Текст книги "Неделовые отношения (СИ)"

Автор книги: Гузель Магдеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

Я простонала, не зная, на что решиться. Да, его фраза про Золушку не прошла просто так, но это же мои коллеги! Никто из них еще ни разу не просыпался в пьяных объятиях другого, не заводил роман с коллегой и уж тем более не спал с креативным директором. .

Я переминалась с ноги на ногу, а Коля взял и улегся. Я не могла разглядеть его лица, вокруг сплошная чернота, хоть глаз выколи. Опустившись коленями на матрас, я осторожно провела по нему рукой, нащупывая постельное белье.

– Мы можем укрыться разными одеялами, – хоть какой-то выход.

– Хорошо. Только второго нет.

– Да что ж такое!

Стараясь никого не задеть и не разбудить, я спустя пару минут все же легла, стягивая на себя простынь:

– Разделимся вот так.

Я чувствовала себя семнадцатилетней девчонкой, которой в первый раз в жизни довелось оказаться в одной постели с малознакомым, но симпатичным парнем. И это я претендую на роль директора?

– Спи, твоя честь не пострадает, – Коля повернулся ко мне спиной и затих,  а я ещё долго крутилась, вслушиваясь в дыхание других людей и пытаясь заснуть.

Было жарко.

Я повернулась на бок, вслушиваясь в неразборчивые звуки, и откинула одеяло в сторону.

Второй этаж домика прогрелся до состояния бани, вчерашняя муха все еще продолжала настырно биться в окно. Я приподнялась на локтях, оглядываясь по сторонам и щурясь.

Кроме меня, здесь никого не было, в том числе и Коли. Кажется, ночью мы лежали, держась за руки,  – но это были такие призрачные воспоминания, что я с трудом отделяла реальнось от сна. Может, и пригрезилось.

Соседняя кровать была аккуратно заправлена, на остальных смятые простыни кое-как прикрыты одеялами. Я потерла лицо, потянулась и поднялась, подходя к окошку, окончательно развеивая сонный морок.

Немного неловко было вставать последней: в детстве мама всегда ругала меня за то, что в выходные я спала до обеда. Я продолжала просыпаться в это же время, но испытывая угрызения совести, хотя сейчас на часах было только начало одиннадцатого, а уснула я с рассветом.

Почти все переместились на улицу, Андрей занял гамак, натянутый меж двух яблонь, и теперь качался, смешно оттопырив в сторону больную ногу в светлом носке. Сергей и Лёня развалились на лавке, Таня и Света лежали на еще одном надувном матрасе в купальниках прямо перед ними. А Оля сидела рядом с Николаем и что-то тихо ему рассказывала. Ее слова совсем не долетали сюда, но по склонившейся к его уху голове, по выражению лица было понятно: она довольна таким тесным соседством. Насколько тем же доволен Коля, отсюда не рассмотреть.

– Вот зараза, – выругалась я. Спустилась на первый, умылась, сполоснув холодной водой лицо, чтобы хоть как-то избавиться от заспанного вида, а ещё немного охладиться. Все внутри кипело от возмущения.

– Всем привет, – поздоровалась, выйдя на улицу. Получилось хрипловато и я откашлялась, не забывая поглядывать на Пудовикова и Олю. Она, точно чуя мой взгляд, выпрямилась и слегка отодвинулась от Коли, а он скривил губы в привычной нейтральной улыбке, разглядывая меня.

– Вот и главная засоня поднялась! – не смог промолчать Андрей, раскачивая сильнее гамак. – Выспалась хоть?

– Ага. Смотри, не кувыркнись вниз головой.

– Не боись, везение – мое второе имя.

Свободными остались только дурацкие резиновые тапочки, мужские и несимпатичные. Я проигнорировала дачную обувь и босиком дошла до края матраса, где лежали девчонки. Коротко стриженная трава колола пятки, но мне нравилось это чувство.

– Если хочешь завтракать, на столе еда, – Света махнула в сторону беседки, где сидели Денис и Артем. Со вчерашнего дня еще остались салаты, хлеб и мясо, но мне хотелось только кофе или крепкого сладкого чая.

