Текст книги "Гибель Византии"

Автор книги: Гюг ле Ру

Соавторы: П. Филео,Иоаннис Перваноглу,Павел Безобразов,Чедомил Миятович,Шарль Диль
сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 45 страниц)

– Очень печально, герцог, – ядовито заметил де Лоран, – вы верно хотите обратиться в венецианских или генуэзских купцов?

– От них, во всяком случае, больше пользы, чем от рыцарских турниров.

– Что за мерило! Польза! – с презрением произнес рыцарь. – Ваша польза сделала то, что у вас из-под носа уводят Константинополь, а вы сидите, сложа руки!

– Хватит! – прекратил спор король. – Так как угодно?

Турнир, турнир! – слышались дамские голоса.

– Донна Инеса, вы что скажете? – спросил рыцарь.

– Турнир! – отвечала Инеса Гихар.

– Турнир, турнир, ваше величество! – надсаживал горло рыцарь.

– Прекрасно. Пусть будет турнир, – согласился король. – Вы, конечно, поможете нам его устроить? – обратился он к рыцарю.

– С удовольствием, но только звание маршала не приму, так как намерен участвовать в турнире сам. Вот уважаемый герцог Орсини может быть возьмет на себя эту обязанность.

– Я слишком стар для этого, – отказался герцог.

– Герцог скромничает, – добродушно заметил де Лоран. – Во всяком случае, ваше величество, будьте покойны, все будет устроено, народ останется в восторге от этого торжества.

По всей веранде началась веселая болтовня о предстоящем турнире. В Южной Италии о них знали более понаслышке от посещавших Францию, Германию и отчасти северную Италию, где турниры еще сохранились, но лишь как забава, утратив прежнее значение.

– Массимо Дука! – доложил вошедший слуга.

– А, вот кстати, дорогой гость! – с непритворным удовольствием воскликнул король. – Проси!

Красивый молодой человек своим появлением снова вызвал восторженные замечания.

Рыцарь, ставший после решения вопроса о турнире героем, был на время забыт. Донна Инеса, около которой он больше всего увивался, радостно оживилась и даже не ответила на какой-то его вопрос.

– Мой дорогой кредитор, – говорил король, протягивая ему руку. – Долго, долго вас ждали; хорошо, что деньги не изменяются, а то было бы опасно такое продолжительное время оставлять их без употребления. Вот другое дело сердце, – оно изменчиво, – шутливо закончил он.

– Я думаю, ваше величество, наоборот, – возразил Дука. – Да и, наконец, изменчивое сердце – кому оно нужно?

– О, это только слова, дорогой мой; самое верное сердце изменит, когда, например, счастливый соперник…

– Не нужно бояться соперников, ваше величество.

– Это уже слишком гордо.

– Нет, ваше величество, если соперник мой лучше меня, я покорно склоню голову перед ним, если хуже, но счастливее, то мне не нужно такое сердце, потому что оно изменчиво и неблагородно.

– Так ли это?

– Нет, не так, ваше величество, – смеясь отвечал Дука. – Это потому я так говорю, что не принимаю на свой счет опасений вашего величества; мои же убеждения таковы, что верность должна быть безусловна.

Говоря это, Максим Дука здоровался с Другими своими знакомыми. Подойдя к Инесе, он скороговоркой прошептал:

– Все это время я с вами не расставался.

Инеса с выражением безграничного счастья смотрела на него. Это продолжалось всего секунду, но рыцарь успел возненавидеть молодого человека.

– Посмотрите, ваше величество, – сказал герцог Тарентский, показывая на чудный Неаполитанский залив, открывавшийся с веранды, – посмотрите на этот красивый корабль, так гордо поднявший паруса и выходящий из гавани.

– Что это за корабль?

– Он снаряжен французами для осмотра тунисских берегов. Капитан корабля, блестящий генуэзец, моряк, Христофор Колумб, решительная и сведущая голова.

– Да, была бы большая польза для европейской торговли, если бы Тунисом владели не разбойники, а просвещённые люди, только не французы, – тихо добавил король, чтобы не слышал де Лоран.

– Они никак не могут забыть Неаполя, – вставил Орсини – и экспедиция в Тунис не без злого умысла в этом отношении.

