Текст книги "Генерал"

Автор книги: Гусейн Аббасзаде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)

2

Атаки противника были отбиты.

Ази Асланов приказал командирам рот собрать раненых и похоронить убитых. Выделенные для этого пожилые бойцы комендантского взвода вместе с танкистами ходили по полю, разыскивали и сносили трупы убитых однополчан в заранее вырытую братскую могилу.

Вася Киселев и Илюша Тарников знали о том, что танк Волкова подбит. Они извлекли из машины трупы водителя и стрелка и переглянулись в надежде, что Кузьма жив.

– Но где же он?

– Может, его в плен захватили? – прошептал Тарников.

– Ну что ты, не знаешь Кузьму? – возразил Киселев. – Он трижды умрет, но в плен не сдастся. Боюсь, с ним приключилось что-то другое…

Подошел кинооператор Махмуд Сеидзаде. Из окопа он видел, как сержант полз к воронке, как стрелял по немецкому танку, и заснял этот эпизод.

– Я видел сержанта, – сказал он.

– Покажешь нам это место?

– Покажу.

Тарников и Киселев вместе с Сеидзаде прошли к воронке, около которой лежали трупы пэтээровцев и потихоньку чадил подожженный Волковым танк.

– Я видел сержанта тут.

Киселев и Тарников оглядывали поле.

Потом они пошли искать в разные стороны.

Тарников вдруг остановился и повернул в сторону немецкого танка, застывшего впереди, посреди поля. И не прошло минуты, как он махнул рукой Васе и Сеидзаде.

Оба тяжело подбежали к нему.

Илюша, сняв шлем, стоял перед изуродованным, впечатанным в снег трупом. Рядом замер немецкий танк с оборванной гусеницей; траки разлетелись в разные стороны.

Друзья узнали Волкова по изорванной, окровавленной полосатой тельняшке.

Оба беззвучно плакали. И Махмуд, который не знал Волкова, тоже стоял с поникшей головой.

– Жаль, вы не знали Кузьму, – сказал Тарников.

– Я видел, как он сражался.

– Он был настоящий солдат. Но и человек он был необыкновенный. Таких уже не найти.

Подполковник Асланов видел, как был подбит танк Волкова, видел, как сержант выбрался из танка и пополз, и потому немного успокоился: жив Волков, и то хорошо. Но, оказывается, сержант погиб все-таки. Прекрасной смертью бойца погиб. Но сколько таких жизней отнимает война, которой еще и конца не видно!

Пока искали Волкова, братскую могилу уже успели засыпать землей. Поэтому на развилке дорог вырыли новую могилу, и каждый танкист бросил в нее горсть земли.

Глава двадцатая

1

За день соединение Черепанова отбило три массированных атаки танковых частей и моторизованной пехоты немцев в районе колхоза имени 8 Марта, Верхне-Кумского и окрестных высот.

С утра вся тяжесть удара пришлась на полк Асланова, – ему было приказано остановить немецкие танки.

Полк не получил еще ни одной машины вместо вышедших из строя, и наличными силами едва ли смог бы остановить противника. Поэтому подполковник снова решил схитрить.

На этот раз роль заслона выпала на долю роты Корнея Тимохина. Уже через десять минут он доложил командиру полка, что видит танки противника. «Задержите их, сколько можете!» – приказал Асланов.

Он подождал, пока окончательно определится направление движения танков противника, и повел основные силы полка лощиной, в обход. Немцы обрушились на Тимохина. Тот, отстреливаясь, медленно отходил. Асланов беспрерывно следил за противником. Ну, вот, слава богу, враг втянулся в бой. Еще немного, еще пусть пройдут вперед с полкилометра. Так. Хватит.

И Асланов вывел свои машины из лощины. На полной скорости они ударили с фланга по танкам противника.

