Текст книги "Вождь окасов"

Автор книги: Густав Эмар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 40 страниц)

ГЛАВА LXIII
Капитуляция

Вернемся в хижину совета, куда граф де Пребуа Крансэ был введен генералом Бустаменте. Дон Панчо имел слишком много личного мужества, чтобы не любить и не ценить это качество в другом. Гордая и надменная поза молодого человека ему понравилась. Поэтому после довольно грубого ответа Луи, дон Панчо вместо того чтобы сердиться на него сказал ему, поклонившись:

– Ваше замечание совершенно справедливо, господин...

– Граф де Пребуа Крансэ, – подсказал француз, кланяясь.

В Америке дворянства не существует, а потому титулы там неизвестны. Однако ж нет на свете другой страны, в которой это дворянство и эти титулы пользовались бы таким почетом! На графа и на маркиза там смотрят как на людей высшего сорта. То, что мы сказали, относится не к одной Южной Америке, где на основании прежних законов, утверждающих, что всякий кастеланец благороден, потомки испанцев могли бы по справедливости иметь притязание на дворянство. В Соединенных Штатах в особенности влияние титулов царствует во всей своей силе.

Бессмертный Фенимор Купер еще прежде нас сделал это замечание в одном из своих романов. Он рассказывает, какой эффект произвело одно из его действующих лиц – американец по происхождению, который, эмигрировав в Англию во время революции, вернулся оттуда с титулом баронета. Эффект этот был огромный, и Купер наивно прибавляет, что достойные янки в полном смысле слова гордились своим соотечественником-баронетом.

Откуда может происходить эта аномалия у таких свирепых республиканцев как американцы? Мы откровенно признаемся в нашем неведении и предоставляем другим, более посвященным в таинства человеческого сердца, старание разрешить этот трудный вопрос.

Бустаменте и дон Рамон глядели на молодого человека с симпатическим любопытством. Через минуту дон Панчо сказал:

– Прежде всего другой вопрос: позвольте мне, граф, спросить вас, каким это образом вы могли очутиться между людьми, которых мы осаждаем?

– По самой простой причине, – отвечал Луи, – я путешествую с несколькими друзьями и многими слугами; вчера шум битвы долетел до нас; между тем несколько испанских солдат прибежали укрыться на ту самую скалу, где я сам искал убежища, вовсе не желая попасть в руки победителей, если бы победителями были ароканы, люди, как говорят, свирепые. Битва, начавшаяся в ущелье, продолжалась в долине; солдаты, слушаясь только своего мужества, выстрелили в неприятеля; и это-то неблагоразумие было для нас так гибельно; мы были замечены.

Бустаменте и сенатор понимали как нельзя лучше, что думать о справедливости этого рассказа, но как люди светские сделали вид, будто поверили ему. Притом, Луи говорил с такой непринужденностью, с такой самоуверенностью, что они слушали его, улыбаясь. Антинагюэль и Черный Олень поверили всему буквально.

– Итак, граф, – спросил Бустаменте, – вы начальник гарнизона?

– Я, господин...

– Генерал дон Панчо Бустаменте.

– Ах! Извините, – сказал Луи с удивленным видом, хотя очень хорошо знал к кому он обращался, – я не знал, генерал.

Дон Панчо улыбнулся с гордостью.

– А велик ли ваш гарнизон? – продолжал он.

– С меня довольно, – небрежно отвечал граф.

– Человек в тридцать? – спросил Бустаменте вкрадчивым тоном.

– Да, почти, – самоуверенно отвечал граф.

Бустаменте встал.

– Как, граф? – вскричал он с притворным гневом. – С тридцатью человеками вы хотите сопротивляться пятистам ароканским воинам, окружающим вас?

– Почему бы и нет? – холодно отвечал молодой человек.

Голос француза был так тверд, взор его бросал такие молнии, что присутствующие задрожали от восторга.

– Но это безумство, – продолжал Бустаменте.

– Нет, это мужество, – отвечал граф. – Все вы, слушающие меня, люди неустрашимые; поэтому слова мои не должны удивлять вас; на моем месте, вы сами поступили бы так же!

