Текст книги "Форт Дюкэн"

Автор книги: Густав Эмар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

Глава IV. НА «КРАСИВОЙ РЕКЕ»

Первые французы, попадая в Северную Америку, особенно восхищались красотами берегов реки Огио. Эту реку, причудливо извивающуюся по самой гористой части страны, богатой живописными видами, они назвали «Красивой рекой», и она сохраняла это название до тех пор, пока французы не покинули Канады.

Огио образуется из соединения двух рек, Манонгохела и Аллеганы, и, пробежав несколько сот миль и приняв в себя бесконечное множество притоков и ручьев, под названием Огио впадает в Миссисипи, которую индейцы называют Матерью вод.

Бесчисленное множество островов и островков, которыми усеяно ее русло, и очень быстрое течение, вследствие чего суда должны держаться только середины реки, – все это, вместе взятое, делает плавание по этой реке очень опасным.

Довольно высокие берега образуют длинную цепь холмов, прерываемых там и сям ровными и лесистыми долинами, изобилующими дичью.

Берега Красивой реки так же пустынны в настоящее время, как и в ту эпоху, к которой относится наш рассказ. В этих местах жили и живут почти исключительно одни кочующие племена. По временам в эти места заходят индейские охотники или лесные бродяги. Вот и все.

Мы не знаем, чем объяснить отсутствие оседлого населения в этой стране, изобилующей лесами, состоящими из деревьев наиболее ценных пород. Как бы там ни было, а можно с уверенностью сказать, что колонисты, если бы им вздумалось поселиться здесь, находились бы в самых благоприятных условиях, – им не пришлось бы влачить жалкое существование.

Почти в десяти милях от форта Дюкэна, среди густого леса, стоял скромный домик, выстроенный, по обыкновению всех колонистов, из толстых, едва отесанных бревен. Двухсотлетние или трехсотлетние деревья, перепутанные лианами, окружали его непроницаемым поясом и защищали лучше, чем всякие рвы и брустверы. В этом, в сущности, довольно небольшом домике имелось три окна, – неслыханная роскошь в этих пустынных местах. Окна эти, хотя и пробитые без всякой претензии на симметрию, до известной степени, служили украшением домика, выстроенного, очевидно, без участия архитектора. В окна были вставлены даже стекла, а изнутри они закрывались крепкими дубовыми ставнями. Крыша из маисовой соломы низко спускалась по краям, образуя нечто вроде навеса. Стен почти не было видно, их скрывали от глаз листья винограда и других вьющихся растений. Вправо и влево от двери, обитой железом, под тенью растений, образовавших род беседки, стояли большие дубовые скамьи.

Внизу, невдалеке от этого живописного и очаровательного приюта, протекала небольшая речка, капризно извивавшаяся под зеленым сводом и, в нескольких милях дальше, впадавшая в Аллегану. Кругом дома, на пространстве приблизительно трех гектаров, почти все деревья были вырублены и место из-под них вскопано заступом. В ста шагах от домика помещались сараи, где хранилось зерно, солома и вообще все съестные припасы владельцев домика. Между сараями и домом, ближе к последнему, приютился курятник, откуда доносилось кудахтанье штук двадцати кур. В конюшне, рядом с курятником, две сильные лошади с аппетитом уничтожали корм, доверху наполнявший ясли. Громадная свинья, окруженная полудюжиной поросят, с веселым хрюканьем плескалась в помоях; утки с громким кряканьем копошились в болоте, которое тянулось до самой реки. К столбу, вбитому у самого берега в песок, была привязана легкая из березовой коры пирога, где сушились различного рода сети. В заключение остается еще сказать, что перед дверью на солнце спали две великолепные охотничьи собаки – одна черная, а другая рыжая.

