Текст книги "Форт Дюкэн"

Автор книги: Густав Эмар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

Затем я побежала в свою комнату и заперлась там на тройной замок, после чего уже подошла к окошку и слегка приподняла занавеску. Всадник все еще не трогался с места; он, по-видимому, никак не мог прийти в себя от всего случившегося. Мои слова буквально ошеломили его. Наконец, он быстро поднял голову и повернулся лицом к ферме. Лицо его было бледно и взволновано. Подумав несколько минут, он, казалось, принял какое-то решение, и, пришпорив лошадь, как вихрь понесся вперед. Я долго следила глазами за этой бешеной скачкой. Затем занавеска моею окна опустилась.

Я принялась плакать, сама не зная почему, и в то же время мне было так хорошо одной в комнате, где я, замечу кстати, просидела взаперти весь этот день. Я мечтала

О чем?

Тогда я не сумела бы ответить, а теперь я жалею, что слишком хорошо знаю, о чем я мечтала тогда.

Леона замолчала.

Ее приятельница предоставила ей полную свободу погрузиться на некоторое время в прошлое, воспоминание о котором так глубоко запечатлелось у нее в сердце.

Пробило два часа. Снаружи ураган свирепствовал, казалось, еще с большей силой. Графиня де Малеваль, до сих пор с величайшим вниманием слушавшая рассказ подруги своего детства, держала ее руки в своих и когда почувствовала, что та ослабла, стала нежно целовать их и тихим и сочувствующим голосом прошептала:

– Мужайся!

На этот раз Леона, казалось, была близка к обмороку.

С полузакрытыми глазами, с беспомощно запрокинутой назад головой, с побледневшим осунувшимся лицом, она не шевелилась и сидела, как мраморная статуя.

Графиня, сильно напуганная состоянием своей приятельницы, решила, что ей необходимо дать чего-нибудь возбуждающего; она поднялась с места и выпустила ее руки.

– Куда ты идешь? – спросила Леона тихим и едва внятным голосом.

– Взять флакон с эфиром, – отвечала Камилла.

– Нет, это бесполезно, я чувствую себя лучше, благодарю.

– Может быть, тебе было бы лучше прилечь отдохнуть немножко? Ты, должно быть, страшно измучена.

– Нет, я должна сегодня же ночью окончить мой рассказ, друг мой; если я не сделаю этого сегодня, я уже не в силах буду продолжать его потом.

– Да, ты права, мой друг, лучше покончить с этим раз и навсегда, – сказала графиня, обнимая ее.

Прошло еще несколько минут. Молодая женщина превозмогла свою временную слабость. Лихорадочная краска залила ее лицо, и кровообращение восстановилось. Затем она продолжала свой рассказ слабым, дрожащим голосом, который, впрочем, постепенно становился все тверже.

– Я остановилась, дорогая, потому, что дошла до конца счастливого периода моей жизни. Я без содрогания не могу приступить к описанию обрушившихся на меня несчастий. Ты должна понять, Камилла, что чистые и тихие воспоминания детства еще сильнее заставили меня почувствовать всю горечь моего настоящего положения.

Прошло две недели с того утра, как я так случайно повстречала г. де Гриньи. Я не видела его больше.

Никто не говорил мне о нем, а я не смела расспрашивать окружавших меня крестьян.

Необъяснимое чувство стыдливости сковывало мне уста каждый раз, когда я хотела произнести его имя.

Встреча с ним много способствовала моему преждевременному развитию, я из ребенка как-то незаметно превратилась в женщину.

Однажды утром, блестевшая позолотой карета, запряженная четверкой гнедых коней, остановилась перед дверью фермы.

Один из лакеев, стоявших на запятках, спрыгнул на землю и отворил дверцу кареты.

При виде кареты мой молочный отец, его жена и дети бросились вон из комнаты и почтительно выстроились все перед фермой. А я спряталась в своей комнате и смотрела из-за занавески. Я чувствовала какую-то тоску и беспокойство; мрачные предчувствия волновали меня, и я была убеждена, что в моей жизни должна произойти большая перемена.

Из кареты вышел господин средних лет с величественными чертами лица, с благородной и элегантной осанкой, обнаруживавшей высокопоставленное лицо. Господин этот ласково ответил на почтительные поклоны семьи моего молочного отца и вошел в дом.

