Текст книги "Генерал"

Автор книги: Гусейн Аббасзаде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 28 страниц)

Глава двадцать седьмая

1

Наутро необычайное оживление наблюдалось у стенда, где вывешивались свежие газеты. С первой полосы на читателей смотрел ясноглазый человек в военной форме, с открытым, тонким, одухотворенным лицом.

Ни один человек не мог пройти мимо, чтобы не остановиться, не прочесть статью о подвиге этого человека, не посмотреть ему в лицо.

В газетах были напечатаны указ о присвоении Ази Асланову звания Героя Советского Союза, его биография и рассказ о его службе и подвиге.

И сегодня во всех уголках города – в учреждениях, школах, на базаре, в каждом доме говорили о нем. Встретившись на улице, люди спрашивали друг друга:

– Ты слышал?

– Слышал… Прославил нас Ази. И себя прославил. Сколько добрых дел успел сделать!.. А по делам и честь. Не каждый мужчина удостоится такой чести. Да пойдет ему впрок материнское молоко…

– Достойный человек везде себя проявит…

– Почти сразу и Героя получил, и полковником стал.

Хавер, которую пригласили в горком партии, по дороге туда и обратно слышала эти разговоры, и ей было невыразимо приятно их слышать, и, незаметно для себя, она выпрямилась, шла уверенным, бодрым шагом, весь мир, казалось, расцвел для нее.

Люди оборачивались ей вслед.

– Видел? Это жена Ази.

– Где, где?

– Да вон пошла… Гордая такая… Прямо светится вся от счастья.

– Что ж ты не сказал, поздравили бы ее.

– Теперь не только ее, всех нас поздравить можно!

Нушаферин по случаю радостных вестей готовилась варить плов, чистила рис.

Еще вчера вечером слышала она по радио указ о присвоении сыну звания Героя Советского Союза. Весь день родня и соседи шли к ним с поздравлениями. От радости она не находила себе места, и только за кропотливой работой немного успокоилась.

Но тут вошла Хавер, сняла с головы келагай.

– Мама, ты знаешь? Колхозники приняли решение собрать деньги на строительство танковой колонны.

– Только колхозники собирают деньги на это или все?

– Все. Кто захочет и кто сколько может. Все население города принимает в этом участие… Танковую колонну назовут «Ленкоранский колхозник» и отправят в полк Ази.

Старуха выпрямилась от гордости. Поставила поднос на стол. Спросила:

– Говоришь, пошлют в полк нашего Ази? Кто так решил?

– Да в народе так решили, кто первый это придумал, теперь уж не узнать, а все так говорят… Танковая колонна «Ленкоранский колхозник»… Будет отправлена в полк Ази Асланова.

Нушаферин смахнула слезу, задумалась.

– Что молчишь, мама?

– Думаю… Все будут вносить деньги. А у нас сбережений нет… Нехорошо как-то. Люди скажут: сын стал героем, полком командует, танки для этого полка будут строить, а семья жадничает, ничего на это святое дело не дала…

– Скажут, – подтвердила Хавер.

– Не знаешь, сколько стоит, как его, да, танк? Дорого?

– Говорят, тысяч сорок.

– Сорок тысяч? Ох, дочка, даже если мы весь дом продадим, сорок тысяч не собрать.

– Ты не поняла, мама. Не каждая семья покупает танк, а каждый дает на это сколько может. Потом все эти деньги соберут и передадут на строительство танков.

– А, вот так. Но денег-то все равно нет.

– И не обязательно вносить деньги, можно внести ценные вещи.

– То есть золото, серебро?..

– Все можно.

– Тогда другое дело, – старуха облегченно вздохнула. – Надо посмотреть, что еще осталось…

Тофик, еще не встававший, с большим интересом слушал разговор матери с бабушкой. Он сел в кровати и спросил:

– Нанали, тебе нужны деньги?

– Бый! – всплеснула руками Нушаферин. – Ты что, не спишь?

– Нет, я спал. Я только проснулся.

– Спи, спи, мой мальчик, спи, моя умница! Не нужны мне деньги! На что мне деньги, если есть такой внук?

Тофик обиженно сказал:

– Ты говоришь, деньги не нужны, а мама думает, нужны.

