Текст книги "Гастроль в Вентспилсе"

Автор книги: Гунар Цирулис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

День пятый

Вентспилсский Интернациональный клуб моряков занимал мрачноватого вида двухэтажное здание, выстроенное на грани веков для нужд царского военного ведомства. Судя по его близости к порту, можно было предположить, что в нем размещались таможенники или пограничники, но это мало интересовало нынешних хозяев дома. Они бились над неразрешимой проблемой – каким образом гармонически соединить современную, легкую, угловатую и блестящую мебель с необычной планировкой и старинным интерьером здания, с высокими потолками и узкими стрельчатыми окнами, с парадными лестницами и длинными анфиладами комнат.

Внизу, где располагались танцевальный зал, бар и кафе, можно было обойтись ликвидацией перегородок, зато на втором этаже посетители сталкивались с вопиющим разностильем, приводившим архитекторов в ужас, но странным образом очаровывавшим моряков, не обладавших тонким художественным вкусом, потому что каждый видел в нем частичку того, к чему привык у себя дома.

Лабиринт помещений странно усилил тревогу Расмы. Она просто не могла себе представить, с чего начать свой разговор с подругой. Ева была на два года старше Расмы; в университете они сдружились на комсомольской работе. Сейчас ее смущала просьба отца и Яункална: выудить у Евы интересующие милицию сведения об обстоятельствах пропажи ее паспорта, почему-то казавшиеся Тедису подозрительными. Спросить ее об этом напрямик тоже не хотелось. Ева еще вдруг догадается, что Расма действует по заданию милиции, и больше не поверит ей ни одной из маленьких тайн, обычно составляющих суть бесконечных разговоров девушек.

Даже в этот тихий утренний час в клубе было удивительно многолюдно. Да, о тишине тут не могло быть и речи, поскольку в зале репетировал танцевальный оркестр, старавшийся избытком громкости сгладить недостатки в исполнении. Репертуар, как показалось Расме, был локально-патриотический – экспортные варианты песенок Раймонда Паула, Александра Кублинского и Улдиса Стабулниека, которые исполняла на ломаном немецком языке платиновая блондинка.

Почти столь же шумно протекало и совершение формальностей, связанных с передачей смены буфетчицами. Кастаньетами стучали счеты, пустые бутылки звенели, как тамбурины, голоса официантов хриплостью напоминали о Луи Армстронге, да и высказывания их по поводу битой посуды цветистостью не уступали текстам модных песенок.

Весь этот гвалт, конечно, заполнял и второй этаж, где добавлялся еще сухой перестук бильярдных шаров и мячиков настольного тенниса. Но похоже, все это ничуть не беспокоило посетителей библиотеки: моряки разных национальностей рассеянно перелистывали переведенные на английский и испанский языки брошюры или фотоальбомы, посвященные Празднику песни. Они ожидали, когда их поведут на экскурсию по историческим местам города, о которой извещало желающих объявление на доске.

– Вот здорово, что пришла, мой актив опять прибыл не весь! – воскликнула Ева. – Поможешь мне провести экскурсию.

Она не выказала ни малейшего удивления, как если бы рассталась с Расмой всего неделю назад и заранее договорилась о встрече.

– Да что ты! Я сама всего второй раз в жизни в Вентспилсе, – чмокнув подругу в щеку, запротестовала Расма.

– Ничего! Поедешь с нами как экскурсант и будешь крепить дружбу между народами умными вопросами и восторженными воплями. Я посажу тебя рядом с боцманом-итальянцем, он сносно говорит по-французски… Да, вот так я тут и кручусь – покоя нет ни утром, ни вечером. Если этим летом мне не дадут отпуска – осенью ноги протяну, вот увидишь.

Бросив взгляд на Еву, Расма поняла, что оснований для серьезного беспокойства о здоровье тем не менее нет.

– А как у тебя с так называемой личной жизнью? Мне говорили, ты приплыла в тихую гавань супружества?

– Думаешь, это было просто? Нет, я не имею в виду жениха найти, их тут пруд пруди, а саму свадьбу. Я тут выкинула номер. А мой избранник ревнив как черт – они, моряки, все такие. Мотаются по белу свету, а про нас думают невесть что… Пошли, кофе выпьем. Я тебе расскажу, это чистый детектив… Ты пьешь этот коричневый безразмерный порошок?