Били вражеским машинам в борт, били наверняка. Запылал один немецкий танк, вспыхнул другой. Немцы заметались по полю. А тут Тимохин неожиданно пошел в атаку. Зажатые с двух сторон огнем и броней, танки противника повернули обратно, стремясь вырваться из мешка…

Снова и снова кидался противник на позиции танкистов, но проломить их оборону не мог. Передний край наших частей обрабатывала вражеская авиация, и после каждого налета, когда, казалось, ничего живого не осталось, Манштейн бросал в атаку танки, бронетранспортеры, пехоту, но передний край русских оживал, и немцев встречал убийственный огонь орудий, минометов, почти беззвучные выстрелы бронебойных ружей и метко брошенные гранаты останавливали и жгли немецкую броню. Немцам все еще не верилось, что русские стали намертво и не уйдут с занятого рубежа, что они смогут задержать такую необоримую лавину немецких войск. Но приходилось верить.

Силы сторон были попросту несопоставимы. У Манштейна был решающий перевес. Было яростное желание прорваться к Сталинграду. Что было у русских? Остатки потрепанных в боях стрелковых частей; полки и бригады, в которых оставалось меньше половины машин. Чем же они держатся? Несомненно, упорством. Верят, что подойдет помощь. Значит, надо сломить их упорство. Как? Надо раскрыть им глаза на истинное положение дел.

И после каждой бомбежки с неба на позиции советских частей сыпались тучи листовок, в которых доказывалось, что корпус Черепанова дышит на ладан, резервов у него нет, помощи ждать неоткуда, в ближайшие дни остатки этого соединения будут раздавлены немецкими, частями, наступающими с юга на Сталинград и с севера, от Сталинграда. Остается один выход: сложить оружие.

Листовок этих никто не читал, но бумага, на которой они были напечатаны, была тонкая и мягкая, и бойцы подбирали их для известной нужды.

К исходу третьих суток боев наступило короткое затишье, и Асланов приказал помпотеху заняться ремонтом покалеченных машин, с которыми можно справиться своими силами; потом вызвал начальника медсанчасти – в подразделениях было много раненых, в одной только роте Тимохина – четверо… Хотелось знать, кто из раненых где находится, кто оставлен в санчасти, кто эвакуирован в медсанбат, и можно ли рассчитывать на то, что кто-то вернется в полк.

Пока не пришла Смородина, он впервые за трое суток разулся, дал отдых ногам, потом снова натянул сапоги, затянул ремень гимнастерки.

Эта минутная передышка вернула ему бодрость.

2

Смородина не предполагала, что аборт так тяжело на ней отразится. У нее теперь постоянно кружилась голова, ее тошнило, но больше всего ее беспокоило и пугало, что температура поднялась и держалась выше тридцати восьми с половиной градусов, и лишь на третий день стала падать. О причине своих недомоганий она никому в санчасти не говорила, и Маша Твардовская, например, была убеждена, что врач простудилась.

Лена все перенесла на ногах, хотя судьба, как назло, подкинула ей хлопот именно в эти трудные дни: начались бои, хлынул поток раненых. У нее дрожали ноги, дрожали руки, казалось, еще миг, и она упадет, не устояв, но надо было принимать и перевязывать раненых, отправлять их дальше, в тыл, и посылать кого-то на поле боя вытаскивать их, и самой идти, чтобы помочь умирающим там, в бою.

Эти дни прошли для нее, как в кошмарном сне, и теперь, когда наметилась какая-то передышка, Лена так ослабела, что не могла волочить ноги. И ей не очень хотелось идти к командиру полка в таком истерзанном, измученном виде. Но командир вызывает, значит, и мертвый должен идти.

Она кое-как привела себя в порядок и пошла к командиру полка.

Бравый вид Асланова ее поразил. Вот что значит держать себя в руках.

Подполковник поздоровался с ней и спросил:

– Как дела, доктор? Эти дни мне не удавалось даже навестить раненых… Даже спросить о них…

– Тяжелораненых мы только что отправили в тыл. Сразу не могли: немцы беспрерывно бомбили дороги… Сейчас у нас осталось только трое легко раненых, будем лечить их здесь.

– Впредь, при любых условиях, тяжелораненых надо отвозить в тыл немедленно. Вы лучше меня знаете, как важно, чтобы раненых вовремя оперировали.

– Мы сделали все, что необходимо и возможно в наших условиях. Задержка с эвакуацией не должна отрицательно отразиться. А везти их в тыл при бомбежке – значило везти на смерть.

