Текст книги "Заживо погребенная"

Автор книги: Густав Эмар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

Юлиан, не обращая на него внимания, прошел через всю комнату и, поздоровавшись с отцом и матерью девушки, ласково приветствовал Денизу, и подошел к тем молодым людям, с которыми был дружен.

Однако при появлении Юлиана произошло заметное смятение среди присутствовавших. Все обратились в его сторону: молодые девушки шептались и хихикали, глядя на него, молодые люди прекратили свой разговор, заметное молчание воцарилось на несколько минут, точно все ожидали чего-то.

Но это волнение длилось недолго. Вскоре разговоры и хохот возобновились во всех углах еще громче прежнего.

Время шло, было уже около одиннадцати часов, некоторые девушки стали складывать свою работу, наставала пора расходиться по домам.

В это время Фелиц Оианди подошел к камину и, наклонившись к Денизе, подкладывавшей дрова в огонь, сказал:

– Сударыня, кажется, дрова плохо горят, позвольте мне подложить это полено…

И он положил свое полено в то место, где огонь ярче горел.

Мертвая тишина воцарилась в зале, все ждали – кто с замиранием сердца, кто просто с любопытством, – что произойдет.

Дениза молча взяла щипцами полено молодого человека и отставила его в сторону, так что оно мгновенно потухло.

Фелиц Оианди вздрогнул, лицо его позеленело от злости. Он попробовал улыбнуться и затем поспешил скрыться, преследуемый хохотом молодых девушек.

Аллегорический ответ Денизы означал отказ самый решительный. Вынув полено из огня и дав ему потухнуть, она этим сказала молодому человеку: «Я вас не люблю и любить не буду».

Когда Фелиц Оианди исчез в группе молодых людей, Юлиан Иригойен в свою очередь подошел к Денизе. Поклонившись ей, он сказал дрожащим голосом:

– Позвольте мне, дорогая Дениза, положить в огонь это полено, которое я тщательно выбрал.

И он прибавил с грустной улыбкой:

– Может быть, оно лучше загорится, чем первое.

– Пожалуйста, Юлиан, – ответила девушка с выражением искренней нежности в голосе, – вот сюда положите – огонь, может быть, и не станет от этого жарче, но все-таки станет светлее.

– О! Благодарю! Благодарю! – крикнул Юлиан страстно.

И он бросил полено в огонь.

Радостные возгласы послышались со всех сторон и приветствовали выбор девушки. Все любили Юлиана и потому все его искренно поздравляли. Отец и мать обнимали Денизу, повторяя, что она не могла сделать лучшего выбора.

Что же касается Фелица Оианди, то он поспешно удалился, придумывая способ отомстить за нанесенную обиду.

Полчаса спустя все начали расходиться по домам.

Несколько товарищей Юлиана, зная злобный и мстительный характер Фелица, настояли на том, чтобы проводить Юлиана домой. Как он ни отговаривался, ему пришлось уступить, но так как он более всего боялся, чтобы Фелиц не мог его упрекнуть в трусости, то было решено, что он пойдет один, а друзья будут за ним следить издали, для того чтобы в случае нужды они могли поспеть к нему на помощь.

– Ну, если ты уж такой упрямый, то иди вперед, – сказал Бернардо, – во всяком случае, мы не дадим этому олуху тебя убить.

– Спасибо, – ответил, смеясь, Юлиан. – Но если уж быть сегодня драке, то едва ли Фелицу удастся меня одолеть, ему сегодня что-то не везет.

Молодые люди дружно расхохотались и отравились в путь.

Мы уже сказали, что село было окружено со всех сторон густым лесом. Юлиану приходилось пересечь этот лес, чтобы дойти до своего дома, и идти этим путем около получаса.

Луна светила с безоблачного неба, так что в чаще не было особенно темно, на полянах же было совсем светло.

Молодой человек уже прошел более половины пути, когда, подойдя к довольно просторной поляне, увидел на ней четырех человек, которые, как казалось, его ожидали.

– Ого! – проговорил он про себя. – Неужели мои друзья были правы? Ну, пойду к ним навстречу, там видно будет!

И, попробовав, хорошо ли вертится в его руке дубина, он вышел на середину поляны.