Внутреннее убранство домика напоминало обстановку ферм в Нормандии. То же самое расположение комнат; та же самая мебель. Все различие заключалось только в том, что пол здесь был деревянный, а не земляной или кирпичный, как во Франции. Печка одной стороной примыкала к стенке и отделяла кухню от залы, где обыкновенно проводили время хозяева домика. Затем, к зале примыкали еще две очень небольшие комнаты-спальни. Вся меблировка состояла, главным образом, из постели с занавеской из зеленой саржи, кропильницы и распятия в головах; затем, большой обеденный стол, потемневший от времени, несколько деревянных сундуков, в которых хранилось белье и платье, квашня, поставец с самой необходимой посудой, длинное старинное ружье, висевшее около очага, между пороховницей и мешочком, с пулями, словом, все, – кончая длинной трубкой с чубуком из дикой вишни и красными коленкоровыми занавесками на окнах, – напоминало до такой степени нормандскую жизнь, что, при некоторой доле воображения, можно было подумать, что находишься в окрестностях Диэппа или Кан.

Но об этом уединенном жилище рассказывались такие вещи, что всякий прохожий или колонист боязливо спешил пройти мимо него. Страх, который испытывали как бледнолицые, так и краснокожие любители чужой собственности при виде этого домика, охранял владельца его гораздо лучше, чем целый гарнизон.

На самом же деле, все эти слухи основывались только на россказнях досужих болтунов. Никто не знал ничего точно и в доказательство своих слов не мог привести ни одного факта. Кроме того, сама легенда, послужившая первой причиной мрачных слухов про этот уголок земли, была окружена такой таинственностью и притом она создалась так давно, что даже самый старший из колонистов и тот едва ли знал эту историю во всех подробностях. Когда спрашивали об этом, то в ответ обыкновенно только покачивали головой. Если же к тому, кто мог что-нибудь рассказать, начинали сильно приставать, в результате удавалось, и то с трудом, вытянуть несколько слов в ответ, которыми и должны были удовольствоваться любопытные.

Но все такие неудовлетворительные ответы только еще более затемняли таинственное и ужасное прошлое этого домика.

За несколько недель до описанных нами в предыдущих главах событий, в субботу, между семью и восемью часами утра, массивная дверь хижины отворилась и из нее вышел человек, лет около пятидесяти, и сейчас же притворил дверь за собою. На нем была широкая серая куртка до колен, стянутая у талии разноцветным поясом, на котором висел длинный нож, носивший в средние века название бычачьего языка, два пистолета, пороховница и мешочек с пулями. Митасы или панталоны из лосиной кожи, постепенно суживаясь книзу, шли до самых мокасин. Меховая шапка покрывала его голову.

Этот живописный и простой наряд до сих пор еще во всеобщем употреблении у канадцев французского происхождения.

Этот высокий, хорошо сложенный человек, по-видимому, был одарен очень большой мускульной силой. Его правильное лицо дышало благородной энергией и отвагой. Несмотря на преклонные годы, его темно-синие глаза не утратили ни прежнего блеска, ни прежней живости. Белокурые с проседью волосы, выбиваясь из-под шапки и в беспорядке рассыпаясь по могучим плечам, придавали его лицу не только строгое, но даже до известной степени свирепое выражение.

Несмотря на это, более тонкий наблюдатель подметил бы скорее следы печали, чем злобы, на лице этого человека, который был владельцем хижины.

В руке он держал буконьерское ружье. Кожаная охотничья сумка, висевшая через плечо, дополняла его костюм.

Бросив взгляд кругом, как бы желая убедиться, что все в порядке на его поляне, он взял ружье в левую руку, перекрестился и быстрыми шагами направился в лес. Вскоре шум его шагов замер в отдалении.

Но только что успел скрыться этот человек, как дверь хижины снова отворилась. В образовавшееся отверстие выглянула чья-то любопытная и беспокойная головка. Головка эта принадлежала очаровательной белокурой девушке шестнадцати лет. Так простояла она минуты три, внимательно прислушиваясь, как робкая серна, к малейшему шуму, доносившемуся извне. Затем, убедившись, что кроме нее на поляне никого нет, молодая девушка широко растворила дверь и бросилась вперед, как Дикая коза от преследующего ее охотника.

