355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Густав Гилберт » Нюрнбергский дневник » Текст книги (страница 1)
Нюрнбергский дневник
  • Текст добавлен: 21 октября 2016, 19:14

Текст книги "Нюрнбергский дневник"


Автор книги: Густав Гилберт


Жанр:

   

История


сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 43 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

Густав Гилберт
НЮРНБЕРГСКИЙ ДНЕВНИК

Введение

Обвиняемые

20 октября 1945 года, то есть в тот день, когда Международный военный трибунал предъявил обвинение 23 главным военным преступникам, я прибыл в Нюрнберг с первой партией военнопленных. Являясь офицером военной разведки, владевшим немецким языком, я своими глазами видел доказательства варварских преступлений нацистов на примере концентрационных лагерей, таких, как Дахау, еще задолго до дня капитуляции. Как психолога меня в первую очередь интересовало выяснить, что же побуждало людей к вступлению в ряды нацистов и на их деяния.

Через допросы военнопленных и беседы с представителями гражданского населения Германии мне это выяснить так и не удалось. Объяснение почти всегда было одним и тем же – мы, дескать, люди маленькие, слепо выполнявшие приказ своего фюрера и тех, кто ниже, которые их впоследствии предали. И вот теперь мне предстояло увидеть некоторых из пресловутых фюреров в следственной тюрьме Нюрнберга, города, куда я мечтал попасть. Мне повезло – я получил возможность заменить переводчика коменданта тюрьмы, после чего был назначен психологом-экспертом на весь период ведения судебного процесса.

Моя основная задача состояла в ежедневных контактах с заключенными и информировании об их душевном состоянии и настроениях коменданта тюрьмы полковника Андраса, а также в участии в подготовке предстоявшего судебного процесса. Моя работа осуществлялась совместно с тюремным психологом, равно как и различными комиссиями психиатров-экспертов. [1]1
  Вначале функции эксперта-психолога были возложены на майора Дугласа М. Келли, которого месяц спустя после начала процесса и практически до его завершения заменил майор Леон М. Гольдензон. Капитан Ричард Уортингтон и подполковник У. Данн также в течение короткого периода исполняли вышеупомянутые функции.


[Закрыть]
С момента предъявления обвинения и вплоть до приведения приговора в исполнение мне был обеспечен свободный доступ к обвиняемым. Это позволило мне в течение годичного периода изучить их поведенческую реакцию в контролируемых условиях. Вся методика заключалась в непринужденных беседах с глазу на глаз. В присутствии заключенных я никогда не позволял себе делать какие-либо записи, однако содержание этих бесед и наблюдений тщательно фиксировалось мною позже: покинув камеру или столовую, я тотчас же садился за свои записи, впоследствии превратившиеся в дневник, который послужил первоосновой предлагаемого вниманию читателя исследования.

Как нетрудно догадаться, чаще всего в беседах с бывшими нацистами звучали всякого рода отговорки, общие фразы, целью которых было самооправдание и взаимные обвинения. Именно их яростные протесты, именно их куда более критичный настрой по отношению к другим своим подельникам, нежели к себе самому, как нельзя лучше раскрывают их характеры и мотивации. Обвиняемые действительно проявили себя весьма словоохотливыми собеседниками, оказавшись в обществе психолога, единственного (за исключением лиц духовного сана) из офицеров американской армии, свободно владевшего немецким. В своих записях я намеренно избегал добавлять к приводимым ими фактам всякого рода психологические умозаключения, оставив эту часть для будущего исследования, куда более объемного и объективного.

В течение месячного срока между предъявлением обвинения и началом процесса нацистские вожди располагались в одиночных камерах. Я использовал это время для установления более близких контактов с ними, описания их реакции на предъявленное обвинение и проведения психологического тестирования, что вносило некоторое разнообразие в их унылый быт, основанный на полной изолированности, а для меня обеспечивало возможность познакомиться с каждым в отдельности обвиняемым. Материал, повествующий о событиях этого месяца, подан в данной вводной главе свободно и вне каких-либо хронологических рамок.

