Текст книги "Искатель следов"

Автор книги: Густав Эмар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

ГЛАВА XIX. Единорог

Прощаясь с индейцами, отец Серафим шепотом сказал им несколько слов.

Солнце едва только начинало подниматься над крайней голубой линией горизонта, как миссионер открыл уже глаза. Затем он сейчас же встал со своего ложа, прочел утреннюю молитву и вышел в то помещение, где оставил накануне своих друзей.

Все они еще спали, завернувшись в свои одеяла и бизоньи шкуры.

– Вставайте, братья мои, – сказал отец Серафим, – уже рассвело.

В ту же минуту все встрепенулись.

– Братья мои, – продолжал молодой миссионер кротким, проникающим в душу голосом, – мне кажется, что прежде чем расстаться, мы должны все вместе возблагодарить Бога за все Его благодеяния к нам. Я хочу отслужить сейчас благодарственную обедню, надеюсь, что вы будете присутствовать при богослужении, как это и подобает настоящим христианам.

– Я помогу вам, отец мой, устроить алтарь, – сказал Валентин. – Как хорошо это вы придумали.

– Алтарь давно уже готов, друзья мои, следуйте за мной.

И отец Серафим вывел их из грота.

На небольшой площадке перед пещерой на бугорке, покрытом травой, Курумилла и Орлиное Перо устроили алтарь.

Этот алтарь был устроен очень просто: в центре бугорка, покрытого ослепительной белизны сукном, находилось медное Распятие, а по обеим сторонам его стояло по оловянному подсвечнику, в которых горели желтые свечи.

С правой стороны лежала Библия, а на средине стояла дароносица, – вот и все.

Охотник и оба мексиканца благоговейно опустились на колени, и отец Серафим начал служить обедню. Ему с серьезным сосредоточенным видом прислуживали индейцы.

Утро было великолепное; тысячи птиц, таившихся в зеленой листве, приветствовали гармоничным пением возрождение дня; легкий ветерок освежал воздух; вдали, сливаясь с небом на горизонте, ходили волны по безграничной, как океан, степи.

Обедня продолжалась около трех четвертей часа. По окончании ее миссионер уложил скромную церковную утварь в маленький мешочек, который он постоянно носил с собой, и затем все возвратились в пещеру завтракать.

Через час после этого дон Мигель Сарате, генерал Ибаньес и миссионер уже прощались с Валентином и, вскочив на лошадей, которых Курумилла подвел ко входу в овраг, галопом удалились по направлению к Пасо-дель-Норте, от которого они находились на расстоянии около двадцати миль.

Валентин и двое индейских вождей остались одни.

– Я уйду от моего брата, – сказал Орлиное Перо.

– А почему не хотите остаться с нами, вождь?

– Орлиное Перо больше не нужен моему бледнолицему брату… Вождь слышит крики изменнически убитых мужчин и женщин своего племени: они требуют, чтобы он отомстил за них.

– Куда идет мой брат? – спросил охотник, слишком хорошо знавший характер индейцев, потому и не пытавшийся отговорить краснокожего воина, хотя это ему было и очень неприятно.

– Корасы живут в деревнях по берегам Колорадо, и Орлиное Перо пойдет к ним… Он попросит воинов помочь ему отомстить за своих умерших братьев.

Валентин поклонился.

– Пусть Великий Дух хранит моего брата! – сказал он.

– До деревень его племени далеко, а здесь вождь покидает друзей, которые его любят.

– Орлиное Перо это знает, он будет это всегда помнить, – отвечал вождь с глубоким волнением.

И пожав на прощанье руки своим друзьям, он вскочил на лошадь и через минуту уже исчез в извилинах каньона.

Валентин провожал его взглядом, пока он не скрылся из глаз.

– Кто знает, увидимся ли мы с ним еще когда-нибудь? – прошептал он. – Он индеец и теперь весь отдался охватившей его жажде мести… Но не нам судить его за это, его рассудит Бог!.. От своей судьбы не уйдет никто.