В это время один из стоявших на поляне пошел к нему навстречу.

– Ага! Это ты, Пауло, – сказал Юлиан весело. – Что же ты тут делаешь?

– Я тебя ждал, Юлиан, – ответил ласково Пауло.

– Ну, так вот и я – что же тебе от меня нужно?

– Да мне-то, собственно, от тебя ничего не нужно, Юлиан; только, вот, Фелиц Оианди взбешен на тебя и говорит, что ты его очень оскорбил на посиделках.

– Фелиц Оианди с ума сошел: я воспользовался своим правом, также, как он воспользовался своим. Тем хуже для него, если ему отказали, мне до этого нет дела.

– Так скажи ты ему это сам, Юлиан.

– Пожалуй! Пойдем!

– Да, пойдем! – повторил Бернардо, который в это время подошел с четырьмя товарищами.

Силы были теперь равны, на стороне Юлиана был даже перевес, так как со стороны Фелица было только четверо, а со стороны Юлиана шесть молодых людей.

Они все вместе подошли к Фелицу, который продолжал стоять посреди поляны.

– Ого-го! – сказал Фелиц насмешливо. – Вы пришли сюда целым стадом! Должно быть, вы что-то подозревали?

– С тобой всегда можно что-нибудь подозревать, – ответил сухо Бернардо.

– Молчи, пожалуйста, Бернардо, – сказал Юлиан. – Это дело касается меня одного! Впрочем, Фелиц едва ли мог задумать против меня измену.

– Мне никакой измены не надо, чтобы проучить такую мокрую курицу, как ты! – крикнул Фелиц.

– Не будем терять времени на перебранки. Скажи мне прямо, зачем ты меня тут поджидал с товарищами в такой поздний час?

– Что я хочу? – крикнул Фелиц, изменившимся голосом. – Я хочу тебя убить!

Юлиан улыбнулся.

– Стало быть, будем драться, – сказал он с невозмутимым хладнокровием.

– Да пока один из нас не останется на месте.

– В таком случае, я вот что предлагаю: мы бросим наши ножи, ножами совершаются убийства, и решим наше дело дуэлью.

– Но…

– Ни слова! Ты меня вызываешь, значит, я имею право выбрать род оружия; к тому же, ты гораздо старше и храбрее меня.

– Правда, правда! – закричали все присутствовавшие в один голос.

– Ладно! – проворчал Фелиц, принужденный согласиться.

– Мы будем драться дубинами. Дубина наше национальное оружие; можно также пускать в дело кулаки; секунданты не должны вмешиваться.

– Хорошо, – сказали секунданты.

– Хорошо, – повторил Фелиц глухим голосом. – Что же, все ли, наконец?

– Еще два слова.

– Скорее!

– Ну, не волнуйся, ты от меня не уйдешь, – возразил с насмешкой Юлиан. – Каждый из нас должен дать себя осмотреть, чтобы секунданты убедились, что у нас нет спрятанного оружия. Мы сбросим всю лишнюю одежду и останемся в одном белье…

– Как ты трусишь, однако! – расхохотался Фелиц.

– Дуэль только тогда прекратится, – продолжал Юлиан, – когда один из нас признает себя побежденным и скажет: «Я виноват, я подлец, меня справедливо наказал такой-то, я прошу у него прощения за то, что напрасно вызвал его на бой».

– Кончишь ли ты наконец! – заревел Фелиц.

– Да, принимаешь ли ты эти условия?

– Принимаю.

– Все? Даже слова, которые побежденный обязан произнести?

– Все, говорю тебе! Это ты, недоносок, их произнесешь!

– Это мы увидим! Господа, вы слышали? Будьте свидетелями.

– Да, – сказал Бернардо, – мы клянемся, что эти условия будут соблюдены!

Секунданты приступили к исполнению своих обязанностей: отняли у борцов их ножи и всю лишнюю одежду и, когда все было готово, поставили их друг против друга с дубинами в руках.

Юлиан, хотя и казался очень сильным для его лет, тем не менее еще не вполне сформировался физически, и поэтому он был значительно слабее своего противника. Но, несмотря на это, он весело улыбался.