Реакция на предъявленное обвинение

Их реакции выкристаллизовались довольно скоро. Каждый из обвиняемых по моей просьбе должен был снабдить текст предъявленного ему обвинения собственными комментариями на нолях. Их спонтанные высказывания, приведенные ниже:

Герман Геринг, рейхсмаршал и имперский министр авиации, имперский президент, ответственный за осуществление четырехлетнего плана и пр., поместил свой излюбленный циничный тезис: «Победитель – всегда судья, а побежденный – обвиняемый!»

Йоахим фон Риббентроп, имперский министр иностранных дел, ограничился уклончивым заявлением: «Обвинение предъявлено не тем людям». И устно добавил: «Мы все были тенью Гитлера», однако в письменном виде эту мысль отразить воздержался.

Рудольф Гесс, пребывавший с момента своего нашумевшего прибытия в Англию в состоянии полного беспамятства, написал лишь следующее: «I can’t remember» («Не помню» (англ.). – Прим. перев.).

Эрнст Кальтербруннер, начальник гиммлеровского РСХА (Главного управления имперской безопасности), заявил о своей формальной невиновности: «Я не несу никакой ответственности за военные преступления, я лишь выполнял свой долг, как руководитель разведывательных органов, и отказываюсь служить здесь неким эрзацем Гиммлера».

Альфред Розенберг, ведущий нацистский философ и имперский министр по делам оккупированных восточных территорий, также заявил о своей невиновности: «Я отвергаю обвинение в «заговоре». Антисемитизм являлся лишь необходимой оборонительной мерой».

Ганс Франк, гитлеровский прокурор, а впоследствии генерал-губернатор оккупировать» польских территорий, изложил в письменном виде свою точку зрения религиозного неофита: «Я рассматриваю данный процесс, как угодный Богу высший суд, призванный разобраться в ужасном периоде правления Адольфа Гитлера и завершить его».

Вильгельм Фрик, имперский министр внутренних дел, дал изворотливый и юридически грамотный комментарий: «Все обвинение основано на предположении об участии в заговоре».

Фриц Заухель, генеральный уполномоченный по использованию рабочей силы на период осуществления четырехлетнего плана, столкнулся с известными трудностями, пытаясь увязать свою любовь к рабочему люду с предъявленным ему обвинением: «Пропасть между идеалом социалистического общества, вынашиваемым и защищаемым мною, в прошлом моряком и рабочим, и этими ужасными событиями – концентрационными лагерями – глубоко потрясла меня».

Альберт Шнеер, имперский министр вооружения и боеприпасов, без обиняков переложил вину на нацистский режим: «Процесс необходим. Даже авторитарное государство не снимает ответственности с каждого в отдельности за содеянные ужасные преступления».

Яльмар Шахт, президент Имперского Немецкого банка и в довоенный период имперский министр экономики, заявил следующее: «Я вообще не понимаю, почему мне предъявлено обвинение».

Вальтер Функ, имперский министр экономики после Шахта, был более словоохотлив и эмоционален, обосновывая свою невиновность: «Никогда в жизни я ни сознательно, ни но неведению не предпринимал ничего, что давало бы основания для подобных обвинений. Если я по неведению или вследствие заблуждений и совершил деяния, перечисленные в обвинительном заключении, то следует рассматривать мою вину в ракурсе моей личной трагедии, но не как преступление».

Франц фон Папен, рейхсканцлер Германии до Гитлера и посланник в Австрии и Турции в период гитлеровского правления, не скупился на фразы в попытке отгородиться от причастности к нацизму: «Обвинение ужаснуло меня, первое, осознанием безответственности, в результате которой Германия оказалась ввергнута в эту войну, обернувшуюся мировой катастрофой, и, второе, теми преступлениями, которые были совершены некоторыми из моих соотечественников. Последние необъяснимы с психологической точки зрения. Мне кажется, во всем виноваты годы безбожия и тоталитаризма. Именно они и превратили Гитлера в патологического лжеца».