Затем охотник вскинул карабин на плечо и, в свою очередь, отправился вместе с Курумиллой.

Валентин и его спутник пошли пешком. Они предпочитали этот способ путешествия, казавшийся им более верным, и кроме того, они так привыкли ходить, что быстрая продолжительная ходьба нисколько не утомляла их.

Они шли, по индейскому обычаю, не рядом, а один за другим и дорогой совсем не разговаривали.

Около полудня жара стала так невыносима, что путешественники должны были остановиться передохнуть.

Наконец солнечные лучи стали терять силу, поднялся вечерний ветерок, и охотники могли снова продолжить путь; скоро они достигли берегов Рио-Пуэрко и пошли вверх по течению, стараясь держаться как можно ближе к берегу и следуя тропинками, проложенными с незапамятных времен хищными зверями.

Человек, которому не приходилось путешествовать в этой части американского материка, даже и представить себе не может всего дикого величия степи, по которой проходили охотники.

Река, усеянная островками, покрытыми хлопчатником, быстро катила свои воды между невысокими берегами, поросшими густой и высокой травой, по которой ходили как бы волны при малейшем движении ветра.

В нескольких стах шагов от берега реки возвышался конический бугор, на вершине которого стоял гранитный обелиск в сто двадцать футов высоты. Индейцы, как и все первобытные народы, любят все фантастическое и необыкновенное и очень часто собираются в этом месте, где они приносят жертвы Владыке Жизни.

Громадное количество бизоньих черепов, сваленных в кучи у подножия колонны, свидетельствует о том, что они поклоняются этому богу охоты, дух которого парит, как они уверяют, с высоты этого громадного монолита.

Кругом росли индейский картофель, дикий лук, луговой томат и другие бесчисленные представители американской флоры; высокая трава волновалась под легкими ногами грациозных антилоп, которые, заслышав шум шагов путешественников, в испуге убегали, перепрыгивая с одного утеса на другой.

А дальше, на самом горизонте, сливаясь с лазурью небес, виднелись оголенные вершины высоких гор, где как за стенами неприступной крепости живут индейцы, не признавая над собой власти бледнолицых выходцев из Европы. Покрытые вечными снегами вершины гор замыкали ландшафт с той стороны, придавая ему дикий и в то же время величественный вид.

В ту минуту, когда maukawis, – особая порода куропаток, – пела свою вечернюю песню, приветствуя закат солнца, которое освещало небо длинными красными полосами, путешественники увидели палатки команчей, живописно разбросанные на откосах зеленеющего холма.

Команчи в несколько часов создали настоящую деревню из своих палаток из бизоньих шкур.

Шагах в пятидесяти от деревни перед охотниками вдруг появился индеец верхом на лошади.

Путешественники, не выражая ни малейшего удивления, остановились и развернули бизоньи шкуры, которые развевались по ветру в знак мира.

Всадник издал пронзительный крик.

Вслед за этим сигналом – а это, совершенно очевидно, было сигналом, – из деревни галопом вылетел отряд команчей и спустился как лавина по скатам холма, несясь во весь опор к стоявшим неподвижно охотникам, размахивая оружием и издавая свой воинственный крик.

Охотники продолжали спокойно стоять, опершись на ружья.

Тому, кто не знаком со странными обычаями прерии, такая встреча должна была бы показаться началом враждебных действий, а между тем на самом деле ничего подобного не было, потому что, подскакав почти вплотную к охотникам, команчи осадили лошадей и принялись гарцевать с той грацией и искусством, которыми славятся индейцы. Затем они развернулись направо и налево и образовали обширный круг, в центре которого очутились оба охотника, по-прежнему невозмутимые.

Вслед за тем от отряда отделился всадник, спрыгнул с лошади и быстрыми шагами направился к путешественникам; последние тоже поспешили к нему навстречу. Все трое шли, вытянув ладонью вверх правую руку в знак мира.