Нельзя представить себе ничего очаровательнее этой молодой девушки. Креолка с головы до ног, она привлекала к себе внимание с первого взгляда. Высокого роста, стройная, она казалась вся проникнутой невыразимой грацией. Утренний ветерок развевал ее белокурые, цвета спелого колоса волосы, и они, рассыпавшись, образовали вокруг ее головки блестящий ореол. Маленький кокетливый ротик полураскрылся, обнаружив белые жемчужные зубки, и серебристый, беззаботный смех срывался с ее губок. Голубые, цвета лазури, и в то же время пламенные глаза смотрели мечтательно; а маленькие ручки и такие же ножки дополняли ее пленительный образ. Словом, это было само очарование.

Юбка из толстого темного сукна, отороченная красным, на четверть не доходила до полу; обшитый галуном корсаж, белый воротничок, розовые, туго натянутые чулки с золотыми стрелками и, наконец, мокасины, вышитые разноцветной шерстью вперемежку со стеклянными бусами, и едва доходившие до щиколотки, – вот и все, что можно сказать о костюме юной красавицы.

Странное соединение дикой прелести и капризной отваги.

Выйдя из дому, она приостановилась на минуту, внимательно прислушиваясь, наклонив корпус вперед и вытянув шею. Казалось, что она прислушивается к дуновению ветерка, шуму листьев и щебетанью птиц. Наконец, она, видимо, узнала то, что ей хотелось узнать. Быстро выпрямившись, она радостно захлопала в ладоши и с выразительной улыбкой прошептала:

– Наконец-то!

Сказав это, белокурая молодая девушка возвратилась в домик. Здесь она надела плащ из толстого сукна, похожий на непромокаемые плащи моряков, затем сняла с колпака над очагом легкое элегантное ружье с насечкой, – несомненно дамское ружье. Опустив шомпол в дуло и убедившись, что ружье заряжено, молодая девушка перекинула его на перевязи за плечо с беззаботностью и решительным видом девушки, которая, живя за границей населенных земель, привыкла охранять себя сама.

Одна из собак следовала за ней по пятам, с того самого момента, как молодая девушка выглянула из двери. Когда она оканчивала свои сборы, собака стояла возле нее.

– Все спокойно, славный мой Феб, – проговорила молодая девушка ласковым голосом, гладя рукою шелковистую шерсть собаки. – Опасности нет никакой! Ложись там… и сторожи хорошенько. В доме никого нет, и я поручаю тебе сторожить его.

Умное животное устремило на девушку свои глаза – и можно было подумать, что оно понимает слова своей госпожи. Затем, помахивая хвостом и слегка рыча, как бы желая этим показать, что она понимает, что от нее требуется, собака легла на пороге домика; но это был не ленивый и праздный привратник, дремлющий от скуки, а деятельный и бдительный сторож, прекрасно понимающий всю ответственность, лежащую на нем.

– Отлично, Феб! – сказала молодая девушка, невольно смеясь над важным видом собаки, – ты хорошее и умное животное. Я ухожу и смело верю тебе.

Затем, погладив в последний раз собаку, она направилась к берегу реки и решительно села в пирогу. Здесь она положила ружье у своих ног, отвязала причал, взяла весла и поплыла по течению. Легкое суденышко быстро скользило вниз по реке, по направлению к Аллегане, под зеленым сводом, сквозь который слабо пробивались лучи хотя и утреннего, но уже жгучего солнца.

Хозяйка Феба несколько минут уже плыла по течению, стараясь веслами удерживать пирогу на середине реки. Ее задумчивые глаза скользили по нависшим над водою деревьям. По временам с губ ее срывались следующие слова:

– Там ли он? А что, если он сегодня не приехал? Грудь ее при этом бурно вздымалась, глаза наполнялись слезами и глубокий вздох вылетал из ее уст.

Но через минуту мрачные мысли уже покинули ее, и она весело продолжала:

– Нет! Нет! Все говорит мне это! В глубине сердца, кто-то шепчет мне, что он там! Он пришел!