– Нет, я не думаю. Спи, рано еще!

– Ты неправду говоришь…

– Я говорю правду. Мама не может говорить неправду. А вот ты не слушаешься нас, и это плохо. Смотри, напишу папе…

– Мама, я слушаюсь. Но у меня в копилке много денег… – Тофик всхлипнул. Накрылся одеялом и отвернулся к стене. – Не хотите взять, тогда пойду и на свои деньги куплю танк. Напишу на нем: «Это от Тофика» и пошлю папе.

Женщины невольно улыбнулись.

Вечером, собираясь на работу, Хавер сказала свекрови:

– Вернусь, еще раз посоветуемся, что отдать.

Но старая Нушаферин уже про себя решила, что отдает на строительство танка свое обручальное кольцо. Сколько оно стоит теперь, она не знала, но для нее оно было очень дорого. Чтобы купить это кольцо, Ахад-киши, работавший на кирпичном заводе, с каждой получки откладывал деньги. Потом сел на пароход и отправился в Баку, обошел там не одну ювелирную мастерскую…

После смерти мужа Нушаферин перенесла немало бед и лишений, случалось, голодала со своими сиротами, но кольцо сохранила. Кроме этого кольца, у нее ничего ценного не было. У невестки были золотые часики, браслет с мелкими алмазами и колечко с бриллиантом. Но как сказать ей, что эти вещи следует отдать? Это она должна решить сама.

В последнее время билеты в кино продавались по коллективным заявкам предприятий и колхозов, в общую продажу шло мало, и очередь у кинотеатра, похоже, не убывала. Шли, главным образом, чтобы посмотреть журнал о танкистах, о своем земляке, некоторые смотрели его по несколько раз, а другим еще не удалось посмотреть, и Хавер просила кассира продавать билеты в первую очередь тем, кто еще не видел эту ленту. Но как узнать, кто видел, кто не видел? И как отказать в билете? Пришлось прибавить еще один сеанс, и все равно желающих было много.

В очередях говорили о сборе средств на танковую колонну. Кому пришла в голову эта мысль?

– Говорят, агроном Рза Алекперли первый сказал об этом.

– А ведь дельное предложение.

– В газетах пишут, в России во многих местах так поступают. Уже сколько таких колонн построено…

– А кто собирает деньги?

– Комиссия выбрана. Рза председателем…

– Хорошо. Человек расторопный, справится. Он ведь воспитанник Нушаферин, вместе с Ази вырос…

Как раз появились Хавер и Рза.

– Легок на помине, – засмеялся кто-то.

Хавер проводила Рзу в зрительный зал.

– После сеанса непременно к нам приходите, – она надеялась, что Рза в разговоре со свекровью лучше всех разъяснит ей суть начинания со сбором средств, наверняка расскажет, как идет это дело, и ей будет легче убедить старуху в необходимости сдать кольцо, браслет и часы в общий фонд, на строительство танков.

– Да, надо зайти, навестить тетушку Нушу. Если узнает, что был в городе, а к ней не зашел, на всю жизнь обидится.

В будке киномеханика слышался громкий разговор, вернее, слышался оттуда только голос Полада.

– Выгоню вас всех! К будке больше не подпущу. Сколько раз вы смотрели это кино? Вдобавок, бесплатно. Нет, не просите, нечего вам тут делать!

– Что случилось? – спросила Хавер.

Увидев ее, добровольные помощники Полада отошли от дверей.

– Сокращаю своих помощников, тетя Хавер. Они меня не слушаются, да вдобавок, вредят.

– Как? Чем?

У ребят были растерянные лица.

– Потом объясню, Хавер хала, – Полад повернулся к ребятам, ожидавшим своей участи. Таваккюль остается, а вы топайте отсюда.

Сары и Рашид, огорченные, молча вышли из будки киномеханика.

– Да что они натворили-то, Полад?

– Что натворили? Да вырезали из киножурнала тот кусок, что о дяде Ази. Хорошо, Таваккюль вовремя сказал, а то опозорились бы! Им, видите ли, пришло в голову сохранить эту ленту себе.