Приветствовавший таким образом охотников индеец был Хабаутцельце, или Единорог, великий вождь команчей.

Это был человек лет тридцати, не больше, с мужественными и выразительными чертами лица; физиономия его была замечательно умной и как-то особенно примечательной тем природным величием, которое особенно сильно бросается в глаза у диких детей прерии; он был высокого роста, стройный, а сильные развитые мускулы говорили, что состязаться с этим человеком в состоянии только очень немногие.

Вождь был весь разрисован и вооружен как на войну; его черные волосы были приподняты на голове в виде пучка и ниспадали на спину наподобие гривы; масса вампумов из когтей гризли и бизоньих зубов украшала его грудь, на которой с редким искусством была нарисована голубая черепаха величиной с руку, отличительный знак племени, к которому он принадлежал.

Остальной костюм вождя состоял из митассес, прикрепленных к бедрам кожаным поясом, и рубашки из кожи лани с длинными висячими рукавами; широкий плащ из кожи белого бизона был пристегнут к плечам застежкой из чистого золота и ниспадал до земли; на ногах были надеты мокасины, украшенные фальшивым жемчугом и иглами дикобраза, и прикрепленными к задникам волчьими хвостами; легкий круглый щит, обтянутый бизоньей кожей и украшенный человеческими волосами, висел у него с левого боку рядом с колчаном из кожи пантеры, наполненным стрелами.

Оружие его было такое же, как и у остальных воинов, т. е. скальпель, томагавк, лук и американский карабин. Но длинный кнут, короткое кнутовище которого, выкрашенное в красную краску, было украшено человечьими волосами, служил отличительным знаком достоинства вождя.

Путешественники и индеец поклонились друг другу, прижав правую руку ко лбу; затем Валентин положил правую руку на плечо индейца, который проделал то же самое, и, наклонив в то же время голову, они поцеловали друг друга в губы по обычаю прерий.

После этого Единорог точно так же приветствовал Курумиллу.

Покончив с этой церемонией, вождь команчей сказал:

– Мои братья – желанные гости в селениях моего племени… Я с нетерпением ждал их… Я просил вождя молитв бледнолицых пригласить их от моего имени.

– Он исполнил ваше поручение вчера вечером, и я теперь благодарю моего брата за память.

– Оба великих охотника – друзья Единорога, и у него было бы тяжело на сердце, если бы они не были вместе с ним во время охоты на бизонов, к которой готовятся молодые воины.

– Благодарю вас еще раз, вождь. Мы отправились в путь сегодня на рассвете.

– Пусть братья мои последуют за мной, они отдохнут у огня совета.

Охотники поклоном изъявили свое согласие.

Им подвели лошадей, и по знаку Единорога, поместившегося между ними, отряд снова понесся галопом по направлению к деревне, куда влетел под оглушительный грохот барабанов, трещоток, крики радости женщин и детей, приветствовавших их возвращение.

Когда вожди уселись вокруг огня совета, воины принесли трубку мира и подали ее сначала охотникам, которые молча покурили несколько минут.

Когда трубка несколько раз обошла кругом всех присутствовавших, Единорог обратился к Валентину и сказал речь:

– Кутонепи великий охотник, – начал индейский вождь, – Он часто охотился на бизонов в равнинах Рио-Пуэрко… Вождь расскажет ему, какие он сделал распоряжения, и попросит охотника высказать свое мнение.

– Это бесполезно, вождь, – отвечал Валентин, – бизон – друг краснокожих, и команчи прекрасно знают и сами, как надо на него охотиться… Я хотел бы предложить вопрос моему брату.

– Охотник может говорить, мои уши открыты.

– Сколько времени пробудет вождь на охоте со своими юношами?

– Около восьми дней… Бизоны пугливы… Мои юноши окружают их, но им не удастся пригнать их в нашу сторону раньше, чем через четыре или даже через пять дней.

Валентин сделал радостное движение.

– Хорошо, – сказал он. – Мой брат уверен в этом?

– Да.

