом с Геворгом, если что.

Следом поднялся шеникец Манук.

– Я Макара одного не пущу, и я с ним пойду. Фетара Ахо и гелиец Пето тоже поднялись на ноги. И мушец Тигран присоединился к ним. Ахо поглядел на небо – ничего хорошего небо не предвещало.

Расцеловались, попрощались мы со своими товарищами. Дядюшка Макар так с нами прощался, словно никогда больше не должен был увидеть нас. Фетара Манук тоже был печален. Он затянул свою знаменитую «Беривани».

Макар с ребятами поднимались по горной тропинке, а мы стоя глядели им вслед. Вдруг шеникец Манук бегом вернулся и как закричит:

– Чоло, Чоло, не оставь моих деток сиротами!

Чоло не выдержал, заплакал, как малое дитя.

Через день Ахо и гелиец Пето вернулись. И Пето рассказал:

«Спаханский Макар отправил шеникца Манука в монастырь за женой Геворга Чауша и мальцом, а сам с ребятами прошел Куртык-гору и на рассвете вышел к Фетаре. И вдруг видим – идет шеникец Манук, ведет Егинэ и малого Вардгеса на руках несет. Дядюшка Макар обрадовался и говорит: «День в Фетаре проведем, отдохнем, а ночью отправимся в путь». Только он это сказал, а Ахо нам говорит: «Это что за черная полоска на горе, овцы это или же козы?» Но не овцы это были и не козы. Что же тогда? Послали мы одного крестьянина, чтоб поближе подошел, посмотрел, в чем там дело. Крестьянин вернулся и говорит: «Не овцы и не козы, османское войско это, ищут жену Геворга Чауша и ребенка, а еще тех фидаи, которые увели их из монастыря».

Старик Макар, который думал день в Фетаре провести и передохнуть, надел трехи и встал. Он приказал мне с тремя ребятами залечь возле Торчащего Камня у Амре Гяли, а сам решил продвигаться вперед по склону. Шеникцу Мануку он велел двигаться следом. Надо было без выстрелов пройти сквозь войско.

– А как же быть с Егинэ? – спросил шеникец Манук.

– Сынок, аскяров много, а судьба у меня, видать, черная, – сказал дядюшка Макар. – Мы Егинэ с мальцом с собой взять не можем. Парня отдай первой попавшейся армянке, даст бог, спасется ребенок, а Егинэ не должна живой достаться врагу, нельзя допустить надругательства. Убей ее и догоняй нас.

Мы с Фетара Ахо были уже возле Торчащего Камня и вдруг видим, враг открыл огонь – взял в кольцо Макара с Мануком. Стали мы сверху стрелять, а окруженные ребята – снизу. Расчистился маленький кусок, и дядюшка Макар с Мануком добрались до нас. Враг был внизу, у подножья, а мы все – на вершине Амре.

Но верно сказал князь Макар – судьба у него была черная. От монастыря св. Ована подошло свежее войско и перекрыло все подходы к Амре. Мы вынуждены были отойти по единственной свободной тропе.

Быстро мы шли, а Макар старый, ноги уже не держат. Дошли мы до шалаша одного знакомого курда, взяли у него хлеба и пошли дальше. Макар, видим, совсем выбился из сил. Взяли у того же курда осла, посадили на осла Макара. Надо было одолеть Чанчик-гору – тогда бы мы вышли к Шенику.

Макар ослабел, даже с осла падал, он попросил нас пристрелить его, а самим подумать о своем спасении. Но у кого рука поднимется на дядюшку Макара? Сняли мы с него оружие, сняли патронташ, думали – легче ему станет. Но нет. А враг быстро догонял нас, уже в нескольких шагах был. Первая пуля достала спаханского князя. От раны Макар разгорячился, поднялся с земли и пошел – с нашей помощью, правда… Уж не помню как, но добрались мы до вершины Шеника.

Внизу лежала долина Семи Ложек, а чуть подальше начинались раздольные луга Мркемозана, Хошканский старейшина курдов Рзго-ага должен был быть где-то неподалеку. Рзго был старым знакомым спаханского князя. Макар попросил оставить его в летнем доме Рзго, а самим идти дальше, пока войско нас не настигло.