– Это Рашид придумал, а Сары с ним согласился, – сказал Таваккюль. – Я сказал, что нельзя этого делать, все люди хотят видеть дядю Ази, а не только мы. Рашид сказал, что я трус, что я не люблю дядю Ази, – Таваккюль всхлипнул. – А я люблю… Но они все равно кусок ленты вырезали…

– Вот чудаки… Но ты, Полад, прав. Не пускай их сюда, пока не придут, не извинятся.

– Таваккюль, на минутку выйди, – сказал Полад. И повернулся к директору. – Хавер хала, они же хорошие ребята… Сделали это из любви к дяде Ази…

– Я понимаю. Но если любишь, так глупости делать ради любви не надо. Пусть извинятся и дадут слово, что так поступать не станут.

– Уже клялись! – засмеялся Полад. – Но ничего, один сеанс пусть пропустят.

– Поздравляю тебя, тетя Нушу! Да придет день, когда Ази вернется домой! Ты все хотела знать, где твой сын, как он там, на фронте… Теперь знаешь… Может, хоть немного успокоилась?

– Засыпал вопросами… Зубы мне заговариваешь, как я гляжу… Чтобы не расспрашивала, где ты, Рза, был эти дни, почему не подумал, как тетушка Нушу, здорова ли? Но явился все-таки, ясно солнышко, спасибо!

Рза обнял Нушаферин.

– Не сердись, не думай, что забыл про тебя, – помню. Все время думаю. Но дела! Редко бываю в городе. А когда бываю, куда в первую очередь прихожу? К вам!

– Не упрекай его, мама, а то он совсем перестанет ходить, – засмеялась Хавер.

Она сняла жакет и повесила его на гвоздь, пригладила руками волосы и села на диван.

Нушаферин была рада приходу Рзы, но продолжала его упрекать.

– Вечером уложили детей, сидели вдвоем с невесткой, всех вспоминали. Уж я промывала твои косточки, промывала… Совсем изменился, остыл к нам. Три дня вся Ленкорань у нас, двери не закрываются, а Рзы все не видно и не слышно. А ведь Рза не кто-нибудь, а брат Ази!

– Клянусь тобой, тетушка Нушу: рвался приехать, но, сама знаешь, мужчин не осталось, все на фронте, а остальные дефектные, вроде меня, – он дотронулся до черной повязки, закрывавшей ослепший глаз, – не успевают с кучей дел… С одним глазом, с одной рукой какие мы работники…

– Не говори так, сынок. Мужчина, каким бы он ни был, все равно мужчина. У мужчины свое место, у женщины свое. Мужчина – опора в доме, надежда в колхозе.

– Это верно. Но раз надежда, то всем надо помочь. Вот и вертишься, как белка в колесе…

Рза считал Нушаферин матерью. Нушаферин приложила немало сил, чтобы он стал на ноги. Родители Рзы жили по соседству с Аслановыми. Рза был еще грудным ребенком, когда отец его, рыбак, вместе с товарищами попал в шторм и утонул. Мать, работавшая в домах богатых людей, вскоре заболела, слегла и больше не поднималась с постели. В пятнадцать лет Рза остался сиротой. Нушаферин взяла его под свое крыло, заботилась о нем, как о родном сыне. Стирала, шила, штопала, подметала и наводила порядок в убогой лачуге Рзы, готовила, поила и кормила. Наконец, Рза поступил на работу и, работая, заочно учился, стал агрономом. Поехал в село. Жил очень экономно, откладывая с получек, приобрел все необходимое, женился. И с первых дней войны, конечно, пошел в действующую армию. В сорок первом году, в бою под Ростовом, он потерял глаз.

Сколько мог, Рза в свою очередь оказывал. Нушаферин сыновнее внимание.

Она, Рза хорошо знал, всерьез не могла на него сердиться. Вон уже чаем занялась. Жаль, уезжать надо…

– Сынок, ты что как чужой? Почему не снимаешь пальто?

– Времени нет, тетушка Нушу. Через полчаса машина колхозная в село возвращается. Я договорился с ребятами. Если задержусь, будут волноваться. К тому же, в райкоме мне поручили важное дело: средства на танковую колонну собираем. Завтра думаем сделать первый взнос. Так что работы тьма…

– Ай, сынок, человек работает со дня появления на свет и до ухода на тот свет! Пойди, скажи ребятам, пусть едут, и возвращайся. Ночевать у нас останешься, я плов приготовила, а утром чайку попьешь и поедешь.