Юлиан рассчитывал только на свою ловкость. Во время пятилетнего пребывания в Париже он брал уроки у знаменитейших профессоров бокса и савата 11
  Cabata (la savate) состоит в умении драться одновременно руками, ногами и головой. Удары, наносимые этим способом, отличаются меткостью и неотразимостью.


[Закрыть]и слыл талантливейшим из их учеников. Благодаря этим знаниям, человек сравнительно не сильный может справиться со всяким соперником, вооруженным только своей грубой силой.

Сигнал был дан.

Фелиц вскрикнул от радости и бросился на противника с поднятой дубиной, но удар его упал в пустое пространство. Юлиан быстро нагнулся, предпослав Фелицу два удара кулаком в лицо и удар ногой в колено.

Лицо Фелица обагрилось кровью, которая у него хлынула из носа и изо рта. С этой минуты он потерял всякое самообладание и стал изо всех сил наносить палкой направо и налево удары, которые попадали только в воздух.

Юлиан уклонялся от всех ударов, он вертелся вокруг противника и наносил ему удар за ударом вполне безнаказанно. Лицо несчастного Фелица уже потеряло образ человеческий, оно так распухло, что глаз почти не видно было, грудь издавала хриплые звуки при каждом новом ударе, наконец одним сильным ударом ногой в правое бедро Юлиан опрокинул его навзничь на землю.

– Ну вот, – сказал молодой человек, смеясь, – теперь отдохнем немного.

Свидетели этой необыкновенной борьбы были в восхищении. Они никогда ничего подобного не видали и просто не понимали, каким образом Юлиан мог действовать так метко и так быстро.

Молодой человек был цел и невредим, между тем как Фелиц ревел от злости и боли. Секунданты привели его в чувство, но он точно лишился рассудка.

– Ах! Дьявол! – кричал он бешено. – Если ты только мне попадешься в руки, я тебя разорву на части.

– Я это отлично знаю и потому к тебе в руки и не попадусь, – ответил, смеясь, Юлиан.

– Ну, это мы посмотрим, – проворчал Фелиц глухим голосом.

– Ты бы уж лучше перестал драться, пока еще цел.

– Ни за что! Я тебя убью!

– Дурак! Я бы давно с тобой покончил, если бы захотел.

– Ты еще думаешь насмехаться надо мной, плюгавый недоносок! О, я тебя убью!.. Помогите мне встать, на этот раз я с ним порешу!

Секунданты повиновались.

– Ну, начнем опять, если ты этого желаешь, – сказал Юлиан, становясь против него.

Борьба опять началась и с еще большим ожесточением, чем в первый раз. Юлиан уже не щадил своего противника, каждый удар его образовывал кровавый подтек, если не рану; противнику не только не удалось ударить Юлиана, но он даже не мог отражать ударов, которые тот ему наносил. Наконец он зашатался и, как сноп, повалился на землю.

– Он умер! – вскричали секунданты, в которых заговорило чувство жалости при виде страданий несчастного.

– Нет, он не умер, – сказал Юлиан, – но если он захочет еще раз сразиться, то я буду неумолим и убью его, как собаку.

– Как! Юлиан! Ты его до сих пор щадил? – спросил наивно Бернардо.

– Да, мой друг, я его щадил, я только хотел его проучить.

– Ого!

– Я тебе говорю сущую правду – ничего не было легче, как одним ударом головой в грудь убить его наповал, но, повторяю тебе, я его пощадил и не нанес ему ни одного смертельного удара.

Между тем Фелиц был в ужасном состоянии. Череп был в одном месте проломлен, нос раздавлен, несколько зубов выбиты, правое плечо вывихнуто, грудь расшиблена и одна нога повреждена.

При этих условиях продолжать борьбу было невозможно; Фелиц сам сознался в этом, когда был приведен в чувство.

– Ну, если так, – сказал Юлиан, – то пусть тебе это послужит уроком. Ты воспользовался своей силой, чтобы нагнать здесь на всех страх. Ты затеял со мной ссору только потому, что понадеялся на свою силу; теперь ты видишь, что и не одной грубой силой можно побороть человека. Я тебя более не трону, но и ты не трогай тех, кого я люблю, или я тебе покажу, как я умею наказывать. Теперь ты, как побежденный, должен сделать условленное заявление.

