Текст книги "Нюрнбергский дневник"

Автор книги: Густав Гилберт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 43 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

Я заверил Фриче, что у него будет достаточно времени для разъяснения своей точки зрения. Он был явно удивлен и успокоен, когда я объявил ему, что, вероятнее всего, между обвинением и защитой будет достигнута некая договоренность и что каждому из них будет предоставлено законное право и возможность высказаться. Фриче склонялся к тому, что, скорее всего, вина целиком и полностью ляжет на них, но не на истинных вдохновителей, и в результате в один прекрасный день их всех без какой-либо возможности защитить себя просто поставят к стенке. Я заверил его, что союзники никогда не потерпят подобные методы, что никто из судей или обвинителей не возьмет на свою совесть перед лицом общественности и истории столь противоправные методы. Было видно, что Фриче испытал облегчение от этого заявления, поскольку уже смирился с мыслью взойти на эшафот еще до Рождества.

Камера Штрейхера. Я задал Штрейхеру доверительный вопрос о том, не испытывает он когда-либо угрызения совести за свою пропагандистскую травлю, которая проторила путь к описанным им на послеобеденном заседании преследованиям и геноциду.

– Я ничему не проторивал никакого пути! – принялся протестовать он. – Почему же не было никакого геноцида – если уж мы заговорили об этом – в период с 1919 по 1934 год? Да потому что все делалось и замышлялось Гиммлером! Я против убийств! Поэтому я не смог ни наложить руки на себя, ни убить свою жену и детей там, в Тироле, в конце войны. Я понял, что мне предстоит нести свой крест.

– Но отчего же вы вылили на евреев столько этой непотребной грязи?

– Я – грязи? – сверкнув глазами, удивился Штрейхер. – Все на самом деле черным по белому писано в Талмуде. Евреи – раса обрезанных. Разве Иосиф не совершил расовое преступление с дочерью фараона? А как же Лот и его дочери? Да в Талмуде такие вещи встречаешь на каждом шагу. Теперь они меня и распнут, – доверительно сообщил он мне. – Я уже заметил – трое из судей – евреи.

– Каким же образом вы это замечаете?

– Я умею определять кровь.Этой троице явно не но себе, когда я на них смотрю. Я это вижу. Я двадцать лет потратил на изучение расовой теории. Характер познается через комплекцию. В этой области я эксперт. Гиммлер вдолбил себе в голову, что он эксперт, но на самом деле он ничего в этом не понимал. В нем самом текла негритянская кровь.

– На самом деле?

– О да, – победно ухмыльнулся Штрейхер, – я заметил это уже по форме его головы и волосам. Я ведь распознаю кровь.

Хотя Штрейхер в общем и целом производил впечатление адекватного человека, меня впервые посетила мысль о том, что его слепой фанатизм граничит с паранойей.

23 ноября. Расовая политика

Утреннее заседание. Майор Уоллис описывал пропагандистские методы Гитлера, Геббельса, при помощи которых они после «завоевания масс» «психологически готовили народ для политических акций и военной агрессии». Гитлер контролировал все общественные институты, курировал все вопросы образования и воспитания, все средства коммуникации и культурные учреждения. Геббельс отвечал за всю официальную, а также партийную пропаганду. Розенберг специализировался на распространении расово-политической идеологии, а Ширах вбивал в головы членов гитлерюгенда основы национал-социализма.

Обеденный перерыв. Франк рассказал, что получил письмо от своей супруги, которая написала ему, что вынуждена была отправить детей попрошайничать. И вдруг обратился к Розенбергу:

– Скажите, Розенберг, неужели действительно так необходимо было все разрушать и всех ввергать в нищету? Неужели именно в этом и состоял смысл расовой политики?

Розенберг ничего не ответил, а Франк, Фриче и Ширах не скрывали своего отчаяния при виде распада германской нации, указав, что в нем повинна расовая политика. В конце концов, Розенберг все же дал ответ:

– Естественно, мы не могли предполагать, что все это приведет к таким ужасным последствиям, как геноцид и война. Я всего лишь пытался отыскать мирное решение расовой проблемы.