Сердце хотело выпрыгнуть у меня из груди, я была бледна и дрожала; я никогда не видела отца, а между тем, при виде этого богатого джентльмена с широкими орденскими лентами, перед которым все так низко кланялись, я узнала в нем своего отца.

Я слышала, что кто-то быстро поднимался по лестнице, которая вела ко мне в комнату, и затем тихонько постучался в дверь.

– Кто там? – спросила я, опираясь на стул: я почувствовала вдруг такую сильную слабость, что едва держалась на ногах.

– Отворите барышня, – отвечал голос моей кормилицы, – отворяйте поскорей.

Я отворила. Моя кормилица почтительно отступила в сторону, давая дорогу следовавшему за ней незнакомцу. И вот неизвестный мне господин, который минуту тому назад вышел из кареты, вступил в мою комнату. При виде его какое-то необъяснимое чувство бросило меня к нему, я упала к нему в ноги, схватила его руки, покрывала их поцелуями и, захлебываясь от слез повторяла:

– Отец! Отец!

Герцог де Борегар – это действительно был он – ласково поднял меня с колен, с глазами полными слез одну минуту смотрел он на меня, а затем крепко прижал меня к груди.

– Наконец-то! Дочь моя! – вскричал он с нежностью и с такой радостью, что я разразилась еще большими рыданиями, хотя в то же время я никогда не чувствовала себя счастливее.

Герцог преодолел свое волнение и подвел меня к креслу.

– Сядьте, мадемуазель, – сказал он кротко, – вы должны оправиться от этого, действительно, неожиданного сюрприза, который я сделал вам.

Он приказал удалиться моей кормилице и сел рядом. Несколько минут отец молча смотрел на меня. Лицо его было бледно; слезы медленно текли по его щекам, а он и не думал их скрывать.

– Как похожа она на мать! – прошептал он с глубоким вздохом.

Я с улыбкой смотрела на него; лицо его сделалось бледно и строго.

Увы! Это размышление, вместо того, чтобы послужить в мою пользу, только повредило мне: оно вновь пробудило в нем сожаление о понесенной им утрате и вновь возбудило в нем антипатию ко мне.

– Вы видите меня в первый раз, – начал он ледяным тоном. – Кто вам сказал, что я ваш отец?

– Мое сердце, – взволнованно отвечала я.

С минуту длилось молчание. Я дрожала как в лихорадке.

– Дочь моя, – продолжал он, подавляя вздох, – по причинам, которые вы узнаете позже, мне нужно было удалить вас от себя. В настоящее время, – прибавил он печально, – этих причин не существует уже больше. Я решил сам приехать за вами, чтобы вернуть вас в то общество и дать вам то положение, на которое вы имеете право благодаря вашему имени и рождению. Приготовьтесь следовать за мною, но не в замок, а в монастырь, где вы должны закончить свое образование, на которое, к сожалению, до сих пор не было обращено должного внимания. Мы скоро отправимся.

– Сейчас, милостивый государь? – прошептала я. Мой отец кротко улыбнулся.

– Нет, дочь моя, – отвечал он, – я не хочу увозить вас так… Я вам даю два часа времени, чтобы вы могли проститься с теми, которых вы любите и которые заботились о вас в детстве; я не хотел бы, чтобы вы показали себя неблагодарной по отношению к ним. Они были добры к вам, любили вас, как свое дитя, и вы должны поблагодарить их. Идите, я вам даю на это целых два часа, а сам пока побеседую с вашими воспитателями и постараюсь отблагодарить их по заслугам.

Я хотела снова поцеловать руку отца, но он привлек меня к себе и крепко обнял, а затем отворил дверь. Я убежала так быстро и так легко, точно у меня за спиной были крылья.