И она начала улыбаться сквозь слезы. В течение целого часа пирога плыла вниз по реке, хотя плавание с каждой минутой становилось все затруднительнее. Наконец, молодая путешественница выпрямилась и, работая правым веслом, как рулем, стала грести левым. Пирога медленно повернулась кругом и вскоре скрылась под зеленым сводом росших по берегу деревьев, перевитых лианами. Здесь она ловко привязала пирогу к погруженному в воду древесному стволу. Бросив весла и слегка отстранив находящиеся перед нею ветки, молодая девушка в томительном ожидании подалась вперед.

Не успела она выглянуть, как почти в ту же минуту отшатнулась назад.

В таком положении ее нельзя было заметить.

– Я знала, что он приедет! – проговорила она, прижимая руку к груди, как бы желая остановить сильное биение сердца.

Затем, успокоившись немного, она снова заняла свои наблюдательный пост; но на этот раз она действовала уже осторожнее Нервной рукой придерживая закрывавшие ее ветви, она снова выглянула через образовавшееся небольшое отверстие И вот что она увидела

Почти в пятидесяти шагах от того места, где она находилась, река, впадавшая дальше в Аллегану, делала крутой поворот, образуя довольно большой выступ На самой оконечности выступа, под гигантским деревом, ветви которого в виде султана спускались над водою, виднелись два человека Один из них спал, растянувшись на шелковистой траве, а другой держал удочку в руке и в то же время читал книгу, причем заметно было, что книга интересовала его гораздо больше, чем удочка

О первом, т е. о том, который спал, мы скажем всего только несколько слов Это был молодой солдат, прекрасно сложенный, с лукавой физиономией; он спал, крепко сжав кулаки. Он считался вестовым у того, который в одно и то же время и удил и читал книгу.

Это был молодой человек, лет двадцати пяти, с аристократическими чертами лица, голубыми глазами, широким и гладким, как у молодой девушки, лбом, причесанный по тогдашней моде, на нем ловко сидел красивый мундир капитана морского королевского полка Словом, это был вполне элегантный кавалер, который, наверное, имел бы большой успех у кокетливых маркиз в салонах Версаля и который поэтому должен был произвести еще более сильное впечатление на полудикое сердце креолки Новой Франции

Видневшаяся в нескольких шагах от них пирога служила доказательством того, что они прибыли сюда также по воде.

Молодая девушка из своего убежища все еще продолжала наблюдать изящного рыболова, который по-прежнему сидел, углубленный в заинтересовавшую его книгу, и, по-видимому, даже и не подозревал, что служит предметом самого живого любопытства

Нечего, конечно, и говорить, что рыбы весело плескались и резвились вокруг безобидной удочки.

Молодая, хорошенькая девушка, укрывшаяся от любопытных взоров под зеленый свод деревьев и лиан и оттуда любовавшаяся красавцем офицером, могла бы послужить великолепным сюжетом для картины художника.

Но если бы молодой человек мог только подозревать, что на него с таким вниманием и с такою любовью смотрит эта пара голубых глаз, очень возможно, что он давным-давно бросил бы свою книгу.

Вдруг картина резко изменилась. Царствовавшее до сих пор спокойствие уступило место тревоге. Юная канадка испустила глухой крик и, дрожа от ужаса, отскочила назад. Ее лицо было покрыто смертельною бледностью.

Она увидела в высокой траве, не больше как в десяти шагах от офицера, отвратительную и свирепую голову индейца.

Краснокожий, извиваясь, как змея, полз по земле и медленно и бесшумно приближался к молодому человеку, занятому одновременно и рыбной ловлей, и чтением. Его плотно сжатые губы искривились в хищную улыбку, как бы предвкушая близкую победу. В правой руке индеец держал один из тех длинных ножей английской фабрикации, которые в то время уже совершенно вытеснили каменное оружие первобытных людей; он поднял руку и занес нож над головой своей жертвы.

Находясь от французского капитана только на расстоянии вытянутой руки, краснокожий приподнялся и стал на колени. Это была страшная минута для молодой девушки. Индеец сверкающими глазами кровожадного хищника смотрел попеременно на солдата и на офицера, которых он считал уже в своих руках.