26 ноября. Планы захватнической войны

Утреннее заседание. М-р Олдермен зачитал один из роковых документов, «документ Хосбаха», содержащий секретную речь Гитлера, в которой он 5 ноября 1937 г. знакомил Геринга, Бломберга, Фрича, Редера и Нейрата со своими захватническими планами. Разъясняя принципы различных вариантов запланированного нападения, Гитлер также заявил следующее (записано со слов его адъютанта Хосбаха [3]3
  В ходе процесса данный документ упоминается как «документ Хосбаха». (Примеч. авт.)


[Закрыть]):

«Германская политика всегда должна считаться с существованием двух исконных, непримиримых противников – Англии и Франции, которым германский колосс в центре Европы всегда был бельмом на глазу… Для упрочнения нашего военно-политического положения нашей первейшей целью всегда должна оставаться наша отвлеченность в войну с целью устранения Чехии и одновременно Австрии ради устранения угрозы с флангов в случае нашего предполагаемого наступления на западном направлении… С устранением Чехии и установлением общей границы с Венгрией мы можем рассчитывать на нейтралитет Польши во время германок-французского конфликта. Наши договоренности с Польшей окажутся действенными лишь тогда, если Германия окажется в состоянии продемонстрировать свою мощь… Фюрер высказал мнение, что с высокой долей вероятности можно предполагать, что Англия и Франция втайне уже списали Чехию со счетов… Вполне естественно, что во время проведения нашего наступления на Чехию и Австрию нам необходим заслон на западе… Если Германия использует эту войну для решения чешского и австрийского вопросов, то с большой долей вероятности можно предположить, что Англия – находясь в состоянии войны с Италией – не решится на военный конфликт с Германией… Генерал-полковник Геринг в связи с изложенным фюрером счел целесообразным высказаться за прекращение нашего участия в испанской войне».

Обеденный перерыв. Многие выразили свое удивление после ознакомления с этим документом, бесспорным доказательством намерений Гитлера проводить политику с позиции силы. Йодль заявил, что ни о чем подобном в тот период не имел понятия. В этом документе его удивила явная переоценка значимости Италии. Зейсс-Инкварт также высказал мнение, что никогда не понимал оценки Гитлером роли и значения Италии. Он всегда называл Италию не иначе, как «мелкотой».

Зейсс-Инкварт по «документу Хосбаха» высказался следующим образом:

– Совершенно определенно, что я крепко бы подумал над тем, участвовать ли мне во всем этом, если бы мне в 1937 году вдруг стало известно о существовании подобных намерений!

Ширах оценил этот документ как «сконцентрированное политическое безумие».

Франк выразился так:

– Вот подождите, прочитает немецкий народ этот документ и поймет весь тот дилетантизм, которым фюрер припечатал к стенке весь немецкий народ!

Герингу вообще пришлась не по душе вся тематика обсуждения, вмешавшись, он решил прервать ее:

– Все это чушь! А как же быть с присоединением Техаса и Калифорнии к Америке? Это ведь тоже была самая настоящая захватническая война, имевшая целью расширение территорий!

Риббентроп с виноватым видом медленно покачал головой, когда я задал ему вопрос, было ли ему известно о подобных политических планах.

– Нет, он мне никогда об этом не говорил. Еще раз заявляю вам, герр доктор, если бы только союзники оставили нам в Версальском договоре хоть малейший шанс, то никто о Гитлере никогда бы не услышал.

Фриче признал, что этот документ выставляет процесс в новом свете.

– Теперь я понимаю, почему речь идет о заговоре; и я вынужден изменить свое отношение к обвинительному заключению.

Послеобеденное заседание. М-р Олдермен описал следующий документ, свидетельствующий о намерениях нацистов развязать агрессивную войну после захвата Чехии и Австрии. Речь шла о записях адъютанта Гитлера Шмундта, из которых следует, что Гитлер в присутствии Геринга, Кейтеля и Редера открыто высказывался за начало захватнической войны на еще одном секретном заседании 23 мая 1939 года.

