Текст книги "Заживо погребенная"

Автор книги: Густав Эмар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

Густав Эмар
Заживо погребеная

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА I

В сентябре 1851 года, в седьмом часу вечера, приблизительно в четырех верстах от деревни Лубериа в Пиренеях, почти уже на границе Испании, двое мужчин гуляли по аллеям сада, спускающегося до самой речки Нивеллы. Сад примыкал к дому готической архитектуры, почерневшему от времени. На берегу речки была устроена маленькая пристань, к которой были привязаны две красивые лодочки, принадлежавшие владельцу этого прекрасного поместья. В гулявших нетрудно было, по сходству их, узнать отца и сына. Отцу казалось лет сорок пять – сорок шесть, а сыну – не более двадцати лет. По осанке отца легко было догадаться, что он военный, что еще и подтверждалось красненькой ленточкой ордена Почетного легиона, которую он носил в петлице. Его сын, красивый брюнет, удивительно пропорционально сложенный, казался еще привлекательнее в своем оригинальном национальном костюме.

В этом уголке Пиренеев еще уцелели потомки древних кантабрийцев, называемых теперь басками. Принадлежа прежде к Испании (присоединение их к Франции произошло только во второй половине семнадцатого столетия), они сохранили язык и костюм своей прежней родины. На молодом человеке была синяя бархатная куртка, шелковый шейный платок, концы которого были продеты в кольцо с крупным бриллиантом, белоснежная рубашка из тонкого батиста с широким отложным воротником, пунцовая жилетка, пестрый шелковый кушак, в котором прятался каталонский нож. На голове была огромная фуражка без козырька, так называемая «бэрэ», на ногах веревочные сандалии. Его длинные черные волосы падали до плеч, на руке висела на ремне дубина из орешника, без которой ни один добрый кантабриец шагу не сделает.

Отец доказывал сыну, только что вернувшемуся из Парижа, где он кончил курс медицинских наук, что он будет скучать в этом захолустье. Сын же, со своей стороны, уверял отца, что только здесь, на родине, он чувствует себя хорошо и привольно, что он никак не мог привыкнуть к шумному Парижу, что он просто задыхался в каменных сундуках, которые называются домами, и что все его желания ограничиваются тем, чтобы навсегда остаться в этом забытом уголке.

– Я от души рад этому, сынок, – сказал отец. – Но ты еще слишком молод!

– Но ведь я с каждым днем излечиваюсь от этого недуга, – возразил сын, смеясь. – А к тому же я так горжусь тобою, отец! Все тебя так любят и уважают в окрестностях, твое имя восхваляется здесь всеми. Лучше быть первым в деревне, чем последним в городе.

– Ты мне льстишь! – сказал отец нежно. – Я стараюсь по мере возможности помогать всем нуждающимся. Впрочем, у нас своего рода честь – медицинская, которую следует поддерживать, в нашей семье я представляю уже седьмое поколение врачей.

– А я буду представлять восьмое, когда заступлю твое место, отец! Потому-то я и не желаю более расставаться с тобою.

– Ну, хорошо, хорошо! Перестаньте ко мне подъезжать, господин доктор Юлиан Иригойен! Я подозреваю, что вовсе не сыновняя любовь привлекает вас сюда и возбуждает в вас такую страсть к уединению, а скорее какая-нибудь…

– Отец! – перебил его вдруг молодой человек, указывая на другой берег. – Посмотри туда!

– Ах, да! «Заколдованный дом». Но ты стараешься замять разговор, а я говорю, что…

– Смотри же, отец! – вскрикнул нетерпеливо сын.

– Ну что там еще? – возразил доктор с некоторой досадой.

– Я вижу свет!

– Свет! Где же?

– В «заколдованном доме».

– Вздор! Там никто не живет.

– Да я и не спорю, а все-таки посмотри – я тебя уверяю, что вижу свет, смотри, вот видишь?.. Огонек пошел из дому… Вот он в саду, вот опустился и не шевелится, вероятно, поставили на землю.

Доктор наконец посмотрел внимательно в указанном направлении.

– Действительно, – сказал он минуту спустя, – сомнения не может быть – это огонь. Что бы это значило?