– Сколько воинов оставил вождь здесь при себе?

– Около четырехсот. Остальные все рассеялись по равнине, чтобы известить о приближении бизонов.

– Хорошо. Если мой брат желает, я устрою ему через три дня прекрасную охоту.

– А! – вскричал вождь. – Разве брат мой выследил дичь?

– Да, – отвечал Валентин, улыбаясь. – Пусть брат мой не беспокоится, я обещаю ему богатую добычу.

– Хорошо. О какой же дичи говорит мой брат?

– Я говорю о гачупинах… Через два дня их очень много соберется в недалеком расстоянии отсюда.

– О-о-а! – произнес команч, глаза которого заблестели при этом известии. – Мои юноши будут охотиться на них… Я прошу моего брата сказать мне все!..

Валентин покачал головой.

– Мои слова может слышать только один вождь, – отвечал он.

Единорог, не возражая ни единым словом, сделал знак, и все остальные индейцы молча встали и вышли из палатки.

Охотник, Курумилла и Единорог остались одни у огня.

Тогда Валентин объяснил вождю команчей в мельчайших подробностях задуманный им план, для выполнения которого ему была необходима помощь индейских воинов.

Единорог внимательно слушал его, не говоря ни слова.

– Что думает об этом мой брат? – спросил охотник, устремив вопросительный взгляд на невозмутимое лицо вождя.

– О-о-а! – отвечал последний, – бледнолицый охотник очень хитер, Единорог сделает все, что он хочет.

Этот ответ очень обрадовал Валентина.

ГЛАВА XX. Охота на диких лошадей

Дон Мигель Сарате и оба его друга прибыли на асиенду де-ла-Нориа очень поздно. Навстречу им вышли дон Пабло и донна Клара. Их очень обрадовало прибытие французского миссионера, к которому они питали большое уважение и искреннюю дружбу.

Несмотря на все свои старания, брат Амбросио не мог приобрести симпатий сына и дочери асиендадо, которым он инстинктивно внушал тот страх, смешанный с отвращением, какой люди обыкновенно испытывают при виде пресмыкающегося.

Донна Клара, несмотря на свою религиозность, доходила в этом отвращении даже до того, что исповедовалась и приобщалась только тогда, когда отец Серафим, что было очень редко, являлся к ним провести несколько дней на асиенде.

Брат Амбросио был слишком хитер и старался делать вид, что совсем не замечает того впечатления, которое он производил на детей асиендадо, и когда заходила об этом речь, он приписывал это застенчивости и равнодушному отношению к религиозным вопросам, тогда как на самом деле все это вызывалось исключительно одним презрением к его личности.

Зато в глубине своего сердца он ненавидел как дона Мигеля, так и донну Клару. Но еще больше ненавидел он миссионера, которому он не раз ставил западни с целью погубить его.

Но, по воле Провидения, отцу Серафиму всегда удавалось счастливо избавиться от опасности. Несмотря на все хитрости капеллана и любезное предложение им своих услуг при встречах с миссионером, последний отлично видел все козни мексиканского монаха. Отец Серафим своим чистым сердцем ясно видел, какая порочная душа скрывается под этим кажущимся добродушием и притворным благочестием, и держался настороже и тщательно наблюдал за этим человеком.

Дон Мигель оставил своих детей с миссионером, которым они сейчас же завладели и увлекли с собой, осыпая его ласками и доказательствами дружбы.

Асиендадо вместе с генералом Ибаньесом удалился к себе в кабинет.

Здесь они прежде всего составили список лиц, которых им следовало пригласить на охоту, или, лучше сказать, список лиц, от которых обещал их освободить Валентин, хотя они наверняка и не знали, кого именно имел он при этом ввиду.

Затем генерал сел на лошадь и лично отправился приглашать гостей.

Дон Мигель тоже не остался без дела, он командировал с десяток пеонов и вакерос разыскивать диких лошадей и затем осторожно согнать их к избранному им для охоты пункту.