После его слов о жизненном пространстве Гитлер был процитирован дословно: «Национально-политическое единение Германии практически завершено за небольшим исключением(здесь м-р Олдермен заметил: «Предполагается, что речь идет о концентрационных лагерях»). Дальнейшие успехи без пролития крови с нашей стороны невозможны. То есть вопрос о том, пощадить ли Польшу, отпадает, остается лишь при первой подходящей возможности напасть на нее… Союз Франции, Англии и России против Германии, Италии и Японии побуждает меня выступить против Англии, нанеся ей несколько мощных ударов. Бельгия и Голландия, хоть и протестуя, но все же уступят давлению…»

Завершив военные приготовления, 22 августа 1939 года Гитлер созвал командный состав армии на совещание в Бертехсгаден, на котором объявил о том, что война должна начаться еще при его жизни и что он уже сейчас готов начать наступление, чему имеется еще одно документальное свидетельство.

«Я дам пропагандистский повод к войне, и неважно, правдоподобно он прозвучит или нет. Победителя потом никто не спросит, лгал ли он, или говорил правду. В начале войны и в ее ходе речь не идет о праве, а о победе».

Ближе к вечеру Франк передал мне записку, в которой описывал «апокалиптическое видение», посетившее его на скамье подсудимых во время зачтения последних документов. Видение это представляло «Гитлера в день 22 августа 1939 г.». «Мы сидим перед судом, – описывал Франк, – а перед нами безмолвно движется бесконечная колоши погибших. Беспрерывно движется. Этот «белый и бескровный» поток горя в тускловатом серо-желтом свете молчаливо устремляется в вечность. Все они, окутанные белесым маревом, гонимые пламенем мук человеческих, движутся вперед – прошли – скрылись, прошли – скрылись – и конца этому шествию не видно… Люди, у которых эта война отняла жизнь, – самый страшный и жестокий трофей смерти, мучимой неутолимой жаждой разрушения всего и вся и не пощадившей никого – ни стариков, ни детей, ни процветавших и горделивых, ни покорных и кротких… Вон они, идут – поляки, евреи, немцы, русские, американцы, итальянцы – все нации и народы, изошедшие кровью, исчезают в небытии. И звучит вопль: Эта война должна произойти, потому что произойдет лишь, пока я жив!Что же вам выпало вынести, пока она не достигла конца своего, Боже всемогущий!»

29 ноября. Фильм о концентрационных лагерях

Послеобеденное заседание. Геринг, Риббентроп и Гесс смеялись, когда зачитывалась запись телефонного разговора Геринга с Риббентропом в день триумфального въезда в Вену, в котором Геринг все происходившее описал, как «дурачество», щебетанье птиц и т. п. И внезапно смешливости этой пришел конец, когда командующий Доновэн объявил о демонстрации обнаруженного американскими войсками документального фильма о нацистских концентрационных лагерях.

Мы с Келли стояли у скамьи подсудимых и наблюдали за обвиняемыми во время демонстрации документальной ленты. Далее следуют мои сделанные впопыхах с интервалом в 1–2 минуты записи.

Шахт протестует против принудительного просмотра, когда я прошу его подвинуться; отворачивается, скрестив руки на груди, смотрит вверх на балкон… (начинается фильм). Франк во время первых кадров согласно кивает… Фриче (который до сих пор не видел ни одного кадра из этого фильма) уже бледен и сидит, застыв от ужаса, когда на экране появляются кадры, где заключенных сжигают заживо в каком-то сарае… Кейтель отирает вспотевший лоб, снимает наушники… Гесс сидит, уставившись на экран своими глубоко посаженными глазами, будто Гул… [4]4
  Демон – в восточной мифологии. (Примеч. авт.)