– Кто знает, отец? Этот дом уже давно наводит ужас. Не готовится ли там новое преступление?

– Ты с ума сошел, Юлиан!

– Ведь уже кого-то убили в этом доме?

– Да, это было до твоего рождения; двадцать пять лет тому назад было совершено в этом доме убийство, сопровождавшееся зверскими истязаниями.

– Отец, я чувствую безотчетный страх, я предчувствую несчастье; пойдем посмотрим, что там происходит или будет происходить. Ведь стоит только переехать на ту сторону. Через десять минут мы можем узнать, в чем дело.

– Гм! – сказал старый доктор, качая головой. – Нехорошо из одного любопытства вмешиваться в чужие дела.

– В иных случаях это правда, но здесь другое дело. Впрочем, мы не покажемся, никто нас не увидит, и если там ничего преступного не происходит, чего я, признаться, не допускаю, – то мы вернемся домой.

– Не лучше ли вовсе не ехать, сынок? Это было бы благоразумнее.

– Как хочешь, отец, оставайся; но я так убежден в справедливости моих предчувствий, что решился ехать и поеду один.

Настала минута молчания, доктор думал, он хорошо знал своего сына и боясь, что он один подвергнется опасности, решился ехать с ним.

– Ну будь по твоему, – сказал он, – поедем, упрямец, если ты уж этого непременно желаешь.

Они спустили лодку. Юлиан принялся грести, а отец его сел у руля. Юлиан стал под тенью ив подниматься по течению, желая переехать реку выше дома, к которому они направлялись, но вдруг, бросив весла, он схватил большую ветвь, опускавшуюся над водой, и мгновенно остановил лодку.

– Что такое? – спросил тихо доктор.

– Посмотри, – ответил также тихо сын.

Лодка с двумя мужчинами, из которых один греб, а другой правил, быстро приближалась, несмотря на то, что также шла против течения. Она прошла так близко, что едва их не задела, но благодаря густой темноте они не были замечены незнакомцами. Эта лодка направилась прямо к заколдованному дому.

– Ты видел? – спросил Юлиан отца.

– Да, – ответил тот, – и мне кажется, у того, который правил, на лице была маска.

– Ну, отец, скажешь ли ты теперь, что мои предчувствия пустяки?

Пока отец с сыном перекидывались этими торопливыми фразами, таинственная лодка причалила к другому берегу. Юлиан переехал на ту же сторону, но несколько выше, причалил и тщательно спрятал лодку в кустах.

Отец и сын направились к покинутому дому. Они шли почти на ощупь, так как под деревьями было очень темно.

Огонек в саду исчез.

Но сквозь щели ставен двух окон нижнего этажа вырывались полосы света, которые ложились кровавыми бороздами на аллею сада. Юлиан и его отец, подстрекаемые уже не любопытством, а страшными предчувствиями, тихонько проползли сквозь обвалившуюся в одном месте изгородь, подкрались осторожно к окнам и приложили глаза к щелям в ставнях.

Вот какое зрелище предстало их испуганному взору: в небольшой комнате, в которой находились только три простых стула и некрашеный стол, молодая женщина, одетая в изящный домашний наряд, лежала на скамейке, связанная по руками и ногам и с повязкой на рту. Слабый свет фонаря, стоявшего на столе, едва освещал трех мужчин, сидевших около стола. Мерцание фонаря придавало еще более зловещий вид этой картине. Возле фонаря были расположены бутылки с какой-то жидкостью, шкалик, свинцовая чернильница, перья, несколько бумаг, из которых одна была наполовину исписана. Вот все, что можно было разглядеть в этой комнате.

Двое из сидевших были одеты матросами.

Черты их загорелых лиц были грубы; третий же был очень изящно одетый господин, с лентой Почетного легиона в петличке. На его лице была маска, и он наполовину был закутан в военный плащ.

– Сними веревки и повязку, Себастьян. – сказал господин в маске повелительным тоном.

Один из матросов встал и исполнил приказание.

– Помогите! – закричала раздирающим душу голосом женщина, почувствовав себя свободной.