Генерал Ибаньес блестяще выполнил свою миссию – он не только нигде не услышал отказа, но, наоборот, все с радостью изъявили согласие принять участие в охоте.

На следующий вечер приглашенные начали уже съезжаться на асиенду.

Дон Мигель, принимая гостей, всеми силами старался доказать им, какое они доставляют ему удовольствие своим посещением.

В числе гостей оказались: губернатор, генерал Итурес, дон Лусиано Перес и еще семь или восемь, так сказать, второстепенных сановников.

На восходе солнца целый отряд, состоящий из сорока всадников, покинул асиенду и направился в сопровождении хорошо экипированных и вооруженных вакерос к месту, назначенному для охоты.

Для охоты была выбрана обширная равнина на берегу Рио-дель-Норте, куда в это время года обыкновенно заходили дикие лошади.

Отряд охотников имел странный и в то же время живописный вид благодаря блестящим костюмам лиц, входивших в состав отряда, а также и благодаря убранству лошадей, сбруя которых сияла золотом и серебром.

Выехав из асиенды часов около четырех утра, отряд к восьми часам утра достиг купы деревьев, где по распоряжению дона Мигеля были разбиты палатки и приготовлены столы для того, чтобы освежиться и позавтракать перед охотой.

Всадники, которых порядком успела уже утомить непрерывная четырехчасовая езда верхом, испустили крики радости при виде палаток.

Мужчины поспешили спрыгнуть с лошадей, а затем примеру их последовали и дамы, так как в охоте принимали участие также и дамы, в числе которых находились жены губернатора, генерала Итуреса и донна Клара, и все весело уселись за столы.

К концу завтрака прибыл дон Пабло Сарате, который еще накануне вечером отправился узнать, что удалось сделать вакерос.

Он привез известие, что вакерос напали на следы лошадей – они видели большую манаду, которая проходила по равнине Койотов, и если охотники хотят иметь успех, они должны ехать сейчас же на охоту.

Это известие только увеличило охотничий пыл собравшегося на охоту общества. Дам оставили в лагере под охраной десятка хорошо вооруженных пеонов, а все мужчины умчались галопом разыскивать лошадей.

Равнина Койотов тянулась на громадное пространство вдоль берегов реки.

Там и сям возвышалось несколько лесистых холмов, до известной степени украшавших развертывающуюся перед зрителями картину долины, где в высокой траве всадники исчезали почти до пояса.

Когда кавалькада подъехала к равнине, дон Мигель велел сделать остановку, чтобы посоветоваться и выслушать донесение главного вакеро.

Дикие лошади, которые в настоящее время водятся в американских пустынях, а в частности и в Мексике, происходят от лошадей, привезенных с собой Кортесом. Судя по этому, можно сказать, что это чистокровные скакуны, так как в ту эпоху в испанской кавалерии были только арабские лошади.

Лошади эти размножились страшно, и теперь нередко можно встретить манады в двадцать и даже в тридцать тысяч голов.

Роста мустанги небольшого, но очень сильны и неутомимы. Оценить этих лошадей по достоинству может только тот, кто их видел, а иначе все рассказы о них покажутся прямо-таки невероятными.

Мустанги, не зная устали, могут пробежать громадное расстояние. Мастью они очень мало разнятся от обыкновенных, или домашних лошадей, но только зимой шерсть отрастает у них гораздо длиннее, чем у наших лошадей и завивается барашком, а с наступлением весны мустанг снова принимает свой обыкновенный вид.

Американские мустанги очень легко поддаются какой угодно дрессировке и вообще, пойманные, они очень скоро привыкают к седлу.

Мексиканцы очень грубо обращаются со своими лошадьми. Они ездят на них целыми днями и даже не заботятся о том, чтобы накормить и напоить их дорогой, они дают им корм – порцию маиса, и поят их только уже на биваке, а затем предоставляют им бродить целую ночь, не заботясь больше о них.

