Текст книги "Вождь окасов"

Автор книги: Густав Эмар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 40 страниц)

ГЛАВА XLII
Две ненависти

Антинагюэль очутился лицом к лицу с донной Марией. От неожиданности каждый из них сделал шаг назад, подавив крик. Это было остолбенение со стороны Антинагюэля и удивление со стороны донны Марии.

– О! – прошептала со вздохом донна Розарио, склонив голову под пламенным взором индейского вождя. – О! Боже! Теперь я точно погибла!

Донна Мария в минуту заглушила чувство, кипевшее в ее сердце. Голосом кротким, с веселым лицом обратилась она к Антинагюэлю.

– Брат мой, дорогой гость; какой счастливой случайности обязана я вашим присутствием?

– Случайности именно счастливой, в особенности для меня, – отвечал Антинагюэль с насмешливой улыбкой.

Токи слишком хорошо знал подругу своего детства и понимал, что имеет в ней опасного противника, с которым ему надобно вести скрытую игру, чтобы заставить его исполнить свою волю.

– Неужели брат мой не доставит мне удовольствие и не объяснит причину этого внезапного появления, которое, впрочем, несказанно меня радует, – продолжала Красавица.

– О! Причина очень простая; о ней не стоит упоминать; я никаким образом не надеялся встретить здесь мою сестру и даже должен смиренно признаться, что вовсе не отыскивал ее.

– А! – сказала донна Мария, притворившись будто верит. – Если так, я счастлива вдвойне.

Вождь поклонился.

– Вот в чем дело, – сказал он.

«Хорошо, – подумала Красавица, – он будет лгать; посмотрим, какую ложь выдумает этот демон».

И она прибавила громко с обольстительной улыбкой, белоснежные зубы.

– Я вся обратилась в слух; брат мой может говорить.

– Как известно моей сестре, это селение находится на дороге, которая ведет к моему; я должен был проехать мимо него, возвращаясь домой; уже поздно, воины мои нуждаются в отдыхе; я решился остановиться здесь, вошел в первую хижину, представившуюся глазам моим, а это именно та, в которой находитесь вы, и я благодарю случай, который, как вы сказали, один всему виною.

«Выдумка недурна для индейца», – подумала Красавица.

– Э! – сказал Антинапоэль, притворившись будто в первый раз приметил донну Розарио и подходя к ней. – Кто эта прелестная молодая девушка?

– Невольница, о которой вы не должны думать, – отвечала донна Мария грубо.

– Невольница! – вскричал Антинапоэль.

– Да.

Красавица захлопала в ладоши. Индеец, с которым она уже говорила, тотчас вошел.

– Уведите эту женщину, – сказала она ему.

– О! – вскричала донна Розарио, падая на колени. – Неужели вы будете неумолимы к несчастной, которая не сделала вам никакого зла?

Красавица бросила на молодую девушку гневный взор и, холодно оттолкнув ее ногой, продолжала грубым голосом:

– Я приказала увести эту девчонку...

При этом оскорблении кровь прилила к сердцу бедного ребенка; бледный лоб донны Розарио покрылся лихорадочным румянцем; выпрямившись величественно и гордо, она сказала звучным голосом, пророческое выражение которого поразило Красавицу в самое сердце:

– Берегитесь, Бог вас накажет! Так, как вы теперь безжалостны ко мне, настанет день, когда будут безжалостны к вам!

Сказав это, донна Розарио вышла, высоко подняв голову и бросив на свою неумолимую неприятельницу взгляд, поразивший.

Антинапоэль и Красавица остались одни. Наступило продолжительное молчание. Последние слова донны Розарио были для Красавицы как будто ударом кинжала; напрасно старалась она преодолеть свое волнение, она была побеждена этим слабым ребенком. Однако мало-помалу сумела она подавить непонятное волнение, охватившее ее; проведя рукою по лбу как бы за тем, чтобы прогнать неприятную мысль она обернулась к Антинапоэлю и сказала:

– Между нами не нужно дипломатии, брат мой; мы слишком хорошо знаем друг друга, чтобы терять время на хитрости.

– Сестра моя права, будем говорить откровенно.

– История вашего возвращения домой придумана искусно, Антинагюэль, но я не верю ни одному слову.

– Хорошо, сестра моя знает, какая причина привела меня сюда.