Она хотела броситься вон из комнаты, но матрос ее грубо схватил и привел к стулу, на который силой заставил сесть.

Это была женщина высокого роста, стройная, с великолепными светло-русыми волосами. Ей было около двадцати двух лет, и она была дивно хороша, несмотря на мертвенную бледность.

– Напрасно будете кричать, – сказал хладнокровно человек в маске, – никто на ваш зов не придет, мы здесь в пустыне.

– Ах! Этот голос, – сказала она шепотом, глядя на него с ужасом. Потом прибавила: – Нет такой пустыни, куда бы не проникал взор Божий! Сжальтесь, ради Бога! Я невиновна, зачем вы меня сюда привели? Что вам от меня нужно?

– Вы это узнаете сейчас же, – ответил замаскированный человек, с жестокой усмешкой, – но прежде всего подпишите эту бумагу.

С этими словами он протянул ей исписанную бумагу, лежавшую на столе.

Молодая женщина взяла бумагу и неохотно стала читать ее. Вдруг она вскочила в порыве сильного негодования и, разорвав бумагу на клочки, крикнула:

– Убейте меня! Убейте! Никогда я не подпишу своего бесчестия, я чиста, я всегда была непорочной и верной супругой. Это известно Богу, и Он за меня отомстит.

Она бросила на пол клочки разорванной бумаги.

Незнакомец быстро сбросил маску. Черты его лица были очень красивы, но выражение глаз, которые как будто прятались под полуопущенными веками, было крайне неприятным.

– Презренная! – крикнул он с бешенством. – Осмелишься ли ты мне в лицо повторить, что ты невинна?

– Боже мой! Я вас узнала по голосу! Убейте же меня, подлый мучитель беззащитных! Но знайте, что богатства, для которых вы хотите и меня лишить жизни, не попадут в ваши руки. Меры предосторожности приняты. Что же? Я жду!

Она стояла, выпрямившись, перед ним, скрестив руки на груди и устремив на него презрительный взгляд.

Незнакомец посмотрел на Себастьяна и сделал ему знак, тот откупорил склянку и вылил заключавшуюся в ней жидкость в стакан.

– Вырыта ли могила? – спросил незнакомец другого матроса.

– Да, полковник, – ответил тот, – она вырыта, как вы приказали – длинная и глубокая.

Во время этого разговора Себастьян, поставив склянку на стол, стал незаметно за спиной своего товарища.

– Хорошо, – сказал тот, которого назвали полковником, – в каком месте вырыта могила?

– Посреди поляны, полковник.

– Возьми, это тебе!

И он бросил ему кошелек, который матрос подхватил на лету, с выражением алчной радости.

– Действуй! – сказал незнакомец.

В это мгновение руки Себастьяна опустились на шею его товарища и стали его изо всех сил душить. Этот последний был человек сильный и, хотя был захвачен врасплох, старался защищаться, но тот был сильнее его. Несмотря на все усилия, ему не удалось высвободить своей шеи из сдавливавших ее тисков. Его лицо исказилось, глаза налились кровью и стали закатываться, затем он весь побагровел и страшно захрипел. Тогда Себастьян разжал руки, и могильщик повалился на пол, как сноп. Последние судороги прошли по его членам, и он остался лежать неподвижно. Он умер.

– Унеси! – приказал незнакомец тем же резким, повелительным голосом.

Матрос взвалил себе на плечи тело убитого им товарища и, не торопясь, вышел из комнаты.

Тогда незнакомец обратился к несчастной молодой женщине, которая стояла все в том же месте, как бы оцепенев от совершенного при ней убийства, и, вынимая из портфеля другую бумагу, протянул ее со словами:

– Вот второй экземпляр той бумаги, которую вы разорвали! Согласны ли вы теперь ее подписать? То, что вы сейчас видели, не заставило вас переменить ваше намерение?

– Да, – ответила она коротко.

– Стало быть, вы согласны! – вскричал он с невольной радостью.

Она взглянула на него с невыразимым презрением и ответила:

– После того, что видела, милостивый государь, я пришла к убеждению, что если я и соглашусь подписать эту бумагу, вы меня все-таки убьете – я слишком неудобный свидетель… Стало быть, лучше умереть сейчас.