– Уж как бы остался, ты знаешь, как я люблю твой плов! Не будь этих срочных дел, с места не сдвинулся бы… Приятно ведь посидеть, поговорить с вами, но что делать?

– Ну, вижу, удерешь, не удержать. Так дай хоть спрошу тебя об одном деле… Слышала я, тебе поручено собирать деньги на строительство этих страшных машин, не запомню, как они называются, танк или манк, язык сломаешь… Это правда?

– Я член комиссии. А что?

– Сам-то ты собираешься что-то внести, как вы там у себя решили?

– Честно говоря, по наследству не досталось мне ни золота, ни серебра, самому тоже не довелось в руках держать. Но в прошлом году я заработал в колхозе пять тысяч рублей, да еще наскребу тысчонку – вот их и внесу. Больше негде взять.

– Пять-шесть тысяч? Так ты что, стесняешься, что мало? Это же хорошо! Если бы каждый мог столько отдать! И потом, не забывай, что дающему по возможности смущаться нечего. Рубль отдает человек – и за то спасибо. Время трудное, каждый должен думать о чести родины, и делать для нее, что может. Правильно говорю?

– Правильно, тетушка Нушу, – сказал Рза.

Хавер обрадовалась, что свекровь сама завела разговор о взносах на строительство танков, и хотела было вставить свое слово, но Рза выразительно глянул, на нее – потерпи, мол, немного.

Нушаферин отбросила на спину конец келагая, упавшего на пол, и подалась к собеседнику.

– Стыдно, Рза, если нечего дать на это дело. Семья Ази не должна отстать от других. Не то ребенку за нас неловко будет, хоть он и далеко.

– Какому ребенку? – удивился Рза.

– Да Ази нашему, какому же? Да умру я за него!

– Удивила ты меня! Ази, слава богу, скоро дедушкой станет, а ты его все еще ребенком называешь.

– Для меня он все равно еще ребенок… Будто вчера я его на руках носила…

– Я догадываюсь, Хавер-баджи, что тетушка Нушу хочет отличиться. Сын отличился на фронте, она – здесь. Говорят, трава растет на корню. Сын все перенимает от матери…

– Куда уж отличиться, – вздохнула Нушаферин с сожалением. – О чем ты говоришь, мир праху твоих родителей?! Давно миновало время, когда я могла отличиться. – Она показала кольцо, сверкавшее на среднем пальце руки. – Если я отдам вот это, не мало будет? Не засмеют?

И посмотрела на невестку, взглядом спрашивая: «А ты что дашь?»

Рза кивнул Хавер.

– Одно колечко, мама, я думаю, маловато… Что ты скажешь, если я отдам свой браслет? – Хавер пыталась по взгляду свекрови понять, как отнеслась она к ее предложению.

Опережая Нушаферин, Рза сказал:

– Мне кажется тоже, что одного колечка маловато… Но кольцо и браслет – это уже другое дело, этого вполне достаточно.

– Отдай, дочка, отдай. Бог даст, вернется твой муж с войны живой и здоровый, купит тебе браслет получше этого.

– Не будет смерти для таких сыновей, как Ази! Живыми вернутся с фронта. А Хавер-баджи проживет и без браслета, – поддержал Рза старуху.

– Я признаться, не очень-то люблю браслет. Руке как-то неловко бывает…

И Хавер сняла с руки браслет и положила его на стол.

– Спасибо, дочка, – сказала свекровь, довольная этим поступком невестки. Сняла с пальца кольцо и положила его рядом с браслетом. – Пусть сильным будет этот… как его… танк, в который и наша доля вложена.

Тофик все это время слушал взрослых, но делал вид, что рассматривает книжку с иллюстрациями. Увидев, что мать и бабушка положили на стол браслет и кольцо, с которыми никогда не расставались, он незаметно прошел в соседнюю комнату. Немного погодя он вернулся с красивым гипсовым зайцем-копилкой.