Шеникец Манук не согласился оставить раненого Макара у курдов. «Я дал слово умереть с тобою, дед», – сказал Манук и остался с Макаром.

А мы пошли дальше. Я издали уже увидел, как пошел Манук к палатке старейшины, чтобы распорядиться насчет Макара. Вдруг один из курдов Халил-аги, находившийся тут же, в ярости опустил топор на шеникца Манука. Манук не растерялся. Выхватил ружье, двух-трех курдов уложил наповал, еще нескольких ранил, а сам, раненный в руку, побежал в сторону Шеника, родного своего села. Макар остался один. Курды Халила набросились на раненого, к тому же безоружного старика, и прикончили его топорами и кинжалами.

Манук бежал вниз, к Шенику, и стрелял, призывая на помощь односельчан, но село было окружено войском, подошедшим из Семала. И шеникцы, поднявшись на свои кровли, беспомощно смотрели на земляка своего Манука. И тогда гайдук в гневе разбил о камни винтовку и, вспрыгнув на скалу, под которой зияла пропасть, выстрелил себе в лоб и упал, как орел, в бездну.

Один турецкий офицер, увидев эту героическую и красивую смерть, воскликнул: «Жаль, джигит, что тебя армянка родила!»

Отстреливаясь, мы дошли до ущелья Ласточек – это возле самого Семала. Мы были спасены. Но не было больше с нами дядюшки Макара и шеникца Манука…» …Когда гелиец Пето закончил свой рассказ, нам всем показалось, что мы слышали сказку о какой-то легендарной битве, случившейся давным-давно с неведомыми богатырями.

– А что стало с Егинэ и младенцем, ведь Макар собирался отвезти их в Сасун? – спросил я.

– Ну да, шеникец Манук привел их из монастыря, чтобы Макар отвел в Сасун. Но я же рассказал, как все получилось. Шеникец Манук отдал ребенка какой-то старухе, а мушец Тигран, переодевшись женщиной, повел Ехсо в Мушскую долину.

В медвежьей берлоге Прятаться в пещерах стало опасно. В глубине леса я нашел замечательное укрытие. То была медвежья берлога. Я уже три месяца не брился. Волосы мои спутались с бородой, всем обликом своим я походил на медведя еще более, чем сам хозяин леса.

Наклонился я, заглянул в берлогу. Большой серый зверь, положив голову на лапы, спокойно дремал в глубине берлоги. Он поднял голову и увидел меня. И был поединок между мною и этим зверем. Я убил медведя, и, вытащив его тушу из берлоги, подвесил на дерево. Потом набрал листьев и травы и, выделав медвежью шкуру, постелил ее в берлоге.

И вот я лежу в своей новой обители на мягкой медвежьей подстилке и все думаю, ломаю голову – что же стало, думаю, с Егинэ и Вардгесом, с женою и сыном Геворга Чауша? После гибели спахакского Макара и шеникца Манука я перед богом отвечаю за их жизнь.

Прошла неделя, другая – мушец Тигран не показывался. Тысяча разных догадок возникла у меня. Может, думаю, их нашли и убили по дороге, может, арестовали и препроводили в Багеш, а может, Тиграм убил Егинэ и теперь не смеет показаться мне на глаза?

И вот однажды, под вечер дело было, перед моим пристанищем возник мужчина в женском платье, на руках младенец, рядом Егинэ, жена Геворга Чауша.

Мужчиной в женском платье оказался Тигран. В женском платке, повязанном на манер мушских женщин, под самым носом, он и в самом деле был похож на женщину, не отличишь. У него был крайне усталый вид.

Я знал, что Тигран способен на самые неожиданные поступки, и все же увиденное мною превосходило все прежние его выходки.