Асланов внимательно глянул в осунувшееся, потяжелевшее лицо Смородиной, в ее запавшие глаза. От него не укрылось ее болезненное состояние, лихорадочный румянец на лице. От волнения или еще от чего дрожащими пальцами Смородина вертела пуговицу на полушубке и не замечала этого.

– Простите, доктор, – сказал Асланов. – В последнее время вы кажетесь мне несколько расстроенной и больной. Что с вами?

Такой оборот разговора был для нее неожиданным, однако она отвечала вполне спокойно.

– Просто очень устала, товарищ подполковник. А так ничего, все в порядке.

– А мне подумалось, что у вас неприятности, и вы что-то скрываете…

– Нет, я ничего не скрываю, товарищ подполковник.

Открылась дверь, и вошел майор Пронин с бумагами в руках. Увидев Лену, он слегка замялся: «Зачем она тут?», но сделал вид, что никого, кроме командира полка, не замечает.

Асланов принял у Пронина бумаги, спросил:

– Характеристики и представления к наградам готовы?

– На бойцов написаны.

– А на командиров?

– Пока успел написать только на Корнея Тимохина.

– А на Тетерина? На Данилова? На Гасанзаде? На Макарочкина?

– Пишу. Надеюсь, успею закончить, пока передышка…

На самом деле Пронин уже написал вчерне характеристику на Гасанзаде, но, как и следовало ожидать, она получилась тусклая и невыразительная, и у Пронина рука не поднималась и не хватало слов, чтобы описать как следует подвиг ротного. Говорили, что, прикрывая отход Тетерина, Гасанзаде вступил в бой с танками врага, держался мужественно, стойко, сжег несколько вражеских машин, а главное, не дал противнику обойти полк и тем решил многое. «Ну и что? – думал Пронин. – Любой на его месте сделал бы то же самое. Что тут геройского? А вот бабу сбить с толку он сумел! За это ему полагается особый орден, уж это бесспорно!»

Смородина слышала от раненых об упорном бое, который провел Гасанзаде. Она не думала, что Пронин задерживает характеристику на лейтенанта и представление к награде, но какое-то беспокойство закралось в ее сердце.

Начальник штаба, ушел от командира полка очень обеспокоенным. Он только скользнул взглядом по лицу Смородиной, но успел заметить, как она переменилась. «Переживает? Или больна? А зачем пришла? Жаловаться? Подполковник ничего не сказал… Может, не хотел при ней говорить? А может, она совсем по другому делу явилась?»

Все эти мысли тревожили Пронина, но он был непроницаем.

А Асланов сидел лицом к Смородиной и потому не видел, как на мгновение смутился Пронин, увидев врача.

Смородина ушла вслед за начальником штаба, так и не ответив Асланову на вопрос, что с ней. А Асланов не стал настаивать на ответе. Женщина! Мало ли какие тайны могут быть у нее. Может быть, это такая тайна, которую нельзя открывать никому.

Главное, дело свое эта женщина выполняет неплохо.

3

После истории в Абганерово Шариф, как все пугливые и шкодливые люди, боялся собственной тени. Всякий раз, когда командир роты или взвода вызывал его к себе, у него сердце уходило в пятки.

Женщина, от которой он получил такой решительный отпор, все время была перед его глазами… Он казнил себя, что не сказал ей и пары слов, не узнал о ней ничего, даже имени не спросил, а накинулся, словно зверь. Поговорить бы, улестить, и, может, она сама пошла бы ему навстречу. Но больше всего он сожалел о том, что не довел свое намерение до конца. Был бы с ней – и любое возможное, наказание принять не обидно, а так – за что?

Но шло время, и чувство страха в сердце Шарифа проходило. И было бы совсем хорошо, он окончательно успокоился бы и ходил – шапка набекрень, если бы не одно обстоятельство, а именно: он узнал, что капитан Макарочкин абганеровский, и в то злополучное утро был в Абганерово, ходил на свою улицу, заходил к той женщине, которую пытался обесчестить Шариф. Что, если женщина рассказала о нападении и описала приметы? Черные брови, тонкие, закрученные кверху усы, кудрявые волосы и черные глаза тут не у каждого.

А женщина рассказала. И капитан Макарочкин, возвращаясь из Абганерово с продуктами, сидел в кабине рядом с начпродом и пересказывал ему и шоферу эту историю – так, как слышал ее от женщины, и сожалел о том, что не смог настичь «этого негодяя».