– А вот мой заяц, посмотрите, какой он тяжелый. – Он протянул зайца бабушке. – Смотри, нанали, она уже полная. Нет, ты возьми в руки, видишь, какая тяжелая?

– Зачем ты ее принес, сыночек? Дай ее сюда, а то уронишь, сломаешь.

– Нет, нанали, пусть дядя Рза откроет ее. – Тофик повернулся к Рзе. Откройте это, там я собрал много денег. Куплю на них танк и пошлю папе, пусть убивает фашистов!

Отказать ребенку в его чистой наивной просьбе нельзя было, но и вскрывать детскую копилку жалко. Рза посмотрел на Хавер и Нушаферин, испрашивая их разрешения. И Хавер, и Нушаферин взглядом сказали: что делать – открывай.

Рза достал карманный нож и раскрыл его. Аккуратно расширил лезвием продолговатое узкое отверстие между навостренными ушами зайца.

В копилке оказалось много мелочи. Были и бумажные деньги – в основном, рублевки и трешницы. Подсчитали. Оказалось, двести шестьдесят рублей и восемьдесят копеек.

– Сколько танков дадут за это, дядя Рза?

– А сколько ты хотел бы?

– Нам надо четыре. Самые большие, на каких мой папа ездит. Ты видел в кино? Вот такие.

Рза погладил Тофика по голове.

– А зачем четыре?

– Один за бабушку, один за маму, один за меня и один за моего братца. "

– Значит, от каждого по танку?

– Ага.

– А вдруг не дадут?

– Если денег не хватит, я соберу еще и рассчитаюсь. Дядя Рза, ты скажи им, что Тофик хочет послать своему отцу четыре танка.

– Скажу, милый. Дадут!

Тофик радостно завернул деньги в газету и передал сверток матери.

– Мама, положи это с теми вещами. Скажешь всем, это Тофик дал.

Глава двадцать восьмая

1

Остался позади Сталинград, где наши войска в январе-феврале сорок третьего года добили окруженную немецкую группировку; давно осталось в тылу Котельниково, где танкисты приняли удар Манштейна, где оборонялись, а потом наступали; остались позади Ставрополье, Кубань, донские степи, Батайск и Ростов.

С середины февраля танкисты Асланова, захватив ряд важнейших населенных пунктов, в том числе село Генеральское, вышли в район Матвеева Кургана. Снова танкисты действовали в составе 51-й армии. И снова им пришлось вести тяжелые бои с врагом.

На правом берегу реки Миус, от Азовского моря до Ворошиловграда немцы успели создать сильно укрепленную линию обороны. Путь нашим войскам преградили река, минные поля, проволочные заграждения, доты, дзоты, несколько линий траншей, хорошо организованная система артиллерийского и минометного огня.

Это был так называемый «Миус-фронт». С ходу наши войска захватили плацдарм на правом берегу Миус. Распутица днем, заморозки – ночью. Плохие дороги. Плохой подвоз. Насквозь простреливаемая переправа… Трудно.

Наши войска овладели позициями немцев в районе Матвеева Кургана.

Вскоре на левом берегу Миуса возникла сеть окопов, блиндажей и укрытий; зарылись в землю пехотинцы, артиллеристы, танкисты; зарылись и замаскировались так, что даже самолеты-разведчики не могли увидеть их с воздуха.

Чтобы выявить наши огневые точки, немцы не раз открывали по нашим позициям орудийный огонь, но наши не отвечали им.

Завязались ожесточенные бои за каждый вершок земли, за плацдарм, за переправу через Миус.

Главную роль в этих боях играли стрелковые части.

Танкисты вышли в резерв, заняв позиции на правом фланге наших войск.

Пользуясь относительным затишьем, старшина второй роты Воропанов устраивал банные дни чаще обычного, менял белье, кормил танкистов почти домашними вкусными обедами. Он любил говорить, что солдат горы может свернуть, если он сыт, одет, обут и спокоен за своих домашних. Первые три условия зависят от старшины, и в этом отношении моя совесть совершенно чиста, я делаю все, что могу.

Как раз в это время весь личный состав армии перешел на новую форму одежды; вводились погоны и офицерские звания.