Один продолжал все так же спокойно спать. Другой читал. Индеец, несмотря на всю свою ненависть к белым, по свойственной его расе осторожности, внимательно осмотрелся кругом и вскоре убедился, что он один и если опасность и грозит, то только его жертвам. Убедившись, что ему нечего бояться, индеец поднялся во весь свой рост, как ягуар, прыгнул на безоружного офицера, схватил его за плечи и бесшумно повалил на землю, размахивая ножом над его головой.

Смерть, как страшный призрак, встала пред глазами французского офицера… А товарищ его все спал.

Молодой офицер считал всякое сопротивление бесполезным:

на него напали неожиданно и чья-то сильная рука, как железное кольцо, сжимала его горло. Он считал себя погибшим. Несмотря на всю свою отвагу, он чувствовал, как кровь стыла у него в жилах, а перед глазами у него мелькало блестящее лезвие ножа, готового погрузиться в его сердце… Несчастный закрыл глаза, мысленно вознес в последний раз горячую молитву к Богу и стал ждать смерти…

Вдруг грянул выстрел. Рука, сжимавшая его горло, разжалась. Он мог, наконец, перевести дух. Машинально вскочил он на ноги и в ту же минуту обнажил свою шпагу.

Шум разбудил солдата, и он, проснувшись, увидел своего начальника, который, с высоко поднятой шпагой, стоял в нескольких шагах от краснокожего, неподвижно распростертого на земле, с раздробленным пулей черепом.

Глава V. ЛЮБОВЬ В ПУСТЫНЕ

Офицер продолжал все так же стоять неподвижно, точно окаменелый, и бессмысленными глазами смотрел на распростертое у его ног тело.

Разбуженный выстрелом солдат стал возле своего капитана, готовый грудью защищать его или пасть вместе с ним. Бедный малый, видимо, еще не совсем проснулся и бросал направо и налево испуганные взоры. Его глаза почти невольно обращались в ту сторону, где лежал краснокожий, который все еще держал в руке громадный нож. Тем не менее, солдат первый пришел в себя.

Его начальник все еще находился под впечатлением пережитого им страшного потрясения.

К солдату, как к субъекту гораздо менее впечатлительному, скорее вернулся дар слова, а с тем вместе и обычная веселость.

– Славный выстрел, капитан, – сказал он добродушным тоном. – Хорошенькую же штучку вы поймали. И какая славная добыча! Вы ловили форелей, а к вам на удочку неожиданно попадают краснокожие. Клянусь спасением моей души – это был славный пистолетный выстрел! С такого крючка не сорвешься!

– Эта пуля вылетела не из моих пистолетов, – отвечал капитан, поднимая голову и вытирая платком покрытый холодным потом лоб.

– А! Вот что! – с удивлением проговорил солдат.

– Да, мои пистолеты остались в пироге. Они и теперь еще лежат там. Это не я стрелял в индейца.

– Кто же, в таком случае, убил его?

– Я думал, что это ты стрелял, Золотая Ветвь, – отвечал офицер, предполагая, что его вестовой шутит.

– Я!? Эх, капитан, очень бы мне хотелось, чтобы это было именно так! К несчастью, я слишком крепко спал и поэтому не мог доставить себе удовольствия пробить шкуру этому безобразному дикарю.

– Значит, ты не стрелял?

– Нет, капитан.

– Но, послушай… не во сне же я все это видел, – задумчиво проговорил офицер. – Этот индеец неожиданно напал на меня и в мгновение ока повалил меня на землю.

– Негодяй, – проворчал Золотая Ветвь, толкая ногой труп индейца.

– Его острый нож, как молния, сверкнул перед моими глазами, и я думал, что он сейчас же вонзит его мне в грудь, как вдруг раздался выстрел и злодей, бездыханный, покатился к моим ногам.

– Признаюсь вам, это совсем непонятно.

– Остальное ты знаешь.