Спустя несколько минут в чашках на маленьком столе дымился растворимый кофе. И Ева Лукстынь, забыв про иностранных моряков и все еще не явившихся активистов клуба, принялась с увлечением рассказывать. Впечатление было такое, будто все эти месяцы она только и поджидала Расму, чтобы иметь возможность наконец поведать кому-то свою тайну, и поэтому говорила с явным наслаждением.

– У меня тут жизнь – не соскучишься, ты сама в этом убедишься, когда начнешь работать в нашем клубе; поклонников и танцулек скорее чересчур много, чем мало, и если тебе еще доставляет удовольствие съесть мороженое, выкурить сигарету и пропустить рюмочку – то я тебе скажу!.. Но нельзя же из-за этого забывать старых друзей? Еще начнут говорить, что, мол, загордилась. Так я однажды закатилась на именины к школьной подруге Сильве. Она теперь живет в Ужаве и работает в аптеке. Не потому, что такая уж она мне близкая подруга, но просто неловко было отказаться. Очень скоро мне пришлось горько пожалеть: там собрались, наверно, самые завзятые кутилы со всего района и без конца несли всякую пошлятину. Да и с Сильвой больше не могла я найти общего языка, она еще до начала вечеринки как следует выпила. И представь себе, это к тому же было нечто вроде смотрин. Ты полюбовалась бы на отца ее внебрачного дитяти! Я на ее месте скорее положила бы к себе в постель жабу, чем такого – ни рыба ни мясо. Я решила уйти по-английски, улизнуть незаметно. А ко мне стал клеиться один из гостей, такой скользкий тип, словно угорь. Хорошо еще, что он хоть на ногах крепко держался. Все-таки лучше, чем одной через лес бежать на станцию. На дворе осень, темно, как в бутылке от Рижского бальзама. Мой провожатый сперва был вполне джентльмен, взял за локоток, потом стал руки распускать и довольно-таки нагло. Пригрозила ему, что буду кричать, – он не унимается. Кое-как вырвалась и убежала, даже, кажется, лицо ему поцарапала: утром гляжу – два ногтя поломаны. И еще не нашла свою сумочку с паспортом, служебным удостоверением и косметикой. Ты представляешь?! Сперва думала, забыла у Сильвы, ждала день, другой, а она все не звонит. Даже паспорт никто не подкинул в почтовый ящик, как это делают добропорядочные жулики. Наверно, потеряла в лесу, когда отбивалась от этого хама. А Эгону своему я даже заикнуться не смею, что влипла в такую историю. В заявлении в милицию написала, что паспорт посеяла в поезде, что из-за этого может сорваться свадьба, и мне выдали новый… Как по-твоему, он хотел меня изнасиловать?

– Все может быть, – безразлично ответила Расма, поскольку сейчас ее больше заботило, как бы не растерять в памяти детали рассказа Евы о ее злоключениях.

– Ева, все адамы уже в автобусе, – просунула в дверь голову какая-то активистка. – Можем ехать.

Место рядом с боцманом-итальянцем было уже занято, и Расме пришлось сесть в последнем ряду, где было жарко и трясло. Зато отсюда был прекрасно слышен голос Евы, усиленный репродуктором и сообщавший на английском языке интереснейшие сведения о достижениях вентспилсских строителей за последний год по сравнению с довоенными показателями.

Путь в музей рыболовства преградил сержант милиции, приказавший свернуть на другую улицу для объезда. Однако стоило Еве сказать ему несколько слов, как он поднес руку к козырьку, широко улыбнулся пассажирам и выпалил:

– О’кэй!

– На территории музея киносъемки. Пообещала, что мы будем держаться сторонкой, – пояснила Ева.

Разумеется, они направились прямиком на съемочную площадку – кому не охота поглазеть, как творят современные сказки. В рыбацком домике, временно служившем гримерной, парикмахерша прилаживала к прическе героини фильма смоченный фиксатуаром шиньон.