Барон фон Нейрат, в первые годы нацистского режима имперский министр иностранных дел, а впоследствии имперский наместник в протекторате Богемии и Моравии, выхватил один из пунктов нацистского беззакония: «Я всегда был против обвинений без возможности защиты».

Бальдур фон Ширах, имперский вождь молодежи и гауляйтер Вены, хоть и с запозданием, но все же пришел к искреннему прозрению: «Все беды – от расовой политики».

Артур Зейсс-Инкварт, федеральный канцлер Австрии, впоследствии имперский комиссар оккупированной Голландии, не удосужился опровергать свою вину, а с холодным фатализмом написал следующее: «Хочется надеяться, что это – последний акт трагедии Второй мировой войны!»

Юлиус Штрейхер, нацистский обер-убийца евреев, главный редактор журнала «Дер штюрмер» и гауляйтер Франконии, не скрывал своей одержимости даже в преддверии процесса: «Этот процесс – триумф мирового еврейства».

Фельдмаршал Кейтель, стоявший во главе вермахта, дал типичный для офицера-пруссака ответ: «Приказ для солдата – есть всегда приказ!»

Генерал Йодль, начальник штаба оперативного руководства ОКВ (верховного командования вооруженных сил), воспринимал предъявленное ему обвинение со смешанными чувствами: «Вызывает сожаление смесь справедливых обвинений и политической пропаганды».

Гросс-адмирал Дёниц, командующий военно-морскими силами Германии и преемник Гитлера после самоубийства последнего, предпринял попытку отмести предъявленое ему обвинение, как изначально не имеющее к нему отношения: «Ни один из пунктов данного обвинения ни в малейшей степени не имеет ко мне отношения. – Выдумки американцев!»

Ганс Фриче, руководитель радиовещания и отдела печати в геббельсовском имперском министерстве пропаганды, счел своим долгом говорить от имени немецкого народа: «Это ужасное обвинение всех времен. Ужаснее может быть лишь одно: грядущее обвинение, которое предъявит нам немецкий народ за злоупотребление его идеализмом».

Записанные от руки ответы адмирала Редера и Роберта Лея здесь отсутствуют. Адмирал Редер, доставленный в нюрнбергскую камеру прямо из советского плена, отказался как от устных, так и от письменных высказываний. Эксцентричный и неуравновешенный вождь Германского трудового фронта Роберт Лей дал внятный и решительный ответ на предъявленное ему, как военному преступнику, обвинение сведением счетов с жизнью.

Самоубийство Роберта Лея

Вместе с судебным психиатром мы посетили Роберта Лея в его камере за день до его самоубийства. Он был в крайне возбужденном состоянии, беспрестанно ходил взад и вперед по камере. Он, как и некоторые другие заключенные, был одет в американскую форменную блузу, на ногах – войлочные шлепанцы. На вопрос, как он думает организовать свою защиту в ответ на выдвинутое против него обвинение, он разразился целой тирадой:

23 октября. Камера Лея

– Как я могу подготовить какую-то защиту? Защищать себя от обвинений в преступлениях, о которых я не имел ни малейшего понятия? Если после всего ужасного кровопролития, которое повлекла эта война, требуется еще парочка ж-жертв для удовлетворения чувства м-мести победителя – тогда все понятно! Они нашлись, – заикаясь, произнес Лей. И тут же, расставив руки в стороны и привалившись к стене камеры в позе распятого Христа, он ударился в театральную декламацию: – Поставьте нас к стенке и расстреляйте – вы ведь победители! Но к чему тащить меня на этот суд, как п…, как п… – Лей так и не смог договорить слово «преступника», мне пришлось сделать это за него, после чего он добавил: – Видите, у меня даже язык не поворачивается выговорить это.

Эту мысль он повторил еще несколько раз, в возбуждении продолжая мерить шагами камеру, сопровождая брошенные фразы темпераментной жестикуляцией и постоянно заикаясь.