– А самовар не ставили? – обратилась я к Лёне.

– За шишками сходить надо. Чайник вскипел, наливай.

– Жарко же, – заметил Андрей, – кто в такую духоту чаи гоняет?

– Я без кофе не человек.

Окинув взглядом стол, я нашла банку растворимого кофе, насыпала в чистую чашку и залила кипятком. Наверняка, дрянь выйдет редкостная, но это лучше, чем ничего.

– А пахнет ничего так, – Коля подошёл ближе, наливая напиток и себе, а я всячески избегала его взгляда. Все это время он сидел рядом с Ольгой, мерзавец! Не знаю, чего я ожидала. Может, что он сразу вскочет, едва заметив мое появление, а лучше намекнет девушке, что шансов у нее никаких, пусть не строит иллюзий. Но у дизайнера на этот счёт было свое мнение, в чем я убедилась почти сразу же:

– Коль, налей мне тоже, – попросила она мужчину, и тот послушно пододвинул ещё одну чашку:

– С сахаром?

"С сахаром?!"

Он совсем из ума выжил? Для него ночной поцелуй вообще ничего не значил? Казалось, он испытывает меня терпение, и я никак не могла понять, что у него творится в голове.

Я держала в руках горячую чашку, смотря, как далеко зайдет этот сюр.

– Забирай, готово, – кивнул мужчина Оле и сел на лавку возле меня, снова касаясь своей ногой моей коленки. Жарко было уже не от кофе.

– Спасибо, – Оля схватила свою ярко-красную чашку и снова оказалась рядом с  Колей. Мы сидели нелепо втроём, как воробушки, я неспешно прихлебывала так-себе-кофе, думая, что нужно было ехать на своем автомобиле.

Не пришлось бы подстраиваться под тех, кто поедет в город в лучшем случае сегодня вечером. Лёня после таких выходных приезжает только в понедельник, сразу отсюда на работу.

Такси в эту глухомань почти не приезжает, а если сидеть вот так до вечера, то есть шанс, что Оля не доживёт до завтрашнего утра.

Ибо ее присутствие становится с каждой минутой все тягостнее, и даже болтовня остальных не в состоянии отвлечь меня от этой ситуации.

Я передвинула ладонь ближе к его руке, и Коля, не меняя позы, сжал мои пальцы.

Тихо, под столом, незаметно для окружающих.

Просто невыносимо жарко, дышать даже трудно.

– Что ты творишь?

Очень тихо, чтобы Оля не услышала. Мне не хотелось ненужных свидетелей, но она упрямо не желала лишаться ни единой возможности привлечь его внимание к себе.

Коля повернулся ко мне, заглядывая в лицо, но не произнося ни единого слова. Что он ожидал?

Что я все прочитаю по его глазам?

"Трусишка"

Так это наказание такое? За то, что я не хотела выставлять личную жизнь напоказ?

Сколько всего мне хотелось ему сейчас сказать, но проклятые рамки заставляли заталкивать слова обратно. Я нервно облизнула высохшие губы, голова кружилась.

– Мне скоро в город. Поедешь?

– Да, – и почти выкрикнула, и головной кивнула.

Глава 8

Солнце слепило глаза, и я жалела, что оставила очки в своей машине. Из опущенного окна дул обжигающий горячий ветер, такой, каким он бывает в середине июля. Я вытянула руку, ловя воздушные потоки, и пытаясь понять собственные чувства. С последним было хуже.

Сидеть рядом с Колей вот так было странно: он ехал за рулем, расслабившись, в шортах, футболке с короткими рукавами. Молчаливый и задумчивый.

Заметив, что я разглядываю его, он приподнял очки на лоб, отрываясь от дороги:

– Жалеешь?

– Я даже не спросила, куда мы едем, – произнесла, избегая прямого ответа. Коля коснулся подушечкой большого пальца моих губ и улыбнулся:

– Не бойся, Маша, я не собираюсь тебя обижать.

– А о моих планах ты не спросил?

– И какие они у тебя?

Я пожала плечами:

– Еще не решила.