– Вы уж лучше облейте меня прямо из ведра, только не нахлобучивайте на голову этот мокрый парик! – канючила актриса, чьи собственные волосы красотой не уступали накладным.

– Поскорей, пожалуйста, поторопитесь! – нервничал ассистент режиссера. – У Зигиса кончился хлеб для чаек.

У края площадки стоял могучего телосложения мужчина и, подкидывая в воздух хлебные крошки кружившим над ним птицам, удерживал живой реквизит от соблазна разлететься на поиски рыбешки..

– Чего ты их тут прикармливаешь, эта погань весь халат мне загадила, – раздалась жалоба из другой лачуги.

У Расмы замерло сердце – это же голос бабушки, это ее интонация вечного недовольства! Из овина вышла Рената Зандбург в короткополом, старинного покроя капоте, увидала застывшую от изумления внучку, но сама не смешалась ни на миг.

– У каждого свое задание. Тебе надобно прощупать Лукстынихину невестку, а мне, может, необходимо проследить за главным режиссером. В кино порядочному человеку в закоперщики ведь не выбиться.

Расма вовремя удержалась от критики подобного взгляда. Стоит ли бабусю лишать удовольствия, может, оно последнее в ее жизни. Ей приходилось читать о старых англичанках, которые в преклонном возрасте вдруг бросают на произвол судьбы своих внучат и собачат и отправляются путешествовать. Тетушка Зандбург не могла себе позволить такую роскошь, так пусть ее поразвлечется по своему разумению и по средствам.

– И ты появишься на экране… Как я тебе завидую! Если бы в твои годы я смогла себя чувствовать такой молодой!

– Всему свой черед. Сперва тебе предстоит родить трех дочерей, мужа похоронить.

Тетушка Зандбург гордо удалилась и даже не подумала попросить внучку не выдавать ее.

* * *

Куда меньше взаимопонимания было в разговоре между Гербертом Третьим и Коброй. С тех пор, как тетушка Зандбург почти перестала появляться в детской комнате, ребята могли себя тут чувствовать полновластными хозяевами. И тем не менее заходили сюда редко: пропала радость непрестанных мелких стычек, пикировки. А возможно, дыхание суровой действительности заняло в их жизни место игр и шалостей… По сути дела, они незаметно для самих себя оказались на стороне закона и порядка; каждый из них теперь делал все для того, чтобы найти и разоблачить преступников.

Как раз по этому поводу сейчас и происходил «обмен мнениями» между Гербертом и Райтой.

– Я уже слыхал о твоем геройстве, – ехидничал Герберт, – Следили за развратниками и разболтали по всему городу. Если хочешь знать, Вентспилс кишмя кишит такими парочками. Но ты учти: пьянице никогда не додуматься до трюка с поддельными приемниками. А если бы и дотумкал, то сразу завалился бы.

– Ты, конечно, всегда умней всех!

Райта чувствовала себя оскорбленной до глубины души. До такой степени обесценить ее вклад в разоблачение преступников… Не хотелось даже рассказывать, как она купила себе – а значит, и всем «бизнесменам» – почти совсем новый мопед, который собиралась сегодня торжественно опробовать.

– Может, и не совсем так, но во всяком случае я не глупее твоего Теодора, – отрубил Герберт. – Такого нельзя и близко подпускать к Чипу, сразу все испортит.

– Ты по-прежнему считаешь, что этот заморыш, кандидат в покойники, замешан в афере с «Сикурами»?

– А что, по-твоему, мы таскаем в этих пачках? Размером с пивную бочку, а поднять можно двумя пальчиками.

– Тогда скажи: что тяжелее – килограмм свинца или кило пуха?

– Кончай трепаться! Там были пустые ящики от транзисторов – тоненькие пластмассовые стенки и воздух.

– Так, по-твоему, за ниточки дергает Чип?

– И никто другой! Видала, как он живет? Всего этого не накупишь на башли от жвачки, сигарет или другой муры. Мы всемером три месяца ишачим, а сколотили только на часишки. На антенну пришлось брать взаймы у Жандармамы.