И она протянула руку к стакану.

– Пейте же, если таково ваше убеждение, – сказал он ей со странным выражением.

Молодая женщина бросила на него взгляд, заставивший его опустить глаза, взяла со стола стакан и выпила его залпом.

– Вы когда-нибудь пожалеете, что совершили такое отвратительное и бесполезное убийство – я умираю невинная, и вы это отлично знаете, прощайте! Я прощаю вам свою смерть!

И молодая женщина опустилась на стоявший возле нее стул.

– Благодарю, только вы, кажется, слишком поспешили даровать мне прощение, – сказал он со своей ехидной усмешкой, – от того, что вы выпили, вы еще не умрете.

– Что вы хотите этим сказать? – спросила она, хватаясь руками за отяжелевшую голову. – Я не умру?

– Да, не умрете. Не сейчас по крайней мере. Вы выпили сильное наркотическое средство. Вы проснетесь только в могиле! Ваша смерть от яда была бы слишком скорая. Я хочу, чтобы вы долго призывали к себе смерть, прежде, чем она сжалится над вами.

– Боже! – вскричала она. – Вы изверг!

– Нет, – расхохотался он, – вы меня разоряете, и я мщу.

Молодая женщина хотела еще что-то сказать, но силы ей изменили. Сильное усыпляющее средство уже проявляло свое действие, глаза ее закрылись, и она осталась неподвижной.

В это время матрос вернулся.

– Возьми, и свяжи ее покрепче! – скомандовал незнакомец.

Матрос повиновался, не выказывая ни малейшего сожаления.

– Теперь унеси ее! – послышался тот же повелительный голос.

Матрос взвалил несчастную на плечо, и оба направились к вырытой могиле, где уже лежал тот, чьими руками она была вырыта.

Незнакомец шел впереди, освещая дорогу.

Страшная яма была видна посреди поляны.

Незнакомец подошел с фонарем к самому краю.

– Брось ее, ей тут хорошо будет, – сказал он с циничной улыбкой.

Себастьян тряхнул плечом, и тело несчастной упало в яму, послышался глухой стук одного тела о другое.

Матрос взял лопату и стал заваливать могилу.

– Готово? – спросил незнакомец.

– Готово!.. Прикажете крест поставить? – ответил матрос своим грубым голосом.

– Это еще для чего? – сказал незнакомец, пожимая плечами. – Дурак! Тебе хочется оставить след?

– И то правда, я и не подумал. Я только притопчу немножко землю.

– Совершенно напрасно. Она крепко связана, к тому же никто сюда не придет. А нам нужно спешить – ты знаешь, что в два часа ночи мы уже должны быть на корабле, который нас ждет на взморье.

– Да, надо, чтобы никто и подозревать не мог, что вы провели несколько часов во Франции.

– Перестань разговаривать. Собери инструменты, запри двери дома, потуши фонарь и – пойдем.

Матрос быстро исполнил все приказания: он отнес лом и лопату под навес, а фонарь бросил под куст.

Они направились к своей лодке, послышался плеск весел, и вскоре злодеи исчезли во мраке.

ГЛАВА II

Доктор Иригойен и сын его Юлиан, как уже известно нашим читателям, присутствовали при ужасной сцене, которую мы описали в предыдущей главе.

Под влиянием душевного негодования молодой человек несколько раз порывался броситься в дом и стать между жертвой и ее палачом, но отец его каждый раз удерживал. Действительно, его вмешательство не спасло бы молодую женщину, и он бы только сам погиб в неравной борьбе.

Когда плеск весел утих, доктор первый выскочил из засады и крикнул сыну:

– Скорее, принимайся за дело! Нельзя и минуты терять!

Юлиан зажег фонарь, который ему нетрудно было найти под кустом, где он был брошен. При свете фонаря он взял из-под навеса лопаты, одну передал отцу, и оба принялись немедленно за работу.

К счастью, матрос, спеша скорее закончить, небрежно набросал землю в могилу, и она оказалась настолько рыхлой, что в несколько минут они ее всю выкинули обратно на лужайку.