Король, встав с кресла, указал Абу-Джезару, Исидору, де Лорану и Дуке время аудиенции и вышел.

После ухода короля, толки о турнире возобновились с удвоенным интересом. Многие расспрашивали рыцаря, как надо вести себя во время этого торжества, какие необходимы туалеты.

– Дамы в лучших нарядах, дворяне в доспехах, придворные в бархате, участвующие в турнире с мечами, прочие при шпагах, – объяснял рыцарь, – герцогини и графини с пажами, которые должны нести шлейфы. Весь успех турнира зависит от подвигов рыцарей и блеска дам. «Что может быть лучше хорошенькой женщины»? – говорит благородный рыцарь Ульрих фон Лихтенштейн, – вставил цитату в заключение де Лоран.

– А вот арабский поэт Гафиз иначе о женщине трактует, – заметил Абу-Джезар.

– Что же он говорит? – полюбопытствовали некоторые дамы.

– Когда был создан человек, – начал мавр, – то Дьявол стал роптать на несправедливость неба: за что столько благодеяний человеку? Чем он это заслужил? Тогда небо, сознавшись в излишней благости к человеку и в том, что осчастливило его не по заслугам, создало женщину.

– О, как это верно! – воскликнул рыцарь. – Женщина может погубить человека, сделать его несчастным навек, но за то и безмерно осчастливить!

– Я совершенно оправдываю наших мавританок, – сказала молоденькая герцогиня Орсини, – если они вас делают несчастными; так вам и надо, за ваше многоженство.

– О, бесподобная герцогиня, – засмеялся Абу-Джезар, – если бы Гафиз вас знал, то наверное сказал бы противоположное.

– Да за это одно слово книги вашего Гафиза нужно сжечь на костре.

– У нас это не в обычае, прекрасная герцогиня.

Уходивший в это время Исидор остановился около шумной толпы молодых людей.

– А знаете ли, что говорит Геродот о женщинах? – спросил митрополит.

Все почтительно замолчали.

– Он говорит, что женщина издревле была причиной раздора.

– Остроумно и справедливо сказано, – также авторитетно согласился рыцарь.

– Вы знакомы с Геродотом? – продолжал мимоходом митрополит.

– О, помилуйте, мы с ним не одно копье переломали на турнире в Безансоне.

Исидор прикусил губу, чтобы не рассмеяться, и взглянув на Максима Дуку, быстро удалился.

Некоторые, в том числе молодые подруги Инесы и герцогини Орсини, едва сдержали улыбку. Дука, хотя и старался скрыть улыбку, однако ее заметил Гихар.

– А что, синьор, – вполголоса спросил он Дуку, – вероятно француз соврал, должно быть Геродота давно в живых нет?

– Да помилуйте, почтенный дон Мартин, – тихо отвечал Дука в то время, как рыцарь продолжал шумно разговаривать, – Геродот, греческий историк, жил за четыреста с лишком лет до Рождества Христова.

Старый Гихар не удержался и расхохотался, чем обратил на себя общее внимание.

Рыцарь, видя веселую улыбку Максима Дуки, вспылил.

– Дамы и кавалеры! Позволительно ли шептаться в обществе! Я могу принять на свой счет, – громко сказал де Лоран, дерзко посматривая на Максима Дуку и хватаясь за меч.

– Извините меня, – сдержанно сказал Дука, обращаясь ко всем, – я тихо говорил, чтобы не мешать общему разговору.

– Позвольте, – остановил его Гихар, – не извиняйтесь, синьор; виноват я, потому что обратился к вам шепотом.

– О, достопочтенный синьор, – поклонился Гихару рыцарь, – я беру свое слово назад, ваш возраст и положение позволяют вам среди молодых людей вести себя свободно. Да, синьоры, – продолжал рыцарь начатую речь, – изобретение огнестрельного оружия погубило рыцарскую доблесть. Всякий трус издали может убить одним выстрелом храброго рыцаря, стяжавшего себе бессмертный венец мечом.