– Да! – сказал Антинагюэль. – Брат мой говорит хорошо; это великий вождь между воинами своего народа; окасы будут гордиться победой над ним.

Бустаменте нахмурил брови; свидание принимало направление, не нравившееся ему.

– Попробуйте, вождь, – возразил молодой человек с гордостью, – но скала, укрывающая нас, высока, и мы решились скорее умереть, нежели сдаться.

– Все это одно недоразумение, граф, – сказал Бустаменте примиряющим тоном. – Франция не в войне с Чили, насколько мне известно!

– Я должен в этом признаться, – отвечал Луи.

– Стало быть, как мне кажется, нам гораздо легче условиться нежели вы предполагаете.

– Я вам скажу откровенно, что я приехал в Америку путешествовать, а не драться, и что если бы я мог избегнуть того, что случилось вчера, я сделал бы это охотно.

– В таком случае постараемся как-нибудь окончить нашу распрю.

– Я только этого и желаю.

– И я тоже, – отвечал Бустаменте, – а вы, вождь? – спросил он Антинагюэля.

– Что брат мой сделает, то будет хорошо.

– Тем лучше! – возразил Бустаменте. – Вот каковы мои условия: вы, граф, со всеми французами, сопровождающими вас, имеете право удалиться куда заблагорассудите; но чилийцы и окасы, которые находятся между вами, немедленно должны быть нам выданы.

Граф нахмурил брови, встал и, поклонившись присутствующим с величайшей вежливостью, вышел из хижины. Бустаменте и индейцы переглянулись с удивлением, потом бросились за молодым человеком.

Луи медленными и тихими шагами шел по скале, Бустаменте догнал его неподалеку от укреплений.

– Куда идете вы, граф? – сказал он ему. – Зачем вы ушли так внезапно, не удостоив нас ответом?

Молодой человек остановился.

– Генерал, – отвечал он резким голосом, – после подобного предложения, всякий ответ бесполезен.

– Мне кажется, однако... – возразил дон Панчо.

– Фи, генерал! Не настаивайте, я вернусь к моим товарищам; знайте, что все люди, находящиеся со мной, пользуются моим покровительством; бросить их – значило бы совершить предательство; я убежден, что эти два вождя окасские, слушающие нас, понимают, что я должен прервать все переговоры.

– Брат мой говорит хорошо, – отвечал Антинагюэль, – но воины наши были убиты, пролитая кровь должна быть отомщена.

– Справедливо, – заметил молодой человек, – поэтому я и удаляюсь; честь запрещает мне оставаться здесь долее и слушать предложения, которых я не могу принять.

Говоря таким образом, граф продолжал идти; Бустаменте и индейцы следовали за ним. Они незаметно вышли из лагеря и находились уже недалеко от цитадели.

– Однако ж, граф, – сказал Бустаменте, – вам не следовало бы отказываться так решительно; не мешало бы по крайней мере уведомить ваших товарищей.

– Вы правы, генерал, – сказал Луи с насмешливой улыбкой.

Он вынул записную книжку, написал несколько слов, вырвал листок и сложил его вчетверо.

– Вы теперь же будете удовлетворены, – продолжал он и, приложив руки к губам в виде рупора, громко закричал, – спустите аркан!

Почти немедленно длинная кожаная веревка спустилась со скалы, граф поднял камень, завернул его в листок бумаги и привязал к концу аркана, который опять поднялся кверху. Молодой человек скрестил руки на груди и сказал:

– Вы скоро получите ответ.

В эту минуту в лагере окасов произошло вдруг какое-то волнение: оттуда прибежал, запыхавшись, индеец и шепнул Антинагюэлю несколько слов, которые очевидно сильно его расстроили. Бустаменте разменялся с доном Рамоном значительным взглядом.

Вдруг подвижные укрепления на вершине скалы раздвинулись как бы по волшебству, и платформа оказалась покрытой значительным числом чилийских солдат, вооруженных ружьями; чуть впереди стоял Валентин со своей собакой Цезарем.