Шариф не слышал, о чем говорили в кабине: он сидел в кузове, между мешками с хлебом и сухарями, ящиками с консервами и делал вид, что дремлет. Но сердце у него бешено колотилось, и он догадывался, о чем могли говорить там, в кабине.

В тылах полка Макарочкин сошел и пешком отправился в свою роту, а Шариф и другие бойцы принялись разгружать машину, и Шариф старался больше других.

Во время разгрузки начпрод, как бы между прочим, спросил:

– Ребята, когда мы стояли в очереди у склада, никто из вас в город не отлучался?

Бойцы переглянулись, и поскольку отлучки Шарифа никто не заметил, в один голос ответили:

– Да никто и с места не тронулся.

С того дня Шариф сторонился Макарочкина. Если капитан узнает его, и вся эта абганеровская история дойдет до командира полка, ему несдобровать. Шариф боялся подполковника, как огня, и лишний раз старался не попадаться ему на глаза. И тогда, с первой встречи, когда Асланов подобрал пьяного Шарифа в лесу, жизнь его висела на волоске. «Слава аллаху, сжалился над своим рабом, вывел заблудившегося фашистского летчика под мои кулаки! Это смыло мои грехи, – думал Шариф… – Но если попадусь сейчас, мне все припомнят – и самоволку, и пьянку… Капут обеспечен».

4

За время своей службы Пронин написал множество всяких характеристик и представлений и отлично знал, в каком случае как надо писать. Набил руку. Но в таком щекотливом положении как сейчас оказался впервые. Пронин написал уже третий или четвертый лист, но дальше сообщения о том, что Гасанзаде справляется со своими обязанностями и стремится завоевать уважение и авторитет среди личного состава роты, в сущности, не продвинулся.

Он писал, перечитывал, рвал и выбрасывал написанное. Хотел он того или не хотел, но нельзя было написать на Гасанзаде плохую характеристику. И за отличные действия в трудном бою, Пронин понимал, лейтенант должен был быть представлен к награде. Асланов сам назвал, к какой. И спорить с этим не будешь. Но чтобы эту награду лейтенант получил, подвиг его должен быть описан зримо и ярко. И в характеристике не должно быть общих, ничего не значащих слов, а скупо, но выразительно должны быть описаны положительные черты человека. Но майор писал о них скрепя сердце, он не хотел, чтобы это награждение состоялось, и не скрывал этого от себя, и у него не находилось скупых, но точных и ярких слов ни для представления, ни для характеристики. И поэтому вместо выразительного описания существа дела получилось правильное, но обтекаемое и по существу неверное описание, где все на месте, а главного нет, и из этого описания нельзя понять было, что же такого особенного сделал лейтенант, за что его следует наградить.

Закончив свою многотрудную работу, Пронин отбросил ручку, встал и облегченно вздохнул. «Черт бы побрал этого Гасанзаде со всеми его делами! Для него, видите ли, награда, а для другого мука. Счастливчик выискался, будь он проклят!»

Потом майор взял лист чистой бумаги и переписал характеристику на Гасанзаде набело.

Просмотрел все характеристики. Сверил по списку. Так. Все на месте.

Он сложил наградные листы и другие материалы в папку и собрался было нести их к командиру полка, но, вдруг подумав о чем-то, взял сверху материалы на Гасанзаде и сунул их в середину, между остальными. Выходя из штабной летучки, он встретился с Гасанзаде лицом к лицу.

– Я шел к вам, товарищ майор…

– После, лейтенант, после. Я иду сейчас к подполковнику.

Лейтенант молча уступил ему дорогу. Через минуту Пронин положил наградные документы на стол Асланову.

– Вот, я подготовил…

– На всех?

– На всех. Согласно списку.

– Когда надо отправлять?

– Как подпишете, так и отправим. С этим делом тянуть нельзя, еще начальство передумает. – Пронин усмехнулся. – Но, самое позднее, завтра утром отправлю.

Асланов взял первую характеристику, прочел. Прочел другую.

– Хорошо написано. Если все написаны так…

– Все так написаны, товарищ подполковник.