Полчаса назад я собирала вещи под молчаливое недовольство своих коллег. Кем они считали меня? Предателем?  Не знаю. Коля вел себя как ни в чем не бывало, остальные тоже пытались поддерживать беседу, но выходило тухло.

Когда я с сумкой спустилась вниз, первым, кто попался мне, оказалась Оля.

Лицо чернее тучи, сведенные брови.

Она сидела на кухне, уставившись в чашку, ту самую, где остывал на дне налитый Николаем кофе.

Я замерла на последней ступеньке, пытаясь понять: нужно что-то говорить или лучше уже валить отсюда, надеясь, что до понедельника немного заживет.

– Ну ты и сволочь, Маша, –  так тихо, а ощущение, что прокричали в ухо.

Никогда еще я не слышала таких слов в свой адрес и как отвечать на них – тоже не знала.

До ворот шла, не глядя ни на кого. Прощаться, нет? Почему Коле так легко со всеми общаться, и только я ощущаю себя предателем?

Толкнула калитку, все-таки, решив обернуться, и негромко сказала:

– Пока.

Среди раздавшихся в ответ голосов точно различили Андрея и Свету, все остальные молчали.

И сейчас я все еще не верила, что отправилась за Колей.

– Скажи, зачем я это сделала?

– Ты меня спрашиваешь? – удивился он. Совершенно ненатурально.

– А кого? Ты же спровоцировал меня пойти за тобой.

– Я всего лишь подтолкнул тебя слегка за рамки.

– Для чего тебе это? – не успокаивалась я.

– Может, чтобы перестать быть улиточкой?

– Не тормозить?

– Не прятаться в ракушку.

Ну и что на это ответить? Я прикусила губу:

– Ты нравишься Оле.

– Да. А еще тебе.

– Ну ты и нахал, – присвистнула я.

Коля рассмеялся и положил правую руку на мою коленку, слегка сжимая в ставшем уже привычном жесте:

– А разве не этим я тебе понравился?

– С тобой невозможно общаться!

– Мы всегда можем найти занятие поинтереснее, чем просто разговоры.

Щеки запылали, и когда его пальцы чуть скользнули вверх, я закрыла глаза. Что за безумие?

Я хотела оставаться благоразумной, правильной, но чем дальше мы общались с Колей, тем сильнее он сбивал меня с намеченного пути.

– Ты торопишься домой?

– Нет.

– Тогда сначала заедем ко мне, есть небольшое дело. Не против?

Сейчас я была бы даже не против подняться к нему, если бы Коля сказал об этом.

Через полчаса мы подъехали к новой многоэтажки, располагавшейся недалеко от центра. До нашей работы отсюда минут пятнадцать езды. Мы спустились на парковку, Коля остановился на свободном месте, заглушая мотор.

– Подождешь? Я на пару минут.

Испытав легкое разочарование, я согласно кивнула.

Коля подхватил с заднего сидения свою спортивную сумку и скрылся за поворотом, где, по всей видимости, находился лифт.

Я откинулась назад, доставая из сумки телефон, о котором напрочь забыла за это время. Штук десять сообщений, большая часть из которых от Ленки, и пара пропущенных вызов, в том числе мамин.

В сердце неприятно кольнуло: мама звонила редко, только когда с ней что-то случалось. Близких отношений между нами не сложилось, а в последнее время я все чаще стала избегать разговоров с ней. После неизменно оставался неприятный осадок и обида, а упоминание брата вызывало глухое раздражение.

Набрав ее номер, я принялась считать гудки, надеясь, что ничего страшного с ней не произошло, но она не ответила.

Черт.

Я снова нажала на вызов и услышав, наконец, чуть простуженный, но вполне нормальный мамин голос, выдохнула.

– Все в порядке? – сразу, без приветствия, поинтересовалась я

– Ты можешь приехать?

– Что-то случилось?

Коля открыл дверь, собираясь что-то мне сказать, но заметив, что я разговариваю по телефону, промолчал.

– Сердце ночью прихватило, а аптечка пустая.

– Хорошо, мам, я приеду сегодня, как смогу. Что привезти?

– Ничего не надо. Нитроглицерин какой-нибудь или валидол, и хватит.