Я развел огонь, и мы вместе поужинали остатками медвежатины. А потом мушец Тигран рассказал:

«По приказу дядюшки Макара шеникец Манук отдал младенца Вардгеса одной фетарской старухе. Но Егинэ села рядом и не уходит, не может расстаться с ребенком. Я тяну Егинэ за руку: пошли, мол. А фетарская старуха ей: не ходи, Егинэ, тебя убьют. Егинэ встала на колени передо мной и говорит: Тигран, или ты умрешь, или спасешь жену Геворга и его ребенка. А убьешь меня, вся нация будет считать убийцей матери». Ужасное было положение. Я знал, что все дороги перекрыты, что надежды на спасение нет. И я подумал: ладно, будь что будет! Оделся женщиной, взял Егинэ и Вардгеса, пошел к Мушу. Потому еще женщиной оделся, чтобы свои же не убили, увидев гайдука рядом с женщиной.

Пошли мы прямо через султанское войско. И смех, и грех. Опустил я голову и иду. Вдруг чувствую – конец уса высунулся из-под платка. Какой-то аскяр хотел схватить меня за руку, а тут откуда ни возьмись – Мехмед-эфенди. Как закричит на аскяра: «Не видишь, что ли, странница с ребенком!» Аскяр убрал руки, и мы благополучно выбрались из окружения». …Только Егинэ с ребенком прилегла на шкуру, перед нашей берлогой послышались шаги. Я схватил ружье и высунул голову из берлоги:

– В чем дело? – спросил я по-турецки.

– Тут женщина не проходила с ребенком?

– Нет, здесь одни медведицы живут, да и тех уж нет. С кем имею честь разговаривать?

– Мехмед-эфенди я, не узнаете, а рядом со мною Мхе-Чауш стоит, – прозвучал ответ. – Наконец мы вас нашли. До того уж вам туго пришлось, что в медвежью берлогу спрятались. Прячьтесь не прячьтесь, мы вас и из-под земли достанем, ни одного фидаи в живых не оставим.

– Ты вероотступник Мехмед-эфенди, я знаю тебя… – Да, это я, а рядом со мной еще более жестокий кровопийца, знаменитый Мхе-Чауш, – прерывая меня, с особым ударением сказал Мехмед-эфенди, словно бы нагоняя на меня страху, а на самом деле давая понять: кончайте-ка вы, мол, этого Мхе-Чауша, я для этого его сюда привел.

Мхе-Чауш был из хианских курдов. Известный палач Мушской долины, встав во главе банды головорезов, он упорно преследовал фидаи и сейчас во что бы то ни стало хотел найти жену и ребенка Геворга Чауша и тем самым выслужиться перед султаном. Жандармский начальник Мехмед-эфенди изловчился и привел его пряма под гайдукскую мстительную пулю. Какой честный человек не порадовался бы смерти этого чудовища! Один выстрел – и нет Мхе-Чауша. Уничтожать таких извергов – долг и обязанность всех поколений во все времена.

На мой выстрел Мехмед-эфенди и трое вооруженных головорезов кинулись было в берлогу.

– Мхе-Чауш, я трижды за тебя отомщу! – крикнул начальник тайной полиции и, приказав бандитам отойти, один ворвался в берлогу.

По всей стране вероотступник Мехмед-эфенди слыл жестоким и не ведающим человеческих чувств убийцей. Рассказывали, что он один идет в тайники фидаи и убивает всех, кто под руку попадется. Один, дескать, делает дело целого отряда.

Головорезы тут же убрались прочь, унося с собой мертвого Мхе-Чауша и ничуть не сомневаясь, что начальник жандармов перебьет всех спрятавшихся в берлоге фидаи.

Мехмед-эфенди несколько раз выстрелил в воздух; после каждого выстрела он стонал и выкрикивал проклятия, изображая предсмертные стоны убитых. Потом, схватив мушца Тиграна, стал делать вид, что бъет его, но при этом тихонько приговаривал по-армянски: «Бессовестный, слыханное ли дело, чтобы фидаи женщиной вырядился, усы платком прикрыл! Оденься немедля мужчиной и уводи отсюда Егинэ. Насчет младенца я распорядился, его переправят в Ван. Оба мы вынуждены притворяться – ты вон надел женское платье, чего не сделал бы ни один армянский мужчина, а я изменил вере, и это самый великий грех на земле. Но мы с тобою герои, и народ наш, думаю, не плюнет нам в лицо».