– Чип ведь работает…

– Пожарником. Мои предки врачами вкалывают – а что имеют? Ну, принесут домой цветов пучочек или коробку конфет. А чтоб на машину заработать, так где там. Чужого здоровья не стыришь и налево втридорога не пустишь…

Впервые Герберт обмолвился о своей домашней жизни. Райта теперь вспомнила, что однажды на общем родительском собрании видела мать Герберта – еще довольно молодую близорукую брюнетку, которая пришла прямо с дежурства на «скорой», не сняв даже белого халата, и побыла совсем недолго. Райта понимала, почему Герберт, не отличавшийся ни особой храбростью, ни физической силой, среди «бизнесменов» пользовался почти таким же авторитетом, как Мексиканец Джо, – нормальные домашние условия придавали дополнительную вескость всему, что он говорил. Мексиканцу терять было нечего – это знали все. Но если за какое-нибудь предложение голосовал и Герберт, это означало, что игра определенно стоила свеч.

На сей раз Мексиканец Джо не хотел подпадать под влияние друга. Потерять такой источник доходов? Чистое безумие! Только что придя и выслушав рассуждения Герберта, он, достойным главаря жестом, стукнул по столу кулаком.

– Чего суетесь не в свое дело? Пускай тузы сами разбираются!

– А потом притянут и нас, как подручных и соучастников? – возразил Герберт.

– Мы жертвы махинации и юные друзья милиции. Никто нас не заставляет шпионить за Чипом. Никогда не подпиливай сук, на котором сидишь… А мы сидим совсем даже неплохо, верно? А с милицией, как с липучкой для мух: если тебя раз взяли на учет, то отвертеться от них трудно, лапка или крылышко обязательно приклеится навсегда – им ведь тоже свой план выполнять надо. Если заведут дело на Чипа, то быстро его не прикроют. Они уж найдут к чему прицепиться! Не получится с «Сикурами», пришьют спекуляцию контрабандой.

– Он, наверно, деньгу лопатой гребет, раз может отваливать нам постольку, – сказала Кобра.

– Нигде не написано, сколько человеку можно зарабатывать. Месяц назад на базаре торговали молодой картошкой по три рубля кило. Хочешь – гони монету, не хочешь – покупай по гривеннику старую, проросшую. И никто из тузов туда даже близко не подходил. Чип со своим товаром тоже никого за глотку не хватает. Кури себе на здоровье «Приму» и будь счастлив. А если любишь американский дымок, раскошеливайся!

– Нашел, чего сравнивать! – вспылил Герберт Третий. – Люди, торгующие картошкой или клубникой, ее вырастили. Знаешь, сколько это требует труда?

– Знаю, сам из деревни. Но Чип никакой не преступник, он честный коммерсант, такой же бизнесмен, как мы, только размах пошире. И никого не надувает. Я еще не слыхал, чтобы он всучил полпачки сигарет вместо целой или зонтик, который не раскрывается…

– Или японский приемник с латвийской начинкой, – дополнил в тон Мексиканцу Джо Герберт. – Но я в этом убежден, и никто мне не запретит удостовериться. Думаешь, я собираюсь сразу напустить на Чипа Жандармаму со всем ее семейством? Нет, сперва я сам попробую вывести его на чистую воду. Только поэтому я и согласился торговать его товаром вразнос.

– Я тебе помогу, у меня есть практика, – предложила свои услуги Кобра.

– Ладно, – согласился и Мексиканец Джо. – Но уговор такой: в милицию пойдем только все вместе.

* * *

После ночи, проведенной в милиции, у Эмиля Мендериса был настолько жалкий вид, что Янис Селецкис достал из стола бритву «Спутник».

– Может, побреетесь?

Задержанный отмахнулся, как бы желая этим показать, что в данный момент у него есть заботы поважнее. Однако сразу же спохватился – как бы этот жест не восприняли, как признание вины, и с вызовом в голосе сообщил:

– Дома побреюсь. Привык к безопасной.

Это было последнее выражение протеста в разговоре, который затем длился три часа. Правда, вопросы и ответы заняли примерно половину всего времени, остальное ушло на подробную, слово в слово, запись показаний Мендериса, поскольку в Вентспилсе еще не пользовались такими вспомогательными техсредствами, как магнитофон или пишущая машинка.