И Воропанов выдавал танкистам новое обмундирование, доставленное со складов соединения. Танкисты одевались, перебрасывались шутками.

– Коля, тебя не узнать!

– Мустафа, как ты похорошел!

– А чего ему, не похорошеть, – отвечал Киселев, расправляя складки на гимнастерке Парамонова. Надень такую одежду на жердь, и она тоже станет красивой, правда, дядя Миша?

– Прямо как форма старой армии. – Парамонов отступил назад, разглядывая Мустафу. Помню, в шестнадцатом, когда я был на действительной, под Петроградом, фотографировался в такой вот форме. Было мне тогда примерно столько же, сколько сейчас тебе. Пуговицы сверкали, как золотые. И погоны ровненькие, аккуратные. Погоны – это вещь! Человек делается строже, стройней. Солдат, одним словом.

– Отличная форма!

– Эх, Вася, настоящей формы ты еще не носил. Это полевая форма. Надел бы парадную обомлел бы А офицерская форма парадная… Ты ее видел? Погоны золотые, на фуражке кокарда, пояс, пуговицы – все золотое. И кортик – тоже сверкает золотом.

– Какое нам дело до офицеров, дядя Миша? У вас, у солдат, тоже была парадная форма или только такая вот, полевая?

– И полевая, и повседневная, и парадная. Правда, погоны были простые. Но уже у ефрейторов и фельдфебелей форма от нашей отличалась. На погонах золотые лычки…

Мустафа хвастливо вытянулся.

– Значит, и на моих погонах лычки будут?

– Ну, ты особенно не бахвалься, – сказал Велиханову сержант Киселев. Если у ефрейтора лычки будут, то у сержантов и подавно. А парадной формы, пока война, нам, наверное, не видать.

– Доктор идет, ребята! Вы, в случае чего, крепких словечек, того, не употребляйте, – предостерег Парамонов.

Вася и Мустафа замолчали, принялись кусками от шинели наводить блеск на густо смазанные сапоги.

Поскольку полк был отведён с переднего края, работы в медсанчасти не было, и, тоскуя от безделья, Лена Смородина ходила по ротам, справлялась у танкистов о здоровье и самочувствии, а по вечерам читала книги.

На сей раз Киселев, Велиханов и другие напрасно прихорашивались, – не дойдя до них, Лена свернула влево и направилась в другой конец села, чтобы повидать свою подругу, инженера Барышникову.

– Лена! – раздалось откуда-то.

Смородина вздрогнула и остановилась. Потом подошла к полуразрушенному дому, заглянула в окно. Никого. Но окрик раздался откуда-то отсюда. Поэтому, отойдя на середину улицы, Лена крикнула:

– Тамара, где ты там, выходи! У меня нет желания играть в прятки.

Барышникова, смеясь, вышла из разрушенного дома.

– Куда ты направляешься?

– К тебе.

Вслед за Барышниковой из дома вышел Анатолий Тетерин в коротком полушубке, красивый, уверенный в себе, при усах, бровях и ресницах – не скажешь, глядя на него, что он горел. Тетерин подал Смородиной руку.

– Здравствуйте, капитан.

– Здравствуйте. Нашли укромное местечко?

Тетерин слегка покраснел.

– Нет, мы село осматривали.

Чтобы замять неловкость, Тамара обняла Лену за талию, спросила:

– От Николая есть весточки?

Лену покоробило, что Тамара задала вопрос в присутствии младшего лейтенанта: обязательно надо, чтобы все знали о ее отношениях с Прониным? Она пропустила вопрос подруги мимо ушей, не ответила на него. Тамара снова спросила о Пронине, и Лена снова прикинулась, будто не слышит.

Тетерин заметил смущение Смородиной, понял ее нежелание отвечать на вопросы Барышниковой при нем, при Тетерине, но уйти сразу он не мог, не хотелось и с Тамарой расставаться; он сделал вид, будто прислушивается к далекой орудийной канонаде, потом поднялся даже на ступеньки крыльца и устремил взгляд к горизонту и, наконец, глянул на часы.

– Ого, у меня осталось всего десять минут. До свиданья, девочки, я пошел.