– Все равно физическая сила, ружье, пушка или меч, – заметил Максим Дука; – надо, чтобы благородное одерживало победу над постыдным, умное над глупым, просвещение над невежеством…

– О, молодой синьор, а как защищать свою честь, свои интересы?..

– Законом, благородный кабалеро.

– Позвольте, а сердце красавицы чем завоевать, тоже законом? – захохотал рыцарь.

– В ваших возражениях, кабалеро, нет логической последовательности, но я вам все-таки возражу: предоставьте даме самой выбирать себе защитника также точно, как вы выбираете себе даму сердца.

– Позвольте, – прервал их старый Гихар, желая прекратить спор, – а что скажет синьор Массимо о женщинах вообще, подобно тому, как сказал митрополит, почтенный эмир и благородный рыцарь.

– Да, скажите, синьор Массимо, – прибавила синьорина Орсини.

Максим Дука на секунду задумался, потом сказал:

– Иоанн Златоуст, сопоставляя мужчину с женщиной, говорит: «устыдимся того, что в мирских делах мы нигде женщине не уступаем, ни в войне, ни в боях, а в духовных подвигах они успевают больше нас, первые похищают награду и воспарят на большую высоту, подобно орлам, а мы, подобно галкам, находимся около дыма и чадных паров».

– Неужели и такие вопросы затронуты у святых отцов? – с любопытством спросила синьорина Орсини. – Я думала, что там говорится только о посте, об опресноках и других чисто церковных предметах.

– О, нет, синьорина, – ответил Дука, – только узкие взгляды наших богословов сделали из трудов отцов церкви предмет схоластических споров. На самом же деле там бездна премудрости.

Стало темнеть, и веранда мало-помалу опустела.

XV

На другой день утром Дука отправился на аудиенцию к королю. Альфонс принял его в своем кабинете, как всегда, ласково.

– Деньги готовы, дорогой кредитор, приношу вам благодарность и возвращаю долг. Вы можете его получить сейчас же или когда будете уезжать. Если хотите, можно отправить во Флоренцию к банкирам Медичи – мне все равно.

– Пока, ваше величество, пусть они остаются у вас, так как их небезопасно держать при себе, а потом я решу, как мне с ними поступить.

– Прекрасно. Теперь у меня есть к вам еще дело. Вести из Пелопоннеса печальны; победы Гуниада и Искандер-бека при Крое капля в море. Уже многие греки, в особенности образованные, переселились в Италию и заняли в некоторых местах почетные посты послов и кардиналов. Я предлагаю и вам, мой дорогой; во мне вы не найдете ни тирана, ни варвара, я вас полюбил сердечно и вот причина, почему я предлагаю вам службу у меня. Я могу вам дать занятие библиотекаря и переводчика на итальянский язык Геродота, Платона, Демосфена и других классиков. Если вы предпочтете политическую карьеру, тем лучше! Ваше аристократическое происхождение, благородная наружность, богатство – все это весьма полезные вещи для посла.

Дука преклонил колено и припал к руке короля.

– Ваше величество, какое у вас благородное сердце! Приму ли я ваше предложение или нет, во всяком случае оно ободряет меня, утешает в сиротстве. У меня старик отец, который хочет умереть на земле отцов, но может быть он не выдержит постоянного опасения и решится уйти, а пока он будет жить в Морей, я буду при нем.

– Это, конечно, хорошо с вашей стороны, и я не стану вас от этого отговаривать, – сказал король, усаживая молодого человека, – но знайте, что двери моего дворца для вас всегда открыты. Но разве ваш отец до сих пор в безопасности, ведь Морея в руках турок?

– Теперь стало спокойнее. Деспоты морейские покорились туркам; замок же отца расположен в таком месте, что его трудно отыскать даже знающему человеку; кроме того, там такие подземелья, что всегда спастись можно.

– Если вы не приняли теперь мое приглашение переселиться в Неаполь, то может быть не откажетесь участвовать в одном моем посольстве?

– Думаю, ваше величество, что ваша просьба будет мною исполнена, как бы трудна она ни была.