Не исключено, что накануне вечером старший инспектор в самом деле сразу завалился на боковую; если так, то сегодня он должен был подняться с первыми петухами, поскольку к повторному допросу был в полной боевой готовности. На письменном столе были выставлены пять «Сикур», полученных от покупателей, не ведавших о том, что их облапошили. Отвинченные задние стенки приемников обнажали детали «Дзинтара». Рядом с приемниками лежали квитанции и ярлыки, и на каждом документе красовалась собственноручная подпись приемщика Эмиля Мендериса. Три приемника принесла в скупку Ева Микельсоне, два – Артур Румбиниек. Это подтверждалось номерами их потерянных паспортов. Чуть поодаль внимание Яункална привлекла еще одна «Сикура». У нее задняя стенка корпуса тоже была снята, открывая взгляду выштампованную на шасси эмблему, знак Р и слова «Made in Japan». Этот приемник был принят на комиссию, а не приобретен в порядке скупки; подпись Гринцитиса на товарном ярлыке свидетельствовала о том, что он в первый вторник месяца самолично проверил документы владельца «Сикуры» Андрея Егорова.

– Я вас не спрашиваю, гражданин Мендерис, хорошо ли вы спали, – Селецкис больше не разыгрывал из себя чуткого собеседника. – Я хотел бы узнать, хорошо ли вы все продумали.

– Всю ночь думал, – тотчас отозвался Мендерис, – каждый час всей своей жизни вспомянул. Я из этого оружия ни в кого не стрелял. А эта несчастная десятка… Собирался отдать Гунтису при первой же возможности, но он как в воду канул.

– Ладно, с этим покуда обождем. И ваши похождения в Ужаве сегодня перемывать не станем. Меня интересуют ваши махинации со скупленными «Сикурами».

– В чем виноват, того отрицать не собираюсь, – развел руками Мендерис. – Я еще в субботу сказал инспектору Яункалну, что магазин возместит ему убытки. Если вы считаете, что так будет лучше, могу и из своего кармана заплатить.

– Так и запишем: «Принимаю на себя ответственность за то, что транзисторный радиоприемник «Сикура» с товарным ярлыком № 1954/74 продан за сто пятьдесят рублей как японское изделие, хотя в нем находились детали приемника «Дзинтар», изготовленного в Риге». Так? Правильно?

Эмиль Мендерис тяжко вздохнул, но ничего не сказал. Казалось, сейчас его волнует только один вопрос: как бы поскорее выбраться отсюда с не слишком подмоченной репутацией законного супруга.

– Первый шаг всегда самый трудный, – подбодрил его Селецкис. – Вы не припомните, сколько продали таких поддельных «Сикур»? Сбывали их только в Вентспилсе или в других местах тоже?

– Не понимаю. Разве были еще такие недоразумения?

– Боюсь, «недоразумение» – не совсем подходящий юридический термин для данного случая. – Селецкис усмехнулся. – Но это пускай уж суд подбирает название… Тут, к примеру, есть еще пять экземпляров. Вы ведь не станете оспаривать, что эти подписи – ваши?

– Мои, – подтвердил Мендерис. – Но я же вчера сказал, что оставлял директору подписанные бланки, чтобы магазин мог работать и по понедельникам.

– Помню, помню. К вашему каждому слову здесь прислушивается чуткое ухо… Беда только в том, что директор эти приемники не принимал, никогда в глаза не видел людей, их продававших и выдававших себя за Микельсоне или Румбиниека. Все шло, как в сказке: по воскресеньям «Сикур» в магазине еще не было, во вторник с утра они уже оказывались на прилавке…

Дверь кабинета открылась. Видя, что Селецкис и Яункалн поднялись, Эмиль Мендерис оглянулся и увидел полковника милиции. Кашис выглядел столь внушительно, что и Мендерис хотел было вскочить со стула. Но Кашис сделал знак оставаться на месте.

– Отставить! Продолжайте разговор! – и сел на стул в темном углу комнаты.

Янису Селецкису пришлось заново изложить свои умозаключения. В честь полковника он не скупился на детали.