Мексиканцы поступают таким образом со своими лошадьми вовсе не из жестокости, потому что всадники очень любят своих скакунов, которые в известный момент могут спасти им жизнь, а, по-видимому, такая система обращения, невозможная в Европе, вполне пригодна для этих лошадей, которые чувствуют себя при этом гораздо лучше, чем если бы о них стали заботиться как следует.

Старший вакеро, завидев асиендадо, поспешил к нему с докладом.

Манада в тысяч десять голов спокойно паслась на равнине вместе с несколькими бизонами и ланями всего в десяти милях от них.

Охотники взобрались на холм, с вершины которого им легко было рассмотреть на горизонте бесчисленное множество лошадей, живописно разбившихся на группы и, по-видимому, даже не подозревавших об угрожающей им опасности.

Чтобы охотиться на диких лошадей, надо быть, как мексиканцы, настоящими кентаврами.

Выслушав доклад вакеро, дон Мигель тут же устроил совет, в котором приняли участие все охотники.

Охотники решили образовать то, что в Мексике называется великим кругом, то есть окружить мустангов. Заключается это в том, что самые искусные наездники разбиваются на небольшие группы и становятся на известном расстоянии одни от других таким образом, чтобы образовать огромный круг.

Мустанги очень осторожны и пугливы. Они так чутки, что достаточно малейшего дуновения ветерка, чтобы донести до них запах испарений их врагов и заставить их умчаться с головокружительной быстротой.

Поэтому охотники должны действовать с величайшей осмотрительностью и принять все необходимые предосторожности, если хотят захватить их врасплох.

Когда были окончены все приготовления и охотники разбились на группы, все соскочили с седел и, таща за собой за поводья свою верховую лошадь, чуть не ползком стали пробираться в высокой траве для того, чтобы как можно больше сузить круг.

Охотники показали себя людьми, знающими свое дело, и манада начала проявлять некоторые признаки беспокойства только тоща, когда охотники успели уже довольно заметно стянуть круг.

Мустанги, которые до сих пор спокойно паслись, подняли головы, насторожили уши и заржали, втягивая воздух.

Затем они вдруг собрались в кучу, образовали компактную массу и направились мелкой рысцой по направлению к лесу хлопчатника, росшему по берегу реки.

Охота началась.

По знаку дона Мигеля шестеро хорошо вооруженных вакерос помчались во весь опор навстречу манаде, свистя своими лассо над головами.

Лошади, испуганные появлением всадников, повернули назад и помчались в противоположном направлении.

Но каждый раз, как они пытались пересечь границу круга, образуемого охотниками, навстречу им вылетали всадники и заставляли их отступать.

Надо хоть раз видеть эту охоту в прериях, чтобы составить себе ясное понятие о том великом зрелище, какое представляют собой эти благородные животные с горящими глазами, пенящимся ртом, гордо поднятой головой и распущенной по ветру гривой, стараясь найти выход из этого заколдованного круга.

В этом зрелище есть что-то опьяняющее, увлекающее людей даже самых флегматичных.

Вскоре измученные своими врагами мустанги дошли уже до того, что начали метаться как безумные. Тогда дон Мигель подал знак, и круг распался на определенном месте. Мустанги лавиной ринулись в разверзшееся перед ними отверстие, опрокидывая и разбивая все встречавшиеся им на пути препятствия.

Но тут-то их и ожидали охотники.

Мустанги, спасаясь бегством, даже и не подозревали, что дорога, по которой они устремились, шла постепенно сужаясь, а это грозило им неизбежной гибелью или, лучше сказать, пленом.

На вопрос, почему именно, необходимо сказать следующее. Охотники, открывая дорогу лошадям, искусно направили всю манаду ко входу в каньон, находившийся между двумя довольно высокими холмами. В конце этого оврага вакерос устроили из толстых пятнадцатифутовых кольев, вбитых в землю и крепко связанных веревками, свитыми из лыка, громадный кораль, куда мустанги и влетели, не подозревая даже о существовании загона.

Меньше чем за секунду кораль был уже полон.