Фелиц что-то невнятно промычал.

– Говори сейчас. – сказал Юлиан, – или мы тебя бросим здесь волкам на съедение.

– Условия должны быть соблюдены, – отчеканил Бернардо, – или мы все отсюда уйдем.

– Ну, погоди! Я тебе отплачу! – проговорил Фелиц невнятно.

– Что ты говоришь?

– Ничего! Я скажу, если вы этого хотите.

– Мы этого требуем.

Фелиц с затаенным бешенством произнес условленные слова.

– Хорошо, – сказал Юлиан, когда он кончил, – я тебя прощаю, и молю Бога, чтобы он тебя скорее исцелил.

– Да, но я не прощу тебя, дьявол, и отплачу тебе, – произнес Фелиц так тихо, что никто этих слов не разобрал.

Молодые люди занялись приисканием способа для перенесения раненого домой. Наконец они сделали носилки из ветвей, разложили на них плащ, потом уложили Фелица на это наскоро приспособленное ложе и понесли его в Сэр, где он жил.

Фелиц лежал без чувств.

Юлиан оделся и пошел домой в сопровождении Бернардо, который не отставал от него и раз десять во время пути ему повторил:

– Прошу тебя, Юлиан, научи меня так же драться, как ты.

Наконец он так надоел Юлиану, что тот обещал ему выучить его этому искусству, только с тем условием, что он никому не разболтает о случившейся драке и убедит всех свидетелей никому о ней не говорить. Бернардо охотно обещал это исполнить.

(Однако или Бернардо забыл предупредить молодых людей, или сам не сдержал своего обещания, но на другое утро каждый уже на свой лад судил и рядил о необыкновенных подробностях ночного побоища).

У дома доктора друзья расстались; Бернардо ушел обратно в деревню, а Юлиан вошел к себе.

Доктор уже был дома, но, вероятно, утомленный всеми происшествиями и треволнениями этого дня, он, несмотря на обещание дождаться сына, лег в постель и заснул.

Юлиан был очень доволен тем, что не показался отцу в таком возбужденном состоянии, в каком он находился.

Он поспешил в свою комнату и вскоре тоже заснул.

Доктор Иригойен, через час после того, как сын его отправился на посиделки, исполнил просьбу своей милой пациентки отвезти ее домой в Сен-Жан-де-Люс.

Закутав ее потеплее в несколько мягких пледов, он снес ее на руках в кабриолет, который сам же запряг, и они быстро покатили.

Убаюкиваемая покачиванием экипажа, утомленная женщина закрыла глаза и заснула.

Расстояние, которое им нужно было проехать, составляло не более двух лье.

Это было дело получаса для такого рысака, как лошадь доктора. Стало быть, они должны были прибыть в город не позже десяти с половиной часов.

Город Сен-Жан-де-Люс, набережная которого с каждым днем все более и более подмывается волнами, в то время как его порт постоянно мелеет и, вероятно, скоро совершенно исчезнет, был когда-то значительным торговым пунктом.

Теперь Сен-Жан-де-Люс можно назвать мертвым городом, особенно во время долгой и суровой зимы. В десять часов вечера все дома уже заперты, огни потушены и улицы совершенно пусты. Поэтому доктор мог смело въехать в город, не опасаясь встреч и любопытных взоров.

Впрочем, он и его экипаж были настолько всем известны, что приезд его в какое бы то ни было время никого не удивил бы.

Мы воспользуемся молчанием доктора и его спутницы, чтобы несколько подробнее представить читателю личность доктора Иригойена, о котором мы еще только мимоходом сказали несколько слов.

Этот человек, которого мы встречаем в одной из забытых местностей нашего отечества, был замечательной и выдающейся личностью. Он в свое время занимал весьма важную должность в медицинском мире.

Громадные услуги, которые он оказал обществу во время холеры в Париже в 1831 году, когда ему было еще только двадцать семь лет, обратили на него внимание правительства и он был пожалован кавалером ордена Почетного легиона и ему была предложена кафедра в медицинской академии.