И зашагал прочь. Барышникова тотчас ласково обняла Смородину и спросила:

– Скучаешь?

– Некогда скучать. Среди стольких людей разве заскучаешь?

– Не говори. Будь рядом хоть миллион, а если среди них любимого нет, тоска возьмет!

– Не всегда и не каждую. Все зависит от характера человека.

– Будет тебе кривляться! Если бы Николай был рядом с тобой, тебе, наверное, было бы лучше, чем теперь?

– Конечно, когда он был рядом со мной…

– Вот ты и ответила на мой вопрос.

– Слушай, зачем ты при других-то задаешь такие вопросы?

– Да не обижайся, что тут такого? Подумаешь, секрет! Каждому солдату известен. Но если бы я знала, что ты обидишься, и рта не раскрыла бы.

– Стыдно ведь.

– Чего стыдиться? Тетерин тоже все знает. А что касается твоего ненаглядного Коли, то не обижайся, Лена, я скажу прямо: не нравится мне его поведение. Да имея такую девушку, как ты, он должен считать это счастьем, молиться на тебя должен! А он от радости обалдел и не понимает, что делает. То ревность какая-то глупая, то обида. Писем ведь не пишет? Так мужчины, извини меня, не поступают. Я бы на твоем месте до конца жизни даже разговаривать с ним не стала.

– Каждый со своей колокольни смотрит. Я думаю, ты не права, Тома. Я ему докажу, что он ошибается. А пока мы не встретимся и откровенно не поговорим, ничего не прояснится, правды он так и не узнает.

Беседуя, они шли по улице.

– Все это пустые книжные слова! – горячо возразила Тамара. Поверь мне, придет время, ты убедишься в моей правоте. А пока что ты сидишь одна день и ночь, ждешь писем и всего такого прочего, а он той порой пишет в полк, я уж не говорю, командиру полка – ему обязан! – но вообще всем, кому попало, а тебе – ни строчки. Это как понимать?

– Я верю, что рано-поздно он в этом раскается и попросит прощения.

– Я знаю, в подобных случаях неуместно лезть с советами, но все же хочу сказать прямо: плюнь ты на него! Что ты в нем нашла? Уже немолод. Характер плохой. Разве мало в полку красивых ребят? Вот хотя бы тот же командир роты Гасанзаде? Я слышала, он относится к тебе с уважением. Если копнуть глубже, то даже с благоговением. Отчего? Почему? Потому что любит, я в этом уверена. Он красавец прямо, пора тебе повернуться лицом к нему.

– Прекрати, Тома! Брось свои фантазии. Ни у Гасанзаде ко мне, ни у меня к нему нет никаких чувств, кроме дружеских.

– Это тебе так кажется. И потом, что ты, монашка? Есть возможность, дай понять своему Николаю, что стоит тебе бровью повести, как самые интересные мужчины будут у твоих ног. Ну, пофлиртуй немножко. Думаешь, он там беспокоится о тебе, помнит хотя бы? Как бы не так! Мало ли в госпитале красивых девушек, незамужних женщин?… Развлекается с какой-нибудь, пока ты тут сохнешь…

– О чем ты говоришь, Тома? Что советуешь? Разве я способна на такое?

– Не способна? Ну, тогда сиди и жди, чем все это кончится. Желаю тебе успехов!

– Нет, ты все это серьезно говоришь? Не шутишь? Не разыгрываешь меня?

– Боже, какая ты наивная. Конечно, серьезно.

– Ты и о Тетерине так думаешь?

– Конечно, как еще о них думать? Да если бы Анатолий обошелся со мной, как Пронин с тобой, я бы ему так отомстила, что всю жизнь помнил бы.

– А ты жестокая, Тома, я не представляла тебя такой.

– Да, в этих вопросах я очень жестока. Никому не прощаю и от других милосердия к себе не жду!

Смородина не могла согласиться с Барышниковой, с ее взглядом на отношения мужчин и женщин, но поняла, что спорить об этом попросту ни к чему. Тамара, наверное, никогда по-настоящему не любила, и друг друга они не поймут.

Они расстались возле кирпичного здания, в котором разместился хозвзвод. Смородина зашла к портному, попросила его сузить юбку, а заодно и ушить шинель.