Только дон Тадео и два чилийских вождя оставались невидимы. Валентин небрежно опирался на ружье. Граф не знал, верить ли ему своим глазам и тщетно спрашивал себя, где его друзья набрали столько солдат. Однако ж на лице его не обнаруживалось никаких следов удивления; он спокойно обернулся к Бустаменте и сказал ему с насмешливой улыбкой.

– Видите, генерал, что ответ не заставил ждать себя: слушайте, пожалуйста.

– Граф, – вскричал Валентин голосом, раздавшимся как гром, – от имени ваших товарищей, которые уполномочили меня отвечать вам, я говорю, что вы прекрасно поступили, отвергнув постыдные предложения, сделанные вам; нас здесь полтораста человек, решившихся скорее погибнуть, нежели признать их.

Число полтораста произвело большой эффект на ароканских вождей. Они уже и без того достаточно были расстроены известием о том, что чилийские пленники успели убежать из лагеря с оружием и багажом и присоединились к осажденным.

Нужно ли объяснять, что побег пленных был устроен донной Марией и сенатором. Вот какой план придумала она, чтобы принудить ароканов снять осаду; план этот, подобно многим другим, составляемым этой женщиной-демоном, должен был удаться по самой своей смелости.

Если, представляя свой жалкий гарнизон, составленный из трех человек, Луи говорил так надменно, то разумеется он не был расположен изменять свой тон теперь, когда фортуна так явно ему улыбалась.

– Вы видите, – сказал он вождям, – мои товарищи одного мнения со мной.

– Чего же хочет брат мой? – спросил Антинагюэль.

– О! Боже мой, очень немногого, – отвечал молодой человек, – я просто хочу уйти; я не честолюбив и притом мы все люди храбрые; зачем же нам резаться без причины? Это было бы смешно. Воротитесь в ваши укрепления и дайте мне честное слово, что не выйдете оттуда прежде трех часов; в это время я очищу с моим отрядом занимаемый мною пост и удалюсь с оружием и багажом, не спускаясь в долину. Как только я уйду, вы снимете лагерь и отправитесь восвояси, не стараясь догнать меня. Согласны ли вы на эти условия?

Антинагюэль, Черный Олень и Бустаменте несколько секунд совещались шепотом.

– Мы согласны, – сказал наконец Антинагюэль, – мой бледнолицый брат имеет великое сердце; он и его воины могут удалиться куда хотят.

– Хорошо, – сказал граф, сжимая руку, которую протянул к нему токи, – вы храбрый воин и я благодарю вас; но я еще имею к вам одну просьбу, вождь.

– Пусть брат мой объяснится, и если я могу исполнить его желание, то сделаю все... – отвечал Антинагюэль.

– Не делайте вещей вполовину, вождь, – продолжал молодой человек с чувством, – вчера вы захватили в плен нескольких испанцев; возвратите их мне.

– Эти пленники свободны, – отвечал токи с принужденной улыбкой, – они уже присоединились к своим братьям на скале.

Луи понял тогда, отчего так неожиданно увеличился его гарнизон.

– Стало быть, теперь мне остается только удалиться? – сказал Лун.

– Извините! Извините! – вскричал вдруг сенатор, желая воспользоваться случаем и убраться подальше от донны Марии и Бустаменте, общество которых не весьма ему нравилось. – Я тоже был в числе этих пленников.

– Это справедливо, – заметил дон Панчо, – что решит брат мой? – прибавил он, обращаясь к Антинапоэлю.

– Хорошо, пусть этот человек идет, – отвечал Антинагюэль, пожав плечами.

Дон Рамон не заставил ждать себя и поспешно пошел за графом. Луи, вежливо поклонившись Бустаменте и индейским вождям, возвратился в укрепление, где товарищи ожидали его с беспокойством.

Приготовления к отъезду были непродолжительны. Особенно сенатор торопился, так он боялся снова попасть в руки тех, от которых избавился почти чудом.

Если донна Мария и Бустаменте подозревали, что человек, которого они ненавидели и против которого соединились, находился в числе тех, кого они так горячо трудились спасти, какова была бы их досада.