– Видите ли в чем дело, синьор Массимо, итальянские синьоры посылают в настоящее время послами людей просвещенных, мне бы не хотелось в этом отстать от них; в настоящее же время при мне нет такого образованного человека, на которого можно было бы возложить посольство без урона для дел здесь. Вот я и обращаюсь к вам с просьбой принять участие в посольстве к Искандер-беку, поздравить его со славной победой, и предложить подарки: триста тысяч мер пшеницы, сто тысяч ячменя и пользование моею казною, когда ему понадобится.

– Как это благородно, ваше величество!

– Нет, синьор, я делаю слишком мало. Исидор вчера меня упрекнул, и поделом, Но что же когда я сам как в тисках. В Италии у меня врагов много; отправься я в крестовый поход и моего Фердинанда обездолят.

Король погрузился в раздумье. Наступила пауза.

– Как было бы хорошо, синьор Дука, если бы вы были у меня при дворе; принц Фердинанд нуждается в хорошем руководителе, я не совсем доволен его характером; проглядывают иногда деспотические наклонности и жестокость. Боже избави! Сын Маргариты! – тихо проговорил король, и улыбка проскользнула по красивому, хотя уже не молодому его лицу. – Я еще нечто хотел вам сказать, но это должно быть в тайне, – сказал король.

– Буду хранить, ваше величество.

– Вам нравится донна Инеса Гихар? Говорите откровенно, и не думайте, что я спрашиваю по чьему-нибудь поручению… – Король вопросительно смотрел на Дуку.

– В слишком слабой форме, ваше величество, изволили предложить вопрос; она мне не нравится, а я так ее люблю, что образ ее ни на одно мгновение не покидает моего воображения. Голос ее звучит, как мелодия, в моих ушах.

– А вас не страшит соперничество рыцаря де Лорана? Он здесь давно и до некоторой степени овладел вниманием Инесы. Он очень ловок, не дурен собой, окружает ее необыкновенной предупредительностью; что удивительного, если он покорит сердце девушки? Сам он за ней очень ухаживает и делает старому Гихару разные намеки. Что вы на это скажете?

– Какое же право имею я, ваше величество, что-либо говорить в данном случае. Я от души желаю счастья донне Инесе, и если она его найдет в рыцаре, то я все мои душевные силы употреблю, чтобы радоваться этому счастью.

– Но разве вы не знаете, синьор, что донна Инеса к вам неравнодушна, и мне кажется, что рыцарь не вытеснил вас из ее сердца. А мне, говоря вам откровенно, рыцарь не нравится.

– Ваше величество, – с горечью воскликнул Дука, – вы меня терзаете, счастье так близко, но я должен от него отказаться; я говорил уже в присутствии вашем, что я не в праве делать несчастными людьми своих детей! А нет большего несчастия, как жить в безотрадное время и быть бессильным свидетелем попрания священных прав человека.

– Вы неисправимы – хмуро произнес король.

Но минуту спустя, он протянул Максиму руку и ласково сказал:

– Этого, конечно, никто не будет знать?

– Помилуйте, ваше величество, никто, никогда, к в особенности Гихары.

– В особенности они, потому что меня не только на этот разговор не уполномочивали, но даже не намекали. В ужас пришел бы и Мартин, и Инеса, если бы узнали. Так вы готовьтесь в Албанию, дня через два, три – заключил король.

– Во всякое время, ваше величество, к вашим услугам.

XVI

Все приготовления к турниру были окончены. Сверх ожидания, охотников к состязанию оказалось довольно много: из ближних городов явились синьоры, нашлось в Неаполе несколько рыцарей ордена св. Иоанна, которые проезжали из Родоса в Испанию, кое-кто из кондотьеров, бывших вблизи Неаполя, могущих похвалиться хоть сколько-нибудь сносным для турнира происхождением. Были устроены места для короля и двора, а также скамьи, расположенные амфитеатром для народа. Распоряжался маршал; в разных местах площади виднелись герольды с трубами. Маршал часто, не поняв де Лорана, делал распоряжения невпопад, а герольды от скуки наигрывали в трубы песенки. Рыцарь хватался за голову и в отчаянии кричал:

– Скандал, скандал!

Герольды никак не могли понять, отчего рыцарь так расстроен. Сам де Лоран вскоре успокоился, видя, что никто этого скандала не замечает.