– А, может быть, это какой-нибудь незнакомец так вовремя явился к нам на помощь!.. Извините, капитан, что я говорю «нам», потому что вслед за вами наступила бы и моя очередь.

– По всей вероятности, голубчик. Но как бы там ни было и кто бы ни был этот спаситель, меня все-таки очень удивляет, что он прячется от нас после того, как оказал нам такую важную услугу.

– Из скромности, конечно, – сказал, смеясь, солдат.

– Причина вполне основательная. Хотя, если бы ему вздумалось показаться, здесь его встретили бы самым радушным образом.

– По всей вероятности, он имеет какие-нибудь серьезные причины поступать таким образом.

Офицер и солдат смолкли и некоторое время стояли в задумчивости.

Затем Золотая Ветвь заговорил первый.

– А вы уверены, капитан, что тут нет больше ни одного индейца?

– Я об этом и не подумал.

– Эта густая трава и кусты смотрят что-то подозрительно.

– Одной причиной больше, чтобы наш спаситель скорее присоединился к нам в наших общих интересах.

– Конечно, черт возьми! Чем больше людей, тем лучше для того, чтобы иметь возможность вовремя раздавить подобных этой гадин.

– Я совершенно согласен с тобой и непременно разыщу этого таинственного друга, хотя бы для этого мне пришлось пробыть здесь целый месяц.

– И вы хорошо сделаете, капитан.

– Иди за мной, Золотая Ветвь, – проговорил капитан, видимо, принявший какое-то решение.

– Куда вы хотите идти?

– Иди за мною, повторяю я тебе.

– В этой глуши нет ни проезжих, ни проселочных дорог… мы заблудимся в лесу и погибнем.

– Я пойду в ту сторону, откуда раздался выстрел.

– Это ровно ни к чему не поведет, – пробормотал солдат, а затем прибавил громко: – Будьте так добры, капитан, подождать меня всего одну минуту.

– Куда это ты хочешь идти?

– За вашими пистолетами и за своим ружьем. Кто знает, на кого мы можем наткнуться в этих кустах.

– Хорошо, ступай.

– Мы должны быть готовы ко всякой встрече.

– Неси же скорей.

– Лечу, капитан, и через минуту буду здесь к вашим услугам.

Золотая Ветвь как стрела помчался по направлению к пироге. Через несколько минут он вернулся назад и принес ружье и пистолеты.

– Пускай только сунутся теперь краснокожие черти! – проговорил он. – Их встретят, как они этого заслуживают. А теперь не будете ли вы так добры, капитан, сказать, куда вам угодно идти.

Офицер сначала заткнул пистолеты за пояс, а затем внимательно осмотрел отверстие, которое сделала пуля в голове индейца.

– Идем в ту сторону! Выстрел был сделан как раз оттуда, – отвечал капитан, указывая рукой на верховье маленькой речки.

И двое французов смело вошли в кусты. Они быстро продвигались вперед, внимательно осматривая траву и кусты, сквозь которые им приходилось пробираться. Оба одинаково храбрые, они смело шли вперед, не. думая об опасности и готовые встретить ее с оружием в руках. Они уже давно привыкли к жизни в лесу. Для них каждое дерево могло служить местом для засады, шорох листьев или лиан, перепутанных над их головами, сейчас же обнаружил бы присутствие тайного врага. Они не знали чувства боязни, которое невольно нападает в лесу на жителя городов. Осматривая каждое дерево, каждый куст, они поступали только, как осторожные люди, вот и все.

Но кругом все было спокойно.

Индеец, заплативший жизнью за покушение на убийство, очевидно, не имел сообщников. Это был один из тех бродяг, которые во множестве попадаются вблизи границ. Шляясь бесцельно по лесу, он увидел двух солдат, и в нем внезапно проснулась ненависть к белым. Случай был прекрасный. Он не рисковал ничем. Сделать – два удара ножом, заткнуть за пояс два скальпа и снова пуститься на охоту – вот что пришло ему в голову при виде бледнолицых.