В это время молодой доктор женился по любви на прелестной молодой девушке, принадлежавшей к очень хорошей фамилии. Жизнь улыбалась молодой чете: любовь, слава, богатство – все у них было, оставалось только жить и пользоваться всеми этими благами; но судьба распорядилась иначе: молодая женщина умерла во время родов через год после свадьбы, оставив сына, на которого в первом порыве отчаяния доктор и взглянуть не хотел.

Два месяца доктор находился между жизнью и смертью; наконец молодость восторжествовала над недугом; он выздоровел, но страдать не перестал.

Удрученный горем, он отказался от кафедры и подал прошение о переводе его в Африку, в действующую армию. Сына же он поручил кормилице, которая увезла ребенка в деревню и изредка писала ему о состоянии его здоровья.

Таким образом прошло три года. Вдруг доктор получил письмо, в котором его извещали, что сын его болен и находится при смерти.

– Я его спасу! – вскричал он, прочитав страшную весть. – Это все, что у меня осталось от женщины, которую я так любил. Я не хочу, чтобы он умер!

Доктор еще никогда не видел своего сына!

Приехав в Марсель, он верхом поскакал в село, где был его ребенок, и, час спустя, он был уже в Лубериа, у кормилицы.

Ребенок был еще жив, и доктор вовремя приехал – днем позже его уже невозможно было бы спасти. В течение нескольких недель доктор не отходил от ребенка, у которого оказался пятнистый тиф. Борьба со смертью была ужасна, но наука и отцовская любовь взяли верх, и маленькое существо осталось в живых.

Все родительские чувства, которые дремали в его сердце, проснулись при виде этого ребенка, которому он второй раз даровал жизнь. Он так сильно, так беззаветно привязался к своему сыну, что, когда опасность миновала, он решил никогда более с ним не расставаться и сдержал свое слово.

Вот почему мы находим доктора Иригойена в маленькой деревне Лубериа в Пиренеях. Он поселился в своем поместье – где его сын вырос – и все время был истинным спасителем бедняков всего округа. Все его любили и уважали как человека и как медика.

В то время, когда начинается наш рассказ, уже прошло шестнадцать лет с тех пор, как доктор поселился в Лубериа.

…Кабриолет продолжал быстро двигаться вперед. Вдали виднелись уже неясные очертания города. Маркиза проснулась и, высунувшись немного из экипажа, внимательно рассматривала дорогу.

– Через несколько минут вы будете дома, сударыня, – сказал ей доктор.

– Да, – произнесла она рассеянно, продолжая смотреть на дорогу. Вдруг она положила свою нежную ручку на руку доктора и сказала: – Остановитесь, доктор, мы приехали.

– Как приехали? – возразил доктор с удивлением. – Ведь мы в открытом поле!

– Да, но я не могу возвратиться ночью домой в этом наряде, когда никто из моих людей не знает, что меня нет в замке. Это возбудит толки, которых я хотела бы избежать. Я должна вернуться в свою комнату тем же путем, каким меня похитили. Я должна сказать вам одну вещь, которой вы, вероятно, не знаете. Замок Жермандиа – одна из последних феодальных построек, уцелевших в Сен-Жан-де-Люс.

– Я это знаю, сударыня, я даже знаю и то, что этот замок служил временной цитаделью в городе.

– Вот об этом именно я и хочу поговорить с вами, доктор. В массивных стенах этой феодальной постройки находится огромное количество потайных лестниц и помещений, о которых нынешнее поколение и понятия не имеет. Только я с моим мужем знаем все ходы и выходы. Одна из подобных лестниц ведет в мою спальню, и дверь так искусно скрыта, что ее невозможно заметить. Эта лестница ведет из моей комнаты прямо под крышу, а потом спускается в подземелье, вход в которое находится в гроте, недалеко от берега реки.

– Совершенно справедливо, сударыня, недалеко отсюда есть грот; но я в нем несколько раз бывал и могу вас уверить, что в нем, кроме входного, другого отверстия нет.

– О! Оно тщательно скрыто, – возразила молодая женщина с грустной улыбкой. – Именно через этот проход муж проник в мою спальню. Вот почему он мог меня увезти насильно. Понимаете ли вы теперь, доктор, почему я должна избрать тот же путь?

– Совершенно понимаю, сударыня; но будете ли вы в силах идти так далеко пешком?

– Успокойтесь, доктор, благодаря вам, мне теперь гораздо лучше. Впрочем, другого удобного пути я не вижу.