Доктор остановился и, приказав сыну держать фонарь, сам продолжал осторожно руками выгребать землю, стараясь прежде всего очистить голову молодой женщины, чтобы скорее открыть воздуху доступ к ее легким.

По странной и счастливой случайности молодая женщина упала лицом вниз, на тело матроса, и поэтому земля не коснулась наружных дыхательных органов и не могла ее мгновенно задушить.

Вскоре все тело незнакомки было высвобождено из-под земли. Отец и сын спустились осторожно в могилу, чтобы вынуть ее оттуда. Юлиан, при всей храбрости и навыке к обращению с трупами, не мог не почувствовать холодную дрожь, когда ему пришлось наступить на мягкое и еще теплое тело убитого матроса. Они бережно вынесли усыпленную незнакомку и положили на траву, на плащ, который доктор бросил на землю.

Он перерезал веревки, которыми она была связана, и, став на колени, приложил ухо к ее груди.

Юлиан, затаив дыхание, в мучительном ожидании следил за всеми действиями отца.

– Слава Богу! Она жива! – вскрикнул, наконец, доктор, приподнимаясь на ноги.

– Неужели могло быть сомнение? – спросил с ужасом молодой человек.

Доктор молча улыбнулся, закутал женщину в плащ и опять взял лопату.

Отец и сын поспешили опять засыпать могилу, в которой осталось еще одно тело, поставили на ней наскоро связанный из двух кольев крест, и затем, подняв молодую женщину, понесли ее поспешно к своей лодке.

Четверть часа спустя, они внесли к себе в дом добычу, вырванную ими из когтей смерти.

Было только девять часов вечера; старая служанка доктора давно уже ушла на посиделки, откуда она обыкновенно возвращалась не раньше одиннадцати часов и прямо отправлялась в свою комнату, не заходя к «господам». Единственный же представитель мужской прислуги, который в доме доктора исполнял должности лакея, кучера и дворника, спал крепким сном в конюшне. Отец и сын были, стало быть, совершенно одни в своем доме и могли легко скрыть от посторонних глаз все случившееся в этот вечер.

Во всех домах этой части Франции всегда есть прекрасно убранная комната, предназначенная для друзей, приезжающих погостить, или для запоздалых путешественников, которых принимают по старинному обычаю. В эту комнату Юлиан отнес молодую женщину и положил ее на кровать, потом пошел помогать отцу в приготовлении средств, с помощью которых доктор надеялся прервать ее наркотический сон.

Прежде всего доктор раздел больную и уложил в нагретую постель. Потом оба принялись ее растирать, доктор с трудом влил ей в рот несколько ложек крепкого кофе с эфиром, и наконец наука восторжествовала: больная шевельнулась, открыла глаза и слабым голосом произнесла на языке басков:

– Bicia salbat len hayza… (Вы мне спасли жизнь).

– Eghia da (это правда), – ответил на том же языке доктор.

Но вскоре вместе с сознанием воскресла и память, молодая женщина задрожала.

– О! Боже мой! – вскрикнула она, сжимая голову руками. – Какое страшное видение! Где я! Не сон ли это? Ради Бога, скажите!

– Успокойтесь, сударыня, – сказал доктор ласково. – Успокойтесь, пожалуйста, мы ваши друзья и в этом доме вы в совершенной безопасности.

– Стало быть, это произошло наяву? Значит, я не во сне видела, что этот ужасный человек, мой муж, дал мне выпить наркотическое средство?

– К несчастью, это так и было, сударыня!

– Боже мой! Боже мой! – говорила она с ужасом. – Стало быть, я уснула?

– Да, сударыня.

– А потом, что было потом?

Доктор медлил ответом.

– Говорите, я вас умоляю, я должна, я хочу все знать, не скрывайте от меня ничего, мне необходимо знать до какого злодейства мог дойти этот человек.

При этих словах глаза ее засверкали огнем ненависти.

– Этот человек, ваш муж, сударыня, исполнил свою угрозу, он ее довел до конца с холодной и беспощадной жестокостью.