Наконец, под звуки музыки король выехал из дворца в карете, которая была новинкою, занесенною из Венгрии, и обращала всеобщее на себя внимание. Короля восторженно приветствовала публика. Когда овации окончились, выехали рыцари с опущенными забралами и расположились двумя шеренгами, одна против другой. Во главе одной легко было узнать рыцаря де Лорана, вожаком другой – был один из рыцарей Св. Иоанна. Турнир начался, но кому приходилось видеть рыцарские турниры во Франции, Германии и даже северной Италии, тому многое показалось бы несогласным с правилами турниров. Де Лоран это хорошо знал и страшно кипятился. В особенности его сердили кондотьеры, они решительно не могли справляться по-рыцарски с длинными копьями, игра которыми составляет красу турнира, и совсем не заботились о грациозной посадке на коне, не умели горячить его в ожидании боя. Во время боя они пускались на все хитрости своей военной науки, чтобы сбить с коня противника. Случайно все кондотьеры попали в шеренгу де Лорана. От всего этого рыцарь вошел в такой азарт, что одного из них едва не сбросил на землю. Но публика, не знакомая с тонкостями турнира, следила с интересом за его ходом. Ей кондотьеры даже больше нравились, потому что они были сметливее и отважнее в бою, хотя и не так грациозны. После получасового боя де Лоран оказался победителем, его выручили кондотьеры. Не умея в совершенстве владеть длинными копьями, они попадали ими мимо всадника, в коня, который, горячась, сбрасывал седока на землю. Де Лоран направился к ложе короля, где находилась Инеса Гихар, и преклонив пред ней колено, объявил ее царицей турнира.

Затем стали выезжать герольды с вызовом и начались поединки. Почти на всех поединках, в которых участвовал де Лоран, он оставался победителем и был увенчан золотым венком царицею турнира. Он упросил маршала не допускать кондотьеров до поединка, потому что незнание рыцарских приемов могло бы в этом случае заметно обнаружиться. Народ, довольный зрелищем, принимал живое участие в том, что происходило на арене.

– Забава угасающего рыцарства, – говорил Орсини Максиму Дуке, с которым сидел рядом, – а было время, когда подвиги на турнире приравнивались подвигам на поле брани.

– Это еще долго так продлится, герцог. Подобные блестящие забавы всегда будут увлекать человечество.

– И отвлекать от более серьезного, хотели вы прибавить?

– Конечно, люди склонны смешивать средства с целью. То, что гений создал как средство, то посредственность принимает за цель.

– Но, синьор, если не ошибаюсь, и древние греки подвиги на олимпийских играх считали не менее славными, чем подвиги на войне.

– Чего же вы хотите, герцог! – с улыбкой отвечал Дука. – Неужели древние греки были такие необыкновенные люди, что от первобытного грека нельзя ожидать того, что позволяет себе франк века XV. С дальнейшим развитием жизни у греков такие забавы, как игры, стали терять значение и их заменил театр.

– Как вам это нравится? – спрашивала Инеса у своей соседки молодой Орсини, указывая на борьбу двух рыцарей, из которых один едва мог держаться на коне под ударами копья противника.

– Слишком грубо, – отвечала та.

– Я с вами согласна; Лючия; как ни стараются рыцари быть грациозными, железный костюм делает их всех одинаковыми, а грация и однообразие не вяжутся друг с другом.

– Не правда ли, Инеса, – живо говорила Лючия; – придворный костюм куда красивее? Здесь каждый может выказать свою индивидуальность в манерах и умение одеться, а костюм рыцаря делает их решительно одинаковыми.

– А как вам нравится костюм греков?

– Ах, Инеса, это хорошо на статуях, – смеясь и несколько гримасничая воскликнула Лючия, – а если в этом костюме танцевать или просто быстро идти, это ведь покажется некрасивым.

– Но зато, как можно грациозно держать себя в этой длинной одежде, – она мельком взглянула в сторону Максима Дуки, разговаривавшего с Орсини.

– О, Инесса! – погрозила ей молоденькая герцогиня, – я давно замечаю, что он вам нравится.

– Ах, Лючия, мне нравится этот костюм, потому что он напоминает наши испанские плащи и мантилии.