Следующей ночью его обнаружили повешенным в своей камере. Разорвав на узкие полосы солдатский носовой платок и связав из них веревку, он изготовил из нес петлю, прикрепил ее к водосливной трубе и на ней удавился.

Из оставленной им записки явствовало, что он не в состоянии вынести позора.

Самоубийство Лея вызвало переполох в администрации тюрьмы. Число охранников было решено увеличить в четыре раза – теперь у двери каждой камеры круглые сутки дежурил охранник. Из опасений, что примеру Лея последуют и другие заключенные, комендант тюрьмы полковник Андрас не сразу сообщил о данном инциденте, а лишь несколько дней спустя, распространив среди заключенных скупое письменное извещение о смерти Лея.

Я как раз находился в камере Геринга, когда доставили это извещение. Это было 29 октября. Геринг с безучастным видом пробежал глазами бумагу, ни один мускул не дрогнул на его лице. После того как служащий покинул камеру, он обратился ко мне:

29 октября. Камера Геринга

– Что он мертв, так это к лучшему, поскольку у меня были сомнения на счет его поведения на процессе. Он всегда был какой-то рассеянный, эти его вечные необъяснимые, выспренние монологи. Не сомневаюсь, что и на допросах он не раз выставлял себя на посмешище. Могу сказать, что для меня его самоубийство – не сюрприз, потому как он рано или поздно допился бы до смерти…

Сходные мнения высказывались и остальными обвиняемыми. Единственный, кто скорбел по поводу смерти Роберта Лея, так это ограниченный фанатик Юлиус Штрейхер. Этот эксцентричный предводитель Трудового фронта, обязывавший каждого немецкого рабочего выписывать свой пакостный листок под названием «Дер штюрмер», был единственным, кто во время их совместного содержания под стражей в лагере военнопленных в Мондорфе мог общаться со Штрейхером. И все же даже Штрейхер счел самоубийство Лея и его «политическое завещание», в котором Лей осудил нацистскую политику антисемитизма как «тяжелейшую ошибку», проявлением малодушия.

Юлиус Штрейхер [2]2
  Автор излагает свои первые впечатления о самых заметных из обвиняемых. (Примеч. ред.)


[Закрыть]

Авторитет Штрейхера был в среде других военных преступников угрожающе близок к нулю. Его нечистоплотная, извращенная натура отразилась и на результатах психологического тестирования – коэффициент интеллекта IQ был один из самых низких. Даже его адвокат высказывал мысль в том, что одержимость антисемита, скорее всего, продукт больной психики. В результате было решено подвергнуть Штрейхера психиатрической экспертизе в составе комиссии врачей – доктора Делэ из Парижа, доктора Краснушкина из Москвы и полковника Шредера из Чикаго. Штрейхер воспользовался этим обследованием, чтобы в очередной раз развернуть перед свежей аудиторией свои бредовые антисемитские идеи – он даже пытался доказать обследовавшим его специалистам, что, дескать, он, который посвятил изучению этой «проблемы» четверть века, самый что ни на есть компетентный специалист в этой области, равного которому в мире нет и быть не может. Когда врачи предложили ему раздеться перед медицинским осмотром, русская переводчица, отойдя к дверям, отвернулась, на что Штрейхер с глумливой ухмылкой дал следующий комментарий: «Отчего же так? Боитесь увидеть что-нибудь любопытное?» Стоявшую к нему спиной девушку даже передернуло от этой фразы.

В результате проведенного обследования было установлено, что Штрейхер, хоть и одержим навязчивой идеей, однако психически невменяемым быть признан не может.

Вышеупомянутая навязчивая идея давала знать о себе почти в каждой из бесед с ним в камере еще до начала процесса. Штрейхер считал своим долгом убеждать на предмет его компетентности в области антисемитизма каждого посетителя своей камеры, причем помимо своей воли скатываясь при этом на похабно-эротическую или богохульную тематику, по-видимому, более всего вдохновлявшую его. Его дневниковые записи пестрят высказываниями в подобном духе.