[Закрыть]Кейтель снимает наушники и искоса поглядывает на экран… Нейрат опустил голову, на экран не смотрит… Функ, закрыв глаза, казалось, отдался во власть своих мук, время от времени потряхивает головой… Риббентроп зажмуривается, смотрит в сторону… Заукель лихорадочно отирает со лба пот… Франк, судорожно сглотнув, пытается сдержать подступившие слезы… Фриче, вцепившись руками в край стула, напряженно глядит на экран, лоб прорезали морщины, он явно переживает… Геринг оперся на ограждение скамьи подсудимых, он с сонным видом лишь изредка поглядывает на экран… Функ что-то бормочет про себя… Штрейхер продолжает смотреть, он сидит неподвижно, как изваяние, лишь время от времени мигая… По лицу Функа текут слезы, высморкавшись, он трет глаза, смотрит в пол… Фрик трясет головой, когда на экране появляются кадры «насильственной смерти». Франк бормочет «Ужасно!»… Розенберг беспокойно ерзает на своем месте, иногда бросает на экран быстрый взгляд исподлобья, опускает голову, снова поднимает взор, чтобы проверить реакцию остальных… Зейсс-Инкварт принимает все стоически… Шпеер сидит с убитым видом, с трудом сглатывая… Защитники негромко произносят по ходу фильма: «Боже Великий – ужасно!» Редер, оцепенев, смотрит на экран… Папен обхватил голову руками, сидит, глядя в пол, до сих пор он пока что не позволил себе взглянуть на экран… Гесс растерянно глядит перед собой… на экране горы трупов в трудовых лагерях… Ширах внимательно вглядывается в происходящее на экране, тяжело дыша, он перешептывается с Заукелем… Функ рыдает… Геринг с мрачным видом сидит, опершись на локоть… Дёниц сидит, опустив голову, уже не глядя на экран… Заукель поеживается при виде печи крематория в Бухенвальде… когда показывают абажур из человеческой кожи. Штрейхер произносит: « Не верю я в это!»…Геринг откашливается… Адвокаты издают стоны… Теперь Дахау… Шахт продолжает игнорировать экран… Франк горестно кивает: «Ужасно!» Розенберг, продолжая нервно ерзать, наклоняется вперед, оглядывает зал, после чего опускает голову… Фриче, побледнев, кусает губы, чувствуется, что он не на шутку переживает… Дёниц сидит, обхватив голову руками… Опустил голову и Кейтель… Риббентроп поднимает глаза, когда раздается голос английского офицера: 17 000 трупов уже похоронено… Франк грызет ногти… Фрик недоверчиво качает головой, когда женщина-врач начинает описывать эксперименты над женщинами-заключенными в лагере Берген-Бельзен… Когда на экране появляется Крамер, Функ сдавленно произносит: «Мерзкая свинья!»… Риббентроп, поджав губы, с горящими от волнения глазами смотрит в сторону… Функ горько рыдает, при виде обнаженных женских трупов, сбрасываемых в яму, невольно прижимает руки ко рту… Кейтель и Риббентроп поднимают взор на экран при упоминании бульдозера, сгребающего трупы, просмотрев эти кадры, они опускают головы… Штрейхер впервые обнаруживает признаки беспокойства… Конец фильма.

После демонстрации этой ленты Гесс заявил: «Я в это не верю!» Геринг шепотом призвал его к тишине, от его былой развязности следа не осталось. Штрейхер мямлит что-то вроде: «Возможно, только в последние дни», но Фриче озлобленно обрывает его: «Миллионы? В последние дни? – Нет!» Вообще в зале повисла напряженная тишина, когда группу обвиняемых выводили из зала.

Тюрьма. Вечер

Мы сразу же направились по переходу в здание, где располагались камеры подследственных, чтобы побеседовать с каждым из них наедине. Первым на очереди был Фриче. Едва мы закрыли за собой дверь и начали говорить, как он разразился плачем.

– Никакая сила земная или небесная не в силах смыть этот позор с моей страны! Ни за одно поколение, ни за сотни лет!

Сотрясаясь от рыданий, Фриче судорожно прижимал кулаки ко лбу; задыхаясь, он выдавил:

– Простите меня, что утратил над собой контроль – но я просидел здесь целый час, пытаясь подавить переполнявшее меня!