От этих слов мурашки пробежали по позвоночнику – когда слышишь, что мама болеет, всегда страшно, какими бы ни были наши отношения. Тяжело принимать, что родители не молодеют и болячек с каждым годом становится все больше.

– Может, ты пока к соседке зайдешь? Или к себе позовешь,  чтобы одной не оставаться.

– Зайду, зайду, – словно отмахиваясь, закончила она разговор, и мне ничего не осталось, как убрать телефон в сторону. Я знала, что никуда она не пойдет, так и просидит до моего приезда, глядя в окно на дорогу, отодвинув занавеску и подперев щеку кулаком.

– Что случилось? – Коля повернулся ко мне, внимательно вглядываясь в лицо.

– Маме нездоровится. Мне нужно домой, забрать машину, и я поеду к ней.

– Хочешь, я отвезу тебя к ней?

Я отрицательно покачала головой:

– Она далеко, не в городе. Как-нибудь в другой раз.

На самом деле, больше чем расстояния, я боялась того, что кто-то увидит, как сейчас живет моя мать. Тридцать лет назад, выйдя замуж, она уехала из города и обосновалась в старой деревне.  Дом, доставшийся отцу в наследство, уже тогда выглядел уставшим, а теперь, несмотря на все старания, и вовсе напоминал покосившуюся избушку. Бабушка пыталась увезти ее оттуда, вернуть в город, но ничего не получалось. Единственное, на что мать соглашалась – это отвозить меня на все каникулы к бабушке, а позже и перевестись в городскую школу.

– Не всю же жизнь коров Маше доить, – ругала бабуля свою дочку, – себе жизнь испортила, так дочке не вздумай.

После смерти отца и бабушки мы могли бы обе жить в городской квартире, но мама напрочь отказалась покидать деревню. Дом стал для нее памятью об отце, а мне – тесной клеткой, в которой я не могла находиться.

Дома я спешно собрала все необходимые вещи: скорее всего, ночевать придется у мамы.

Еще нужно было заскочить в аптеку, купить продуктов, заправить машину… Когда я выехала на трассу,  было уже начало пятого, а ехать предстояло часа четыре, не меньше.

Все это время я старалась не думать о Коле, сосредоточившись на тех простых действиях, которые от меня требовались, но не выходило. Он довез меня до дома, проводил до подъезда, а потом поцеловал. Смеясь, по отечески – прямо в лоб:

– Счастливого пути, Машка.

– И это все? – выдала я удивленно, никак не ожидая такого.

– Так ты же еще не определилась со своими планами.

– Уел, – я встала на цыпочки и легко коснулась его губ, не планируя сильно увлекаться.

Но расстаться мы смогли только минут через десять, а теперь, когда перед глазами простиралось бесконечное асфальтовое полотно, мысли о нем и вовсе заполнили всю голову.

Я постукивала пальцами по рулю, слушала только те песни из своего плейлиста, которые были в машине Пудовикова, а в какой-то момент и вовсе поймала себя на том, что беспричинно улыбаюсь.

Беспокойство за маму никуда не делось, скорее, отошло на второй план, но именно сейчас я чувствовала себя счастливой. Предвкушение чего-то большего, такого приятного и притягательного наполняло изнутри, растекаясь щекочущими пузырьками по венам.

«Как дорога?»

Сообщение, всплывшее поверх окна навигатора, отозвалось приятным теплом внутри живота. Я не сразу ответила Коле, позволяя себе пропитаться этим чувством.

«Лучше, чем я ожидала»

«Напиши, когда доедешь»

Когда обо мне кто-то настолько заботился в последний раз? Наверное, бабушка, пытавшаяся в десятом классе одновременно нахлобучить мне на голову вязаную шапку – и это в конце марта! – и заставить съесть еще один пирожок.

В таком настроении дорога почти не запомнилась. Дважды я останавливалась, чтобы размяться, обойти автомобиль по кругу и чем-нибудь перекусить.

К тому времени, когда впереди появился указатель на мамин поселок, уже наступили летние сумерки.

Съехав с главной, я снизила скорость: фонари остались позади, и здесь, ориентируясь только на свет от своих фар и навигатор, я медленно двигалась вперед.