14 ноября. Камера Штрейхера

– Я единственный в мире, кто рассматривает еврейскую угрозу в качестве исторической проблемы. Я антисемит не по субъективным причинам – с евреями у меня нет каких-либо негативных ассоциаций – отнюдь! Я призванк этому свыше! Осознание опасности еврейства имело своим источником Талмуд– так называемое Святое писание, которым евреи опорочили христианство, почему и называли его Священной книгой. Знаете, все эти разговоры о том, что, мол, и у христиан, и у иудеев один и тот же бог – ерундистика. Сам Талмуд доказывает, что евреи правили, опираясь на расовые законы. И вот что главное – только будьте внимательны. Разве не дьявольщину предлагает тот самый Талмуд: «Вы должны быть обрезанными и иметь детей только с иудейками»? О чем это говорит? О том, что именно так они добивались расовой чистоты, поэтому и сумели пережить столетия. Следовательно, нужна вам расовая чистота, так добивайтесь ее. Я не против. Но от немецкой, нордической расы, держитесь подальше – нам ведь тоже нужно думать и о собственной расовой чистоте. Да, да, – добавил он, с видом всезнайки прикрыв глаза и в назидательном жесте гимназического учителя подняв палец вверх, – в Талмуде мною чего можно вычитать. Евреи знали толк в подобных вещах. Но не им, а нам предначертано быть повелителями.

– Но ведь Геринг, да и другие тоже, готовы признать все это ужасной ошибкой, не говоря уж об остальном.

– Ах этот Геринг! Он и в брак-то вступить, как подобает, не смог. Да, мне известно, что именно по милости Геринга и никого другого я в 1940 году вылетел из гауляйтеров только из-за того, что во всеуслышание заявил, что его ребенок зачат в реторте. А в чем моя вина – я только высказал то, что считаю правдой.

– Мне приходилось слышать, что многие пытались помешать вам издавать ваш «Штюрмер», но Гитлер неизменно поддерживал вас. В чем причина такого отношения к вам фюрера?

– Ну, понимаете, я ведь во время мюнхенского путча шел плечом к плечу с ним в первых рядах, и он всегда помнил об этом. Он тогда в тюрьме сказал мне, что никогда мне этого не забудет. И не забыл. И я оставался верен ему. Даже когда меня несколько лет назад сместили с моего поста, он присылал ко мне от себя Лея и Геббельса, чтобы те выслушали меня на предмет того, нет ли у меня каких-либо пожеланий. Я им сказал (театральный жест): «Доложите моему фюреру, что у меня нет других пожеланий, кроме одного – умереть рядом с ним, постигни нашу отчизну катастрофа!» – Выдержав соответствующую паузу, Штрейхер добавил: – Не могу описать, как это его впечатлило.

Рудольф Гесс

Главным кандидатом для психиатрической экспертизы был Рудольф Гесс, заместитель фюрера в НСДАП, чей полет в Англию в 1941 году стал настоящей сенсацией. Незадолго до начала процесса он был доставлен из Англии в нюрнбергскую тюрьму в состоянии полнейшей амнезии. Среди его личных вещей были обнаружены маленькие заклеенные пакетики с пробами пищи, собранные им в Англии в пору обуявшей его параноидальной идеи о пищевых отравлениях. Гесс целыми днями в состоянии апатии сидел в своей камере, уставясь в одну точку, не в состоянии вспомнить ровным счетом ничего из прошедших событий, в том числе и о причинах, побудивших его совершить этот прыжок в Англию. Временами казалось, что он сознательно пытается вытеснить из своей затуманенной памяти то или иное событие прошлого, однако в целом не было сомнений в том, что его амнезия носила характер абсолютной.

Во время очной ставки с Герингом и Папеном он не узнал никого из них. Никак не реагировал Гесс и на фильм из нацистской хроники, где были кадры, участником которых был и он сам.

Со времени его неудавшейся попытки самоубийства в Англии прогулки по тюремному двору ему приходилось совершать в наручниках.