Мы спросили его, не нужны ли ему снотворные таблетки на ночь, он ответил:

– Нет, какой смысл? Изгнать все это из сознания было бы проявлением малодушия!

Ширах произвел впечатление человека, сумевшего взять себя в руки, но произнес такую фразу:

– Я не понимаю, как немцы оказались способны на такое!

Фрик предпринял жалкие попытки дать внятное объяснение:

– Мне кажется, все дело в том, что связь оказалась в последние месяцы нарушенной – все эти бомбардировки, этот всеобщий хаос – не знаю, в чем дело.

Потом и вовсе поставил точку на обсуждаемом, осведомившись насчет прогулки.

Функ пребывал в подавленном состоянии, разразился слезами, когда мы спросили его, как подействовал на него этот фильм.

– Ужасающе! Ужасающе! – сдавленным голосом повторил он. На вопрос, нужно ли ему снотворное, он в паузе между всхлипываниями ответил:

– Что это даст? Что это даст?

Штрейхер лишенным каких-либо эмоций голосом сообщил, что фильм был «ужасен», после чего попросил, чтобы конвоиры в коридоре вели себя ночью потише, а то ему будет трудно заснуть.

Шпеер внешне не показал признаков будораживших его эмоций, но фильм, как он заявил, лишь укрепил в нем веру в коллективную ответственность партийных вождей и в невиновность немецкого народа.

Франк находился в крайне подавленном состоянии, но когда мы упомянули о фильме, он от душившего его стыда и гнева тут же залился слезами.

– Стоит только подумать, что мы жили, как короли, и верили в это чудовище! И не верьте никому из них, когда они станут вам рассказывать, что, дескать, ничего не знали и не ведали! Все знали, что с этой системой все очень и очень не в порядке, хоть, может быть, деталей и не знали. Не хотели они их знать! Было слишком уж соблазнительно сосать от этой системы, содержать свои семьи в роскоши, веря в то, что все в порядке! Вы еще относитесь к нам по-божески, – добавил он, кивнув на стоявшую на столе еду, к которой он так и не притронулся. – Ваши пленные, да и наши соотечественники гибли от голода в наших лагерях. Да будет Бог милостив к душам нашим! Да, герр доктор, то, что я вам сказал, это так и есть. Этот суд был угоден Богу. При встрече с остальными я пытался понять их – но теперь все это позади. Я знаю, что делать и как поступить…

Произнося последнюю фразу, Франк посерьезнел. Мы спросили его, не надо ли ему снотворного. В ответ он лишь покачал головой.

– Нет, благодарю. Если не засну, я смогу молиться…(в искренности Франка сомневаться не приходилось).

Зейсс-Инкварт признался:

– До самых костей пробирает. Но я вынесу.

Дёниц продолжал трястись от охватившего его волнения и, местами переходя на английский, сказал:

– Как можете вы обвинять меня в том, что я знал о чем-либо подобном? Вы спрашиваете, почему я не отправился к Гиммлеру и не проверил сам эти концлагеря? Да это же абсурд какой-то! Он бы просто выставил меня, как я выставил его, когда он явился ко мне, чтобы проверить военно-морские силы! Боже правый, какое я могу иметь ко всему этому отношение? Я волею случая оказался на таком ответственном посту и никогда не имел дел с партией. [5]5
  Дёниц не подпадал под пункт 4 обвинения.


[Закрыть]

Мы поинтересовались у Папена, почему он отвернулся от экрана во время демонстрации фильма.

– Не хотелось видеть позор Германии, – признался он.

Заукель находился на грани нервного срыва. С дергающимся лицом, трясясь, он, растопырив пальцы, непонимающе уставился на нас:

– Да я бы задушил себя вот этими руками, если бы хоть в малейшей степени был причастен даже к одной из таких смертей! Это позор! Позорное пятно для нас и наших детей и внуков!

Шахт пылал от возмущения.

– Как вы могли пойти на такое, заставив меня сидеть на одной скамье с этими преступниками и смотреть фильм о мерзостях концентрационных лагерей?! Вам же известно, что я был противником Гитлера и сам кончил концентрационным лагерем! Это непростительно!