Через несколько часов места, в которых еще так недавно раздавались крики сражающихся, снова впали в безмолвие, нарушаемое иногда только полетом коршуна или быстрым бегом серны. Чилийцы и ароканы исчезли.

ГЛАВА LXIV
Призыв

Была ночь. Валентин и его товарищи все шли.

Как только позиция, так решительно защищаемая, была оставлена, парижанин немедленно принял командование над отрядом. Эта перемена совершилась внезапно, но спокойно, без всяких требований со стороны его товарищей. Все инстинктивно признавали в нем превосходство, которого не знал только он один.

Со времени приезда своего в Америку, Валентин очутился брошенным в жизнь, диаметрально противоположную той, которую он вел до сих пор. Возможности его умножились, развился его ум. Одаренный душой энергической, сердцем горячим, молодой человек был скор на решения, тверд и властен, поэтому-то без ведома своего имел он над всеми его окружавшими то влияние, в котором они не отдавали себе ответа, но которому покорялись невольно.

Луи де Пребуа-Крансэ первый испытал это влияние; сначала он несколько раз старался противиться ему, но скоро принужден был мысленно сознаться в нравственном превосходстве своего друга и наконец уступил.

Ароканы верно исполнили условия: чилийцы спокойно удалились, не приметив ни одного неприятеля. Они шли по дороге в Вальдивию. Между тем, как мы уже сказали, настала ночь: темнота, покрывавшая землю, окутывала все, так что дороги были совершенно не видно. Утомленные лошади едва подвигались, спотыкаясь на каждом шагу.

Валентин справедливо опасался заблудиться. Добравшись кое-как до берега реки, где за несколько дней перед тем происходило возобновление договоров, он остановился на ночь. Молодой человек не хотел в такое позднее время переправляться на другой берег, тем более, что река, обыкновенно походившая скорее на чистый и прозрачный ручей, тихо протекавший по долине, в настоящую минуту, увеличившись от дождей и растаявшего горного снега, с шумом катила свои бурные и мутные воды.

Время от времени холодный ветер потрясал поблекшие листья ив, луна исчезла за облаками, и небо приняло свинцовый оттенок, зловещий и угрожающий. В воздухе пахло грозой. Благоразумие требовало остановиться и искать убежища, а не ехать впотьмах, тем более, что мрак ночи увеличивался с каждой минутой. Приказание остановиться было принято с криками радости товарищами Валентина, и каждый из них поспешил сделать все нужные приготовления, чтобы провести ночь.

Привыкнув к кочевой жизни, американцы чаще спят под открытым небом нежели под крышей и потому никогда не затрудняются, каким образом устроить себе убежище.

Прежде всего разложили огромный костер, чтобы отпугнуть диких зверей и согреться, шалаши из переплетенных ветвей появились как бы по волшебству.

Путники вынули из широких полосатых холстинных мешков шаркэ и поджаренную муку, которые должны были составлять их ужин, всегда короткий для людей, утомленных продолжительным переходом; сон их первая потребность. Через некоторое время, кроме часовых, охранявших общую безопасность, все солдаты спали. Только семь человек, сидевших вокруг огромного костра, который горел посреди лагеря, курили и разговаривали между собой. Читатель, конечно, уже узнал этих людей.

– Друзья мои, – сказал Валентин, вынимая сигару изо рта и следуя глазами за легкой струей синеватого дыма, которую он выпустил, – мы недалеко от Вальдивии.

– За десять миль, – отвечал Жоан.

– Я думаю, – продолжал Валентин, – что прежде чем мы предадимся отдыху, в котором все так нуждаемся, нам не худо было бы условиться в наших действиях.

Все наклонили головы в знак согласия. Валентин продолжал:

– Нам не нужно напоминать причину, которая заставила нас несколько дней тому назад оставить Вальдивию; эта причина становится с каждой минутой важнее и важнее; откладывать долее наши поиски – значит делать труднее нашу обязанность; условимся же хорошенько, для того, чтобы, приняв какое-либо намерение, мы могли исполнить его, не колеблясь и со всей возможной быстротой.