Психологическое тестирование, которому Гесс был подвергнут в своей камере, показало заметную ограниченность, хотя его IQ был чуть выше среднего. Реакции – типично истероидного типа.

За несколько дней до начала процесса Гесса обследовала комиссия американских психиатров в составе доктора Нолана Д.С. Льюиса из Колумбийского университета, доктора Дональда Э. Камерона из Макгильского университета и полковника Пола Шредера из Чикаго. Я исполнял роль переводчика в этой комиссии. Большое количество заданных Гессу вопросов свидетельствовало о том, что о симуляции амнезии не может быть речи, хотя психиатры пришли к заключению, что в юридическом смысле Гесс вменяем.

Герман Геринг

За исключением покончившего жизнь самоубийством Роберта Лея, а также Юлиуса Штрейхера и Рудольфа Гесса, которым потребовалась психиатрическая экспертиза, психическая вменяемость остальных заключенных нюрнбергской тюрьмы сомнений не вызывала.

Врачам доктору Миллеру и доктору Келли уже удалось избавить Геринга от наркозависимости. Ему давали постоянно уменьшавшиеся дозы паракодеина. Начальник тюрьмы полковник Андрас вспоминал: «Когда Геринга доставили ко мне в Мондорф, он представлял собой моллюск с идиотической ухмылкой и чемоданом паракодеина. Я сначала принял его за торговца лекарственными средствами. Но мы его отучили от наркотиков, сделали из нею человека».

Во время наших с ним бесед в его камере Геринг пытался произвести впечатление неунываемого реалиста, поставившего все на карту и вчистую проигравшегося, но воспринимавшего свой проигрыш как искушенный спортсмен, привыкший не только к победам, но и к поражениям. Все обвинения неизменно отметались им одним и тем же циничным доводом о пресловутом «праве победителя». Геринг приводил массу весьма правдоподобных отговорок, ничего, по его мнению, не знал и не ведал о массовых преступлениях нацистов, постоянно пытаясь «уличить» союзные державы. Его юмор, вероятно, должен был служить одним из средств убедить собеседника, что тот имеет дело с человеком, по природе своей добродушным и не способным ни на какие зверства. Однако то и дело прорывавшееся нескрываемое презрение Геринга к остальным нацистским предводителям свидетельствовало о его патологическом тщеславии.

29 октября. Камера Геринга

(Дав комментарий к самоубийству Роберта Лея.)

– …надеюсь, Риббентроп не сломается. За военных не волнуюсь – эти знают, как себя вести. Но Гесс – он же безумец. Он уже давно безумный. Мы поняли это, когда он полетел в Англию. Думаете, Гитлер мог отправить в Англию с такой важнейшей миссией третьего по значению человека в Рейхе наобум? Гитлер осатанел, когда ему доложили. Вы что же, думаете, это легко и приятно давать публичные объяснения в том, что один из ведущих лиц в твоем государстве – не в себе? Если ему приспичило вступить в переговоры с англичанами, надо было воспользоваться надежными полудипломатическими каналами через нейтральные страны. Мои отношения с Англией были таковы, что я мог договориться с ними в течение двух суток. Но нет, Гесс исчез, никому ни словом не обмолвившись, не имея при себе никаких договоров, вообще ничего, с пустыми руками. Какую-то дурацкую записку оставил, только и всего.

Когда в разговоре мы коснулись Гитлера, я заметил:

– Сейчас в народе только и говорят, что покушение от 20 июля 1944 года, к великому сожалению, не удалось. Наверное, пришло отрезвление насчет нацистского руководства.

Упоминание о немецком народе возмутило Геринга.

– Поменьше прислушивайтесь к тому, что сейчас болтают! Что-что, но уж на это мне в высшей степени наплевать! Я помню, что они говорили тогда!Помню, как они обожали и боготворили нас. Пока все шло как но маслу. Я наш народ знаю!