Нейрат выглядел довольно растерянным и говорил неохотно. Он лишь указал на то, что не обладал достаточным политическим влиянием на момент происходившего.

Редер заявил, что даже слыхом не слыхал ни о каких концентрационных лагерях. Лишь о трех ему стало известно, когда он столкнулся с необходимостью вызволить из них некоторых из своих друзей.

Йодль сохранял спокойствие, но чувствовалось, что он до глубины души возмущен.

– Я был потрясен! Поверьте – самое постыдное в этом, что очень многие из нашей молодежи шли в партию из идеализма.

Кейтель, только что вернувшийся в камеру после встречи со своим адвокатом, принимал пищу. Создавалось впечатление, что если бы мы ему не напомнили, он успел бы позабыть о фильме. Кейтель прекратил есть и с набитым ртом ответил мне:

– Это ужасно! Когда я вижу подобные вещи, я стыжусь того, что я немец! Это все эти поганые свиньи из С С! Если бы я знал об этом, я бы сказал моему сыну: «Я лучше застрелю тебя, чем позволю пойти в СС». Но я не знал. Теперь я никогда не смогу посмотреть людям в глаза!

Гесс обнаружил обычную эмоциональную сумятицу и без конца повторял одно и то же:

– Не понимаю я этого – не понимаю!

Риббентроп был крайне удручен увиденным, его руки тряслись:

– Гитлер никогда бы не выдержал подобного фильма, если бы ему показали. Не верится, что и Гиммлер способен был отдавать приказы на подобные вещи. Я этого не могу понять.

Розенберг выглядел более взвинченным, чем обычно.

– Это все равно ужасно, даже если и русские творили нечто подобное. Ужасно – ужасно – ужасно!

Я напомнил ему об его личной ответственности за развитие нацистской расовой политики.

– О, такое на основе расовой политики не объяснишь, – пытался обороняться он, – ведь и много немцев было умерщвлено. Это обесценивает всю нашу защиту.

Геринг чувствовал себя до глубины души задетым этим фильмом – лента явно подпортила его «шоу».

– Такой был приятный день после обеда, все было хорошо, пока не показали этот фильм. Зачитали запись моего телефонного разговора об Австрии, все смеялись от души, в том числе и я сам. А тут это ужасающее кино, оно все испортило.

30 ноября. Выступление Лахузена. Гесс внезапно обретает память

Утреннее заседание.

Сегодня генерал Лахузен, самый высокопоставленный из оставшихся в живых офицеров абвера, давал свидетельские показания, которые заставили корчиться Риббентропа, Йодля и многих других. (Присутствие Лахузена на процессе и его высказывания вызвали шок у всех обвиняемых, для которых оказалось полной неожиданностью наличие оппозиции фюреру в среде армейской разведки и то, как их собственные генералы клеймят позором захватнические войны Гитлера.)

На допросе, проводимом полковником Эйменом, генерал Лахузен рассказал о своем участии в подпольной организации, возникшей в германском абвере с ведома и под руководством его шефа, адмирала Канариса. Целью этой организации было всяческое торможение осуществления планов захватнических войн Гитлера и, в случае неудачи, воспрепятствование благоприятному их исходу, а также физическое устранение Гитлера. Далее генерал Лахузен описал участие Геринга, Кейтеля и Йодля в бомбардировке Варшавы, уничтожении польской интеллигенции, дворянства, лиц духовного сана и польских евреев. О том, что для создания повода для запланированного нападения на Польшу Гиммлер получил в свое распоряжение польскую военную форму, в которую были одеты заключенные из германских концентрационных лагерей. О том, как эти одетые в польскую форму узники были расстреляны, и трупы их были выданы за таковые участников «нападения» поляков на немецкую радиостанцию в городе Глейвиц.

Обеденный перерыв. Геринг вне себя от ярости.