– Как вы любите свою родину, какая вы патриотка, – продолжала лукаво молодая девушка.

Между тем турнир кончился. Толпа повалила на другую площадь, где уличная труппа актеров давала свои представления. Визгливый голос Пульчинелло раздавался оттуда, вызывая взрывы хохота. Весь же двор и гости были приглашены к королю во дворец, где был приготовлен обед. По желанию короля, гости разместились за столами кто где хотел; дамы сели среди мужчин. Король провозгласил тост за виновника торжества, князя Александра.

Подаваемые кушанья запивались разнообразными винами с острова Капри, Сицилии, из Испании и Канарских островов, это вино было новостью и каждый старался распробовать.

Больше всего шумели за столами кондотьеры, которые по части вина были большие мастера.

– Достопочтенный рыцарь, – говорил, подмигивая, кондотьер Северино, – это ваши проделки, что нас не допустили к поединку, иначе мы бы вырвали из ваших рук победу.

– Позвольте же, кабалеро, – оправдывался рыцарь, – вы ведь не соблюдаете тех правил боя, которые требуются турниром.

– Это, однако, очень странно, – вмешался кондотьер Джаноли, – ведь дело в том, чтобы победить, смешно же отстаивать тот способ сражаться, который хуже. Мы стремимся к цели; цель наша сбить с коня противника, ну мы и сбиваем, нисколько не мешая противнику поступать так же…

– Но тогда это будет драка, – вступился за де Лорана рыцарь св. Иоанна, дон Карвахаль, – нет никакой грации, не на что смотреть. Турнир – это праздник, это торжество.

– Ха… ха… ха!.. – довольно грубо засмеялся кондотьер Джаноли. – Так значит вы актеры и состязались только для хорошеньких глазок? Это, признаюсь, любезно с вашей стороны, но…

– Прошу вас прекратить ваши выводы, – совсем рассердился де Лоран.

– Охотно прекращаю, – весело говорил Джаноли, – в нашем принципе поступать именно так.

– Какой же это принцип? – полюбопытствовал Максим Дука, сидевший недалеко от них и которого очень занимала непринужденная веселость кондотьеров.

– Да изволите видеть, синьор, – начал Джаноли, – мы поступаем так: если я вижу, что сражающийся против меня кондотьер будет несомненно разбит, то я ему посылаю сказать: «уходи, друг, пока цел, нечего напрасно людей губить»! если он благоразумен, то ретируется.

– Вот так мужество! – язвительно заметил Карвахаль.

– Позвольте, рыцарь, – спокойно продолжал Джаноли, – мы ведь не сражаемся за отечество, а сражаемся по найму и добросовестно исполняем обязанности, потому что того, кто окажется трусом, никто впредь не наймет; но когда очевидно, что дело проиграно, то к чему же убивать людей вообще, а тем более своих воинов, которые доставляют нам заработок. Да наконец, если я буду лезть безрассудно и в моем отряде многих убивать будут, тогда ко мне никто не пойдет служить.

– У вас, кажется, существует великодушный обычай не бить того, кто упал на землю? – спросил Дука.

Кондотьеры заразительно захохотали, а Северино, осушавший в это время кубок, поперхнулся и закашлялся.

– Да тут никакого великодушия нет, это у нас правило: кто попался в безвыходное положение, падай на землю и лежи, лежачего оставят в покое. Все это потому, чтобы беречь людей в бою и один кондотьер по отношению к другому это правило свято сохраняет.

– Выходит, что ваши сражения, – продолжал язвить де Лоран, – тоже комедия, которую на площади разыгрывает Пульчинелло.

Но кондотьер был невозмутим и по-прежнему отделывался шутливыми возражениями.

– Зато талант развивается! Вы слышали иногда такие сообщения: такой-то кондотьер дал битву такому-то, бой длился целый день, а знаете ли, синьор, что бывает? Тысяч двадцать сражаются целый день, а убитых человек десять всего навсего.

– Вы-то друг друга щадите, зато мирных граждан разоряете, – продолжал де Лоран в том же тоне.