– Стало быть, когда я уснула…

– Он приказал своему сообщнику вас связать. Взгляните на кисти ваших рук.

– Это правда, – сказала она вполголоса, взглянув на свои истерзанные руки. – Ну а потом? Неужели он решился меня бросить?..

– В могилу, заранее вырытую человеком, которого он приказал задушить! Да, сударыня, вы были брошены в могилу и засыпаны землей.

– Ах! Это ужасно! – вскрикнула она в отчаянии. – И этот изверг продолжает быть членом общества и еще занимает высокую должность! И у него есть друзья… Но каким же образом вы меня спасли?

– Мы с сыном тайно присутствовали при этой гнусной сцене; вы оставались не более четверти часа под землей, мы вас оттуда вынули, как только ваш палач уехал.

– О! Каким образом могу я вас вознаградить за это?

– Мы уже достаточно вознаграждены вашим спасением.

– Скажите, пожалуйста, далеко ли отсюда до Сен-Жан-де-Люса!

– Часа два езды, не более.

– Что же мне теперь делать? Что предпринять?

– Но ведь ничто не мешает вам вернуться домой, сударыня?

– Я теперь уже для всех умерла! Неужели же мне опять идти и отдаться в руки моему мучителю, моему палачу?

– Вам нечего опасаться вашего мужа, сударыня, по крайней мере теперь.

– Что хотите вы этим сказать, сударь? Я вас не понимаю.

– Ваш муж, как видно, прибыл во Францию тайно и старается тщательно скрыть свое пребывание здесь. Корабль, привезший его, ожидает его на взморье; вот почему едва успел он совершить свое преступление, как поспешил уехать, чтобы поспеть на корабль к двум часам ночи.

– Правда ли это? Уверены ли вы в этом? Не сердитесь, пожалуйста, за мое недоверие.

– Я сам слышал, как он говорил об этом матросу. У него не могло быть причины не говорить откровенно с этим человеком, которому тоже, по-видимому, известно, что он должен нынешней же ночью отплыть на корабле. Я даже расскажу вам возмутительную подробность, которую я от вас скрыл и которая вас окончательно убедит в правдивости моих слов.

– Говорите, говорите, сударь, я все хочу слышать!

– Знайте же, сударыня, что когда могила была завалена, матрос спросил, не нужно ли притоптать землю, и ваш муж ему ответил: «Не нужно, она связана, к тому же мы должны спешить». Матрос же на это ответил: «Правда! Надо, чтобы никто и подозревать не мог, что вы были сегодня во Франции, а корабль нас будет ждать на взморье до двух часов, надо спешить».

– О! Я вам верю, я вам верю, сударь! – вскрикнула она, вздрагивая. – Но каким образом я могу теперь вернуться домой?

– Каким образом попали вы сюда?

– Мой муж проник ко мне в дом через тайный ход и похитил меня, никто этого не видел, все в доме думают, что я сплю, потому что дверь моей спальни заперта изнутри задвижкой.

– Кто же вам мешает возвратиться домой тем же путем? Завтра, когда вы встанете, никто и подозревать не будет вашего временного отсутствия.

– Вы правы! Это легко, даже очень легко было бы сделать, если бы я была в Сен-Жан-де-Люс, но, к несчастью, меня там нет.

– Пожалуйста, об этом не беспокойтесь – отдохните еще несколько минут, и я сам вас отвезу в своем экипаже в Сен-Жан-де-Люс. Я даю вам слово, что вы будете у себя раньше двенадцати часов.

– О, как вас благодарить, сударь, за все ваши заботы обо мне?

– Помилуйте, сударыня, я исполняю свой священный долг. Успокойтесь же. Все, что вы выстрадали, будет только казаться вам дурным сном, – прибавил он, улыбаясь.

– Я должна вам сказать, кто я, чтобы вы знали, кому вы так благородно спасли жизнь.

– О сударыня!

– Я этого желаю – разве я могу иметь от вас тайну? Меня зовут Леона де Вернель, маркиза де Жермандиа.

– Как! Сударыня, вы…

– К несчастью, да, сударь! И, поверьте, я не буду неблагодарной.