– Изменник! Этого мы позабыли вздернуть после 20 июля. Гитлер был прав – абвер был гнездом изменников! Как вам это нравится! Неудивительно, что мы проиграли войну. Наша собственная разведслужба продалась врагу!

Витийствовал он довольно громко, обращаясь ко мне, но скорее для того, чтобы дать «партийную оценку» свидетельским показаниям Лахузена.

– Ну, по этому поводу мнения расходятся, – высказался я в ответ, – но мне представляется, что самое главное, верно ли то или иное свидетельское показание или же нет.

– Чего стоят показания предателя? Было бы куда лучше, если бы он снабжал меня верными цифрами о результатах наших налетов, а не работал бы на подрыв наших военных операций. Теперь я понимаю, почему я никогда не мог положиться на него, если речь заходила о получении достоверной информации. Вот подождите, я ему тоже один вопросик подкину: «А почему вы не оставили свой пост, если были так уж убеждены, что победа Германии означала для вас трагедию?» Подождите, я ему устрою кое-что.

Йодль воспринял все более философски.

– Если он так был убежден, тогда следовало высказать свое мнение по этому поводу, а не порочить честь офицера. Я понимаю, меня все время спрашивают, как бы я поступил, знай я о гитлеровских планах. Я бы заявил о своем несогласии, но никогда бы не поступил бесчестно.

– Ну а мне сдастся, что этот человек, когда речь зашла о том, что важнее – долг или собственные моральные установки, последовал зову совести, – возразил я.

– Верно, но так не поступают. Офицер обязан либо повиноваться, либо заявить о своей отставке.

Кейтель не противоречил мне, однако был весьма удручен свалившимся на него новым отягчающим его вину доказательством.

– Он зачитал все со специально подготовленного листа. Я сообщу об этом моему адвокату!

Я заявил, что не считаю, что генерал Лахузен считывал свои показания со специально подготовленного листа и что в конечном итоге речь идет лишь о правдивости свидетельских показаний. Кейтель же продолжал апеллировать к «чести офицера», в чем особого смысла не было.

Позже я имел еще одну беседу с Лахузеном, и он заметил:

– Теперь они все горазды рассуждать о чести офицера, и это после тот, как они же уничтожили миллионы людей! Сомнений нет, для них малоприятно, когда вот так вдруг выискивается тот, кто может высказать им в лицо невкусную правду. А я просто обязан высказать ее от имени тех, кого они погубили. Я ведь один уцелел.

Послеобеденное заседание.

На послеобеденном заседании Лахузен с полной драматизма энергией ответил на все поставленные ему вопросы. Он рассказал о том, как отдавались и исполнялись приказы о массовых убийствах коммунистов и евреев в период войны с Россией, как военнопленные и гражданские лица были казнены СС, гестапо и эйнзатцкомандами СС. Результатом такого бесчеловечного обращения с военнопленными стали вспышки эпидемических заболеваний, гибель людей в результате истощения и каннибализма. Ответственность за происходившее в лагерях военнопленных Лахузен возложил на Кейтеля, в то время как казни попадали под полномочия гиммлеровского РСХА, [6]6
  Rcichsichcrhcitshauptamt (нем.) – Главное управление имперской безопасности. (Примеч. перев.)


[Закрыть]руководимого Кальтенбруннером. Был затронут и эпизод, когда Кейтель по настоянию Гитлера отдал распоряжение задержать и казнить совершившего побег генерала Жиро. Лахузен и Канарис саботировали этот приказ, им самим почти чудом удалось избежать за это ответственности лишь благодаря внезапной гибели Гейдриха в результате покушения.

Во время обеденного перерыва Риббентроп передал своему защитнику записку с вопросами, на что тот ответил Риббентропу:

– Не заставляйте нас задавать столько вопросов, он рикошетом отсылает их к нам, присовокупив при этом кое-какие неприятные для вас обстоятельства.

– Ну, так отбросьте те из них, которые, по вашему мнению, усугубят нашу вину, – нервно ответил Риббентроп.