– Знаю, – сказала она с хитрой улыбкой.

Антинагюэль не отвечал. Он начал ходить с волнением по комнате, время от времени бросая взгляд, исполненный гнева и досады, на дверь, в которую вышла донна Розарио. Красавица внимательно следовала за ним лукавым и насмешливым взором.

– Что же, брат мой не будет говорить? – сказала она через минуту.

– Зачем мне не говорить? – вскричал токи запальчиво. – Антинагюэль самый страшный вождь своего народа: самые гордые воины покорно преклоняют перед ним свои надменные головы.

– Я жду, – возразила донна Мария спокойным голосом.

– Антинапоэль объясняется прямо; его никто не испугает. Сестра моя знает мою ненависть к вождю бледнолицых, на которого она сама столько жалуется.

– Да, я знаю, что этот человек личный враг моего брата.

– Хорошо, сестра моя держит в своих руках девушку с лазоревыми глазами; она мне отдаст ее, чтобы, заставив ее страдать, я мог отомстить моему врагу.

– Брат мой мужчина, он не сумеет хорошо отомстить; зачем я отдам ему мою пленницу? Одни женщины обладают способностью мучить тех, кого они ненавидят; пусть брат мой положится на меня, – прибавила Красавица с жестокой улыбкой, – мучения, которые я изобрету, клянусь, достаточно насытят ненависть даже сильнее той, которую он может испытывать.

Хотя лицо токи осталось бесстрастным, но он внутренне задрожал при этих гнусных словах.

– Сестра моя хвастается, – отвечал он, – кожа у нее белая, сердце ее не умеет ненавидеть; пусть она предоставит мщение индейскому вождю.

– Нет, – возразила донна Мария запальчиво, – я распорядилась уже на счет участи этой женщины, я не отдам ее моему брату.

– Итак, сестра моя забывает свои обещания и нарушает свои клятвы?

– О каких обещаниях и о каких клятвах говорите вы, вождь?

– О тех, – отвечал индеец надменно, – которые сестра моя произнесла в жилище Антинагюэля, когда она приезжала к нему просить помощи.

Красавица улыбнулась.

– Женщина насмешливая птица, – возразила она, – кто обращает внимание на ее слова...

– Хорошо, – перебил Антинагюэль, – пусть сестра моя оставит у себя свою пленницу; пусть она делает как хочет; я буду продолжать мою дорогу и возвращусь в свою деревню.

Красавица поглядела на индейца с удивлением; легкость, с какою Антинагюэль по-видимому отказался от своих планов, казалась ей тем непонятнее, что она знала с каким упорством он продолжал всегда свои предприятия, когда думал, что имеет возможность на успех; она решилась положительно узнать в чем дело. В ту минуту, когда вождь удалялся, она сказала ему:

– Брат мой едет?

– Еду, – отвечал токи.

– Разве он уже окончил дела, для которых генерал Бустаменте просил его приехать уговориться с ним?

– Генерал Бустаменте не имеет уже нужды ни в Антинагюэле, ни в ком-то другом.

– Разве ему удалось так скоро?

– Да, – отвечал он двусмысленным тоном.

– Итак, – вскричала Красавица с радостью, – он овладел городом, он торжествует наконец!

Антинагюэль колебался минуты две; ироническая улыбка блуждала на его губах.

– Брат мой не хочет отвечать? – продолжала Красавица с нетерпением, к которому примешивалось начало беспокойства.

– Тот, кого сестра моя называет генералом Бустаменте, – отвечал индеец резко, – не имеет уже нужды ни в ком... он в плену.

Красавица прыгнула как раненая львица.

– В плену! – закричала она. – О! Брат мой ошибается!

– Он в плену, и через три дня умрет. Красавица была поражена. Эта ужасная новость уничтожила ее.

– О! – прошептала она. – Несмотря ни на что, я добьюсь своей цели!

Взгляд ее сверкал, губы дрожали, а кулаки сжимались от ярости.

– О! Я не хочу, чтобы он умер! – вскричала она.

– Он умрет! – отвечал Антинагюэль. – Кто может его спасти?

– Вы, вождь! – сказала донна Мария решительно, крепко сжав руку токи.

– Зачем я это сделаю? – отвечал он беззаботно. – Какое мне дело до жизни этого человека? Бледнолицые мне не братья!