Куда я шла? Этого я и сама не знала. Я повиновалась непреодолимому чувству увидеть еще раз все места, где протекло мое безмятежное и счастливое детство; я шла сказать последнее прости птицам, которых я так любила, ручейку, где я часто утоляла жажду, деревьям, под тенью которых я часто сиживала, – одним словом, всему, что я так любила. Буду ли я в новом, неизвестном мне мире, куда я готовилась вступить, так же счастлива и свободна, как в деревне, в этом забытом уголке, где безмятежно до тех пор текла моя жизнь? Я шла куда глаза глядят, рвала попадавшиеся на дороге цветы, разговаривала с деревьями, с птицами, как вдруг на повороте одной тропинки я столкнулась лицом к лицу с молодым человеком Я вскрикнула от удивления, – это был барон де Гриньи.

Он почтительно поклонился мне.

– Простите ли вы меня когда-нибудь, мадемуазель! – проговорил он, видимо, сильно взволнованный, – я знаю, что я жестоко провинился перед вами моей грубой и неуместной выходкой, но, тем не менее, я надеюсь на вашу доброту.

– Милостивый государь, – отвечала я, покраснев, как и в первый раз, когда я встретилась с ним.

– Скажите мне всего одно только слово, скажите мне:

«Прощаю!» – продолжал он пылко, – если вы не хотите сделать из меня самого несчастнейшего из людей. Если вы не простите меня теперь, вы этим навсегда лишите меня возможности видеть вас. Не будьте же так жестоки и смилуйтесь надо мной.

– Вы желаете, чтобы я вам простила? – отвечала я, опуская глаза и краснея, как вишня, – хорошо, я согласна простить вас, милостивый государь, и это тем охотнее, что мы видимся с вами в последний раз. По крайней мере, я так думаю!

– Что хотите вы сказать этими словами, мадемуазель? – вскричал он с волнением.

– Я уезжаю, милостивый государь, – отвечала я просто. – Мой отец берет меня к себе.

– А! – проговорил он с видимым удовольствием, – наконец то, вы возвратитесь в свою семью!

– Увы! Нет! – прошептала я. – Отец решил, что я должна сегодня же поступить в монастырь.

Молодой человек побледнел, зашатался и готов был упасть.

– Боже мой! – воскликнул он с тоской. – Неужели я нашел вас для того, чтобы потерять снова!

Я была беззаботным, веселым ребенком, не имевшим никакого понятия о том, что так печалило моего собеседника, однако, печаль красивого юноши показалась мне такой искренней, его горе таким глубоким, что я невольно почувствовала себя растроганной, и мне захотелось утешить его.

– Зачем говорить так! – заметила я ему с притворной веселостью, – ведь, если я не ошибаюсь, вы, кажется, друг моего брата?

– Правда, – сказал он, поднимая голову, – значит, вы мне позволите видеться иногда с вами, мадемуазель?

– Я не имею никакого права ни позволять, ни запрещать вам что-нибудь, милостивый государь, и, кроме того, – прибавила я с легкой иронией, – я еду в монастырь, а не в замок. Я ведь уже говорила вам это.

– В монастырь! Правда! – сказал он в отчаянии, ударяя себя по лбу. – В какой?

– Не знаю.

– О! Я узнаю! – проговорил он с жаром, – узнаю во что бы то ни стало! Вы простили меня, благодарю вас, мадемуазель. Я уношу с собой счастье всей моей жизни Вы добры, вы сжалились надо мной! Ничто не может мне помешать увидеть вас вновь! До свидания, мадемуазель, до свиданья!

Произнеся эти слова с такой экзальтацией, которая почти испугала меня, молодой человек бросился бежать от меня и скоро скрылся из виду.

Я ничего не понимала и была почти уверена, что он сошел с ума. Эта неожиданная встреча вызвала во мне странное, непостижимое волнение, и я в глубоком раздумье повернула на зад на ферму.

Два часа прошли очень быстро. Я простилась с семьей моей кормилицы; сердце мое сильно ныло при расставании с этими честными людьми, любившими меня так искренно и плакавшими при прощании со мною Андрэ, о котором я уже тебе говорила, захотел непременно ехать со мной. По моей просьбе отец согласился взять его, и – чего я, признаюсь, даже не ожидала – назначил его состоять исключительно в моем распоряжении. Бедный мальчуган не помнил себя от радости; меньше чем в десять минут он собрал в узелок свои скромные пожитки и весело уселся на козлы рядом с кучером.