Чем ближе я подъезжала, тем хуже становилась дорога, местами ухабистая, с вечными лужами, где можно было легко сесть на брюхо. Моя машинка не могла похвастаться особой проходимостью и пару раз я стукнулась защитой, выдав при этом пару непечатных выражений.

В десять я, наконец, остановилась возле маминых ворот. Окна уже не горели,  – я знала о ее привычке рано ложиться и рано вставать. Прежде, чем выносить вещи, прошла к дому, подсвечивая дорожку фонариком на телефоне.

– Мам, – постучалась негромко, боясь напугать. О моем визите она могла и не вспомнить, а с трассы я, занятая Колей, ей так и не отписалась.

Спустя несколько минут за дверью послышалась возня, знакомый заспанный голос, из-за двери звучавший глухо, спросил:

– Кто?

– Это Маша.

Мама включила свет над крыльцом, распахнула дверь и кутаясь в платок, зевнула, прикрывая рот ладонью:

– Ты чего на ночь глядя? Заходи быстрей.

– Сейчас, занесу вещи.

Мне потребовалось сделать два захода, чтобы перенести пакеты и сумки, мама суетилась на кухне, включая конфорку под чайником. Я тайком оглядывалась по сторонам, чувствуя острую жалость.

Дом казался старым, заброшенным и неуютным. Раньше здесь всегда царила чистота и порядок, а теперь под ногами валялся мусор, на занавесках виднелись пятна, а кухонный стол был завален посудой и едой.

Каждый раз я первым делом разгребала завалы, выкидывала старые вещи, мыла окна и полы, но надолго такой уборки не хватало, и мама снова окружала себя запустением и равнодушием ко всему.

Вот и сейчас, пока она отмывала в раковине чашки, я молча чистила стол, освобождая себе место. Есть в такой атмосфере не хотелось вовсе, но отказывать было неудобно.

– Мам, ты ложись, я сама себе чай налью, – я попыталась отправить ее в кровать, но она только махнула рукой, не отрываясь от своего занятия.

В заднем кармане мягко завибрировал телефон.

Коля.

– Алло, – ответила я, выходя из кухни и чувствуя на себе любопытный мамин взгляд. Когда дело касалось моей личной жизни, она оживала и становилась снова похожей на себя.

– Кто-то обещал позвонить, как доедет, – упрека в голосе не было, но я автоматически начала оправдываться:

– Замоталась, я хотела тебе позвонить, но…

– Маш, – перебил мягко, – главное, что все в порядке. Будет время, напиши.

– Хорошо, – ответила растерянно.

В отношениях с Ромой все было по-другому. Я чаще чувствовала себя виноватой, даже если не делала ничего плохого, и постоянно оправдывалась. Только со временем, устав вечно извиняться, я поняла: Ромка просто манипулятор. Каждый раз выворачивая ситуацию в свою пользу, он добивался одного: я соглашалась на все, лишь бы искупить вину.

Вот дура.

– Чай вскипел, – мама вышла за мной в коридор, приглашая к столу.

На освобожденном месте красовалась чашка, рядом привезенные мною конфеты в вазочке, варенье, кексы. Я сделала глоток, ощущая в заварке чабрец и мяту, и довольно зажмурила глаза.

– Вкусно. Бери конфеты, твои любимые, – кивнула я, но мама только ладонью прикрыла рот, замотав головой. – Что такое?

– Зуб выпал, нужно лечить, – призналась она, так и не убирая руку.

– А почему не вставишь? Я же недавно тебе отправила денег.

– Не успела, – мама покраснела, отвернувшись, а я снова почувствовала беспокойство. Что-то было не так. С последнего моего визита она постарела ещё сильнее, хотя прошло всего несколько месяцев. Глубже стали морщины возле рта, губы сильнее опустились вниз, прибавился вес.

Тяжело принимать эти изменения в ней: всегда хочется, чтобы родители были здоровыми и молодыми.

Разговор не вязался, мама отворачивалась и , в конце концов, поднялась:

– Я пока тебе постелю.