– Нет, но жизнь его драгоценна для меня, для моего мщения! Он один может выдать мне моего врага! Я хочу, чтобы он жил, говорю я вам!

– Хорошо, пусть же сестра моя освободит его, если так хочет спасти его!

– Вы один можете сделать это, вождь, если захотите, – возразила донна Мария.

Антинагюэль пристально взглянул на нее и сказал:

– Кто заставляет вас предполагать, что я захочу этого?

– Послушайте, вождь, – закричала Красавица с горячностью, – вы любите эту женщину, эту подлую собаку бледнолицых!

Индеец задрожал, но не отвечал.

– О! Не старайтесь обмануть меня; глаза женщины нельзя обмануть: ненависть ваша к дону Тадео, при виде этой твари, заменилась в вашем сердце любовью.

– А если бы и так? – сказал он с волнением.

– Хорошо же... Услуга за услугу... Освободите генерала Бустаменте, – сказала донна Мария решительно, – я выдам вам эту женщину.

– О! – сказал Антинагюэль с насмешливой улыбкой. – Женщина насмешливая птица; кто обращает внимание на ее слова...

Услыхав, что вождь бросает ей в лицо те самые слова, какие она сказала ему за несколько минут перед этим, Красавица топнула ногой с нетерпением.

– Э! – закричала она с гневом. – Возьмите эту женщину и да будет она проклята.

Антинагюэль заревел как тигр и бросился вон из комнаты.

– О! – закричала Красавица хриплым голосом и тоном, который невозможно передать. – Я думаю, что любовь этого негодяя отомстит за меня лучше всех мучений, какие я могла бы придумать!

Вдруг вождь поспешно вернулся; черты его были расстроены бешенством и обманутым ожиданием.

– Она убежала! – вскричал он.

В самом деле, донна Розарио и индеец, которому Красавица поручила стеречь ее, исчезли. Никто не знал, куда они девались. Антинагюэль немедленно разослал своих воинов в погоню по всем направлениям. Красавица находилась в неописанном бешенстве. Мщение ускользнуло из рук ее! Она была подавлена.

ГЛАВА XLIII
Возвращение в Вальдивию

Настала ночь. Наклонившись над изголовьем друга, все еще погруженного в тот глубокий сон, который обыкновенно следует за большой потерей крови, Валентин с тревожной нежностью смотрел на бледное лицо своего друга.

– О! – говорил он вполголоса, с гневом сжимая кулаки. – Кто бы ни были твои убийцы, брат, они дорого поплатятся за свое преступление!

Полог палатки приподнялся; чья-то рука дотронулась до плеча молодого человека. Он обернулся. Перед ним стоял Трангуаль Ланек. Лицо ульмена было мрачно как туча. Он, казалось, был в сильном волнении.

– Что с вами, вождь? – спросил Валентин, испугавшись состояния, в каком он его видел. – Что случилось, ради Бога? Уж не новое ли несчастие пришли вы объявить мне?

– Несчастие беспрерывно подстерегает человека, – заметил индеец, – он должен быть готов ежечасно принять его, как ожидаемого гостя.

– Говорите, – отвечал молодой человек твердым голосом, – что бы ни случилось, я не дрогну.

– Хорошо, брат мой тверд; это великий воин, он не позволит себе прийти в уныние: пусть брат мой поспешит, надо ехать.

– Ехать! – вскричал Валентин, вздрогнув. – А друг мой?

– Наш брат Луи поедет с нами.

– Возможно ли перевезти его?

– Надо, – решительно сказал индеец, – топор войны поднят против бледнолицых; вожди окасские пили огненную воду, дух зла овладел их сердцами; надо ехать прежде чем они подумают о нас; через час будет слишком поздно.

– Поедем же, – отвечал молодой человек, убедившись, что Трангуаль Ланек знал более нежели хотел сказать, и что большая опасность действительно угрожает им. Он заметил, что вождь, человек непоколебимого мужества, лишился того бесстрастия, которое почти никогда не оставляет индейцев.

Приготовления к отъезду были сделаны с удивительной быстротой. Койка, в которой лежал Луи, была крепко привязана к двум деревянным шестам, к которым припрягли двух лошаков, так что раненый даже не проснулся. Всадники отправились в путь с величайшими предосторожностями.

Таким образом ехали они более часа, не говоря ни слова; огни индейского лагеря мало-помалу исчезли вдали и, путники были вне опасности, по крайней мере, на время. Валентин подскакал к Трангуалю Ланеку, который ехал впереди конвоя, и спросил:

– Куда мы едем?

– В Вальдивию, – отвечал вождь, – там только дон Луи будет в безопасности.

– Вы правы, – сказал Валентин, – но разве мы останемся в бездействии?

– Я сделаю все, чего захочет мой бледнолицый брат; разве я не друг его? Я пойду, куда пойдет он, его воля будет моей волей.

– Благодарю, вождь, – отвечал француз с волнением, – у вас благородное и достойное сердце.

– Брат мой спас мне жизнь, – сказал ульмен с простотою, – эта жизнь уже не моя, она принадлежит ему.

Или вожди ароканские не заметили отъезда чужестранцев, или, что гораздо вероятнее, не захотели преследовать их.

Валентин и его провожатые ехали тихо, задерживаемые раненым, который не мог бы, при такой слабости, в какой он находился, перенести толчки быстрой скачки. К трем часам утра слабые огни, дрожавшие на горизонте и с трудом пробивавшиеся сквозь туман, который в этот час ночи покрывает землю как будто холодным саваном, возвестили каравану, что он приближается к городу.

Через три четверти часа доехали они до садов, окружающих Вальдивию наподобие огромного букета цветов. Караван остановился на несколько минут, чтобы дать вздохнуть лошадям. Теперь уже нечего было опасаться.

– Брат мой знает этот город? – спросил Трангуаль Ланек Валентина.

– К чему этот вопрос? – спросил тот.

– По причине очень простой, – отвечал вождь, – в пустыне я могу и днем и ночью служить проводником моему брату, но здесь в этой деревне белых, глаза мои закрываются; я слеп, брат мой поведет нас.

– Черт побери! – сказал Валентин, смутившись. – В этом случае и я так же слеп как и вы, вождь; вчера я в первый раз въехал в этот город, но, – прибавил он, улыбаясь, – в ту минуту пули свистали в воздухе так назойливо, что я не имел времени осведомляться и спрашивать, куда идти.

– Не беспокойтесь, сенор, – сказал один из слуг, услыхавший этот разговор, – сообщите мне только куда вы хотите ехать, я вас провожу.

– Гм! – отвечал Валентин. – Куда я хочу ехать? Я и сам этого не знаю; все места хороши для меня, только бы друг мой находился в безопасности.

– Извините, сенор, – продолжал слуга, – если бы я осмелился...

– Осмельтесь, осмельтесь, друг мой! Ваша мысль, без сомнения, превосходна, признаюсь, что в эту минуту у меня голова пуста как барабан.

– Зачем, сенор, не пойдете вы к дону Тадео де Леону, моему господину?

– Черт побери! – сказал Валентин с досадой. – Как вы милы, честное слово! Я не еду к дону Тадео по той простой причине, что не знаю где его найти, вот и все!

– Я знаю, сеньор; дон Тадео должен быть в ратуше.

– Справедливо, я об этом и не подумал; но как найти дорогу в ратушу.

– Я провожу вас, сеньор.

– Прекрасный ответ; этот малый преумный; когда же едем мы, друг мой?

– Когда будет угодно сеньору.

– Сейчас! Сейчас!

– В таком случае отправимся, – отвечал служитель.

И караван двинулся в путь. Через несколько минут он въехал на Большую Площадь, прямо напротив ратуши.

Город был мрачен и безмолвен; всюду виднелись следы ожесточенной борьбы: груды разбитой мебели, широкие траншеи, вырытые в земле, выломанные из мостовой камни. Перед ратушей прохаживался медленными шагами часовой; при виде каравана, подъезжающего к нему, он остановился и прицелился.

– Кто идет? – закричал он грубым голосом.

– La patria! – отвечал Валентин.

– Проходите мимо! – отвечал часовой.

– Гм! – прошептал молодой человек. – Кажется, сюда не так легко войти, как я думал; все равно, – прибавил он, – все-таки попробуем. Друг мой, – сказал он вкрадчивым голосом часовому, который стоял бесстрастно перед ним, – у нас есть дело во дворце.

– Вы знаете пароль? – спросил солдат.

– Нет! – откровенно отвечал Валентин.

– В таком случае вы не войдете.

– Мне однако ж нужно войти.

– Может быть, но так как вы не знаете пароля, я советую вам убираться с Богом, а то, клянусь, будь вы сам черт, я не пропущу вас.

– Друг мой, – отвечал парижанин лукавым тоном, – в том, что вы говорите, нет логики; если бы я был черт, мне не нужен бы был пароль, я вошел бы против вашей воли.

– Берегитесь, сеньор, – прошептал слуга, – этот солдат способен выстрелить в вас.

– Черт побери! Я этого и жду! – сказал Валентин, смеясь.

Слуга взглянул на молодого человека с изумлением и подумал, что он сошел с ума. Часовой, думая, что над ним насмехаются, прицелился и закричал раздраженным голосом:

– В последний раз говорю вам – уйдите или я выстрелю.

– Я хочу войти, – решительно отвечал Валентин.

– К оружию! – закричал солдат и выстрелил.

Валентин, внимательно следовавший за движениями солдата, быстро соскользнул с лошади; пуля просвистела над его головой. При крике часового и при звуке выстрела несколько вооруженных солдат в сопровождении офицера, державшего зажженный фонарь, выскочили из дворца.

– Что случилось? – спросил офицер громко.

– Э! – вскричал Валентин, которому этот голос был знаком. – Это вы, дон Грегорио?

– Кто меня зовет? – сказал тот.

– Я! Дон Валентин.

– Как, это вы, любезный друг, причиною всего этого шума? – возразил дон Грегорио, подходя. – А я думал, что на нас напал неприятель.

– Что же мне было делать? – сказал, смеясь, молодой человек. – Я не знал пароля, а хотел войти.

– Только в головы французов могут приходить подобные идеи.

– Не правда ли, что моя довольно оригинальна?

– Да, но вы рисковали быть убитым.

– Ба! Нередко рискуешь быть убитым, но все-таки остаешься жив, – беззаботно заметил Валентин. – Советую вам воспользоваться этой идеей при случае.

– Очень обязан за совет, но сомневаюсь, воспользуюсь ли я им когда-нибудь.

– Напрасно.

– Войдите же, войдите!

– Я ничего более и не желаю, мне непременно нужно видеть дона Тадео сию же минуту.

– Кажется, он спит.

– Он проснется.

– Разве вы принесли интересные известия?

– Да, – отвечал молодой человек, вдруг сделавшись печальным: известия ужасные.

Дон Грегорио, пораженный тоном, каким француз произнес эти слова, предчувствовал несчастье и не расспрашивал более. Слуги отнесли во дворц носилки, в которых спал дон Луи. По распоряжению дона Грегорио, раненый был положен на кровать, которую приготовили наскоро.

– Что случилось? Дон Луи ранен? – спросил с Удивлением дон Грегорио.

– Да, – отвечал Валентин глухим голосом: он получил два удара кинжалом.

– Каким образом?

– Узнаете, – отвечал Валентин, – но прошу вас, отведите меня сию же минуту к дону Тадео.

– Пойдемте же, ради Бога! Ваши слова заставляют меня дрожать.

И в сопровождении Валентина и Трангуаля Ланека дон Грегорио пошел большими шагами по лабиринту многочисленных коридоров дворца, расположение которого, казалось, он знал превосходно.

ГЛАВА XLIV
Отец

Дон Тадео провел большую часть ночи, отдавая приказания уничтожить следы сражения. Он назначил чиновников смотреть за городской полицией. Обеспечив насколько было возможно спокойствие и безопасность граждан, отправив несколько депеш в Сантьяго и в другие центры известие о том, что случилось, разбитый усталостью, он бросился одетый на походную постель, чтобы отдохнуть.

Он спал около часа беспокойным сном, когда дверь комнаты его с шумом растворилась; яркий свет ударил ему в лицо, вошло несколько человек. Дон Тадео вдруг проснулся.

– Кто там? – закричал он, стараясь, не смотря на свет, ослепивший ему глаза, рассмотреть тех, которые разбудили его так некстати.

– Это я, – отвечал дон Грегорио.

– Но вы не один, мне кажется?

– Нет, со мною дон Валентин.

– Дон Валентин! – вскричал дон Тадео, проводя рукою по лбу, как бы затем, чтобы прогнать последние тучи, затемнявшие его мысли. – Но я ждал дона Валентина утром; что заставило его ехать ночью?

– Причина серьезная, дон Тадео, – отвечал молодой человек мрачным голосом.

– Ради Бога, говорите! – вскричал дон Тадео.

– Будьте тверды! Соберитесь с мужеством, чтобы перенести удар.

Дон Тадео раза прошелся по комнате., потупив голову, нахмурив брови, потом остановился перед Валентином с бледным, но бесстрастным лицом. Этот железный человек преодолел себя, предчувствуя тяжесть удара, он приказал своему сердцу не разрываться от горя, своим мускулам не трепетать.

– Говорите, – сказал он, – я готов вас слушать. Когда он произносил эти слова, голос его был тверд, черты лица спокойны, Валентин, сам человек мужестве-ственный, был поражен.

– Несчастие, которое вы пришли объявить мне, не касается ли меня одного? – спросил дон Тадео.

– Да, – сказал молодой человек трепещущим голосом.

– Слава Богу! Говорите, я вас слушаю. Валентин понял, что не следовало подвергать душу этого человека более жестокому испытанию и решился сказать:

– Донна Розарио исчезла: ее похитили во время нашего отсутствия. Луи, мой молочный брат, желая защитить ее, упал пораженный двумя ударами кинжала.

Король Мрака походил на мраморную статую; никакое волнение не обнаруживалось на его суровом лице.

– Дон Луи умер? – спросил он.

– Нет, – ответил Валентин, все более и более удивляясь, – я надеюсь даже, что через несколько дней он выздоровеет.

– Тем лучше! – сказал с чувством дон Тадео. – Это для меня приятное известие.

И скрестив руки на своей широкой груди, он начал ходить по комнате большими шагами. Трое человек смотрели на него, удивляясь его высокому стоицизму, которого они не понимали.

– Неужели вы оставите донну Розарию у ее похитителей? – спросил его дон Грегорио тоном упрека.

Дон Тадео бросил на него взор, исполненный такой горькой иронии, что дон Грегорио невольно потупил глаза.

– Если бы ее похитители укрылись в недрах земли, я и тогда отыскал бы их, кто бы они ни были, – отвечал дон Тадео.

К нему подошел Трангуаль Ланек.

– Их преследует Курумилла, – сказал он, – он их найдет.

Молния радости осветила на секунду черные глаза Короля Мрака.

– О! – прошептал он. – Берегитесь, донна Мария!

Дон Тадео тотчас угадал, кто был виновником похищения.

– Что намерены вы делать? – спросил дон Грегорио.

– Ничего, – отвечал он холодно, – пока наш лазутчик не вернется; друг, – обратился он к Валентину, – не имеете ли вы еще чего-нибудь сказать мне?

– Почему вы предполагаете, что я не все сказал вам? – спросил молодой человек.

– А! – возразил дон Тадео с меланхолической улыбкой. – Вы еще не знаете, друг, что мы испано-американцы как ни стараемся выказаться цивилизованными, но все-таки остаемся еще полуварварами... мы ужасно суеверны...

– Так что ж?

– Между другими глупостями в таком же роде, мы верим пословицам, а не говорит ли одна из них, что «несчастие никогда не приходит одно»?

– Вы правы: да, действительно, я привез вам еще одно известие, хорошее ли, дурное ли, вы одни можете судить о том...

– Ну вот видите, я знал, что есть еще что-то, – сказал дон Тадео с печальной улыбкой, – сообщите же мне это известие, друг мой; я вас слушаю.

– Вы конечно знаете, что вчера Бустаменте возобновил мирный договор с ароканским вождем.

– Точно.

– Не знаю, какой лазутчик или перебежчик уведомил их о том, что произошло здесь; дело в том, что к вечеру они узнали о поражении и взятии в плен генерала Бустаменте.

– Что ж далее?

– Тогда ими овладело какое-то неистовое безумие, они держали большой совет.

– Словом, они нарушили договор, не так ли, друг мой?

– Да.

– И вероятно решились вести с нами борьбу?

– Я полагаю; четыре токи вырыли топор войны; вместо них был выбран один верховный токи.

– А! – сказал дон Тадео. – А знаете ли вы, как зовут этого верховного токи?

– Знаю.

– Кто же это?

– Антинагюэль.

– Я это подозревал! – вскричал дон Тадео с гневом. – Этот человек обманул нас; это лицемер, живущий только хитростью; безграничное честолюбие заставляет его при случае жертвовать самыми важными интересами и нарушать самые священные клятвы. Этот человек играл в двойную игру: он притворно выказывал себя союзником Бустаменте и нашим, основывая на нашей взаимной вражде свое будущее возвышение; но он слишком поторопился сбросить маску, и клянусь, я накажу его так, что его соотечественники будут это помнить и через столетие еще будут трепетать от ужаса.

– Берегитесь ушей, слушающих вас, – сказал дон Грегорио, указывая ему взором на ульмена, который бесстрастно стоял против него.

– Какое мне дело, – возразил дон Тадео запальчиво, – если я говорю таким образом, я хочу, чтобы меня слышали; я благородный испанец, язык мой произносит то, что я думаю. Ульмен может, если хочет, передать мои слова своему вождю.

– Великий Орел белых несправедлив к своему сыну, – отвечал Трангуаль Ланек печальным голосом, – не у всех арокан одинаковое сердце; Антинагюэль один отвечает за свои поступки; Трангуаль Ланек ульмен в своем племени; он знает как он должен присутствовать при советах вождей; что глаза его видят, что уши его слышат, сердце забывает, а язык не повторяет: зачем отец мой говорит мне эти оскорбительные слова, когда я готов употребить все свои силы, чтобы возвратить ему ту, которую он потерял?

– Это правда! Я несправедлив, вождь; напрасно говорил я таким образом; сердце у вас прямое, а язык не знает лжи; простите меня и позвольте мне пожать вашу благородную руку.

Трангуаль Ланек горячо пожал руку, искренно протянутую ему доном Тадео.

– Отец мой добр, – сказал он, – сердце его помрачено в эту минуту великим несчастием, поразившим его; пусть отец мой утешится: Трангуаль Ланек возвратит ему молодую девушку с лазоревыми глазами.

– Благодарю, вождь, я принимаю ваше предложение; можете положиться на мою признательность.

– Трангуаль Ланек не продает своих услуг; он вознагражден, когда друзья его счастливы.

– Вы достойный человек, Трангуаль Ланек! – вскричал Валентин, пожимая руку вождя. – Я счастлив быть вашим другом. Я расстанусь с вами на некоторое время, – прибавил он, обращаясь к дону Тадео, – поручаю вам моего брата Луи.

– Вы меня оставляете? – с живостью спросил дон Тадео.

– Да, так надо; я вижу, что ваше сердце страдает, несмотря на неслыханные усилия, которые вы делаете, чтобы выглядеть бесстрастным; я не знаю, какие узы связывают вас с несчастным ребенком, который сделался жертвою такого гнусного покушения; но чувствую, что потеря его вас убивает; о клянусь Богом, я возвращу ее вам, дон Тадео, или умру.

– Дон Валентин! – вскричал дон Тадео с волнением. – Что хотите вы делать? Ваше намерение безумно; никогда не приму я такой преданности.

– Позвольте мне действовать как я считаю нужным. Я парижанин, то есть упрям как лошак, и когда мне засела в голову мысль, дурная или хорошая, она уже не выйдет оттуда, клянусь вам; я только обниму моего бедного брата и тотчас уеду; вождь, отправимся отыскивать похитителей.

– Поедем, – сказал ульмен.

Дон Тадео оставался с минуту неподвижен: он глядел на молодого человека со странным выражением; в нем происходила сильная борьба; наконец человек одержал верх над государственным деятелем, он зарыдал и упал в объятия француза, произнеся голосом, полным горя:

– Валентин! Валентин! Возвратите мне мою дочь!..

Наконец высказался отец. Стоицизм разбился навсегда об отцовскую любовь. Но человеческая натура имеет границы, за которые не может переступить; нравственное потрясение, полученное доном Тадео, неимоверные усилия, какие он делал, чтобы скрывать его, совершенно лишили его сил; он упал на плиты залы, как горделивый дуб, пораженный молнией. Он был без чувств. Валентин с минуту смотрел на него с выражением горести и сострадания, потом сказал:

– Бедный отец, вооружись мужеством; твоя дочь будет возвращена тебе!

И он вышел большими шагами вместе с Трангуалем Ланеком, между тем как дон Грегорио, став на колени возле своего друга, хлопотал над ним.