– К чему рассуждать, друг мой? – с живостью заметил дон Тадео. – Завтра на рассвете мы отправимся в горы, а солдат отпустим в Вальдивию под командой дона Рамона, тем более, что теперь нам нечего бояться.

– Это решено, – сказал сенатор, – мы все хорошо вооружены, и несколько миль, остающихся нам для перехода, не представляют по-видимому никакой серьезной опасности; завтра на рассвете мы расстанемся с вами и предоставим вам свободу заниматься вашими делами, поблагодарив вас за оказанную нам услугу.

– Теперь я спрошу друзей наших ароканов, – продолжал Валентин, – все ли еще намерены они следовать за нами или предпочитают возвратиться в свои селения.

– Зачем брат мой делает этот вопрос? – отвечал Трангуаль Ланек. – Разве он желает, чтобы мы уехали?

– Я был бы в отчаянии, если бы вы так растолковали мои слова, вождь; напротив, я всего более желаю, чтобы вы остались с нами.

– Пусть же брат мой объяснится, чтобы мы его поняли.

– Я сейчас это сделаю. Вот уже давно мои братья оставили свою деревню; они могут иметь желание увидеть своих жен и детей; с другой стороны, случай принуждает нас сражаться с их соотечественниками, а я очень хорошо понимаю – какое отвращение в подобных обстоятельствах должны испытывать мои братья; задавая им подобный вопрос, я только хотел снять с них всякое обязательство в отношении к нам и предоставить им свободу действовать, как велит им сердце.

– Брат мой говорит хорошо, – отвечал Трангуаль Ланек, – это душа благородная; в его речах всегда видно его великое сердце, потому голос его раздается в ушах моих как мелодическое пение, я счастлив, когда его слышу. Трангуаль Ланек один из вождей своего народа; он благоразумен, он всегда поступает хорошо. Антинагюэль не друг его; Трангуаль Ланек последует за своим бледнолицым братом повсюду, куда он захочет; я сказал все.

– Благодарю, вождь; я ожидал вашего ответа; однако ж моя честь заставляла меня сделать вам этот вопрос.

– Хорошо, – сказал Курумилла, – брат мой более не будет говорить об этом?

– Право нет, – весело сказал Валентин, – я очень рад, что счастливо окончил это дело, которое, признаюсь, внутренне очень меня мучило; теперь, я думаю, нам было бы не худо соснуть.

Все встали. Вдруг Цезарь, спокойно лежащий у огня, начал бешено лаять.

– Что еще случилось? – сказал Валентин.

Все с беспокойством начали прислушиваться, отыскивая оружие по инстинктивному движению. Довольно сильный шум, быстро увеличивавшийся, послышался недалеко.

– К оружию! – скомандовал Валентин тихим голосом. – Здесь со всех сторон дует ветер; не знаешь, с кем можешь иметь дело; поэтому лучше остерегаться.

В несколько секунд весь лагерь пробудился; солдаты приготовились принять незваного гостя.

Шум слышался все ближе и ближе; уже черные фигуры начинали неопределенно обрисовываться в темноте.

– Кто идет? – закричал часовой.

– Чилийцы! – отвечал твердый голос.

– Какие люди? – продолжал солдат.

– Люди мирные, – опять сказал голос, немедленно прибавивший, – дон Грегорио Перальта.

При этом имени все ружья опустились.

– Милости просим! Милости просим! – закричал Валентин. – Дон Грегорио, пожалуйте к вашим друзьям.

– Как я рад, что случай свел меня с вами так скоро! – отвечал с живостью дон Грегорио, пожимая руки, которые со всех сторон протягивали к нему друзья.

За доном Грегорио человек тридцать всадников въехали в лагерь.

– Так скоро? Что значат ваши слова? – спросил Дон Тадео. – Разве вы нас искали, любезный друг?

– Я нарочно для вас выехал из Вальдивии несколько часов тому назад.

– Я вас не понимаю, – отвечал дон Тадео.

Дон Грегорио сделал знак дону Тадео и двум французам следовать за ним и отошел на несколько шагов, чтобы никто, кроме его трех друзей, не мог слышать, что он скажет.