– Меньше чем вы, рыцари, – оправдывался кондотьер: – мы предлагаем городу сдаться и выплатить контрибуцию – и не тронем его. Если бы мы занимались грабежом, то от итальянских городов давно бы камня на камне не осталось. Но как всем известно, итальянские города процветают в торговле и промыслах… Одно беда, когда мы жалованья не платим своим солдатам, ну, тогда, ну, тогда… они, конечно, промышляют разбоем.

Между тем, на другой стороне стола король вел разговор с Исидором, расспрашивая его о новом папе Николае V.

– Просвещенный человек, ваше величество, преданный делу спасения Византии, не протежирует своей родне; большое счастье, что избрали такого человека.

– Ходили слухи об избрании отца Виссариона? – спросил король.

– Да, ходили, ваше величество, но это невозможно, он человек все-таки чужой; к тому же, поглощен всецело одной идеей.

– Говорили еще о Пикколомини, будто потому он и стал отрекаться от прежних своих сочинений слишком языческого характера, что метил на тиару…

– Если поживет, он и будет папой. Это человек бедовый, но не искренний.

– Скажите, что за страна эта, отдаленная Россия? Вы там были, кажется, митрополитом? Или, впрочем, вы были в Московии…

Исидор засмеялся.

– Это все равно. Кто знает Россию через Польшу, тот называет ее Московиею, по имени великого князя, которых там несколько, как и у вас в Испании королей, а греки называют эту страну Руссией, по имени народа. Что же касается вашего вопроса, ваше величество, то можно смело сказать, что эта страна заслуживает гораздо большего внимания, чем ей уделяет Европа, в особенности по вопросу борьбы с турками; в этом деле Россия могла бы сослужить важную службу. Впрочем, государство там только создается – фундамент прочный, материал груб…

Между тем, за столом все говорили и шумели. В зале было жарко, лица раскраснелись; жажду утоляли вином. Наконец, король встал из-за стола и вышел на веранду. Уже вечерело, прохладный ветерок приятно обдавал выходивших из-за стола гостей. По обычаю того времени, начались танцы. Выпившие кондотьеры первые стали танцевать свои военные танцы, сопровождаемые стуком каблуков и беззаботной удалью, подпевая музыке. После них молодые синьоры танцевали неаполитанские танцы. Король был очень весел, он эфесом своей шпаги выбивал такт и высказывал одобрение танцующим; сидевший возле него Абу-Джезар хлопал руками в темп музыке и звонким смехом вторил королю. Между тем, музыканты исполняли испанский танец. Тут Абу-Джезар громко воскликнул:

– О, Гренада, о, родные звуки! Король, – с восторгом, довольно фамильярно, обратился он к Альфонсу, – ведь это песни нашей общей родины!

Король, продолжая постукивать шпагой и ногами, едва мог удержаться, чтобы не пуститься в грациозный испанский танец.

Некоторое время веранда была свободна, но старый Гихар не выдержал, он мерно прищелкивал пальцами и подмигивал дочери, которая решительно не могла владеть собой. Наконец, она легко, как птичка, вспорхнула за отцом. Роскошный танец и исполнители приковывали всеобщее внимание. Степенные испанцы, которых было много при дворе Альфонса, выполняли некоторые части танца, сидя в креслах, поводя плечами и пощелкивая, пальцами, другие из них повставали и выделывали фигуры на месте. Вскоре вся веранда танцевала. Когда Гихары кончили, кондотьеры стали неистово кричать, выражая одобрение, а старого Гихара подняли на руки и с криками восторга носили по веранде. Рыцарь де Лоран, целуя руки Инесы, рассыпался в восторженных похвалах.

– А что же вы, синьор Массимо, меня не похвалите? – ласково спросила она Максима Дуку, видя, что он не был так весело настроен, как другие.

– Так хорошо, синьорина, что я совсем забылся! – ответил тот, нежно взглянув на нее, как бы за то, что она его не забыла среди восторженных приветствий.

– Вы, синьор, скучаете?

– Не скучаю, а мне несколько грустно. Когда я слышу и вижу искреннее веселие, когда вижу великие произведения искусства или природу, я всегда вспоминаю отца, братьев и все, что мне близко, потому что с ними привык я делить горе и радости, но их здесь нет! Они вас, милая Инеса, не видят.