Этого было больше чем достаточно для того, чтобы заставить заговорить его свирепые и кровожадные инстинкты. Но вышло не так, как он рассчитывал, и, сраженный невидимым врагом, охотник сам упал к ногам дичи.

Офицер и солдат шли вверх по течению реки, насколько это позволяли неровные и извилистые берега. Шли они, в общем, довольно быстро и в очень короткое время прошли пространство, отделявшее их от того места, где скрывалась молодая девушка. Наконец, они заметили пирогу и остановились.

– Лодка! Прикажете осмотреть ее, капитан? – спросил, улыбаясь, Золотая Ветвь.

– Да.

Золотая Ветвь, с ружьем в руках, направился к пироге и стал отыскивать глазами хозяина лодки.

– Я ничего не вижу.

– Неужели в лодке никого нет?

– Надо полагать, капитан.

– Но именно в этой лодке и должен был приехать сюда наш спаситель.

– Если только он не упал в воду.

Солдат говорил и действовал руками в одно и то же время. Он ухватился за веревку и стал тянуть пирогу к берегу. Вдруг он вскрикнул от удивления.

Офицер на лету успел схватить веревку, которую выпустил Золотая Ветвь.

– Да ты с ума сошел! – крикнул он сердито.

– Нет, капитан… Посмотрите-ка…

– Куда?

– В пирогу… видите там…

И при этом солдат, видимо, испуганный, указывал на дно пироги.

– Что там такое?

– Молодая девушка.

– Бедное дитя… она ранена и лежит без чувств!.. – вскричал капитан.

И, не успев даже притянуть пирогу к берегу, он прыгнул в нее, рискуя опрокинуть утлое суденышко. Золотая Ветвь последовал его примеру и этим восстановил равновесие.

– Клянусь всеми святыми, – проговорил он в, восхищении, – это она стреляла. Смотрите, капитан, она еще до сих пор держит в руках карабин. Это она… славная девушка… храбрая.

Золотая Ветвь угадал верно.

Видя, какой страшной опасности подвергался офицер, молодая девушка подняла ружье и выстрелила в индейца. Но после такого сильного нервного возбуждения наступила сейчас же реакция, и она упала на дно пироги без чувств. Она лежала без сознания, не имея ни времени, ни мужества узнать о результате своего отчаянного и смелого поступка. Очень возможно, что великодушный ребенок долго еще не узнал бы о результате своего подвига, если бы у офицера не явилось желание отблагодарить того, кого он считал спасителем своей жизни.

В первую минуту французов больше всего интересовало узнать, жива ли еще эта прелестная молодая девушка, мужеству которой они были обязаны спасением жизни. Убедившись, что она находится только в глубоком обмороке, они поспешили вынести ее из пироги и положить на землю. С величайшей осторожностью опустили они ее на густую мягкую траву под развесистым деревом.

– Воды! – приказал офицер, опускаясь на колени перед молодой девушкой и осторожно кладя ее голову к себе на колени.

Золотая Ветвь наполнил водою тыквенную бутылку и самым деликатным образом стал брызгать водой в лицо молодой девушки. Прошло несколько минут, а между тем, молодая канадка все еще не приходила в себя; обморок продолжался, и страшная тоска стала понемногу закрадываться в сердце офицера.

– Что если она умрет, не придя в себя! – прошептал он, схватив крошечную ручку канадки и невольно покрывая ее горячими поцелуями.

– Она скоро очнется, капитан, – отвечал Золотая Ветвь, продолжая свое врачевание, – молодые девушки, в конце концов, всегда приходят в себя.

– Прелестное создание!

– Ваша правда, капитан. Если она так хороша даже и с закрытыми глазами, то что же будет, когда она откроет оба свои окошечка?

– Она не шевелится.

– Подождите, скоро начнет шевелиться.

– Дыхание едва заметно.

– Как же иначе? – возразил солдат авторитетным тоном, – с первого взгляда кажется, что у этих хрупких созданий жизнь держится на волоске, а, между тем, они к ней привязаны такими же толстыми канатами, как моя рука. Не бойтесь, капитан, я отвечаю вам за нее.