Отец пригласил в замок всех родственников, и я была официально представлена всей семье. Тут же я увидела в первый раз моего брата Филиппа, тогда он был красивым молодым человеком, с надменным лицом, едва пробивающимися усиками и с орлиным взором. Он с жаром поцеловал меня и, по видимому, был очень рад увидеть меня. Через два дня после этого я была уже в монастыре.

Этот монастырь, моя дорогая, ты знаешь так же хорошо, как и я. С этого времени началась наша неизменная дружба, в которой мы поклялись…

– И которая, – перебила ее графиня, – и в настоящее

время так же сильна, как и в первые годы, неправда ли, моя Леона?

– Разве мое присутствие в этой комнате не доказывает этого, дорогая Камилла?

– Да, совершенно верно… но продолжай дальше, моя прелесть, только пропусти наше пребывание в монастыре, потому что тут ты не будешь в состоянии рассказать мне что-нибудь новое, – отвечала графиня.

– Злая!

– О! Не станем поднимать свои старые споры.

– Ты помнишь?

– Все.

– И твою ревность?

– По поводу твоей близкой дружбы с Герминой де Гриньи, сестрой барона.

– Дружба, которая подчас была тяжела для меня благодаря ни на чем не основанной ревности некой Камиллы, которая так же страстно отдавалась своим привязанностям, как и ненависти.

– И которая осталась такой же и в настоящее время! – отвечала графиня де Малеваль, улыбаясь как-то загадочно.

– Ты помнишь, что для того, чтобы разогнать облако, омрачившее нашу дружбу, я должна была рассказать тебе историю любви ко мне барона де Гриньи, объяснявшую мои отношения к его сестре.

– Которую ты сделала также и своей наперсницей.

– Да, – отвечала Леона со вздохом. – Арман сдержал свое слово. Под предлогом свиданий с сестрой он получил доступ в нашу приемную. Благодаря Гермине никто, за исключением тебя, даже и не подозревал истины. К тому же, в нашей любви не было ничего предосудительного, кроме таинственности. Имя Армана было достойно моего. Ничто в будущем не могло помешать нашему союзу; мы любили друг друга, уверенные, что в недалеком будущем наши отцы дадут согласие на наш брак. Но, увы! Вышло совсем иначе. Мечты, которыми мы так убаюкивали себя, грубо разбились о печальную действительность.

Глубокий вздох вырвался из груди Леоны, она опустила голову и задумалась.

– Ну, полно! – проговорила тихо Камилла, целуя ее. Леона выпрямилась, огонь сверкал в ее глазах.

– Ты права, – отвечала она твердым голосом, – выслушай же мою исповедь до конца. Мне было семнадцать лет, когда мой отец внезапно взял меня из монастыря под предлогом, что мое образование закончено и для меня настало время вступить в свет.

Через два дня после моего приезда в замок отец дал бал, куда была приглашена вся знать провинции. Барон де Гриньи тоже был на этом балу. Сестра сказала ему о моем выходе из монастыря, и он поспешил ответить согласием на присланное ему приглашение, как и всем вообще местным дворянам, принадлежавшим к обычным посетителям замка.

Танцуя со мною, барон объявил мне о своем намерении немедленно просить у моего отца моей руки. Я стала отговаривать его от такой поспешности, ничем в сущности не мотивированной, но барон печально покачал головой и отвечал мне:

– Дорогая Леона, я понимаю, насколько эта поспешность кажется вам несвоевременной, потому что вы только что вернулись в свою семью, но, сам не знаю почему, у меня являются мрачные предчувствия и я просто дрожу от страха за наше счастье. В обществе ходят слухи… впрочем, вам совершенно бесполезно их знать. Словом я думаю, что мне даже необходимо предупредить события и поторопиться с предложением.

– Что хотите вы этим сказать? – воскликнула я с беспокойством, вызванным странным тоном его слов. – Я не понимаю вас, объясните мне Бога ради!

– Не настаивайте, умоляю вас. Вам лучше всего ничего не знать, – сказал он печально.

– Заклинаю вас, – отвечала я с мольбой, – скажите мне!

– Вы требуете этого?

– Умоляю вас!

– Хорошо. Пусть будет по-вашему, – прошептал он с горечью. – Говорят, что ваш отец хочет выдать вас замуж за маркиза де Буа-Траси!