– Вы меня спрашивали зачем я вас искал, дон Тадео? – продолжал он. – Я вам скажу: меня прислали к вам наши братья Мрачные Сердца, которых вы вождь и король; они поручили мне сказать вам, когда я вас встречу: «Король Мрака, Чили в опасности! Один человек может спасти его, этот человек вы! Откажетесь ли вы принести себя в жертву для него?»

Дон Тадео не отвечал и склонил голову к земле; он, казалось, был сильно огорчен.

– Послушайте, дон Тадео, какую весть я принес вам, – с важностью продолжал дон Грегорио, – Бустаменте убежал!

– Я это знал! – слабо прошептал дон Тадео.

– Да, но вы не знаете, что этот негодяй успел привлечь на свою сторону ароканов; через неделю грозная армия этих свирепых воинов под начальством самого Антинагюэля и Бустаменте нападет на наши границы.

– Эти известия... – возразил дон Тадео.

– Верны, – с живостью перебил дон Грегорио, – верный шпион принес нам их.

– Вспомните, друг мой, что я передал всю власть в ваши руки, и уже не значу ничего.

– Когда вы отказались от власти, дон Тадео, враг был побежден, в плену; но теперь все переменилось; опасность угрожает больше прежнего, Чили зовет вас, останетесь ли вы глухи к голосу отечества?

– Друг, – отвечал дон Тадео глубоко грустным тоном, – меня зовет также другой голос, голос моей дочери... Я хочу спасти ее.

– Спасение отечества должно стоять впереди семейных привязанностей! Король Мрака, вспомните вашу клятву! – сурово сказал дон Грегорио.

– Но моя дочь! Мое бедное дитя! Единственное мое счастье! – вскричал дон Тадео голосом, полным слез.

– Вспомните ваши клятвы, Король Мрака! – повторил дон Грегорио мрачно. – Ваши братья ждут вас.

– О! – вскричал несчастный голосом, хриплым и прерывавшимся от горести. – Неужели вы не сжалитесь над отцом, умоляющим вас!

– Хорошо! – отвечал дон Грегорио с горечью, делая шаг назад. – Я удаляюсь, дон Тадео; десять лет мы сражались вместе и всем жертвовали для дела, которому вы нынче изменяете; пусть будет так... мы сумеем умереть за отечество, которое вы бросаете. Прощайте, дон Тадео, чилийский народ падет, но вы найдете вашу дочь и преклоните голову под проклятиями ваших братьев! Прощайте, не знаю вас более!

– Остановитесь! – отвечал дон Тадео. – Откажитесь от этих ужасных слов. Вы хотите? Хорошо! Я умру с вами! Поедем! Поедем!.. Дочь моя! Дочь моя! – прибавил он раздирающим душу голосом. – Прости мне!

– О! Я снова нахожу моего брата! – вскричал с радостью дон Грегорио, сжимая в объятиях дона Тадео. – Нет, с таким сподвижником Чили не может погибнуть.

– Дон Тадео! – вскричал Валентин. – Ступайте туда, куда призывает вас долг; клянусь, что мы возвратим вам дочь.

– Да, – сказал граф, пожимая руку, – хотя бы нам пришлось погибнуть!

Дон Грегорио не хотел провести ночь в лагере; каждый всадник взял к себе на лошадь пехотинца, и через час все они поскакали по дороге в Вальдивию.

– Дочь моя! Дочь моя! – закричал в последний раз дон Тадео.

– Мы ее спасем! – отвечали французы.

Скоро отряд чилийцев исчез в темноте. В лагере остались только Валентин, Луи, Курумилла, Жоан и Трангуаль Ланек.

– Бедный человек! – сказал со вздохом Валентин, смотря вслед дону Тадео. – Отдохнем несколько минут, – прибавил он, обращаясь к своим товарищам, – завтрашний день будет тяжел.

Пять авантюристов завернулись в свои плащи, легли у огня и заснули под защитой Цезаря, бдительного часового, который не даст напасть на себя врасплох.