Я залпом допила остатки чая, сполоснула посуду, убрала продукты в холодильник. Там, среди банок с заготовками, стояла кастрюля с прокисшим борщем, в дальнем углу миска с картошкой, успевшей заветриться.

Неужели все ещё хуже, чем я думала?

– Маша, иди! – позвала она.

Маленькая тахта, на которой я обычно ночевала, находилась в маленькой комнате. Лампа здесь не горела, свет доходил из зала, но очертания комнаты просматривались хорошо.

– Перегорела, – пояснила мама, проскальзывая мимо.

С каждой минутой находиться тут становилось все труднее и труднее. Столько всего нужно отремонтировать и привести в порядок, но когда и, самое главное, кто будет этим заниматься?

Женщину, живущую в этом доме, все меньше интересовало насущное, и если дело так пойдет дальше…

Даже думать об этом страшно. Как в детстве, когда вдруг понимаешь, что люди смертны, – не просто люди, а твои близкие, твои родители. Я почти не помню, как пережила смерть отца, из воспоминаний остался только полный народу студёный дом. Постоянно хлопали двери, разговаривали люди, заходили туда-сюда соседи. Был январь, но непривычно теплый, бабушка, приехавшая из города, ходила в осеннем пальто, к лацкану которого крепилась брошка. Снегирь с блестящим красным боком, – самое яркое пятно из той снежной зимы.

"Как ты?" – снова Коля не выдержал первым, и снова отвлек меня от тягостных воспоминаний.

"Ложусь спать"

"В такую рань? А как же развлечения до утра?"

"Я в деревне, не забывай! Здесь встают с первыми петухами и с ними же ложатся"

"Не надо ложиться с ними. Лучше со мной" – ответ пришел очень быстро. Я улыбнулась, прижимая экран к губам, задерживая это мгновение

Утро началось с запаха сырников.

Мама готовила их чудесно, и я почувствовала голод раньше, чем открыла глаза. Нашарила под подушкой телефон, который не выпускала из руки половину ночи, посмотрела на время – семь.

Новых сообщений от него не было, руки чесались пожелать доброго утра, но я решила потерпеть.

Открыла окно, впуская в комнату летний воздух, и отправилась на кухню.

Мама стояла спиной, с повязанным на поясе фартуком, и моих шагов не слышала. Я оглянулась вокруг и вздохнула. В свете дня все выглядело ещё хуже, чем вчера.

Заброшенность, пустота. Ненужность.

Если дом – это состояние маминой души, то, черт возьми, что у нее творится там?

– Привет!

– Ой, – мама вздрогнула, оборачиваясь, – напугала. Ты чего вскочила так рано?

– Вкусно пахнет, – улыбнулась я вымученно.

Завтракали мы молча. Ела опять только я, а мама все суетилась, то подкладывая мне сырники, то подливая варенье.

Я боялась поднять на нее глаза, увидеть, наконец, такой, какая она сейчас, а не тот образ двадцатилетней давности, что хранится в памяти и всплывает при слове «мама».

Но это нужно.

Маша, давай.

Я выпрямилась, разглядывая сидевшую напротив женщину. Ссутулившуюся, подперевшую щеку ладонью. Она смотрела невидящими взором в тарелку с потрескавшимся краем и не шевелилась. На давно некрашенных волосах четко виднелась седина, хотя стрижка еще не успела сильно отрасти и на фоне прочего выглядела вполне аккуратной.

Синяя кофта с капюшоном вместо халата, тоже новая. Самовязка, петля к петле, все ровное, резко контрастирующее с застиранными тряпками возле плиты. Под ногами валялись фантики, а она их не замечала. Ничего не замечала.

Сердце наполняется горечью, а еще трусливым желанием сбежать. Чтобы не видеть, не знать, представлять, что все нормально, так же, как и раньше. Удобный способ, жизнь улиточки.

Я в домике. У всех все хорошо.

Такой сладкий самообман…

– Мам, у тебя все хорошо? – начала я издалека.

– Сердце кололо, а может, не сердце, Танька, соседка, сказала, что у нее невралгия так отдавалась.

– Поехали в город, сходим к врачу.

– Да как я все здесь оставлю? – испуганно отшатнулась от меня, точно я предложила бросить ей дом и сбежать.