Наконец, усталые гости стали расходиться. Король оставался среди них до самого конца, и прощаясь, благодарил, что они выразили сочувствие его радости; а гости, в свою очередь, благодарили короля за радушие. Подвыпивший кондотьер Северино останавливал каждого и говорил:

– Ну уж король, вот так король! Что и говорить, король! Настоящий король!

XVII

Был тихий лунный неаполитанский вечер. Инеса Гихар задумчиво сидела в глубине балкона, выходившего в сад. На темном голубом небе ясно вырисовывалась луна. Верхушки деревьев отражались на балконе причудливыми узорами. Плеск волн Неаполитанского залива был нежною музыкою торжественной тишины. Инеса долго оставалась погруженною в задумчивость. «Музыка есть божественный голос в человеке», припомнилось ей. «Музыка не нарушает человеческой воли: тихий плеск волн то навевает спокойствие до дремоты, то наводит на грустные размышления, то вызывает мечты, недостижимые, но все-таки неотразимо увлекательные».

– Донна Инеса, простите, я нарушил ваше уединение, – сказал вошедший Дука.

Инеса вздрогнула от неожиданности.

– Синьор Массимо! – она ласково улыбнулась.

– Я пришел к вам проститься, завтра наше посольство в Албанию отправляется.

Наступило тяжелое молчание.

– Прощайте, донна Инеса…

– Прощайте, синьор Массимо.

Девушка употребила всю силу воли, чтобы сказать это спокойно, но вышло холодно.

После минутной нерешительности, Максим Дука медленно направился к выходу, подавив вздох, вырвавшийся у него из груди. Он почувствовал, как что-то словно оборвалось внутри его:

– Это жестоко! – прошептала дрогнувшим голосом Инеса.

– Это выше сил, бесценная Инеса! – порывисто прошептал молодой человек, бросившись пред нею на колени.

Он схватил ее руку.

– Прости же меня! прости! Нет больше преступления, как то, которое я совершаю! Я не должен был любить тебя и вызывать к себе любовь! Я забыл, что я человек!

– Дорогой Массимо, нужно так любить, как я люблю тебя, чтобы, не оскорбиться всем тем, что я слышу.

Инеса нежно наклонилась к нему.

– Неужели ты думаешь, что я более была бы счастлива, если бы ты, нарушив убеждения, которым до сих пор был свято предан, предложил бы мне руку и сердце. Я может быть все-таки любила бы тебя, но уважала бы тебя меньше. Да разве нельзя быть счастливым любя друг друга возвышенною, духовною любовью?

– Прости, прости, Инеса, я не знал, что я еще виноват пред тобою. Ты утешаешь меня; тяжелый камень, который давил меня, как будто свалился.

Она снова склонилась к нему. Рука девушки затерялась в волнистых волосах Максима. Голова закружилась у него, когда он почувствовал на своем лице жаркое дыхание Инесы и ее поцелуй. Легкий ветерок не мог остудить их поцелуев, а торжественная тишина была чужда их мятежной страсти. Но в это время раздался стройный аккорд лютни. Не оставляя друг друга, молодые люди стали прислушиваться. Аккорд повторился; он несся из чащи сада. Казалось, природа встрепенулась и ожила. Ветви деревьев заколыхались под звуки аккордов, луна смелее заглянула в счастливые лица Инесы и Максима, а плеск волн слился со звуками лютни в одну общую гармонию; немногочисленные звезды замигали в ночном безоблачном небе Неаполя. Из сада раздался нежный мужской голос:

 
Я привел певцов с собою.
Чтоб воспеть тебя,
Чтоб почтить тебя достойно,
Дивная моя!
 
 
Здесь со мною купол неба
Темно-голубой,
Здесь со мной мерцают звезды
С нежною луной.
 
 
Здесь среди цветов курится
Фимиам весны,
И средь шепота деревьев
Слышен плеск волны.
 
 
С ними я тебе, Инеса —
Небо моих грез,
Из роскошного Прованса
Песнь любви принес.
 

– Это голос де Лорана, – прошептала девушка.