– Итак, вы не отрицаете, что купили и перепродали предъявленный Яункалном поддельный радиоприемник «Сикура», хотя документ составлен и подписан в понедельник, когда вы не имели обыкновения являться на работу. Не говорит ли это о том, что и все остальные «Сикуры», скупка которых оформлена вашей подписью, прошли через ваши руки?

– Так получается, – упавшим голосом согласился Мендерис.

– Вот это разумно! – расплылся в сердечнейшей улыбке старший инспектор. – Лично я готов поверить. Но для суда этого мало, там надо будет доказать, что это не бред, не оговор самого себя. Посему нам с вами придется вместе пройти путь от первоначального замысла аферы до момента вашего задержания, придется назвать по именам ваших компаньонов и помощников.

– У меня нет никакого помощника.

– Допустим. Я даже согласен допустить, что вы самолично доставали детали от «Дзинтара», сами монтировали их в японские корпуса, сами относили в магазин. В конце концов это не так уж сложно. Но кто привозил вам из-за границы пустые корпуса «Сикур», каким образом вы завладели паспортом Румбиниека, как узнали, что Микельсоне свой потеряла?

– Товарищ старший инспектор, – раздался голос Кашиса, – не пора ли сделать небольшой перекур? Попросите вывести задержанного.

Когда милиционер вывел Мендериса в коридор, оказалось, что курит один Селецкис. Эдуард Кашис, обращаясь к Яункалну, сказал с улыбкой:

– Я бросил курить два года назад, а вы, наверно, до сих пор не научились… Простите, что прервал нить ваших рассуждений, товарищ старший инспектор, но такие методы ведения допроса напоминают мне времена, которые вовсе не хотелось бы вспоминать. Вы не даете задержанному возможности высказаться, все время подсовываете ему фразы признания. Слабохарактерный человек – а Эмиль Мендерис, вне всякого сомнения, таков и есть – может незаметно для самого себя сунуть голову в петлю… К тому же я получил сведения, которые могут укрепить нашу позицию. Только что, когда сидел у начальника, позвонила моя дочь. Сообщила, что ваша союзница Зандбург с аппетитом позавтракала и теперь отдыхает. Просила до вечера ее не беспокоить. Кстати, Яункалн, вам горячий привет, только не понял, от кого – от бабушки или от внучки… Так вот: Расма виделась с Евой Лукстынь, урожденной Микельсоне. Есть вполне правдоподобная гипотеза, каким образом Мендерис мог завладеть ее паспортом.

Он вкратце пересказал то, что разузнала Расма, затем добавил:

– Вывод сделайте сами, я недостаточно в курсе, чтобы высказывать свое суждение. И вообще давным-давно не занимался хозяйственными делами.

– Так может, как раз подходящий момент вспомнить молодость, товарищ полковник? – сказал Яункалн.

– Поберегите свою хитрость для разоблачения преступника… Между прочим, я договорился с вашим начальством о том, что Яункална подключат к расследованию. Лучшей практики не придумать, авось, мир не рухнет, если Печак еще недельку повозится со своими несовершеннолетними… И ОБХСС тоже будет рад добровольному помощнику, верно, старший инспектор? О чем вы так задумались?

Селецкис встал. Он знал, что Кашис небольшой любитель внешних проявлений воинской дисциплины, однако после критических замечаний полковника не осмелился высказать свои мысли сидя.

– Лично мне кажется, мы палим из пушки по воробью. Этот несчастный Эмиль – его даже сердцеедом в полном смысле слова не назовешь – добивается успеха, используя материнский инстинкт, свойственный каждой женщине; прикидывается несчастненьким, непонятым, заливает, будто влюблен по уши… Он мог бы присвоить найденные в сумочке деньги и продуть их в карты. Но чтобы оставить себе и хитроумно использовать чужой паспорт – тут требуется другая натура. Такой, как он, может за хороший магарыч помочь реализовать поддельные «Сикуры», но организовать и руководить целой группой жуликов Мендерис не способен – слишком велик риск. По-моему, он всего лишь колесико в механизме, а не пружина.

– Почему же он тогда готов взвалить на себя ответственность за чужие грехи? – поинтересовался Яункалн. – Ты ломаешь конструкцию, которую сам же возвел.