– Вы правы, сударыня, я согласен.

Доктор вышел из экипажа и, взяв лошадь под уздцы, повел ее к реке, где и спрятал ее вместе с экипажем в кустах. Затем, высадив молодую женщину, он снял с экипажа один фонарь, чтобы посветить ей, а другой потушил.

Маркиза пошла вперед вдоль реки. Две или три минуты спустя они дошли до пещеры, в которую немедленно вошли.

Это было природное углубление в скале, небольших размеров вход в него был ниже уровня воды, и поэтому река при поднятии воды должна была его затоплять.

Маркиза попросила доктора поднять фонарь, внимательно осмотрела каменную стену и нажала рукой на известную ей точку.

– Посмотрите, – сказала она доктору.

В ту же минуту вся гранитная масса тихо подалась и, повернувшись на невидимой оси, открыла вход в узкое подземелье, которое, по-видимому, было весьма длинным.

– Это удивительно! – сказал доктор. – Кто бы мог это угадать? Но, – прибавил он, – как же вы пойдете туда в темноте?

– Тут, наверное, найдется орошенный ими фонарь, когда матрос меня нес, муж ему светил фонарем.

Действительно, у входа в подземелье доктор нашел этот фонарь. Он его зажег и, передавая маркизе, сказал:

– Прощайте, сударыня, и помните, что я к вашим услугам, если смогу вам быть чем-нибудь полезен.

– Благодарю вас, доктор. Я хочу вас непременно завтра видеть, я скажусь больной и пришлю за вами!.. Мне нужно с вами о многом переговорить. Теперь же еще раз благодарю, до свидания!

Она протянула ему руку, которую доктор поцеловал, и они разошлись. Каменная глыба опять стала на свое прежнее место, и маркиза осталась одна в подземелье.

Полчаса спустя, она счастливо добралась до дверей своей спальни. Потушив фонарь и оставив его на лестнице, она заперла тайную дверь и упала в первое попавшееся кресло, в котором пролежала несколько минут без движения.

Затем она тщательно осмотрела свои вещи, бумаги, деньги. Все было цело; стало быть, муж ее действительно поспешил уехать, так как он не воспользовался ее отсутствием, чтобы похитить что-нибудь.

Убедившись в том, что ничего не тронуто, она переменила платье, которое носило следы борьбы и пребывания ее под землей, и позвонила.

Вошла молоденькая, хорошенькая горничная, почти одних с ней лет, это была ее молочная сестра. Она вместе с маркизой росла и была искренно привязана к ней; ее звали Клер Мартен или, лучше сказать, Клеретта.

– Ах, как я испугалась, сударыня! – вскричала она, входя. – Я два раза стучалась к вам, а вы не отвечали. Дверь была заперта, я вас звала, но вы не откликнулись.

– Я, вероятно, уснула. Ну, не ворчи, мне что-то нездоровится, должно быть, мигрень. Принеси мне чаю.

– Сейчас, сударыня. Больше ничего не прикажете?

– Нет! Ничего. Ах, да! Слушай, я не знаю, отчего, но я вся дрожу. Мне страшно в этом древнем доме; ты себе постели здесь на диване, я хочу, чтобы ты спала у меня. Прикажи одному из лакеев сходить завтра утром за доктором Иригойеном. Я хочу его видеть.

– Слушаю, сударыня. Как вы бледны! Не больны ли вы?

– Я надеюсь, что это только легкое недомогание; все-таки я хочу посоветоваться с доктором. Скорее, милочка! Ты мне поможешь лечь в постель, мне холодно.

– Еще бы не озябнуть! Огонь в камине почти погас.

– Ступай скорее!

Девушка вышла. Вскоре она вернулась с чаем, который поставила на столик перед маркизой, и в одну минуту раздула уголья, и огонь весело затрещал в камине. Затем она быстро приготовила себе постель на диване и сказала:

– Ну, вот и готово. Как я тут отлично спать буду – просто восхищение!

– Ты отдала приказание, чтобы завтра поехали за доктором?

– Да, сударыня.

– Ну так поди скажи, что все могут ложиться спать.

– Я и сама догадалась им это сказать, сударыня.