– О! – проговорила я с презрением, – не может быть, вы просто бредите! Каким образом мой отец, помешанный на благородстве, может согласиться на такой неравный брак!

– Он маркиз! – сказал Арман со злой иронией.

– Но это ровно ничего не значит. Он – сын откупщика, разбогатевшего благодаря рискованным спекуляциям… его презирают все.

– Очень возможно, – заметил он с грустной настойчивостью, – но этот человек обладает восемью или десятью миллионами.

– Так что же из этого! Мой отец, я уверена, никогда не согласится породниться с денежным мешком, как бы толст он не был!

– Вы молоды, вы почти дитя, дорогая моя Леона, и не знаете самых первых условий жизни.

– Какое мне дело до жизни? Я люблю вас, Арман, одного вас, и…

– Бедная Леона! – сказал он, вздохнув, – как вы мало знаете жизнь! Так узнайте же всю правду! Лучше вы будете знать всю жестокую истину, чем оставаться дольше в заблуждении; мне тяжело обвинять вашего отца перед вами, но так как вы сами вызвали меня на это объяснение, то в ваших же интересах вы должны узнать все подробно и должны теперь же решить, как вам следует поступить. Говорят, заметьте, что я сообщаю вам одни только слухи, говорят, что герцог де Борегар разорен!

– Разорен! – вскричала я. – Он? Мой отец?

– Да. Я даже и сам знаю, что несколько времени тому назад он понес очень большие потери; другие причины, о которых я должен умолчать и которых вы не поймете и не в силах оценить благодаря вашему полному неведению жизни, ускорили или, лучше сказать, докончили разорение вашего отца, который находится теперь в страшно стесненных обстоятельствах!

– О! Это невозможно!

– Увы! – продолжал он, – положение графа де Борегар еще более ужасно, чем я вам говорю, и чего вы даже и подозревать не можете.

– Но, – спросила я его с тоской, – что же общего имеет маркиз де Буа-Траси с разорением моего отца?

– Маркиз де Буа-Траси, моя бедная и милая Леона, – прошептал он раздирающим сердце голосом, – в настоящее время состоит единственным кредитором герцога – он тайно, через посредство одного человека, скупил все его векселя.

– А велик долг?

– В общей сложности долгов больше двух миллионов ливров, – отвечал барон, опуская глаза, и так тихо, что я едва могла расслышать его слова.

Несмотря на мое полное невежество в денежных делах, я почувствовала, что силы покидают меня и, если бы Арман не поддержал меня, я упала бы на паркет.

Но сильное горе сейчас же вызвало и реакцию.

Послышались шаги.

– Вот мой отец, – сказала я барону довольно твердым голосом, хотя уверена, что не была бы в состоянии выговорить хоть одно слово за минуту перед тем, – ни слова более.

– А мое предложение? – прошептал он мне на ухо. – Согласитесь на него, умоляю вас; нам во что бы то ни стало нужно узнать решение вашего отца.

– Завтра, непременно.

В эту минуту в комнату к нам вошел герцог. Слегка поклонившись барону, он взял меня за руку и заставил следовать за собой в другой салон и здесь, без всяких предисловий, не дав мне опомниться, подвел меня к человеку лет пятидесяти, превосходно одетому, довольно обыкновенные черты которого отличались, впрочем, некоторой правильностью.

– Милое дитя, – сказал он, – позволь мне представить тебе маркиза де Буа-Траси, моего лучшего друга.

Когда я услышала эти слова, меня охватило такое невыразимое горе, что я пошатнулась и побледнела, как мертвец.

– Боже мой! – вскричал маркиз, бросаясь ко мне, мадемуазель дурно.

Звук этого голоса окончательно добил меня, и, как бы подтверждая его слова, я упала в обморок.

Отец велел отнести меня в мою комнату и отдать на попечение моей горничной. Бал расстроился, все разъехались. Было два часа ночи, когда отец явился ко мне и вошел в мою спальню.

Я лежала на кушетке; я пришла в себя только полчаса тому назад и плакала.

Отец с минуту молча смотрел на меня, затем сел возле меня и взял мою руку.

– Вы страдаете, моя дочь, – сказал он мне, – что с вами? Я не отвечала: что могла я сказать ему? Он нахмурил лоб.