– С перепугу.

– Боится шефа банды?

– Не только. Еще и жены, нас боится. Как многие, кого никогда не лишали свободы, он толком себе не представляет, что такое тюрьма. Думает, отсижу годик или два, ни забот, ни хлопот, кормят задаром. А потом обо мне все позабудут и простят.

– Что вы предлагаете, старший инспектор? – перебил словоохотливого Селецкиса Кашис. – Практически! Мне тоже кажется, что Мендерис запутался во лжи, и все-таки без его прямого или косвенного участия эта афера была бы неосуществима. Он знает гораздо больше, чем вам кажется. Я не стал бы отказываться от вашего первоначального варианта, пока не вытянул бы всю правду из Мендериса, причем до того, как вы произведете проверку его родича Пумпура.

Янис Селецкис щелкнул каблуками.

– Так точно, товарищ полковник, будет сделано! – По-военному печатая шаг, он подошел к телефонному столику и позвонил дежурному по городу. – Есть что-нибудь новое о Гунтисе Пумпуре?.. Телетайп из Риги? Что у вас за порядок, черт возьми, при котором я все узнаю последним?! Ах, уже в пути! Спасибо и на том.

В дверь постучали. Бросив трубку, Селецкис сердито распахнул дверь, вырвал конверт из рук удивленного посыльного и подал его полковнику. Кашис с подчеркнутым спокойствием вскрыл конверт, надел очки, прочитал и сообщил:

– Перекур продолжается. Гунтиса Пумпура в настоящий момент не допросить. Он задержан в рижском ресторане в невменяемом состоянии и его пришлось поместить в вытрезвитель. Врач надеется, что завтра сможет доставить его к нам.

Яункалн постепенно начинал верить во всемогущество милиции. Перед этим отыскали пять «Сикур» со всеми соответствующими бумажками, теперь на горизонте замаячил столь необходимый для следствия Пумпур. Прямо-таки не верится, что некоторые преступления до сих пор все еще не раскрыты. Быть может, оттого, что не все еще работают с полной отдачей? Себя он, конечно, не мог упрекнуть в недостатке рвения. Вот и теперь назойливая мысль заставила его вернуться к началу разговора.

– Что касается паспорта Евы Лукстынь, у нас имеется если и не ясность, то во всяком случае правдоподобное допущение. Но как быть с документами Румбиниека? Неужели кто-то специально ехал в Ригу, чтобы вытащить у него из кармана паспорт?

– Не в бровь, а в глаз! – Кашис поднялся со стула. – На этот вопрос лучше всего вам ответит сам Артур Румбиниек. Если не возражаете, я поеду вместе с вами. Тем более, что мне запрещено идти домой к теще.

* * *

В распоряжение столь высокого гостя начальник городской милиции, разумеется, предоставил свою служебную «Волгу». Яункалн с большим удовольствием поехал бы на оперативной машине; ее сирена и «мигалка» позволили бы мчаться по улице с односторонним движением даже в запрещенном направлении, но и без того они достигли цели своего пути за неполных пять минут.

Сегодня этот дом почему-то казался таинственным, на лестничной клетке со щербатой штукатуркой Тедиса охватило мрачное предчувствие. Он понимал, что с тех пор, как пришел сюда первый раз, ровным счетом ничего не изменилось, однако это особенное настроение зарождалось, очевидно, не в мозгу, а где-то под ложечкой. Именно там он ощущал странную пустоту. Причина, возможно, была в тяжелых шагах Кашиса, глухо отдававшихся на лестнице и напоминавших сокрушительное для нервов соло на барабане. Хотелось броситься бегом вверх по лестнице, но было бы неэтично опередить тяжело дышавшего полковника.

Наконец они остановились перед дверью двадцать восьмой квартиры, и Кашис кивком головы велел Яункалну постучать, а сам встал так, чтобы его не было видно через «глазок». Тедис постучал, обождал минутку, затем забарабанил громче и приложил ухо к двери. Изнутри не доносилось ни звука.

– Невозможно, чтобы он не слышал, – шепотом проговорил Тедис. – Там даже коридора нет, только кухня и сразу комната.