Тогда часть охотников смело устремилась навстречу манаде и, рискуя жизнью, пересекла ей дорогу, а остальные охотники принялись загораживать вход в кораль.

В кораль попалось сразу около полутора тысяч великолепных диких лошадей.

Благородные животные с гневным ржанием кидались на стены ограды и грызли колья зубами.

Наконец они осознали бесполезность своих усилий и в изнеможении улеглись.

Они были побеждены и признали свое бессилие.

А в это время в овраге начиналась последняя борьба между охотниками и остальной частью манады. Лошади, стесненные в этом узком пространстве, делали невероятные усилия, чтобы открыть себе проход и снова бежать.

Они ржали, брыкались и яростно рвали все, что подходило к ним достаточно близко, пока, наконец, охотникам не удалось заставить их повернуть назад, и они кинулись на равнину со стремительностью лавины.

Несколько вакерос были сбиты и растоптаны под ногами лошадей, причем двое из них получили такие серьезные раны, что их подняли без чувств.

Дон Пабло Сарате со всем пылом юности увлекся до того, что влетел в самую средину манады. Вдруг лошадь его получила удар, который сломал ей правую переднюю ногу, и покатилась наземь, увлекая за собой и своего всадника.

Охотники издали крик ужаса и тревоги: молодому человеку грозила опасность быть растоптанным обезумевшими от страха и ярости мустангами.

Дон Пабло поднялся с быстротой молнии и, схватившись за гриву первой попавшейся лошади, вскочил ей на спину, где и остался стоять на коленях. Лошади были до такой степени прижаты одна к другой, что всякое другое положение было невозможно. Тогда произошла странная вещь, неслыханная борьба между лошадью и всадником.

Благородное животное, придя в ярость, начало бесноваться. Лошадь становилась на дыбы, била задом, но все было напрасно – дон Пабло твердо продолжал сидеть на своем месте.

Пока он находился в овраге, лошадь, стесненная подругами, не могла проделать все, что хотела, чтобы избавиться от бремени, которое она несла, но как только она очутилась на равнине, она подняла голову, сделала один за другим несколько скачков в сторону и неожиданно кинулась вперед с такой быстротой, что у молодого человека захватило дыхание.

Дон Пабло уселся верхом, сильно сдавливая коленями вздымавшиеся бока скакуна. Он снял с себя галстук и приготовился сыграть последнюю сцену этой драмы, грозившей окончиться для него трагически.

Но тут лошадь изменила тактику и полетела по прямой линии к реке, как бы твердо решив лучше утопиться вместе со своим всадником, чем дать ему победить себя.

Охотники следили с интересом, смешанным со страхом, за всеми перипетиями этой бешеной скачки, как вдруг лошадь еще раз изменила намерение и поднялась на задние ноги, чтобы упасть навзничь вместе со своим всадником.

Охотники издали крик тревоги. Дон Пабло крепко уцепился за шею животного и в ту минуту, когда оно собиралось запрокинуться, он с поразительной ловкостью завязал ей глаза своим галстуком. Лошадь, внезапно ослепленная, снова опустилась на ноги и остановилась, дрожа от ужаса. Тогда молодой человек соскочил на землю, приблизил свое лицо к голове лошади и дунул ей несколько раз в ноздри, тихонько почесывая лоб. Эта операция продолжалась не более десяти минут, лошадь отдувалась и храпела, не смея двинуться с места.

Мексиканец снова вскочил на лошадь и снял ослеплявший ее платок. Лошадь стояла точно одуревшая: дон Пабло укротил ее6868
  Этот способ укрощать лошадей хорошо известен индейцам. (примеч. автора)


[Закрыть].

Все поспешили к молодому человеку, который, гордо улыбаясь, принимал сыпавшиеся ему со всех сторон поздравления.

Дон Пабло спрыгнул с лошади, подозвал вакеро, и тот надел на нее уздечку. Сам же молодой человек направился к отцу, который горячо поцеловал его.