– Нам нужно объясниться, – проговорил он, как бы разговаривая сам с собой, – и лучше теперь, чем потом. Выслушайте меня, дитя мое, вы узнаете мою волю, мое желание!

Слова эти были произнесены таким суровым тоном, что я задрожала от страха.

Отец продолжал:

– Дитя мое, – говорил он, – я взял вас из монастыря потому, что хочу выдать вас замуж.

– Выдать меня замуж! – вскричала я вне себя от горя.

– Да. Один из моих близких друзей, чрезвычайно богатый и уважаемый человек, сделал мне честь и просил у меня вашей руки; я дал ему слово. Союз этот желателен во всех отношениях. Приготовьтесь к свадьбе. Через два дня вы выйдете замуж за маркиза де Буа-Траси.

– О! – вскричала я с отчаянием, – этого не может быть! – А почему бы, скажите пожалуйста? – спросил отец холодно. – Неужели правда то, что я слышал? Вы любите другого и хотите сделаться его женой?

– А если бы и так? – сказала я таким твердым голосом, что это удивило его.

– Я был бы в отчаянии, – отвечал он мне сухо, – но я дал слово, и ничто и никто не может заставить меня взять его назад.

– Отец! – воскликнула я, бросаясь перед ним на колени, – заклинаю вас всем святым, не обрекайте меня на вечное несчастье. Я не знаю этого человека. Он втрое старше меня. Наконец, я не могу любить его!

– Вы сумасшедшая! – сказал он резко. – Встаньте!.. Встаньте! Какой же вы, однако, ребенок!

– Умоляю вас именем моей матери.

Отец побледнел и, видимо, стал колебаться. У меня блеснула надежда.

Я схватила его руки, целовала их и обливала слезами.

– Нет! – вскричал он вдруг, сурово отталкивая меня, – так надо! Через два дня вы сделаетесь женой маркиза.

С этими словами герцог вышел из комнаты, а я лежала на полу совершенно разбитая так неожиданно свалившимся на меня горем.

Горничные подняли меня и положили на постель. У меня началась нервная горячка с бредом.

Целый месяц была я между жизнью и смертью, но молодость взяла свое, и я стала выздоравливать.

С того дня как отец объявил мне свою волю, он не входил больше в мою комнату. Брат заходил несколько раз, но вместо того, чтобы, как я надеялась, найти в нем поддержку, я встретила в нем сильного союзника отца, так же, как и он, желавшего возможно скорейшего брака моего с маркизом. Для меня не было никакого выхода. И отец, и брат преследовали оба одну и ту же цель.

Свадьба, отложенная благодаря моей болезни, была окончательно назначена в ближайшее воскресенье. День моего выздоровления приходился в четверг – оставалось всего два дня.

От Армана не было никаких известий; я даже не знала, делал ли он моему отцу предложение или нет и каковы были последствия этого смелого шага.

Однажды вечером, когда я уже хотела ложиться спать, одна из моих горничных, помогая мне надевать пеньюар, вложила мне в руку записку, приложив палец к губам, как бы призывая меня этим к молчанию.

– От него! – прошептала она мне на ухо.

Оставшись одна, я развернула записку: она была, действительно, от Армана. Он умолял меня прийти на свиданье вечером в одиннадцать часов; он хотел проститься со мной. Он будет ждать меня в парке, подле голубятен.

Его просьба была так трогательна, письмо было так почтительно, моя любовь к нему так чиста и глубока, наконец, я чувствовала себя такой несчастной и покинутой всеми, что я, не колеблясь, решила сейчас же идти.

Было половина одиннадцатого; я быстро оделась вновь, накинула тальму и, не раздумывая долго, вышла из комнаты и прокралась в парк. Ночь была теплая, небо блистало звездами, замок был погружен в темноту; обитатели его спали или притворялись спящими. Ночь благоприятствовала нам.

Когда я пришла на место свиданья, пробило одиннадцать часов. В ту же минуту послышался легкий шум, и дверь, пробитая в стене парка, полуоткрылась.

Показался какой-то человек. Это был Арман. Он бросился передо мной на колени.