Асланов полистал характеристики, прочел еще одну. Пронин косил глазом, чтобы узнать, чья характеристика в руках подполковника. Но определить не мог. Лишь бы характеристика на Гасанзаде не попалась на глаза подполковнику.

– Эта тоже хороша, – сказал подполковник, и Пронин немного успокоился. Раз хороша, то это не о Гасанзаде…

– Если все характеристики на бойцов и младших командиров написаны в том же духе, то я подпишу. – Асланов еще раз глянул на характеристику, отложенную им в сторону. – Но эта, пожалуй, слишком патетична, перепишите.

Подполковник верил начальнику штаба, они давно работали вместе с Прониным, и майор ни разу еще не подводил его, не ставил в затруднительное положение.

– Сам писал? – еще раз спросил он. – Если сам, то в таком случае не стоит беспокоиться. Можно подписать, не читая. – И Асланов, считывая только имена, звания и фамилии, а также сверяя, кого к чему представляет, стал подписывать документы.

Глава двадцать первая

1

С утра генерал Черепанов был в подавленном настроении. Связи с частями не было, и напрасно связисты колдовали возле радиостанции, среди хаоса голосов и сигналов слышались то неразборчивая русская речь, то писк телеграфных сигналов, то отрывистые немецкие команды, а бригады и полки Черепанова молчали.

– Хоть бы кто-нибудь откликнулся! – в отчаянии сказал радист. – Словно сговорились и замолчали все сразу.

Генерал уже не доверял радистам и готов был сам сесть к рации и искать в эфире нужные ему позывные. Но он видел, как стараются радисты, из кожи вон лезут, но если позывные бригад и полков молчат, то чем виноваты эти несчастные парни?

Как не похож был этот сегодняшний день на вчерашний! Вчера вечером, как раз по этой радиостанции, была получена радиограмма из штаба Сталинградского фронта. Командующий фронтом генерал Еременко сообщал Черепанову, что приказом Верховного Главнокомандующего его соединению присвоено звание гвардейского. И по этому поводу поздравлял Черепанова. Получив эту радостную весть, Черепанов немедленно связался со всеми частями и подразделениями соединения, поздравил всех бойцов и командиров с почетным званием гвардейцев и пожелал им в предстоящих боях стяжать гвардейскую славу.

А сегодня все напасти обрушились прямо с утра. К полудню части Черепанова отбили пять атак противника. Но рев танковых моторов на земле и рев самолетов в небе не прекращался. Едва одна эскадрилья, сбросив бомбы, улетала, как на бомбежку заходила другая. Но чаще всего немцы обрушивались на позиции корпуса группами из 20–30 машин. И не только бомбили, но и обстреливали наши позиции.

Еще до начала бомбежки прервалась телефонная связь. Ну, а вслед за тем замолчали и рации. На позывные штаба соединения откликнулся только танковый полк Ази Асланова. Оттуда успели сообщить, что крупные силы танков противника прорвались на позиции полка, идет бой.

Крайне встревоженный, генерал спросил:

– А где подполковник?

Но полковой радист, наверное, уже не слышал вопроса.

С того момента генерал и наседал на своих радистов.

– Свяжитесь, выясните, почему молчат! Что с Аслановым?

Радист вертел ручку настройки и, как заведенный, взывал в эфир:

– «Машук», «Машук»! Ты меня слышишь? «Машук», отвечай!

Спустя некоторое время полк все-таки отозвался:

– «Казбек», я тебя слышу, я тебя слышу. Рядом упала бомба. Бомба, говорю. Машина горит. Горим, «Казбек», ты слышишь?

И снова молчание. Черепанов выходил из себя.

– Сержант, не теряй позывных! Если радист жив, он должен откликнуться!

– «Машук», «Машук», я «Казбек», ты меня слышишь?

Сквозь путаницу голосов, треск и свист послышался слабый голос «Машука»:

– Прощай, «Казбек», я горю…

Радист побледнел и, сняв наушники, сказал:

– Табак дело… Он больше не откликнется, товарищ генерал. Буду вызывать другие части.