– В таком случае, садись тут возле меня и пей чай.

Молодая девушка повиновалась и приняла из рук маркизы чашку чая.

– Ты меня очень любишь, неправда ли, Клеретта? – спросила, немного погодя, маркиза.

– О да, сударыня, – ответила с чувством девушка, – вы такая добрая!

– Тебе было бы жаль со мной расстаться?

– Что вы, сударыня, да я с вами никогда не расстанусь!

– Ну а если бы мне пришлось уехать очень далеко отсюда?

– Я с вами поеду, только бы мне с вами не расставаться. Зачем вы меня об этом спрашиваете, сударыня?

– Потому, душечка, что, по некоторым обстоятельствам, я могу быть вынуждена уехать надолго, может быть, навсегда. Может быть, придется даже совсем покинуть Францию.

– Сударыня, если вы мне все это говорите, чтобы меня испытать, то грешно вам, право, – вы знаете, как я вас люблю, вы знаете, что вы одни у меня остались, так как у меня нет ни отца, ни матери. Я ваша навсегда. Зачем же вы мне говорите, что хотите расстаться? Боже мой за что вы хотите от меня избавиться, куда я от вас пойду?

И бедная девушка горько заплакала. Маркиза привлекла ее к себе, вытерла своим платком ее слезы и, поцеловав ее в лоб, сказала:

– Не плачь, дурочка, я теперь знаю, что хотела знать, – я так же люблю тебя, как сестру, и никогда с тобой не расстанусь.

– Значит, правда, что вы куда-то собираетесь уехать, сударыня?

– Да, очень может случиться, что мы через несколько дней уедем из Сен-Жан-де-Люса.

– Куда же мы поедем, сударыня, в Париж?

– Может быть, и в Париж, но не забывай, что никто не должен знать об этом.

– О! Я умею молчать, сударыня.

– Ну что, ничего не слышно нового в городе?

– Нет, сударыня, сколько мне известно, все идет по-старому… Ах, да! Говорят про какой-то корабль, который показался перед портом в то время как солнце садилось; капитан его не принял лоцмана, который к нему подъехал, сказав, что ему только нужно отправить несколько писем в городе и, поэтому ему в порт въезжать незачем.

– Как это странно.

– И, кажется, шлюпка действительно ездила от него в город, но в городе не остановилась, а, проплыв мимо, поднялась по реке неизвестно к какому месту. Два часа тому назад та же шлюпка опять проплыла тем же путем и подплыла из порта к кораблю, который ее дожидался на взморье. Бог знает, какие толки идут теперь между рыбаками по этому поводу.

Маркиза побледнела во время этого рассказа.

– А не известно, к какой нации принадлежит этот корабль? – спросила она, минуту спустя.

– Как же, сударыня, это испанский корабль. Это ужасно странно!

– Да, в самом деле. Однако раздень меня, я лягу.

– Лучше ли вам теперь, сударыня?

– Немного, но я совсем разбита и хочу спать.

Полчаса спустя, при тусклом мерцании лампады обе женщины, казалось, спали спокойным сном, но маркиза только притворялась спящей. Ни одной минуты в течение этой долгой ночи тревожные думы не оставляли ее. Только на рассвете ей удалось немного вздремнуть.

Впрочем, ночь прошла спокойно и ничто не нарушило тишины этого мирного жилища.

Рано утром молоденькая горничная потихоньку встала и унесла свою постель. В десять часов маркиза позвонила и спросила вошедшую Клеретту, ушли ли за доктором?

– Антон уже давно ушел, сударыня.

– Так он, вероятно, скоро придет. Дай мне одеться, я не хочу принять его в постели, я не настолько больна.

– Какое платье прикажете подать, сударыня?

– Утренний наряд, первый, который тебе под руку попадется, для докторов не следует наряжаться. Но помоги мне прежде встать.

Простой туалет маркизы занял час времени.

Клеретта принесла на подносе утренний шоколад.

Маркиза спросила ее, стараясь казаться равнодушной:

– Ну что же, больше ничего не узнали о вчерашнем таинственном корабле?