11 ноября. Камера Геринга

– Что касается этого процесса, – рассуждал Геринг, – то это политическая затея с заранее предрешенным исходом, и я готов к последствиям. Не сомневаюсь в том, что при вынесении приговора пресса сыграет куда более важную роль, чем судьи. Уверен, что, как минимум, русские и французские судьи уже получили соответствующие наставления. За то, что на моей совести, я готов нести ответственность, но уж никак не за то, что на совести других. Но победитель – он же и всегда судья… Я знаю, что меня ждет. И готов хоть сегодня отписать моей супруге прощальное письмо…

Досадно видеть, как падает духом Риббентроп. Будь я министром иностранных дел, я просто бы заявил им: «Такова была проводимая мною внешняя политика, на том я и стою. В ранге министра иностранных дел суверенного Германского рейха она целиком и полностью являлась моей прерогативой. Если желаете меня за это судить, судите. У вас есть на то власть – вы – победители». Но я твердо бы стоял на своем. Сил нет смотреть, как он мечется из стороны в сторону, пытаясь заслониться какими-то бесконечными меморандумами и многоречивыми заявлениями. Я не настроен против него лично, но как министр иностранных дел он всегда был для меня ничтожеством. Вот фон Нейрат, это был человек твердых принципов, проницательный. Если требовалось, мог и возразить Гитлеру, поспорить с ним… А Риббентроп только и знал – я, я, я – и ничего кроме своего я. Удачливый виноторговец, не имевший для дипломатической деятельности ни способностей, ни врожденного такта. Я уговаривал Гитлера убрать его. По двум причинам. Первое: для англичан Риббентроп был персоной нон грата, а даже Гитлер не желал вконец рассориться с бригами. Они терпеть не могли Риббентропа за его полнейшую бестактность. Не успев выйти из вагона в Лондоне, он сразу же принимался направо и налево раздавать указания относительно того, как им, британцам, удерживать под контролем равновесие сил с Россией, даже не удосужившись понять, что англичане в этой области считали и считают себя непревзойденными экспертами и сами кому хочешь совет дадут, в том числе и нам, как нам получше заслониться на Востоке. Представляясь королю, он приветствовал его «Хайль Гитлер!», что британцы, естественно, восприняли как выпад против короны. В этом со мной даже Гитлер не спорил. Представьте себе, к вам из России является посланник для переговоров и вместо приветствия выпаливает вам «Да здравствует коммунистическая революция!» Ха-ха-ха!

Подняв вверх сжатую в кулаке руку в коммунистическом приветствии, Геринг от души расхохотался.

– А второй причиной было то, что у Риббентропа отсутствовало чутье в вопросах международной дипломатии. Гитлеру об этом не судить, он сам нигде за пределами Рейха не бывал. Гитлер пришел к выводу, что если в среде торговцев вином, где вращался Риббентроп, и попадалась время от времени парочка английских графов, то это уже повод для того, чтобы считать Риббентропа «человеком со связями». Я говорил Гитлеру, если он хочет вести переговоры с англичанами, пусть тогда уж воспользуется моими каналами – лордом Галифаксом, к примеру. Но вдобавок, не считая его тупости, Риббентроп был и тщеславным, как павлин.

Ну, сами подумайте – когда шло подписание соглашения государств «оси» – ну, когда всю процедуру снимали для кинохроники и газет, он все время силился меня собой загородить перед камерами, меня – второго человека в Рейхе – поставить позади себя!Можно ли вообразить себе большее бесстыдство? Я ему тогда заявил, что если вам, мол, так уж хочется влезть под объективы, тогда я лучше присяду, а вы стойте позади меня.Но мне вообще не хотелось во все это влезать, я ведь и договор этот толком тогда и не прочел. Это потом у меня возникли возражения, а тогда что я мог решить?

Тогда Риббентроп вел себя наглее некуда. Сегодня он уже не тот. В Мондорфе он настрочил документ на 85 страниц и бегал к каждому с просьбой прочесть его. Кое-кто тогда у него поинтересовался, отчего же он раньше к ним за советом не обратился? Неужели спесь не позволяла? Так что теперь пусть он возьмет свое послание и сунет сам знает куда.