– Сударыня…

– Поймите меня, – сказала она, протягивая ему руку с обворожительной улыбкой. – Я хочу быть дочерью для вас и сестрой для вашего сына. Неужели вы мне откажете в этом?

– Юлиан, – обратился доктор к сыну, вероятно, для того, чтобы скрыть свое волнение, – ты хотел отправиться на посиделки. Тебе необходимо туда сегодня показаться, чтобы отвлечь подозрения. Твое присутствие здесь более не нужно. Простись с маркизой и отправляйся туда. Я уже буду дома, когда ты вернешься.

– Слушаю, отец, – ответил Юлиан.

И он подошел к молодой женщине.

– Поверьте, сударыня, – сказал он почтительно, – что я буду одним из преданнейших…

– Нет, не так, Юлиан, брат мой. Зовите меня Леона, я так хочу, и любите меня, как я вас и вашего отца люблю.

И, нагнувшись к нему, она ему подставила лоб, которого молодой человек почтительно прикоснулся губами.

– А теперь, до свидания, до скорого свидания, брат мой Юлиан, – сказала она с грустной улыбкой.

Молодой человек от волнения ничего не мог ответить и, поклонившись, молча вышел из комнаты.

Если бы не этот странный и непредвиденный случай, который совершенно отвлек мысли доктора в другую сторону, он бы тоже пошел с сыном на посиделки, конечно, не для того, чтобы за ним присматривать, а с целью убедиться воочию, насколько молодой человек близко сошелся с красавицей Денизой, как ее звали в деревне.

Доктор думал, что это маленькая вспышка любви, и имел намерение сразу пресечь ее, прежде, чем она превратится в серьезное чувство.

Брак между его сыном и Денизой ему нисколько не нравился; не потому, что девушку можно было в -чем-нибудь упрекнуть, напротив, Дениза была не только самой красивой девушкой во всей окрестности, но и самой благоразумной, самой добродетельной. Семейство Мендири, к которому она принадлежала, было тоже одно из самых древних и благородных в их околотке, но они сильно обеднели, а доктор Иригойен, хотя и не был скуп, но знал цену деньгам и мечтал о блестящем будущем для своего сына. У него был капитал, дававший ему от восемнадцати до двадцати тысяч франков дохода – что в этом уголке было очень много, – но отец желал, чтобы сын поселился в Париже, а для этого нужно было по крайней мере утроить этот доход.

Доктор имел в Байоне старого друга детства, тоже доктора, очень богатого, у которого была прелестная дочь. Вот ее-то и прочил он сыну в невесты. Отцы уже между собой порешили этот вопрос, и нужно было только согласие самих молодых людей, которым этот заговор еще не был известен.

В этом именно положении находилось дело при начале нашего рассказа. Отцы только ожидали случая, чтобы привести в исполнение давно задуманный ими план.

Но подобные проекты очень редко осуществляются, в большинстве случаев какое-нибудь непредвиденное ничтожное обстоятельство является преградой в последнюю минуту.

То же случилось и на этот раз. Доктор все рассчитал, но не позаботился заручиться согласием сына, а последний, не подозревая отцовского плана, самым неожиданным образом влюбился.

Однажды утром, стоя у окна и следя глазами за удалявшимся отцом, он заметил молодого парня, который показался ему знакомым. Юлиан от нечего делать позвал его, и тот поспешил подойти.

По мере его приближения Юлиан убеждался, что знает этого молодого человека. Действительно, это был один из его товарищей и друзей детства, с которым он очень любил играть, потому что тот был старше его тремя годами и всегда брал его под свою защиту.

– Эй! Бернардо! – крикнул он. – Разве ты меня не узнаешь?

– Ах, Боже мой! Какое счастье! – вскричал Бернардо, всплеснув руками. – Это ты, мой Юлиан!

– Наконец-то, ты вернулся!

– Ну, да! – ответил Юлиан, смеясь. – Войди же, старый товарищ!

Они обнялись и расцеловались от души. Они стали припоминать времена своего детства и остальных друзей и товарищей.

Бернардо остался завтракать у Юлиана, причем, перебирая всех живущих в окрестностях, произнес имя Денизы с особенной похвалой.