– Стучите сильней, – как бы в ответ ему раздался женский голос. На площадку вышла соседка и с любопытством уставилась на Кашиса. – Старик Румбиниек вчера, видать, опять закладывал в одиночку, а теперь спит мертвецким сном.

– И часто он так? – поинтересовался Селецкис.

– Ой, зря сказала, – с притворным сожалением проговорила женщина. – Видать, никто, кроме меня, не знает, что он тихий пьяница, песен не поет, не дебоширит. Просто человек не может без этого уснуть и утром без опохмелки подняться не может. А днем капли в рот не берет.

– Откуда вы так хорошо знаете про него? В старых домах стены не такие уж тонкие.

Кашиса всегда подташнивало от квартирных сплетен, однако в следовательской работе игнорировать их полностью тоже было нельзя.

– Так я же у Румбиниека приборку делаю. Два раза в неделю. Он мне за это то кран починит, то электричество, то дров напилит. Одинокие люди должны помогать друг другу. У меня и ключи есть, чтобы войти, когда он уезжает в Ригу.

– Попробуйте-ка еще раз!

Кулаки Яункална безрезультатно сотрясали дверь.

– По каким дням вы наводите у него порядок? – дипломатично поинтересовался Селецкис. – Случайно, не по вторникам?

– По понедельникам и по четвергам. Но я могу поглядеть, не забыла ли там веник, – соседке очень хотелось прийти на выручку представителям милиции.

Она юркнула в дверь своей квартиры и вскоре вернулась с двумя ключами. Вставив меньший в отверстие патентованного замка, а большой – в скважину под дверной ручкой, она одновременно повернула их в разные стороны.

Царивший на кухне порядок делал честь соседке Румбиниека. Даже половая тряпка была для просушки повешена над плитой и теперь слегка трепыхалась на сквозняке. Дверь в комнату была прикрыта.

– Наверно, вчера в Ригу уехал, – предположила соседка. – Мне во сне еще почудилось, вроде бы тут кто ходил. Наверно, торопился на ночной автобус.

– Похоже на то, – согласился Кашис и, остановив остальных у порога, обратился к Селецкису: – Проверьте-ка комнату, но не затаптывайте слишком пол.

Соседка бросила на него благодарный взгляд. Ей и в голову не пришло, что предупреждение полковника могло иметь криминалистическую подоплеку.

Янис Селецкис на цыпочках пересек кухню и носком ботинка толкнул дверь комнаты. Затем вошел внутрь. Чуть погодя снова вышел, и Яункалн сразу понял, что ничего хорошего он не услышит: рот старшего инспектора был сжат в узкую полоску и лоб стянут морщинами.

– Сосед ваш умер, – сказал он, ни к кому непосредственно не обращаясь.

– В постели? – спросил Кашис.

– За столом. Скажите, – Селецкис обратился к соседке, – была у Румбиниека привычка пить из горлышка?

Прислонясь головой к дверному косяку, женщина всхлипывала и не расслышала вопроса. Зато Кашис сразу насторожился:

– А что такое?

– На столе «Черный бальзам», но нет ни одной рюмки.

– Тогда это, наверно, по моей части, – вздохнул Кашис. – А я-то надеялся малость отдохнуть у постели хворой тещи. Но Рената Зандбург никогда не даст покоя ни себе, ни другим… С чего начнем, Яункалн? С врача или с опергруппы?

– А нельзя вызвать сразу и то и то?

– Наш судебно-медицинский эксперт уехал на курсы повышения квалификации, – сказал Селецкис.

– Да, я на днях встретил старика Крустыньсона в Риге, он еще сомневался в точности моего нового аппарата. Ничего, теперь я докажу, насколько он полезен! – Кашис словно стряхнул с себя десяток лет. – Брат Теодор, садитесь в машину, поезжайте домой (ваши взаимоотношения с этими женщинами лучше моих) и привезите мой коричневый портфель, тот, что с кодовым замком. А вы, старший инспектор, звоните в «Скорую» и дежурному по городу, вызывайте оперативную группу с экспертами. Да, по дороге попросите зайти сюда дворника, нам нужны двое понятых… Извините, как вас зовут, гражданочка?