Сразу же после обеда суд собрался на чрезвычайное заседание для обсуждения вопроса о том, в состоянии ли Гесс обеспечить себе защиту. После того как остальные обвиняемые покинули зал судебных заседаний, я приступил к беседе с Гессом. Я разъяснил ему, что существует вероятность того, что будет объявлено о его недееспособности и он будет освобожден от дачи показаний. И все же я буду периодически навещать его в его камере. У меня создалось впечатление, что эта новость расстроила его, и он заявил, что в состоянии сам обеспечить для себя защиту.

Д-р Роршейдт, адвокат Гесса, стал представлять доказательства того, что его подзащитный вследствие амнезии не в состоянии сам обеспечить себе защиту. Внезапно Гесс написал записку и отдал ее охраннику для передачи своему адвокату, однако охранник проигнорировал его просьбу. Обвинение выразило свое несогласие, считая, что Гесс в состоянии защищать себя, ссылаясь на заключение психиатрической экспертизы о том, что Гесс душевнобольным не является. На обсуждение доводов обвинения и защиты ушло около полутора часов, после чего Гесс сделал сенсационное заявление: «С этого момента моя память в абсолютном порядке и в полном вашем распоряжении. Причины, по которым я симулировал амнезию, тактического порядка. Фактически же речь шла лишь о частичной утрате способности сосредоточиться… До сих пор даже в беседах с моим защитником я создавал иллюзию потери памяти». Под невероятный шум зала суд был вынужден прервать заседание.

Когда я позже встретился в вестибюле с д-ром Роршейдгом, он был в явном недоумении и не мог понять, когда же его клиент говорил неправду, сейчас или же раньше. Когда сначала Келли, а затем и я посетили Гесса в его камере, память его была в прекрасном состоянии, он ответил на все вопросы касательно его пребывания под арестом, полета в Англию, своей роли в партии и даже своей юности.

1 декабря. Дискуссия по вопросу Гесса

Перед началом судебного заседания мы с Келли общались с некоторыми из обвиняемых, мы рассказали им о внезапном исцелении Гесса от амнезии. Геринг вначале не хотел в это верить, потом, удовлетворенно хмыкнув, сообщил о том, что Гессу очень хотелось подшутить таким образом над психиатрами. Геринг не верил в истинность утверждения Гесса о возвращении памяти, но от души пожелал присутствовать на устроенном спектакле и поглядеть на лица судей и представителей обвинения.

Ширах вообще не мог дать внятных комментариев по поводу случившегося. «Это конец психиатрии, как науки», считал он. Мы посоветовали ему не торопиться с выводами – неизвестно, каких еще сюрпризов можно было ожидать от Гесса.

Риббентроп был в полном недоумении.

– То есть вы имеете в виду Рудольфа Гесса – нашего Гесса? Невероятно!

Уже сидя на скамье подсудимых рядом с Гессом, Геринг поинтересовался у него, действительно ли тот помнил обо всех деталях его полета в Англию. Гесс с явным удовольствием перечислил ему отдельные моменты, не удержавшись от того, чтобы не похвастаться своими умениями подняться в воздух, лететь вслепую и выброситься с парашютом.

– А с какой высоты вы прыгнули?

Гесс с гордостью ответил ему, что, мол, было очень низко – всего метров 200.

Оглядев зал, Геринг сразу же отметил, что Гесс стал центром всеобщего внимания, этот факт незамедлительно подпортил ему удовольствие от шутки с разыгранной амнезией. Гесс же был от нее на седьмом небе.

1–2 декабря. Тюрьма. Выходные дни

Камера Гесса. Гесс находился в великолепном настроении, он был весьма доволен собой, что сумел «провести всех». Он считал, что во время проведения тестирования мог добиться куда лучших результатов, если бы только чуть больше постарался – скажем, если бы заставил себя чуть побыстрее выполнять те или иные операции. Повторный тест на интеллектуальные способности продемонстрировал разительное улучшение в аспекте памяти и некоторое в остальных разделах теста, что, несомненно, следует отнести на счет большей его сосредоточенности и старательности, а также того, что повторно выполнять одни и те же операции куда легче.