И радист продолжал поиск, но никто не отзывался ему. Уже три часа в условиях боя генерал был как бы оторван от частей своего соединения. Он чувствовал себя как в штормовом море, на судне без руля. Ждать нельзя было, надо во что бы то ни стало восстановить связь с частями. Особенно тревожило его положение механизированной бригады, присланной на помощь корпусу, стрелкового полка и полка Асланова – они прикрывали Верхне-Кумский с юга и с правого фланга. И он послал в механизированную бригаду на бронеавтомобиле офицера связи. Но офицер вернулся с полпути – пробиться в бригаду не мог. Еще один пошел на связь в танке – его еле вытащили из подбитой машины; раненый, он только и успел сказать генералу: «Все дороги отрезаны, в бригаду не пробиться».

Сержант-радист все еще надеялся выйти на связь хоть с какой-либо частью; генерал, не выдержав мучительного ожидания, вышел из летучки и нервно ходил около нее взад-вперед, думал. А время шло: что делалось в бригадах и полках, никто не знал.

Было очень холодно. Снег, выпавший ночью, еще не улежался, и, поднимаемый свирепым степным ветром, бил в лицо. Черепанов поднял воротник полушубка. «Надо посылать еще кого-то, – решил он. – Другого выхода нет…»

Он вызвал начальника разведки.

– Надежда только на тебя. Поезжай! И не возвращайся, пока не найдешь какой-либо полк или бригаду. Оттуда выходи на связь.

Начальник разведки молча козырнул, взял с собой одного автоматчика и ушел.

Генерал снова поднялся в машину.

– Ну, что, ничего не получается?

– Нет, товарищ генерал. Ищу, надеюсь, но пока – ничего.

– Ищи, ищи. Я верю, что ты в конце концов выйдешь на связь. А потом все сразу заговорят. Связь нужна сейчас, сию минуту!

Действительно, Черепанов, потеряв связь со своими частями, не потерял присутствия духа, потому что был уверен: бригады и полки ведут бой и сами, со своей стороны, ищут связь с ним. Корпус занял круговую оборону, и он был убежден, что его части остаются на своих рубежах, где преградили путь армейской группировке «Дон», и не дают ей продвинуться вперед, иначе немцы были бы уже тут, у командного пункта. И больше всего его огорчало, что в эти трудные минуты он, не имея связи и не зная положения дел, не может никому помочь ни словом, ни делом.

Неожиданно раздался свист снаряда, автофургон тряхнуло взрывом.

Генерал вышел наружу. Часовой сказал, что командный пункт обстреливает противник, и словно в подтверждение этого просвистел и тяжело грохнул недалеко от них еще один снаряд, а потом они стали рваться чаще, и все ближе, а когда стихли звуки разрывов, на горизонте показались немецкие танки – это они обстреливали командный пункт. В распоряжении Черепанова находился дивизион гвардейских минометов, и генерал приказал ему вступить в бой с танками. «Катюши», надежно замаскированные, вышли из своих укрытий и обрушили свой огонь на танки, окружавшие командный пункт. Они били по врагу на предельно малой дистанции; от рева и воя закладывало уши, все вокруг пылало и тонуло в дыму, а когда дым рассеялся, оказалось, что, оставив на поле боя три горящих танка, немцы повернули вспять. «Катюши» той порой уже успели сменить позицию и снова изготовились к стрельбе.

Первые два офицера, посланные командиром соединения для установления связи с частями, вернулись очень скоро, ни с чем. Офицер разведки не возвращался долго, и можно было подумать, что с ним что-то случилось. Однако вскоре после полудня он вернулся. Он принес нерадостную весть: командный пункт и штаб отрезаны от частей, все дороги перекрыты, взяты под обстрел, пробраться ни в одну из частей он не мог, но от пехотинцев узнал кое-что и, сопоставив их сведения и рассказы, сделал вывод, что бригады и части корпуса повсеместно отходят к Верхне-Кумскому.

Правофланговая механизированная бригада, полк Асланова и стрелковый полк, которым командовал малознакомый генералу грузин, очень толковый и деловитый подполковник, отрезаны, к ним вообще не пробиться; успевшие отойти об их судьбе говорят разное… Самое грустное офицер приберег напоследок: «Пехотинцы говорят, что утром погиб какой-то, танкист, командир полка. Скорее всего Асланов».