Это имя, произнесенное мимоходом, воскресило в памяти Юлиана образ прелестной девочки, соучастницы его игр, сердце его забилось и он стал припоминать подробности их детской дружбы.

Семейства Мендири и Иригойен были очень дружны в то отдаленное время. Они почти жили вместе, а их дети просто не расставались. Юлиан называл Денизу своей маленькой женой, а Дениза называла его маленьким мужем.

Все эти проснувшиеся воспоминания возбудили в Юлиане сильное желание увидеть опять ту маленькую девочку, которая теперь, по словам Бернардо, превратилась в прелестную девушку, которую все окружающие боготворят.

В этот же день Юлиан в сопровождении Бернардо отправился в село.

Он был принят с восторгом старыми товарищами, которые все его любили и от души ему обрадовались.

С этой минуты он опять сделался кровным баском. Он опять надел национальный костюм, стал посещать все сборища, игры в шары и посиделки.

Дениза, увидев его, вскрикнула от радости и бросилась ему на шею со слезами. Бедная девочка не переставала о нем думать и наивно призналась ему в этом, не стараясь скрывать свою радость при свидании с ним.

Когда она после долголетней разлуки увидела этого красивого, статного молодого человека, она поняла, до какой степени любила его.

Юлиан тоже полюбил ее всеми силами своей души, но вместе с любовью у него зародилось и другое, неведомое ему до сих пор чувство ревности.

Дениза была слишком хороша собой, чтобы не иметь вздыхателей. Но последние относились к ней с величайшей почтительностью. Они любили молодую девушку, но не решались высказывать ей это открыто. Между ними был один, который более других возбуждал опасения в сердце Юлиана: это был рослый и красивый молодой человек лет двадцати четырех. Он был сыном богатого хлебопашца из соседнего села и очень гордился своей красотой и своим богатством. По силе и ловкости он не имел соперников и поэтому часто позволял себе высокомерные выходки.

Говорили, что он не отличался примерным поведением – он уже обольстил нескольких девушек, которых потом бросил. Подобные вольности часто вовлекали его в неприятные истории, но благодаря влиянию богатых родителей он до сих пор выпутывался из беды. Но вследствие всего этого он был нелюбим и его отчасти даже боялись.

Этого молодого человека звали Фелиц Оианди. Он не скрывал своей любви к Денизе, хотя молодая девушка, по-видимому, ее вовсе не поощряла. Но это нисколько не обескураживало Фелица, и он поклялся, что так или иначе молодая девушка будет ему принадлежать.

В то время как Юлиан Иригойен входил в помещение посиделок, все общество было уже в полном сборе: тут были молодые люди, молодые девушки и их родители, – более тридцати человек. Пряли, разговаривали, вышивали, хохотали, пели и даже плясали; было очень весело.

Посиделки составляют старинный и любимый обычай басков. Тут, под зорким наблюдением старших, молодежь знакомится и влюбляется. На посиделках же происходит, при всех, обручение сговоренных, после чего уже все вздыхатели отходят от обрученной, около которой продолжает оставаться один жених.

Помолвленные, таким образом, уже не могут отказаться друг от друга под страхом всеобщего презрения.

Мы скоро представим читателю случай присутствовать при исполнении этого трогательного и величественного обычая, который носит первобытный и патриархальный характер.

Посиделки в тот вечер происходили в доме Мендири, в большой и высокой комнате – стены были обшиты дубовыми филенками, почерневшими от времени, земляной пол был, как ток на гумне. У одной стены огромный камин мог приютить нескольких человек под своим выступом. Мебель состояла из нескольких плетеных стульев для стариков и деревянных скамеек, расставленных в беспорядке, для молодежи. Освещение состояло из первобытных каганцев, подвешенных кое-где под потолок, и главным образом из пылавшего камина…

Отец и мать Денизы сидели по правую сторону камина, окруженные знакомыми, Дениза сидела за прялкой в кругу остальных девушек.

Когда Юлиан вошел, все работали и весело разговаривали; Фелиц Оианди с нахальной усмешкой что-то рассказывал в группе молодых людей.