Геринг снова от души рассмеялся.

– Нет, нет, против него лично я ничего не имею, – повторил он.

12 ноября. Камера Геринга

Самоубийство Гитлера Геринг считает естественным и закономерным. Он своими ушами слышал, как Ева Браун еще 22 апреля сказала Шпееру, что они с Гитлером намерены добровольно уйти из жизни. В тот день Гитлер должен был назначить Геринга своим преемником, но потом передумал и вместо этого отдал приказ арестовать его и расстрелять. Самоубийство Гитлера Геринг трусостью не считает.

– Ведь он был фюрером Германского рейха. И для меня совершенно немыслимо представить себе Гитлера вот в такой же камере в ожидании суда над ним, как над военным преступником, вершить который будут зарубежные судьи. И пусть он даже возненавидел меня перед самым концом, это ничего не меняет. Он был символом Германии. Это все равно что после завершения прошлой войны устроить процесс над кайзером. Даже японцы добились того, что их император не был отдан под суд. Неважно, пусть это будет для меня тяжелее, я готов взять все на себя, лишь бы не видеть живого Гитлера перед судом, нет, нет, такое совершенно немыслимо для меня. Вот Гиммлер – дело другое. Тому следовало бы ответить хотя бы за себя и за своих подручных. Он смог бы своим словом очень многих избавить от обвинения в соучастии в массовых убийствах. Никогда мне не понять, как он творил такое, оставаясь в ясном уме.

– Неужели вам не было известно обо всех этих ужасах, о которых говорил весь мир? – спросил я его.

– О, слышать приходилось массу домыслов, разумеется, никто ни во что подобное не верил. Но некоторые эсэсовские генералы, которым было поручено исполнение этих приказов, наверняка-то уж знали. Как они могли оставаться в ладах со своей совестью? Непонятно.

15 ноября. Камера Геринга

Мною в его камере было проведено тестирование интеллектуальных способностей. Геринг был несколько подавлен к моему приходу, но пару минут спустя приободрился. Он проявил живейший интерес к требованиям теста и после предварительного тестирования (памяти) превратился в возбужденного, самодовольного подростка, изо всех сил пытавшегося произвести впечатление на своего педагога. Когда я отмечал его успехи при запоминании представленных ему но принципу нарастания сложности рядов цифр, он довольно усмехнулся. Допустив во время одного из цифровых тестов ошибку, он с досады шлепнул себя по ляжке, после чего нетерпеливо стал похлопывать по одеялу койки, а затем попросил предоставить ему третью, а потом и четвертую попытку. «Нет, дайте я ещё раз попробую, я смогу, непременно смогу!»

И когда он, к моему нескрываемому удивлению, все-таки выдержал тест, Геринг, видя мою реакцию, не смог сдержать своей радости. Его прямо-таки распирала гордость. И в этом состоянии он пребывал до завершения тестирования; мои замечания о том, что, дескать, мало кому из его коллег удавалось подобное, привели его в неописуемый восторг, как какого-нибудь первоклашку. Я дал ему понять, что пока что никто лучших результатов не добивался. Геринг даже признал, что, дескать, все же эти американские психологи кое-что смыслят.

– Методика хороша – куда лучше, чем вся та дребедень, с которой носятся наши психологи.

– Может, вам было бы лучше податься в академики, а не в политики? – предположил я.

– Вероятно. Я убежден, что смог бы куда больше среднего человека, независимо от избранного направления. Но против судьбы не пойдешь. Она ведь от такой ерунды зависит. Вот вам пример того, как одно незначительное обстоятельство удержало меня от того, чтобы стать масоном! В 1919 году я договорился о встрече кое с кем из моих друзей вместе податься в «свободные каменщики». И пока я их дожидался, мимо прошествовала симпатичная блондинка, с которой мне удалось завязать знакомство. После этого у меня больше не было оказии стать масоном. Не подцепи я в тот день эту блондинку, я бы ни за что не смог вступить в партию и не сидел бы вот здесь.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю