Текст книги "Курумилла"

Автор книги: Густав Эмар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

ГЛАВА XII. Отец и дочь

Лагерь авантюристов сделался неузнаваем, он совершенно утратил свой мирный характер и принял воинственный вид, который вполне соответствовал настоящему положению дел. У каждого входа в миссию поставили по пушке под охраной отдельного отряда, орудия были наведены на окрестные поля. Вдоль длинной линии ружей, составленных в козлы, прохаживался часовой.

Вне укрепления также стояли караульные, расставленные на некотором расстоянии один от другого, вместе с тем все ненадежные позиции перед крепостью были заняты аванпостами для наблюдения за окрестностями и предупреждения всякого неожиданного нападения.

Внутри лагеря кипела спешная работа: из кузницы поднимался дым и раздавались частые удары по наковальням, немного поодаль плотники распиливали стволы деревьев, оружейники осматривали и приводили в порядок оружие, словом, все трудились с большим жаром, торопясь окончить работу в самый короткий срок.

Граф, Курумилла и Валентин быстро проскакали через поле. Навстречу им неслись восторженные приветствия авантюристов, обрадованных их возвращением.

Неподалеку от штаб-квартиры до слуха всадников долетели крикливые звуки хараны, к которым примешивалось меланхолическое пение романсеро del rey Rodrigo.

– Не лучше ли нам прежде всего расспросить кое о чем дона Корнелио? – сказал граф.

– Разумеется, ведь от Курумиллы очень трудно или почти невозможно получить какие-либо сведения.

– Я сам направляюсь к дону Корнелио, – ответил индеец, слышавший разговор двух друзей.

– Что ж, тем лучше, – с улыбкой заметил Валентин. Курумилла свернул налево и направился к шалашу из

листьев, в котором обыкновенно жил испанец. Благородный идальго сидел на табурете перед своим жилищем и яростно терзал струны хараны, напевая свой неизменный романсеро и дико вращая глазами.

Увидев наших друзей, он радостно вскрикнул, живо вскочил с места и, отбросив в сторону харану, кинулся навстречу прибывшим.

– Сара de dios! – восклицал он, пожимая им руки. – Добро пожаловать, senores caballeros, я ждал вас с таким нетерпением!

– Что у вас новенького? – с беспокойством спросил его дон Луи.

– Гм! Новостей довольно, но я думаю, что вы не намерены слушать меня, сидя в седле.

Всадники соскочили на землю. Пока граф разговаривал с испанцем, Валентин наклонился к Курумилле и что-то прошептал ему на ухо. Индеец ответил утвердительным кивком головы.

Французы вместе с доном Корнелио вошли в шалаш, а араукан удалился, захватив с собой лошадей.

– Садитесь, господа, – пригласил своих гостей испанец, указывая им на табуреты.

– Вы возбудили во мне сильное любопытство, дон Корнелио, – обратился к нему граф, – что такое случилось у вас в мое отсутствие?

– Не случилось ничего важного с военной точки зрения, наши лазутчики вернулись с самыми успокаивающими известиями о действиях неприятеля – впрочем, об этом вам доложит временный командир лагеря, а я хочу поговорить о другом.

– Значит, у вас есть сведения, касающиеся меня одного?

– Вы помните, что при своем отъезде возложили на меня трудную обязанность оберегать донью Анжелу?

– Неужели это могло вас затруднить?

– Смею вас уверить. Но я могу заявить, что справился с этим поручением так, как только можно требовать от истинного кабальеро.

– Я очень вам благодарен.

– Вчера в миссию прискакал индеец с письмом к командиру крепости.

– А! Содержание письма вам известно?

– В письме заключалась просьба о свободном пропуске в лагерь на несколько дней.

– А кем оно было подписано?

– Отцом Серафимом.

– Как! Отцом Серафимом? – с живостью вскричал Валентин. – Тем самым отцом Серафимом, который за свою миссионерскую деятельность стяжал репутацию святого, так что сами индейцы зовут его Апостолом Прерий?

– Вот именно.

– Странно, – пробормотал охотник.

– Не правда ли?

– Но отец Серафим вовсе не нуждается в пропуске, чтобы прожить у нас столько времени, сколько ему заблагорассудится, – заметил граф.

– Вне всякого сомнения, – добавил Валентин. – Мы были бы счастливы, а я в особенности, если бы он вздумал нас навестить.

– Святой отец просил пропуск не для себя, он отлично знает, что его посещение будет нам приятно.

– Кому же понадобился этот пропуск?

– Одному человеку, за которого проситель ручался как за самого себя, не называя, однако, его имени.

– Гм! Это не совсем понятно.

– Я вполне с вами согласен и даже советовал командиру ответить отказом.

– Вот как?

– Но он был другого мнения и решил, что человек, добивающийся пропуска, может оказаться или другом, или врагом, в обоих случаях гораздо лучше познакомиться с ним пораньше. Надо знать, чего от него можно ждать.

Французы невольно рассмеялись, слыша столь оригинальное суждение.

– Чем же кончилось дело? – продолжал граф.

– Дело кончилось тем, что сегодня утром в миссию прибыл отец Серафим, и с ним вместе приехал кто-то другой, тщательно укутанный широким плащом.

– А-а! Кто же этот незнакомец?

– Предлагаю вам догадаться.

– Назовите его лучше сразу.

– Хорошо, но только приготовьтесь услышать нечто невероятное. Гость этот не кто иной как дон Себастьян Гверреро.

– Генерал Гверреро! – вскричал граф, вскакивая со своего места.

– Успокойтесь, пожалуйста, я не сказал вам «генерал Гверреро», а только – дон Себастьян Гверреро.

– Шутки в сторону, дон Корнелио, будем говорить серьезно. То, что вы мне сказали, очень важно.

– Я и так говорю вполне серьезно, дон Луи, сейчас генерал является просто частным лицом. У нас он живет как отец доньи Анжелы, а не как губернатор Соноры.

– Я начинаю понимать, – ответил граф, возбужденно шагая взад и вперед по хижине, – чем же кончилось свидание отца с дочерью? Не бойтесь говорить со мной откровенно. Я сумею совладать с собой.

– Все, слава Богу, обошлось благополучно.

– ???

– Я посоветовал донье Анжеле не принимать отца, пока вы не вернетесь в лагерь.

– И у нее хватило на это мужества? – спросил граф, останавливаясь перед доном Корнелио и пристально глядя на него.

– Да, она послушалась моего совета.

– Спасибо, друг! Значит, отец Серафим и генерал…

– Ждут вашего приезда. Для них построили особую хижину. Несмотря на это, за ними учинен такой надзор, что мне известно каждое их слово.

– Вы поступили очень хорошо, я имею лишний случай убедиться в вашем благоразумии и предусмотрительности.

Дон Корнелио покраснел, как молодая девушка, и скромно опустил глаза.

– Что вы намерены предпринять? – спросил Валентин у графа.

– Я хочу предоставить донье Анжеле полную свободу. Дорогой дон Корнелио, сообщите ей о моем приезде и проведите к ней ее отца и миссионера. Ступайте, я пойду следом за вами.

Испанец тотчас же удалился, чтобы исполнить полученное приказание.

– Когда ты предполагаешь двинуться в поход? – спросил Валентин, оставшись наедине с графом.

– Через два дня.

– Куда же именно?

– В Магдалену.

– Отлично! А теперь позволь мне с Курумиллой на время отлучиться.

– Как! Ты хочешь меня покинуть? – печально воскликнул граф.

Охотник улыбнулся.

– Ты ошибаешься, брат, – ответил он, – мы с вождем пока здесь не нужны. Мы отправимся на разведку и постараемся рассеять все предубеждения против французского имени, которые теперь так старательно распространяются.

– Я не решался просить тебя об этой услуге, но ты добровольно хочешь взять на себя эту обязанность, и я могу только быть тебе признательным. Ступай, брат, и действуй по собственному усмотрению.

– Итак, до свидания, я сейчас же отправлюсь в путь.

– Даже не отдыхая?

– Ты отлично знаешь, что я нисколько не устал. Мужайся, мы снова встретимся в Магдалене.

Друзья обнялись на прощание и вышли из шалаша.

Обменявшись последним рукопожатием, они разошлись в разные стороны: Валентин направо, а граф налево.

Штаб-квартира охранялась караулом из десяти человек.

У входа в церковь, где на время поселился граф, прохаживался часовой с ружьем на плече.

Приближаясь к своему жилищу, граф заметил дона Корнелио в сопровождении двух гостей, один из которых был одет в костюм духовного лица. Все трое стояли в ожидании.

Граф прибавил шагу. Ни разу не видав отца Серафима, он, однако, сразу узнал его по приметам, сообщенным ему Валентином.

Это был человек с кротким взглядом, с тонкими и выразительными чертами умного и симпатичного лица – таким знают его читатели из наших предыдущих сочинений. В общем, изменился он мало, хотя апостольское служение в Америке достается нелегко. На долю миссионеров, действительно достойных этого имени, выпадает столько работы, что они вправе считать каждый год своего служения за три. Несмотря на свои тридцать лет отец Серафим казался преждевременно состарившимся человеком – участь, которая нередко выпадает на долю людей, беззаветно отдающихся работе на пользу ближнего. Стан нашего проповедника сгорбился, виски подернулись сединой, на лбу пролегли две глубокие морщины. Но взор его горел прежним огнем, из чего можно было заключить, что достойный пастырь нисколько не утратил своей духовной бодрости.

Все трое вежливо раскланялись. Граф и миссионер, окинув друг друга пристальным взглядом, молча обменялись дружеским рукопожатием. Они поняли друг друга.

– Добро пожаловать, мсье, – обратился граф к генералу,

– признаюсь, я несколько удивлен тем доверием, которое вы проявляете к людям, заслужившим от вас звание дерзких разбойников.

– Сеньор, – ответил генерал, – каждый человек имеет определенные права, они должны уважаться всеми.

– Но вы отнимаете их у людей, поставленных вами вне общества и вне общего для всех закона гуманности, – сухо отрезал дон Луи.

Миссионер счел своим долгом вступить в эти пререкания между графом и генералом.

– Господа, – начал он своим мягким голосом, – в данный момент здесь нет врагов, а существуют только отец, явившийся за своей дочерью, и благородный человек, который – я в этом убежден – не откажется отпустить ее обратно.

– Сохрани меня Бог удерживать девушку против ее воли, я вовсе не хочу этого, святой отец! – возбужденно вскричал граф.

– Теперь вы убедились, генерал, – заметил миссионер, – я не ошибся в оценке благородства графа.

– Донья Анжела пришла в мой лагерь одна, по собственной воле. Она встретила у нас такой прием, которого заслуживала по своему положению. Донья Анжела свободна поступать, как ей будет угодно, и я не считаю себя вправе оказывать на нее хоть самое незначительное влияние. Я не отнимал дочери у отца и не могу ему ее возвратить, хотя он этого и вправе потребовать. Если донья Анжела захочет вернуться к своим, то ей никто не помешает, но если она предпочтет жить под моим покровительством, то никому не удастся отнять ее у меня силой.

Эти слова были произнесены таким решительным тоном, что у слушателей не осталось ни малейшего сомнения насчет того, что граф не задумается привести их в исполнение.

– Я должен добавить, господа, – продолжал граф, – что наша беседа не может иметь никакого значения, пока мы не выслушаем мнения доньи Анжелы. Я проведу вас к ней, и она объяснит вам свой взгляд на положение дела. Но предупреждаю: мы обязаны подчиниться ее воле, в чем бы она ни заключалась.

– Прекрасно, сеньор, – сухо ответил генерал, – это имеет свою хорошую сторону.

– Так идемте, – предложил граф.

И он повел их в хижину, где разместилась Анжела.

Молодая девушка сидела в кресле и занималась шитьем, рядом с ней была Виоланта. Увидя отца и его спутников, она вспыхнула, щеки ее зарделись румянцем, но румянец сейчас же сменился смертельной бледностью. Однако ей быстро удалось овладеть собой, она встала, молча сделала общий поклон и снова опустилась в кресло.

Генерал окинул ее гневным, но не лишенным нежности взглядом, затем резко обратился к миссионеру.

– Святой отец, – произнес он отрывисто, – скажите ей все сами, у меня на это не хватит сил.

Молодая девушка печально улыбнулась.

– Senor padre, – сказала она миссионеру, – спасибо вам за доброе намерение побеседовать со мной. Но все ваши убеждения не принесут никакой пользы. Я приняла определенное решение, и ничто не в силах его изменить. Я никогда не вернусь к своим близким.

– Несчастное дитя, – горько воскликнул генерал, – что толкает тебя на такой безумный поступок?

– Я глубоко ценю вашу доброту и нежность, отец, – грустно ответила ему дочь, – но они-то и привели меня в этот лагерь. Я не упрекаю вас, но судьба моя решена, и я готова ей подчиниться, не думая о последствиях.

Генерал нахмурился и гневно топнул ногой о землю.

– Анжела, ты у меня единственная, нежно любимая дочь, подумай, какую тень бросила ты на себя этим позорным бегством. Твоя репутация может навсегда погибнуть в общественном мнении.

Та презрительно улыбнулась в ответ.

– Это для меня безразлично, – сказала она, – я не принадлежу более к тому кругу людей, в котором вы вращаетесь. Отныне все мои горести и радости сосредоточены здесь, в этом лагере.

– Но ты забываешь обо мне. Неужели я, твой отец, потерял для тебя всякое значение?

Молодая девушка в нерешительности замолчала и опустила глаза в землю.

– Сеньорита, – кротко обратился к ней миссионер, – Бог проклинает детей, забывающих о своих родителях, возвратитесь к своему отцу, время еще не ушло, он протягивает вам руку, он вас призывает, вернитесь к нему, дитя мое. Отцовское сердце – неистощимый кладезь снисхождения, отец простит вас, может быть, даже простил.

Донья Анжела ничего не ответила, а только отрицательно покачала головой.

Генерал и миссионер были разочарованы. Дон Луи стоял в стороне, скрестив на груди руки и опустив голову на грудь.

– О! – пробормотал генерал, с трудом сдерживая свой гнев. – Над нашим родом тяготеет проклятие.

В эту минуту дон Луи выпрямился и сделал шаг вперед.

– Донья Анжела, – спросил он, отчеканивая каждое слово, – вы пришли сюда по побуждению собственного сердца?

– Да, – решительно ответила та.

– Значит, вы решили отказать в повиновении своему отцу, не слушая его приказаний и не сдаваясь на его просьбы?

– Да, – подтвердила девушка.

– Итак, вы навсегда отрекаетесь от своего положения в свете, невзирая ни на какие последствия?

– Да.

– Вы отрекаетесь от поддержки своего отца, отказываетесь от его попечения?

– Да, – слабо прошептала девушка.

– Отлично, теперь очередь за мной! – И, слегка поклонившись генералу, он продолжал, обращаясь уже к нему: – Мсье, несмотря на нашу взаимную ненависть и на все то, что может случиться впоследствии, честь вашей дочери останется незапятнанной.

– Чтобы это было так, – горько заметил генерал, – необходимо, чтобы кто-нибудь взял ее замуж.

– Я, граф Пребуа-Крансе, имею честь просить у вас ее руки.

Генерал в изумлении отступил назад.

– Вы говорите серьезно?

– Да.

– Я принимаю ваши слова, как новое оскорбление.

– Пусть так.

– Этот брак не остановит тех мер, которые я считаю необходимым принять против вас.

– Это для меня безразлично.

– Вы все-таки настаиваете на своей просьбе?

– Да.

– Хорошо, через четыре дня вы получите от меня ответ.

– Значит, в Магдалене?

– Да, в Магдалене.

Затем генерал обратился к дочери.

– Я не проклинаю тебя, – сказал он ей, – сам Бог не может освободить дочь от отцовского проклятия. Прощай. Будь счастлива.

– Святой отец, – граф повернулся к священнику, – я рассчитываю встретиться с вами в Магдалене.

– Я буду там, мсье, – печально ответил отец Серафим, – я предвижу, что может понадобиться мое утешение.

– Прощайте, дон Луи, – сказал генерал.

– Прощайте, – с поклоном ответил граф.

Генерал и миссионер сели верхом и удалились в сопровождении нескольких авантюристов, посланных проводить приезжих через все передовые посты французского отряда и оградить их от неприятностей.

Граф задумчиво глядел вслед уезжающим, затем медленно возвратился в дом.

ГЛАВА XIII. Магдалена

На перекрестке трех дорог, соединяющих три главных города Соноры: Урес, Эрмосильо и Ариспе – почти на равном расстоянии от каждой из них расположена деревня Магдалена – важный в военном отношении стратегический пункт. Эта деревня сама по себе незначительна, но пользуется большой известностью благодаря своему красивому местоположению и отличным климатическим условиям.

Магдалена в плане представляет из себя продолговатый четырехугольник, ограниченный с одной стороны прозрачными водами Рио-Сан-Педро, впадающей в Рио-Хилу. Густой лес росных, рисциновых, перуанских и красных деревьев образует превосходную защиту от жгучих ветров пустыни, освежая атмосферу и наполняя воздух благоуханием. Под их листвой нашли приют тысячи колибри, кардиналов и иволог, оживляющих своим веселым щебетом этот восхитительный уголок, созданный Творцом среди пустыни как бы для того, чтобы усталый путешественник мог отдохнуть там и забыть обо всем, что пришлось ему перенести во время странствия. Храмовый праздник в Магдалене очень популярен по всей стране и справляется с большим оживлением. Продолжаясь несколько дней, он привлекает в деревню множество помещиков и поселян, стекающихся туда нередко из местностей, находящихся на расстоянии восьмидесяти и даже ста миль. Время проходит в обильных попойках, пульке и мескаль текут рекой. Пирушки сменяются различными играми, среди которых первое место занимает бой быков. Несмотря на большое стечение посторонней публики, праздник всегда проходит прилично, не нарушаясь никаким непристойным поступком.

Мексиканцы не отличаются злобным характером, но это народ невоспитанный, упрямый и страшно вспыльчивый.

Три дня спустя после событий, описанных нами в предыдущей главе, праздник в Магдалене был в полном разгаре. Но общее веселье неожиданно нарушилось. Весь народ толпой бросился к околице, отовсюду слышались шутки и оживленный смех; по словам, пойманным на лету и подхваченным бегущими, можно было догадаться, что произошло нечто странное.

Скоро раздались звуки рожка и на деревенскую улицу вступил отряд вооруженных людей, двигавшийся в строгом порядке, твердым и размеренным шагом.

Авангард состоял из десяти всадников на хороших лошадях, за ними выступал довольно многочисленный отряд, разбитый на отделения, по тридцать человек в каждом, над ними развевалось широкое знамя со словами «Независимая Сонора».

За пехотой шла артиллерия, состоявшая из двух пушек, запряженных мулами, затем – эскадрон кавалерии, вслед за которым длинной нитью тянулся обоз из фургонов и повозок.

Шествие замыкал арьергард из тридцати всадников.

В этой маленькой армии было не больше трехсот человек. Она пересекла деревню во всю длину, причем солдаты гордо и уверенно смотрели на любопытствующих жителей, теснившихся на всем их пути. Миновав деревню, отряд по знаку своего начальника остановился на перекрестке трех дорог. Немедленно последовал приказ расположиться лагерем.

Читатель уже, верно, догадался, что это был отряд французов под командой графа Пребуа-Крансе.

Нужно заметить, что хорошая выправка и доблестный вид отряда произвели прекрасное впечатление на жителей деревни, по всему пути его следования в воздух летели шляпы и платки и слышались крики «браво».

Графу, ехавшему в центре построения, все время приходилось раскланиваться направо и налево, что вызывало все новые и новые приветственные крики.

Ни один народ в мире не может поспорить с французами в их умении из всего извлекать пользу и ничем не пренебрегать для достижения своей цели.

Получив приказ разбить лагерь, солдаты тотчас принялись за дело; не прошло и двух часов, как под дружными усилиями авантюристов, употребивших в дело все, что было у них под руками, запестрел палатками и маскировочными укрытиями устроенный по последнему слову военного искусства лагерь.

Ни на минуту не забывая о том, что он находится в неприятельской стране, граф принял все необходимые меры предосторожности не только на случай внезапного нападения, но и на случай продолжительной осады.

С помощью фургонов, повозок и срубленных деревьев французы устроили нечто вроде стены и окопались широким рвом. Земля, взятая из этого рва, образовала довольно высокую насыпь. В центре, на особом возвышении, была разбита палатка командира, над которой развевалось знакомое уже читателю знамя, тут же находились и пушки.

Появление французов послужило хорошим предзнаменованием для жителей Соноры, привлеченных в Магдалену храмовым праздником. Нужно заметить, что французов ждали с часу на час. Несмотря на прокламации мексиканского правительства, называвшего их разбойниками и грабителями, жители не только не приняли никаких мер предосторожности, но встретили французов с распростертыми объятиями. Из этого не трудно заключить, что общественное мнение не ошибалось насчет истинных намерений французов и все понимали, на чьей стороне справедливость. Когда лагерь уже окончательно устроили, к одному из сторожевых постов подошли деревенские власти и от имени односельчан стали просить разрешения посетить французов на месте их стоянки.

Граф был в восхищении от такой просьбы: она служила хорошим знаком и подавала надежды на установление добрых отношений с жителями, и потому он немедленно дал просимое разрешение.

Де Лавиль во главе внушительного кавалерийского отряда из восьмидесяти всадников присоединился к графу в десяти милях от деревни. Дон Луи был уже давно знаком с капитаном из Гетцали и потому назначил его своим главным помощником, переложив на него решение всех второстепенных вопросов.

Де Лавиль с восторгом принял это доказательство доверия со стороны графа. Дон Луи с этого времени получил возможность все свое время посвятить обдумыванию плана предпринятой французами экспедиции. Он тотчас же удалился к себе в палатку, чтобы заняться вопросом о том, как привлечь под свои знамена население страны.

С того самого дня, когда генерал Гверреро посетил вместе с отцом Серафимом миссию, граф из чувства приличия не искал свидания с Анжелой, но все время не переставал заботиться о том, чтобы ничто не нарушало ее спокойствия. Молодая девушка оценила такое деликатное отношение и тоже не пыталась увидеться с ним. Путь из миссии в Магдалену она совершила в закрытой повозке, а теперь жила в отдельной хижине, выстроенной для нее на небольшом расстоянии от палатки графа.

Получив просимое разрешение, деревенские жители пришли к лагерю авантюристов, который с этого момента сделался для них местом прогулок. Они жаждали видеть смельчаков, не побоявшихся, несмотря на свою малочисленность, объявить войну мексиканскому правительству, и целыми толпами посещали место их расположения.

Авантюристы принимали гостей со своей обычной любезностью и той остроумной веселостью, которая так свойственна французам. Не прошло и нескольких часов, как они завоевали всеобщие симпатии, и жители невольно поражались их беспечностью и непоколебимой верой в благоприятный исход экспедиции.

Между тем уже наступала ночь, и солнце быстро склонялось к горизонту. Дон Корнелио, исполнявший обязанности адъютанта, подошел к палатке графа и доложил, что его желает видеть штабной офицер, приехавший с важным поручением.

Дон Луи приказал ввести его к себе в палатку. Прибывший немедленно вошел, и граф сейчас же узнал в нем полковника Суареса.

Тот был страшно изумлен, признав таинственного незнакомца, присутствовавшего в Гетцали при его переговорах с капитаном де Лавилем.

Удивление полковника вызвало невольную улыбку на лице дона Луи, он вежливо раскланялся с гостем и пригласил садиться.

После приветствия полковник приступил к делу.

– Граф, – начал он, – генерал Гверреро поручил мне передать вам письмо.

– Я уже слышал об этом, – ответил тот. – Вам, конечно, известно его содержание?

– Без сомнения, сеньор, более того, я кое-что должен передать вам на словах.

– Я готов вас выслушать.

– Я не задержу вас, сеньор, и прежде всего позвольте вручить вам письмо.

– Благодарю, – ответил граф, взял письмо и положил его на стол.

– Генерал дон Себастьян Гверреро, – продолжал полковник, – согласен отдать вам руку своей дочери, но он покорнейше просит поторопиться с совершением брачной церемонии.

– Я не вижу к тому ни малейшего препятствия.

– Кроме того, он желает, чтобы церемония, на которую генерал собирается пригласить всех своих родственников и друзей, непременно была совершена в Магдалене отцом Серафимом.

– На это, полковник, я имею кое-какие возражения.

– Слушаю вас, сеньор.

– Я ничего не имею против совершения церемонии отцом Серафимом, но настаиваю, чтобы этот обряд был совершен не в Магдалене, а у меня в лагере, из которого я не хочу и не могу удаляться.

Полковник нахмурил брови, но граф, не обратив на это никакого внимания, невозмутимо продолжал:

– Генерал может приглашать друзей и родственников, сколько ему будет угодно, но, к несчастью, мы с ним не в таких хороших отношениях, как хотелось бы, и потому нам обоим необходимо остерегаться. Ввиду этого я прошу генерала прислать мне десять заложников из лучших семейств государства. Они найдут у меня приличный и сносный прием, встретят радушное отношение. По окончании венчания и по уходу гостей я их немедленно отпущу. Я должен предупредить вас, полковник, что при малейшем подозрении в измене все заложники сейчас же будут расстреляны.

– О! – вскричал полковник. – Неужели вы не доверяете честному слову генерала Гверреро!

– Мсье, – сухо ответил граф, – к сожалению, я уже испытал на своей шкуре то, что вы называете мексиканской честностью. Оставим это в стороне. Это мои условия, и я не намерен делать ни малейшей уступки и равнодушно отношусь к тому, как примет их генерал.

– Хорошо, сеньор, – сказал полковник, смущенный решительным тоном графа, – я постараюсь в точности передать генералу ваши суровые условия.

Дон Луи поклонился.

– Но я не ручаюсь, что он их примет, – заметил полковник.

– Как угодно!

– Но неужели нельзя подыскать другого средства, чтобы уладить это дело?

– Я такого средства не вижу.

– Ну, а если генерал согласится на ваши условия, хотя это и маловероятно, укажите мне способ поскорее дать вам знать об этом.

– Пришлите ко мне отца Серафима и заложников.

– Когда же вам угодно назначить брачную церемонию?

– Два часа спустя после прибытия заложников.

– Позвольте мне удалиться, сеньор, чтобы передать ваш ответ моему командиру.

– Сделайте одолжение. Полковник вышел.

Граф, уверенный, что его ультиматум будет принят, приказал выстроить хижину, которая должна была служить капеллой, потом написал записку и послал ее с Корнелио к Анжеле.

Записка эта заключала в себе следующее:

Я получил ответ вашего отца, он благоприятен. Вероятно, нас обвенчают завтра. Да хранит Вас Бог!

Граф Пребуа-Крансе.

Отослав записку, граф накинул плащ и вышел осмотреть посты и проверить, все ли часовые на своих местах.

Ночь была теплая и светлая, небо усеяно звездами, воздух наполнен благоуханием цветов, иногда до слуха графа долетали звуки веселой музыки из Магдалены.

Лагерь был безмолвен, авантюристы, утомленные продолжительным переходом, спали в своих шалашах, наскоро устроенных из древесных ветвей, лошади и мулы ели свой корм, часовые с ружьем на плече медленно ходили вдоль рвов.

Удостоверившись, что все в порядке, граф облокотился о насыпь и, устремив взгляд на расстилающуюся перед ним равнину, ничего не слышал и ничего не замечал. Он замечтался. Время от времени, когда перекликались часовые, он машинально приподнимал голову, но потом снова погружался в свои бесконечные мысли. Можно было подумать, что он спит.

В таком состоянии, полулежа на насыпи, пребывал он в продолжении почти двух часов, как вдруг почувствовал чью-то руку на своем плече.

Этого слабого прикосновения было достаточно, чтобы вернуть графа к окружающей действительности.

Он обернулся и увидал приподнимающуюся над насыпью голову человека.

Это был Курумилла.

– Тс-с! – прошептал вождь, приложив палец к губам. Граф кивнул головой и придвинулся поближе.

– Ну? – спросил он его еле слышно.

– Завтра на вас нападут.

– Ты уверен?

Индеец в ответ лишь улыбнулся.

– Когда?

– Ночью.

– В котором часу?

– За час до восхода луны.

– Кто?

– Бледнолицые.

– О-о!

– Прощайте.

– Ты уходишь?

– Да.

– Увижу я тебя еще?

– Может быть.

– Когда?

– Завтра.

– А Валентин?

– Он придет.

Этот лаконичный разговор утомил Курумиллу, ему редко приходилось так много говорить. Отрицательно помотав головой в знак того, что он больше не хочет продолжать разговора, индеец сполз с насыпи.

Граф смотрел, как он прополз змеей среди кустов, не произведя ни малейшего шороха.

Вся сцена произошла так быстро и так неожиданно, что граф спросил самого себя, уж не галлюцинация ли это?

Но вдруг до него донесся крик совы – это был условный сигнал между ним и Валентином. Он понял: Курумилла извещает его о своей безопасности и в то же время посылает ему последнее предостережение.

– Опять измена, – печально прошептал граф и поник головой.