– Как же, сударыня, рыбаки видели, как шлюпка подплыла к кораблю, и вскоре после того на корабле распустили паруса, и он ушел по направлению к юго-западу. Все в недоумении, потому что оказывается, что никакого письма на лодке не привозили, и эти люди неизвестно куда ездили.

– Когда-нибудь узнают, зачем они приезжали, – сказала маркиза с грустной улыбкой, – а теперь убери все это, я больше есть не хочу.

Девушка вышла, унося шоколад,

– Он, действительно, уехал, – сказала маркиза, оставшись одна, – но кто знает – не вернется ли он опять? Защити меня тогда от него, Господи!

– Доктор Иригойен приехал, сударыня, и спрашивает, можете ли вы его принять?

– Да, да! – вскрикнула маркиза. – Проси, проси!

Доктор вошел и почтительно поклонился молодой женщине.

– Пожалуйте, доктор, пожалуйте, – сказала маркиза, – я вас ждала с нетерпением. Подай кресло, милочка, и оставь нас. Мне нужно говорить с доктором.

Клеретта подала кресло и ушла.

Маркиза и доктор остались одни.

– Как провели вы ночь, сударыня? – спросил ее доктор.

– Я всю ночь провела в тревоге и размышлениях, доктор, только под утро, когда стало уже совсем светло, я уснула и проспала часа три.

– Вам теперь нечего опасаться вашего мужа. Мне достоверно известно, что корабль, на котором он приезжал, отплыл в два часа ночи.

– Я это знаю, доктор, но он может вернуться.

– Да, действительно, это может случиться; он, вероятно, вернется.

– Может быть, скоро?

– Я не думаю. Он предполагает, что вы умерли, ему и в голову не может прийти, что вы спаслись просто чудом.

– И это чудо совершили вы, мои добрый, мои милый доктор, – сказала она, взяв его нежно за руку.

– Я в этом случае был только орудием Провидения.

– Так вы думаете, доктор, что мой муж нескоро вернется?

– Сударыня, женщина, занимающая такое высокое положение в обществе, как вы, не может исчезнуть без того, чтобы все власти не всполошились; полиция разошлет агентов, сыщиков; нарядят следствие, начнут выслеживать, узнавать. Положим, в настоящем случае, благодаря предосторожностям, принятым вашим мужем, они, может быть, ничего и не откроют, но во всяком случае нужно будет выждать, чтобы об этом деле забыли. До того ваш муж не осмелится заглянуть сюда, он побоится навлечь на себя подозрение.

– Но как его могут заподозрить? Вот уже год, как он отсюда уехал. Это всем известно. Во время же нескольких часов, которые он здесь пробыл, его решительно никто, кроме вас и меня, не видал; вы же, конечно, никому об этом не скажете.

Доктор покачал головой.

– Предположите, что месть вашего мужа вполне удалась. В таком случае уже теперь полиция делала бы дознание в вашем отеле. Она не нашла бы ничего подозрительного, – согласен. Но тогда вспомнили бы о таинственном появлении корабля, о присылке им лодки, неизвестно где причалившей и не привезшей в город тех писем, о которых упоминал капитан. Затем вспомнили бы не менее таинственный отъезд корабля, состоявшийся именно в ночь вашего исчезновения. Вы сами видите, какое подозрение должно родиться вследствие подобного стечения обстоятельств. Ваш муж, сударыня, не только не подумает сюда вернуться, а, напротив, он теперь всеми силами постарается, чтобы в случае нужды могли бы засвидетельствовать, что он вчерашний день был очень далеко отсюда. Пройдет, быть может, несколько лет, прежде чем он посмеет сюда показаться.

– Все это, может быть, и правда, доктор, но когда-нибудь он вернется, и тогда он меня убьет. Вот уже два раза, как он пытался убить меня. Я не могу жить в таком постоянном страхе. Этот человек возбуждает во мне неодолимое отвращение. Я хочу, во что бы то ни стало, оградить себя от его преследования. Это мое твердое решение. Если я вас пригласила к себе сегодня утром, то именно с целью попросить у вас совета – каким образом мне избавиться от человека, который думает только об одном, а именно – как бы меня окончательно обобрать. Он самым постыдным образом растратил все свое личное состояние; вот почему он хочет меня лишить жизни. Он отлично знает, что, пока я жива, я ему не уступлю своего состояния.