– Один день, – продолжила я настаивать, – максимум два. Попросишь соседку присмотреть за курами.

Больше ничего в мамином хозяйстве не было, только десяток несушек. Бабушка всегда поражалась, как у нее, насквозь городской жительницы, смогла родится такая дочь, как моя мама. Ей нравилось копаться в огороде, ухаживать за животными, а у бабки даже цветы в горшке не приживались.

– Я в местную поликлинику схожу, проверюсь.

Поддаваться она никак не желала.

– Почему ты не убираешься?

Женское лицо изменилось в мгновение, став сразу отстраненно – недовольным:

– Поела? Посуду в мойку убирай, мне ещё в огород надо.

– Я сама помою.

Я встала, испытывая одновременно и стыд, и раздражение, убрала все со стола.

Не дожидаясь меня, мама ушла, хлопнув дверью, показывая свое недовольство. Разговора не вышло, и мне ничего не осталось, как начать уборку. Часа три я мыла посуду, перебирала шкафы, складывала в пакеты мусор, оттирала сначала стол, а потом – полы. Босиком по нему ходить стало гораздо приятнее, а кухня стала выглядеть в разы лучше.

Дальше я переместилась в мамину комнату. На комоде стояли семейные фотографии, – со свадьбы родителей, с гладиолусами и у  вечного огня, в роддоме сначала с Мишкой, потом со мной. Наши детсадовские, потом школьные.

Папы не стало почти двадцать лет назад, и я помнила его так плохо, точно в моей  жизни были только мама и Миша. Немногословный, всегда пропадавший на работе, а по вечерам помогавший всем соседям. Его сложно было застать дома, и ещё сложнее откопать в памяти те моменты, когда он играл с нами или просто обнимал. Только колючие усы, которые царапали щеки и лоб при скупом поцелуе, да мозолистые ладони – и все.

Куда больше в моем воспитании принимал участие брат. Грел суп после школы, учил штопать порвавшиеся на коленях колготки и давать в нос обидчикам.

Когда-то он заменял мне весь мир, с ним все остальные люди становились не такими важными, даже родители.

А потом он начал играть, вынося из дома все до последней копейки, и стал чужим.

Уборка здесь не заняла много времени. Я аккуратно сложила вещи в шкаф, заметив там мужские вещи. Неужели до сих пор хранит отцовские?..

На полках лежали старые пачки сигарет, призванные отгонять моль – "Полет" и "Астра". В этой комнате точно время остановилось.

Передвинув ещё одну вешалку, я увидела, как из кармана штанов выпала карта. Подняла пластик, не сразу понимая, что именно здесь не то. Обыкновенная дисконтка джинсового магазина. Но откуда она в папиных вещах?..

Первая мысль – мама надевает отцовскую одежду.

Вторая – у нее появился мужчина.

Третья оказалось самой ужасной. Я отказывалась ее принимать, но стала искать доказательства.

Прошлась по дому, находя следы присутствия ещё одного человека.

Станок. Черная зубная щётка. Дезодорант.

Мужские кроссовки, припятанные в тумбу.

В стиральной машине – не поленились залезть и туда – боксеры, не самые дешёвые.

– Мама, – позвала ее, брезгливо запихивая белье обратно, – ты где?

Она заглянула в комнату, которую я называла своей. Но здесь совершенно точно ночевал другой человек.

– Мам, Миша объявлялся?

Она растеряно посмотрела на меня, сжимая полотенце, пряча руки.

Сердце чуть не оборвалось.

– Давно? Почему ты молчала? Мам, он снова у тебя деньги просит?

– Маш, – она пыталась что -то сказать, но было поздно. За спиной скрипнула дверь, и знакомый голос произнес:

– Вот это встреча. Сестрицу черт принес.

Сердце стучало так, что в ушах отдавало. Я резко обернулась, сжимая руки в кулаки.

Мой родной брат, проклятие нашей семьи, стоял, держась за дверной проем и улыбался.

Улыбался, как умел только он.

Так противно, что хотелось дать ему в морду, а лучше сбежать.

– Ну, привет, Машка.