В эту минуту у бедного ребенка вырвался легкий вздох, как бы в подтверждение слов солдата.

– Видите, вот она уже начинает приходить в себя.

– Бедное, милое созданье.

– A! Dame!.. Капитан, она испытала такое сильное волнение, что, пожалуй, даже вы сами почувствовали бы себя скверно. Согласитесь, что такой молоденькой девушке нечасто приходится стрелять по такой крупной дичи. И потом, говоря откровенно, сделав столь удачный выстрел, есть от чего упасть в обморок. От радости, например.

– Так молода и так прелестна, – прошептал офицер. – Если с ней случится какое-нибудь несчастье, я никогда не прощу себе этого.

– В том только случае, если бы это произошло по нашей вине… А! Наконец-то, она зашевелилась!

– Ты уверен?

– Да, смотрите сами, рука… а вот она открывает глаза… Надеюсь, вы теперь довольны, капитан?

– Тише! Замолчи! Ты ее испугаешь.

– Ну, уж это едва ли? – пробормотал Золотая Ветвь, и затем, фатовато прибавил: – женщины еще никогда не пугались меня.

Молодая девушка, наконец, очнулась и полураскрыла глаза. Ее первый взгляд упал на молодого человека, стоявшего перед ней на коленях. Это было как бы электрической искрой.

Она в ту же минуту вскочила на ноги без всякого усилия, без посторонней помощи. Взгляд ее все время был прикован к глазам французского офицера. В этот день только в первый раз обменялись они взглядами, и этого было довольно.

Жаркое пламя охватило их, и все было сказано. В этот взгляд они вложили всю свою душу.

Они полюбили друг друга на всю жизнь. Ни одного слова не сорвалось с уст молодого человека. Из стесненной груди молодой девушки не вырвался ни один вздох. Но первый мысленно возносил к Богу горячую благодарственную молитву. Она была жива! Он благодарил Господа, пославшего и возвратившего ее ему в одно и то же время.

Молодая девушка, с своей стороны, переживала, странные для нее минуты. Она видела его точно в тумане, как бы во сне… а между тем, стоило только ей протянуть руку и она могла бы убедиться, что это не мечта, не сон… Тот, кто с некоторых пор без ее ведома завладел всеми ее помыслами, был здесь, близ нее, спасенный от ужасной смерти и притом спасенный ею! Она не была еще твердо уверена в этом, но память постепенно возвращалась к ней вместе с жизнью. Она припомнила все, что произошло, и сначала сладкая, затем ужасная, потрясающая мысль пронзила ее сердце.

«Что, если все это был только сон?! Что, если она проснется, придет в себя и вдруг окажется, что это – видение, что это только плод ее фантазии, ее страстного желания».

Все эти чувства отразились на ее подвижном и нежном лице. Страшная дрожь потрясла ее тело. Рыдание сдавило ее горло, и она залилась слезами. Это был конец припадка.

Молодой офицер, дрожа за нее, совершенно потерял голову при виде этого личика, залитого слезами. Он считал эти слезы слезами горя и не знал, что делать.

Солдат, который видел в молодой канадке только ребенка, решил вмешаться в это дело, хотя вмешательства этого никто и не требовал.

– Успокойтесь, капитан, – сказал он.

– Эх! Да разве ты не видишь? – Отлично вижу и нисколько не огорчаюсь этим! – Она, бедняжка, страдает, плачет!

– Она плачет! Да… но только вовсе не потому, что она страдает, поверьте мне. У женщин вообще, а в эти годы в особенности, слезы льются, как вода – и с горя и с радости.

– Ах! Если бы это была правда! Как бы я был рад.

– Эти слезы, которые, по вашему мнению, вызваны горем и страданием, в сущности только дамские нервы… подождите немного, и вы увидите, что вода успокоит ее окончательно. Выпейте, дитя мое, выпейте воды.

С этими словами солдат протянул тыквенную бутылку молодой девушке, и та большими глотками стала жадно пить воду.