– Наконец-то, я вижу вас, Леона! – прерывающимся от волнения голосом сказал он. – Благодарю вас за то, что пришли и спасли меня от отчаяния!

– Увы! – отвечала я, – я поступила нехорошо, согласившись на это свиданье, которое только усилит наши страдания. Или вы не знаете, что через два дня я буду женой ненавистного мне человека?

– Да, это правда! – проговорил он мрачным голосом, вставая с колен. – О! Да будет проклят отец, решившийся отдать вас этому человеку!

– Арман, – сказала ему я, – нам суждено страдать.

– А между тем, – прошептал он через минуту, – если бы вы любили меня так, как я вас люблю, Леона, может быть, для нас еще не все было бы потеряно?

– О! Неужели вы сомневаетесь в моей любви?

– Нет, Леона, я не сомневаюсь в вашей любви; я боюсь, что у вас не хватит мужества, не хватит энергии.

– Говорите, что нужно сделать?

– Время дорого, Леона, выслушайте меня, мы должны спешить… Я просил вашей руки у отца, отдавал ему все свое состояние, он довольно грубо отказал мне. Я ушел с разбитым сердцем.

– Дальше? – сказала я едва внятным голосом.

– Остается только одна надежда на вас, – продолжал он, – все зависит от вас.

– О! Тогда все спасено!

– Не говорите, не выслушав меня до конца, Леона.

– Говорите, ради самого Неба! И если только это зависит от меня, я все сделаю.

– Нам остается всего только два дня. Этого времени для нас с избытком достаточно. Завтра в это же время вы придете сюда, нас будет ждать карета. Я повезу вас к себе. Священник обвенчает нас. Клянусь вам честным словом дворянина, что я сам отвезу вас к отцу, который тогда уже не в состоянии будет противиться нашему счастью и простит нас.

Я в полном отчаянии опустила голову.

– Леона, – продолжал он настойчиво, – дело идет о нашей любви! о нашем счастье!

– Увы! Я знаю, друг мой, – отвечала я с грустью, – но что же делать?

– Бежать!

– О, нет, никогда, мой друг! – вскричала я, внезапно выпрямляясь, – бежать мне? Невозможно! Я не хочу, чтобы вы после краснели за меня.

– Вы произнесли мой смертный приговор, Леона, вы никогда не любили меня! – воскликнул он вне себя от отчаяния. – Прощайте, вы свободны, – добавил он затем, низко кланяясь.

– Да! – проговорил чей-то насмешливый голос, от которого кровь застыла у меня в жилах, – да, мадемуазель де Борегар свободна! Но вы, барон де Гриньи, вы не свободны!

Кругом нас появились лакеи с зажженными факелами. Мой отец и брат выступили вперед. Первый был мрачен и молчалив. Второй – это он обратился с такими словами к Арману – второй насмешливо улыбался.

Мне казалось, что земля разверзлась предо мною. Я слушала и смотрела как во сне. Арман, наоборот, не казался ни взволнованным, ни изумленным.

– Ловушка! – проговорил он презрительно. – Признаюсь вам, – сказал он, оборачиваясь ко мне, – не знаю, кого мне обвинять в этом подлом предательстве!

– Это вы подлец и негодяй, барон де Гриньи! – крикнул мой брат.

Арман улыбнулся, вынул свою шпагу, переломил ее о колено и бросил к ногам герцога и маркиза де Борегар.

– Хорошо! Да, впрочем, не стоит ломать себе голову над выяснением этого обстоятельства. Может быть, это ловушка? Тогда убейте меня, господа! Или вы желаете драться со мной на дуэли? Согласен, но только не при ней! Теперь же позвольте мне пройти, а завтра я весь к вашим услугам.

И он холодно отстранил их.

Затем он обернулся ко мне.

– Леона, – сказал он мне, – вы не ответили еще мне.

– О! – вскричала я с тоской, – о, Арман! Зачем вы просите у меня согласия на то, на что я не могу согласиться? Бежать с вами – погибнуть в глазах света! Ах! Нет!.. Это невозможно! После такого скандала вы сами откажетесь назвать меня своею женой!

– Леона! Во имя Неба! От вас отнимают счастье всей вашей жизни… и осуждают на несчастную жизнь и меня!